Отец

Каждый год, во вторую пятницу ноября, я прихожу на одно и то же место в городском парке под вечер, прямо перед заходом солнца. Прихожу размеренно, и все так же спеша. Прихожу с притаившейся надеждой.
Наивно и сентиментально, скажет какой-нибудь психолог.
Странно и непонятно, пожмет плечами кто-нибудь попроще.
Пусть.
В это время я ощущаю необходимость находиться именно там. К слову, в эту чудесную пору в воздухе по-прежнему витает приятная смесь удивительных, сладких ароматов из местной кондитерской и давно опавшей, промоченной осенними ливнями, кленовой листвы. А еще там так и стоит та самая старая, но отлично выкрашенная дубовая лавка со сплошной фигурной спинкой, сидя на которой так хорошо смотреть на утопающую в тени приближающегося сумрака западную часть города. Хорошо, приятно и спокойно. В томной, ублажающей тишине, вдали от надоевшего шума и серых лиц суетливых прохожих хочется просто отдохнуть, посидеть и поразмышлять о чем-либо легком душе и сердцу.
Иногда, правда, совсем внезапно, мной овладевает страстное желание поговорить. И тогда я осторожно вспоминаю о нем. Мои глаза медленно закрываются… Я делаю глубокий вдох и… вспоминаю. Каждую случайно выбранную тему, каждый непроизвольный предлог, чтобы согласиться или возразить. Я вспоминаю долгие скольжения взглядом по тускнеющему небосводу, плавно преходящие на изысканные ветви парковых деревьев. Вспоминаю длительные наблюдения за прогуливающимися по аллеям влюбленными парами, за утомленными будничной рутиной родителями с жизнерадостными до грязи на ушах и новых шапочках детишками, за одинокими, грустными, но такими милыми стариками.
Затем наступает странное внутреннее напряжение. Внезапно я понимаю, что так недостаточно разглядел своего дорогого собеседника, его лицо, глаза, внимая такому приятному и такому знакомому, я бы сказал, родному голосу. Я чувствую, что время неумолимо набрасывает покрывало ночи на изможденный хлопотами человеческий муравейник, а воздух наполняется леденящим дыханием ветра, разбивающим вдребезги всякие мысли. С последним блеском вдали тонущего солнца меня пронзает внутренняя дрожь. Как будто что-то должно произойти в этот самый момент. Напряжение растет и в связи со слишком затянувшимся молчанием. Гремучее сочетание любопытства и нетерпения мгновенно заставляет открыть глаза. И тут…
Я обнаруживаю, что на лавке я по-прежнему один. Снова один. Слеза небрежно скатывается по щеке и падает на серый асфальт. Ловлю себя на мысли.
«Вот уже десять лет, как нет его…»
Но я продолжаю осматриваться по сторонам, освещенным парковыми фонарями, в надежде увидеть знакомый силуэт. Похоже, он ушел навсегда. И я, склонив голову и протерев глаза, молча, поднимаюсь. Провожу дрожащей рукою по месту на лавке, где обычно сидел он и шепотом произношу заветное слово…
Да, я знаю, кто был все это время моим собеседником. И он действительно ушел навсегда.
Погрузившись во власть одиночества, медленно удаляюсь и я. Позади, все же, оставляю приятное осознание.
Ровно через год я непременно вернусь на это место снова.
***
Судьба. Что это такое? Для одних приговор. Для других надежда. Для третьих лишь слово. В любом из случаев она всегда что-то значит для человека. Так или иначе, на каком-нибудь жизненном этапе мы начинаем ее благодарить, уповать на нее, проклинать ее. Или же просто размышлять о ней.
В самом начале моя судьба мало чем отличалась от других. Раннее детство почти всего моего поколения пришлось на громогласный период разрушений, потрясений и всеобщей неопределенности, между которыми наши отчаянные родители пытались провести свои хрупкие семейные корабли. Это было время, когда призрачная свобода, обретенная за счет преступного усыпления разума целых народов, превращалась в самую прочную из всевозможных клеток.
Выживание.
Но… Это было лучшее время. Время нашего детства. Время, в котором папа и мама любили своих детей и отдавали им все, что только могли. Исключительно яркие, полные впечатлений, первых переживаний годы для каждого малолетнего сорванца. Конечно, по правде говоря, этот период в жизни любого человека, в независимости от эпохи, настолько беззаботен и быстротечен, что зачастую остается в памяти лишь подобием такого далекого, кратковременного, сказочного сна.
Пробуждение от него, однако, для многих наступает слишком рано и уж точно совсем неожиданно. Ощущение при этом таковы, как будто вас резко сбрасывают с теплой постели в пять утра на холодный каменный пол, поливают сверху холодной водой и громко ругая, пинают со всех сторон ногами по чему только попасть можно. Может тогда, и приходят первые мысли о судьбе. Нечеткие, наивные и даже неосознанные, но все же отражающие как нельзя лучше понимание несправедливости и жестокости окружающего нас мира.
Именно таковыми были мои реалии, а также реалии миллионов детей в некогда дружной и огромной стране, внезапно разделенной на лоскуты бедствий и унижений манкуртами во власти. Внушающее их количество сегодня, после четверти века позади, активно пополнило растущие ряды безработных, бездомных, алкоголиков, наркоманов или же, в лучшем случае, авангард отечественного вынужденного гастарбайтерства. Не считая тех, кто до первого своего юбилея по разным, но точно не случайным причинам, закрыл глаза навечно. Неумолимые, катастрофические, никем не пресеченные реалии, так или иначе, покалечили целое поколение потенциальных строителей счастливого будущего, став отправной точкой непредсказуемой программы саморазрушения на вполне неизвестное время…
Но это все потом. А пока под ритмы песен, странно и контрастно отличающихся от маминых колыбельных, мы резвились за играми в прятки, футбол, догонялки, войнушки, выбивание наклеек и прочую милую сердцу ерунду, пытаясь освоить фонтан энергии переполняющей наши тела. Мальчишки и девчонки, оставляя дома чем-то опечаленных и часто расстроенных родителей, торопясь убегали навстречу первым поцелуям в щечку, синякам и сигаретам.
Мы ведь были всего лишь детьми…
***
Что остается, когда теряешь безвозвратно?
Как будто сегодня, и все же много зим назад была глубокая ночь. Все отдыхали. Кто от счастья, кто от страданий, а кто просто так. Закономерная тишина вокруг той ночью, казалось, никоим образом не могла успокоить лишь меня. Весомых причин для волнения и бессонницы всегда хватало даже в столь юном возрасте, но в этот раз происходящее выглядело решающим. Будто все, что имеешь или можешь иметь собрали в один огромный мешок и подвесили над бездонной пропастью на тонком волоске. Смотришь на него, и все внутри сжимается.
Ожидание.
Что может быть хуже? Незаконченная по причине банальной усталости тема в самой искренней беседе ровно за два дня до происшествия? Странные предчувствия после довольно настораживающего признания? Сдавливающая горло тревога в момент, когда тревожатся о тебе? Животный страх перед неизвестным после осознания вполне известного? Мучительные терзания за то, что не остался, когда должен был находиться рядом? Или же глупость? Да-да! Может откровенная глупость, допущенная так безобидно в конце лета, но так болезненно и скорбно обернувшаяся уже осенью?
Нет.
Все-таки ожидание.
Ничто не сравниться с этим нелепым ощущением полного отсутствия времени, когда каждая секунда превращается в вечность.
С высоты прожитых лет то мое состояние, те мои чувства глубокой, неимоверно холодной осенней ночью кажутся чем-то очень далеким, но все еще чрезвычайно влиятельным. Настолько, что заставляет иногда, втайне от всех, пустить самую горькую из всех слез.
Что остается, когда теряешь безвозвратно?
Воспоминания, немного затертые налетом пережитого за немалое время, очень быстро оживают в прежних наполненных болью и обидой красках. Вот он, я, внимающий биению собственного сердца в подозрительном, но естественном безмолвии у письменного стола с включенной лампой – единственным источником света во всей почивающей старенькой обители. В руках авторучка, перед глазами чистые листы бумаги и книги, а в голове рой самых невообразимых мыслей, явно отвлекающих от курсовой работы.
«А вдруг…»
«А если…»
«Ведь только…»
«Но я…»
И волнами, волнами, волнами… «Соберись! Настройся! Займись делом!»
Знаете, что происходит с любым человеком в минуты напряженного ожидания, граничащего с безумным отчаянием?! Он обездвижен. Именно! Убежденные знатоки кинематографической психологии лоб в кровь разобьют, утверждая, что в подобном состоянии все мы либо молимся, либо плачем, либо едим, либо пьем, либо курим, либо деремся. Утверждают упорно, но ровно до того момента пока сами не застынут в полном ступоре, глядя в одну точку и пытаясь совладать с непреодолимым чувством абсолютной беспомощности. Ход стрелки на часах напротив вас создает некую иллюзию движения. На самом деле все вокруг останавливается вместе с вами. Ну, или же наоборот, бешеный смерч событий делает вас физически уравновешенным центром царящего хаоса. Вопрос метафизический, спорный. Да, какая вообще в том разница? В этот миг, всего лишь миг, вы теряете любой смысл и всяческий интерес, ощущаете растерянность, подавленность, гнев. И, несмотря на зашкаливающую активность мышления, чувствуете… пустоту и одиночество.
В сторону работу.
Пара глотков уже остывшего кофе.
Несуразный ответ на поздний звонок поддержки. И да простят меня за каламбур, лишь для поддержки разговора, не более.
И вдруг…
Нет, не предчувствие. Не существует определенной грани, так живописующей эмоциональностью в тысячах придуманных историй. Нет ничего, указывающего на то, что вот-вот все изменится.
Обычный поворот жизни под установленную в этот же вечер мелодию.
Звонит телефон.
И лишь совсем неизвестный номер на табло в дрожащих руках, и предутренняя пора за окном выталкивают вперед тяжелые догадки.
Так что же остается, когда теряешь безвозвратно?
***
- Последнее время сюда редко приходят – послышался мягкий, но уверенный голос за моей спиной.
Чтобы хоть как-нибудь выровнять свое внутренне состояние я впервые за много лет отправился на прогулку по городскому парку. Не самое подходящее решение, но лучшее за неимением таковых вообще. К тому же, свежий воздух в отличие от прописанных медикаментов, хоть как-то способствовал подавлению участившейся мигрени. Да, в современном городе парк тяжело назвать тихим местом, где в пору можно расслабиться и даже отдохнуть. Но все же, это был островок единения с другим миром, далеким от перенесенного горя, привычной обстановки, навевающей болезненные воспоминания, и человеческого однообразия вокруг. Здесь ничто не вызывало желания закрыть уши и кричать. Напротив, чем больше мне приходилось молчать в этом месте, тем поразительно сильнее становилась жажда общения.
И вот, намотав несколько кругов по аллеям, устланным поздно опавшей кленовой листвой, я неожиданно нашел уютно и удобно расположенную вдали от любого пристального внимания деревянную лавку. Отсутствие кого-либо рядом, а также свежий вид недавно хорошо выкрашенного дуба привлекли меня к этому месту, и уже через пару секунд я, наконец, надежно пристроил уставшее от длительной ходьбы тело.
Ветер.
Деревья.
И вот… Голос позади меня.
- Простите! – резко обернулся я, увидев перед собой невысокого мужчину лет шестидесяти. – Вы хотели присесть?
- Ну! Молодой человек, - улыбнулся мужчина и плавно обошел меня. – Не волнуйтесь! Даже если и так, то места на лавке предостаточно.
- Вы правы, - кивнул головой я, и все же сделал какую-то неуклюжую попытку подвинуться чуть дальше.
Мужчина, одетый в серое грубое пальто и без головного убора в такую пору, честно говоря, слегка удивлял. Близился вечер, и едва усилившийся ветер игриво развевал его редкие темные волосы интересного пепельного оттенка. Но еще более удивительным было его умиротворенное выражение лица. Такое… Такое спокойное и грустное, властное и в то же время откровенно дружелюбное, отчужденное и одновременно располагающее к персоне этого человека. Очень осторожно он присел на другом краю, и медленно прислонившись к спинке, закинул ногу на ногу.
- Вы часто здесь бываете? – задавая этот вопрос, мужчина даже не повернулся ко мне, устремив свой пристальный взгляд куда-то вдаль.
- Прошу прощения? - я удивленно посмотрел на своего слегка нагловатого собеседника.
- За что же вы его просите, юноша? – переспросил мужчина и улыбнулся. – Я задал вам вопрос и…
- Не сочтите за грубость, уважаемый, не знаю как вас там, - перебил я, приподнимаясь. – Но в силу обстоятельств я не могу сейчас говорить!
- О! – мужчина забросил правую руку на спинку лавки. – Вы утратили дар речи?
- Что за бред?! – я немного замешкался.
- Может, вы спешите? – продолжил мой собеседник, не меняя интонацию.
- Вообще то…
- Ах, подождите-ка! – мужчина поправил волосы на своей голове. – Те, кто приходит сюда уж точно не спешат.
- Уважаемый! – мой голос наполнился негодованием. – У меня сейчас довольно сложный и неоднозначный период в жизни, но это…
С этими моими словами мужчина резко посмотрел на меня и прокашлялся. В этом взгляде я разглядел такое неведомое мне раньше сопереживание и сочувствие с выраженным зеленоватым оттенком, что на миг почувствовал потерю контроля над самим собой.
- Запомните, - голос мужчины звучал на грани обращения и поучения. – Никому и никогда нет дела до ваших проблем или радостей в жизни. Интерес – да. Любопытство – пожалуйста. Советы – хоть вагон. Но… Понимать вас никто не обязан. У каждого своя дорога, и даже если двое случайно попадают на один путь, задумайтесь: кто упадет первым – смотрящий прямо или тот, кто, повернув голову на ходу, бережно внимает случайному попутчику?
Слова моего неожиданного собеседника застали меня врасплох. От этого, а также от сознания нелепости полуминутного молчаливого стояния над его головой, в буквальном смысле вынудили меня присесть обратно.
- Вы… Кто вы такой вообще?! – мой тон стал немного раздражителен, но более покладист.
- Вообще – человек, - ухмыльнулся мужчина и обратно отвернул взгляд. – А если вы обо мне, как о человеке, то… поглядите, поглядите туда! Детская площадка… Видите?
Мужчина, протянув вперед указательный палец, чуть было не подскочил, и еле-еле справился с собой. Пораженный его реакцией и странным ответом, я посмотрел в указанную сторону. Рядом с небольшой песочницей явно незнакомые детки, годиков по четыре, максимум пять, уверенно смотрели на игрушечные ведра друг у друга. Еще мгновение – и кто-то из них первым подойдет или протянет руку, приглашая вместе разделить все радости прогулки, заодно вызвав необходимость познакомиться между собой их родителям. В том детском поведении читалась определенная легкость и простота понимания себе подобного, от чего сердце как-то само собой приятно застучало, а на лице появилась улыбка. Какая непринужденность! Какой момент!
- Это дети, - подчеркнул я, первым отвлекаясь от, несомненно, милого зрелища. – Причем здесь они?
- Думаете хоть кому-нибудь из них интересно чье-то имя? – покачал головой мужчина. – Нет! Но взгляните на их упорство во взаимодействии. Желание познавать и радоваться превосходит всякие общественные правила. Найдете хоть одну пару взрослых, знающих друг о друге все, и так искренне устремленных к взаимопониманию и радости вместе? Сомневаюсь, очень сомневаюсь!
- Они такие только потому, что дети! – надменно подчеркнул я.
- Они такие, потому что настоящие, - выдохнул с горечью мой собеседник. – А повзрослев, превратятся в привычных нам актеров… Вы же помните слова Шекспира?
- Вы странный человек… – моему недоумению не было границ.
- Поверьте, не больше вашего! – после этих слов мужчина поднялся, пожал плечами и тревожно посмотрел в сторону сокрытого пеленой небесной стали захода солнца. – Думаю, мы еще увидимся.
- Почему? – чувствуя какое-то непонятное внутреннее смятение, также поднялся я.
- Не знаю,- мужчина еще раз улыбнулся и уверенно зашагал в обратную от меня сторону, вдоль загорающейся искусственным освещением алее. – Вы мне в следующий раз скажете…
Сраженный наповал таким неподдающимся никакой логике событием, я медленно возвращался домой. Что за необъяснимое знакомство? Кем был тот человек? К чему тот разговор? И какова причина того, что я не ушел от него подальше сразу же? Уже отходя ко сну я заметил, что ровно со времени прогулки ни разу не испытал головной боли или признаков ее приближения. Более того, с огромным интересом поймал себя на мысли, что более шести часов подряд ни минуты не задумался о своем несчастье.
В последующие дни я постоянно приходил в одно и то же время на то самое место в парке, но своего странного собеседника там так и не застал. Однажды я пришел на час раньше. В другой раз просидел почти до восьми вечера с термосом горячего чая. Бесполезно! Он как будто пропал, предварительно заложив в мой разум целый ворох самых разнообразных вопросов.
После полсотни тщетных попыток разыскать его и решившись на встречу Нового года с девушкой, я все же отъезжал в ее город с некой устойчивой уверенностью, что встреча с тем мужчиной обязательно состоится. В конце концов, следующий раз уверенно обещал мне именно он.
***
По окончании восьмого класса общеобразовательной школы процесс губительного разложения общества вполне однозначно коснулся одной ничем не примечательной провинциальной семьи. В плену у такого популярного в те годы «челночного» пьянства на прокуренном и пропитанном мерзкой бранью рыночном воздухе оказалась еще и эта мать. Несмотря на нелегкое материальное положение семейства, состоявшего, в том числе из троих подрастающих детей, она, в недалеком прошлом честная и ревностная учительница, вместо надлежащий помощи трудившемуся в поте лица мужу предпочла погрузиться в такое манящее небытие. Со всеми вытекающими из того последствиями. Нет, едва ворочающим языком подзаборным алкоголиком с дрожащими руками эта женщина не стала. Но и матерью своим нуждающимся детям тоже.
Известно ли кому, что значит в не полных тринадцать лет, сознавая и понимая происходящее вокруг, навсегда потерять самого дорогого для тебя человека? Потерять не физически, но морально и духовно. Что такое в один миг перестать верить в книжную материнскую любовь? Что такое по-детски, искренне разочароваться в родной матери?
Не разлюбить, но разочароваться и потерять…
Мне известно.
Но в слепую, словесно подслащенную имитацию такой необходимой опеки продолжали (да и продолжают, наверное!) верить младшие сестра и брат, покорно исполняя любые, даже самые постыдные просьбы. В дальнейшем именно эти обращения причинили всей семье большое разорение, бедность, граничащую с нищетой, боль, плавно преходящую в обиду на весь мир.
Мать ушла.
В то время отец старался держаться. Помню, как он боролся за всех нас. Как учил бороться за себя. Всего за три последующих года голову еще молодого, полного сил мужчины поглотила беспощадная седина. Его лицо стало тяжелым от взвалившегося груза самых разнообразных забот, грустным и помеченным печатью безжалостного несчастья. И лишь в зеленых глазах сохранилась ничем и никем непокоренная искра надежды и всепоглощающей любви. Я видел ее. Может потому и поддерживал его так искренне, насколько мог. Как бы это странно, а также разделяющее традиционные отношения в семьях, ни звучало, но в любом вопросе я всегда был только на стороне отца.
Время шло. И вот мы уже взмахивали на пороги своих институтов. Новые радости, новые печали. Дожди, лучи солнца и беспросветные вьюги. Мы только вступали в неведомую ранее взрослую жизнь. А он… Он по-прежнему стремился ее изменить. А что нужно человеку для этого? Кто-то громко и правильно заявит – упорство, время, сила воли, терпение и труд. Верно! Правильно. Но далеко не полно. Слишком обобщенно и даже размыто. Слишком не о той ситуации, которая навеки осталась болезненным шрамом, отвратительным следом от ожога жизни. Но тогда он верил, что может повернуть вспять сбитый с курса корабль судьбы. Вместе с тем все чаще наши разговоры и беседы с отцом наполнялись чем-то отчетливо обреченным. Даже в самых радостных моментах, коих было немало, голос его заметно вздрагивал, становился угрюмым, с пестрым оттенком отчаяния. Однажды осенней порой, в пылу весьма поучительного монолога, обращенного своим непослушным детям, он со стальным и грустным спокойствием произнес:
«Поймите, родные, времени у меня слишком мало… Года три, не более…»
И что? Разве другие не ошибаются? Неужели во всем мы должны были слушать его? Нет! Ведь так хочется доказать свое. Так велико искушение самому, без нравоучений и замечаний, пройти путь собственного становления в обществе. Так сильна вера исключительно в свои силы без оглядки на реальные возможности…
Я был на его стороне.
Я всегда поддерживал его.
Но меня так же манила дорога непутевого большинства, несправедливо отвергающего предостережения своих родителей. Мне казалось цель настолько близко, что изредка можно и дерзнуть тому, кто отдал мне самое дорогое в самую трудную из тысяч прожитых минут. А время шло. И ничего особо не поменяла весна, такая же, как и семь предыдущих. Как-то странно, быстро и невзрачно пролетело следующее за ней такое обычное лето. И лишь осень, необычно дождливая, серая осень так неожиданно подчеркнула, что времени у отца больше совсем нет…
Аккурат три года спустя…
***
Своих попыток встретить того самого удивительного человека я не прекращал весь последующий год. За это время многое изменилось в моей жизни. У меня едва наладилась личная жизнь, немного ослабла мигрень, а также появились первые зыбкие надежды на лучший из всевозможных исход событий. Тягот и забот не убавилось, но их преодоление все больше напоминало необходимость кушать, даже когда больно глотать. Под давлением рутины постепенно затирались прежние тревоги и блекли тяжелые воспоминания. У меня даже начали пропадать некоторые из былых привычек. Однако одна оставалась по-прежнему актуальной.
Кто же он?
Куда пропал?
И почему за триста шестьдесят с лишним дней я ни разу не встретил его в том парке?
День учтиво сменяла ночь. Минута, обрастая вереницей спешащих секунд, превращалась в час в бесконечном движении неумолимого времени. Холодную, мучительно одинокую зиму сменила источающая веру и любовь весна. Последняя медленно и грациозно передала эстафету приятных неожиданностей безумно жаркому и пропитанному сбывшимися мечтами лету… Каждая пора того года приносила все больше и больше красок в мою жизнь. Но лишь наступившая, как всегда неожиданно, плачущая осень смогла трепетно расписаться на холсте моих желаний.
Во вторую пятницу ноября, так же как и за год до этого, я решил прогуляться по городскому парку. Волнительное мое ожидание и переменчивое настроение казалось, причудливо дополняли абсолютно непредсказуемую погоду в тот день. С утра моросил дождик, ближе к обеду резко похолодало, и пролетел первый снеговой пушок. А ближе к третьему часу пополудни шаловливый затейник-ветер ворвался на улицы нашего городка волною необъяснимого тепла под греющим сердце и душу колпаком ярких лучей тянущегося к горизонту солнца. На мокрой центральной алее все так же резвились в чудном хороводе пожелтевшие кленовые листья. Деревья вокруг застыли в нагом молчании, замедляя движение соков в стволах в преддверии длительной спячки. Людей, учитывая стремительное приближение сумерек, было немного, что позволяло хорошенько их разглядеть с вполне известной мне целью.
Немного срезав через просеку, я очутился как раз возле той самой дубовой лавки, благо поддержанной местным хозяином территории в идеальном состоянии. Осмотревшись по сторонам и немного приуныв, я тяжело опустился на нее и закрыл глаза.
«Неужели…»
Той мысли больше никогда не суждено было быть завершенной. Ведь через мгновение я услышал позади себя приятное потрескивание опавшего сухостоя и чьи-то уверенные шаги.
- Рад видеть вас в добром здравии! – обернувшись, я увидел того самого невысокого мужчину.
- Взаимно, - улыбнулся он и не спеша присел на лавку.
- Это у вас традиция такая? – с моего лица не сходила доброжелательная эмоция радости. – Или обычай?
- О чем вы? – грустно выдохнул мужчина, пристально смотря на уже приевшуюся моему взгляду детскую площадку.
- Вы шутите, наверное! – голос мой слегка дрогнул. – За целый год вы ни разу здесь не появились.
- О! – немного посветлел он. – Неужто вы приходили сюда…
- Именно! – перебил я, не отводя от своего собеседника глаз. – Каждый день. Я был здесь каждый божий день! У вас что-то случилось?
- Отлично! – его интонация приняла хорошо знакомый мне поучительный тон. – Благодарю за лишнее беспокойство. И… Да, случилось. Но! Давайте не о том, а о главном. Это же прекрасно. Вы только представьте, сколько пользы принесли своему здоровью тремя сотнями ежедневных прогулок! Надеюсь, вы обязательно учтете их важность и, я бы сказал, своевременность. Вижу, в общем, это хорошо отразилось и на вашем состоянии. Исчезла подавленность… Я чувствую. Вы не так напряжены как в прошлый раз. А раз человек не напрягается, значит, что-то уже не требует болезненных усилий.
После этих слов странный человек самодовольно усмехнулся и вопросительно посмотрел в мои глаза. Впервые я почувствовал удивительную мягкость в том взгляде. Как будто некая сила бережно окутывала мое внимание, навевая тонкое ощущение… Ощущение… Близости, что ли. Такой искренне свой взгляд, претендующий на высокое звание родного.
- Вижу, вы не хотите толком объясниться, да? – немного дернулся я.
- Помилуйте! А зачем?! – мужчина поправил волосы на своей голове и поднял ворот неизменно серого грубого пальто. – Тратить драгоценное время на то, что не стоит абсолютно ничего с точки зрения текущего момента… Не думаю, что есть люди, которых сразу удовлетворяют любые объяснения. Обычно, за ними следуют расспросы, приводящие в итоге в никуда. Говоришь-говоришь, а время ту-ту… Ушло.
- Слушайте, не хотите говорить, где пропадали до сегодняшнего дня, и что произошло – не надо! – отмахнулся я. – Так давайте хоть толком познакомимся.
- Боюсь, это не представляется возможным в силу банальной непринципиальности вопроса, – вежливо уклонился от прямого и вполне логического предложения мой собеседник. – Да и зачем оно вам. Мы общаемся, а значит, уже знакомы.
Меня переполняли смешанные чувства. Гнев, возмущение, нетерпение и… понимание. При всей неловкости момента, когда не знаешь даже как обратиться к человеку, сидящему рядом, у меня напрочь отсутствовало желание настаивать на своем.
- Мне кажется, я вас знаю, - поток сумбурных мыслей и ощущений в моей голове произвел на свет это как констатация какого-нибудь известного факта.
- Вот видите! – мужчина искренне улыбнулся и опять устремил свой взгляд вдаль. – Нет причины знакомиться знакомым людям. Это же глупо! Вам не кажется?
- Если с такой стороны посмотреть, с вами трудно не согласиться, – кивнул я и почесал затылок.
- Вот и славно! А теперь, коль мы разобрались в мелочи любезностей, может, действительно поговорим? – тон моего собеседника источал удивительную легкость и непринужденность.
Более того. В этот раз пристальное наблюдение за его поведением, реакциями и манерой общения привело меня к выводу, что человек этот никогда никуда не торопился, до безобразия спокоен и взвешен в суждениях, но также неизвестно почему был постоянно глубоко опечален. Настолько глубоко, что наличие хорошо отыгранной улыбки и бодрого настроения не могли скрыть до боли знакомого отчаяния, отдающего в его случае мрачными оттенками всепоглощающей пустоты.
- Задавайте тему! – любезно, с интересом и придыханием я обратился к нему.
- Помню, в прошлую нашу встречу, вы полнились горем, - голос мужчины стал немного дрожать. – И как теперь? Вижу, что-то изменилось.
- О, да! – воскликнул я. – Этот год принес немало радостных, очень приятных, я бы сказал, сюрпризов.
- Поведаете? – таинственно склонился мой собеседник, выражая весьма заметное любопытство.
- Ну, я же не вы, - пожал плечами я, и сразу же улыбнулся, глядя в его застывшее в ожидании увлекательного рассказа лицо. – Во-первых, меня меньше беспокоят головные боли. А это, я вам скажу, немало на пути возобновления самоконтроля и желания двигаться вообще. Во-вторых, я принял крещение…
- Вот это поворот! – язвительно перебил меня мужчина. – Неужели уверовали?
- Представьте себе! – растерянно отреагировал я. – Бог не всегда был, должным образом, почитаем мною, и это неправильно. С принятием этого таинства я наконец почувствовал хоть и маленькое, но облегчение.
- Знаете, а это шаг, я вам скажу! – мой собеседник одобрительно закивал головой. – Нет! Право, я просто поражен. Головная боль, побежденная вами с помощью времени и медикаментов – это здорово. Но, вот вторая новость… Это что-то!
- Не могу понять: вы сейчас радуетесь или издеваетесь? – возмутился немного я.
- Поверьте, ни то, ни другое, - взгляд моего собеседника наполнился состраданием. – Я искренне впечатлен. В сознательном возрасте, имея массу информации под руками, имея глаза и уши, понимая принципы взаимодействия людей в обществе молодой человек принимать осознанное решение принять судьбу раба… В смысле, Божьего.
- Вы не верите в Бога? – резко спросил я.
- Видите ли, в вопросе веры я человек практичный и скептически настроенный. Я вот не видел ни божественных проявлений, ни его самого, а это значит, что лично для меня он – теоретический персонаж с весьма внушающим послужным списком, – улыбнулся мужчина и глубоко вдохнул. – Не буду загружать вас теологическим спором, который не прекращается с момента появления гомо сапиенса. Во всем и всегда я опираюсь только на опыт, свой собственный. И… Что скажете, если я позволю определить любую религию как высшую форму целебного в редких случаях обмана? Прошу, не принимайте близко к сердцу. Это всего лишь мое мнение. Но, знайте: обманывают, в том числе и с целебными или даже благими целями только тех, кто в силу обстоятельств, слеп, глух, нем или же хочет быть обманутым. В иных случаях имеющийся у любого здравомыслящего человека рассудок просто обязан задавать вопросы и сомневаться буквально во всем. Даже в существовании некой высшей, божественной Природы.
- Ваше право, - я отвернулся в сторону.
- И ваше, кстати, тоже, - парировал мужчина. – Но, коль вы, мой любезный визави, сочли необходимым посвятить себя служению неведомому и чувствуете некое улучшение самочувствия, я за вас искренне рад. Честно!
- Спасибо, - я немного отошел от эмоций.
Солнце уже исчезло за границей небосвода и начало темнеть, когда ветер практически прекратился, позволив особо разгоряченным гуляющим неподалеку парам влюбленных немного расправить плечи и даже слегка расстегнуть верхнюю одежду. Осень дышала последним, растворяющимся в дымке угасающего дня, теплом.
- Полагаю, перебив вас, я потерял возможность узнать об остальных поворотах вашей жизни, - мужчина виновато опустил голову.
- Да не такой я уже и ранимый! – спохватился я, заерзав на месте. – Следующее, пожалуй, самое главное, это то, что я встретил человека, готового разделить со мной судьбу.
- Девушка? – глаза моего собеседника загорелись. – Вы влюбились?
- Она поддержала меня в тяжелую минуту, - вздохнул я, и скрестил руки на груди. – Она была рядом, когда это было нужно мне.
- Вы любите ее?
- Конечно.
- Нет-нет, - мужчина сделал непонятный жест рукой. – Вы не слышите меня: вы любите эту девушку?
- Я хочу жить с ней, и строить семью… - начал уж было я.
- Послушайте, - мужчина немного приблизился ко мне. – Чем настоящее отличается от вымышленного, надуманного? Чем цвет отличается от налета? Чем чувство отличается от простого желания?
- Что вы хотите сейчас сказать?! – во мне опять разгорелось пламя возмущения. – По вашему, я вам вру или придумываю…
- Ни в коем случае! – уверенно перебил меня он. – Напротив, я искренне верю каждому вашему слову. И лишь потому задаю вопросы, что смотрю на прогуливающихся в парке сейчас молодых людей, сраженных стрелой Амура, и вижу настоящее. Вижу краски в эмоциях. Вижу чувства. А вы, простите, даже с третьего вопроса не можете ответить внятно и утвердительно. Ваши ответы говорят о нужде, желании и планах, но не о том, что вы испытываете на самом деле. Взгляните на пару, целующуюся за деревом, или на тех вон, побежавших за глухую изгородь. Или же прямо напротив нас, тех двоих, что держатся за руки… Могу поспорить, что на аналогичный вопрос любому или любой из них мы услышим очень конкретный ответ. Вот и опять спрошу вас: вы любите ее?
- Да! – крикнул я так, что с деревьев слетела стая напуганных ворон.
- Все с вами понятно! – мужчина склонился на спинку лавки, смотря на темнеющий горизонт. – Ну, а она… Любит вас?
- Наверное, – кивнул головой я, выражая этим весьма понятное недоумение. – Что за вопросы такие глупые? Раз я вам рассказываю, значит все так и есть. И любовь есть, и все сопутствующее ей… Вы вот на расстоянии, не зная ни меня толком, ни мою подругу, ни всех тех людей вокруг, как можете определять, что настоящее, а что нет?
- Еще лучше… - пробормотал мой собеседник и тяжело выдохнул. – Вы чувствуете в воздухе насыщенный, вкусный аромат выпечки и прочих сладостей?
- Да. Здесь ведь неподалеку открыли кондитерскую, - сдерживая себя от раздражения, ответил я.
- Это мне известно, - монотонно продолжил мужчина. – Этот аромат дает точное представление о том, что находится вне поля зрения и другого осязания.
- И? – недоумевал я.
- Внимательно слушая, в ваших словах я не чувствую аромат – с этими словами мужчина резко поднялся и принялся разглаживать свое пальто по краям.
- Стоп-стоп! – подскочил я. – Опять как в прошлый раз? И вообще мы не договорили.
- В этом вы очень сильно правы! – поддержал меня мой собеседник и улыбнулся. – Не договорили. Не услышал. И немного расстроился, по правде говоря.
- Знаете, это слишком! – в моих словах ощущалось предельное отчаяние. – Признаюсь честно, вы нетипичный и очень интересный мне человек, но… Приходите, уходите. Говорите почти только сами, вечно расспрашиваете, на мои вопросы не отвечаете. Какие-то загадки, нравоучения… Лишь отец позволял себе это со мной. А кто вы такой?! Я не понимаю вас!
- Займитесь собой, как следует, мой друг, - в интонации этого человека промелькнула нотка сочувствия и сопереживания. – По поводу новостей ваших… не обижайтесь. Боли головные иногда возвращаются. А второе и третье у вас ненадолго. Пережитые страдания, заглушенные временной отрадой, имеют свойство умножаться. Уж поверьте! Берегите себя! До встречи!
Я стоял как вкопанный и сраженный одновременно. Что это было? Как принять услышанное и как с ним смириться? Вслед за моим собеседником, уходящим в направлении центрального перекрестка, опять сорвался ветер. На этот раз едкий, холодный и беспощадный ко всем.
- Когда мы увидимся? – крикнул я вслед удаляющемуся силуэту.
- Ровно через год – громкий ответ моего собеседника удивительно совпал с включением освещения по всему парку.
- Я буду… - уже про себя бросил я вдогонку. – Непременно буду здесь.
***
Дорогой познания мира.
Так можно было охарактеризовать те многочисленные беседы с отцом. Будучи еще в школе я, сомневаясь в своем понимании изучаемого материала, очень часто обращался к нему за помощью. И, благо, он всегда радушно отзывался. Ну, а поскольку наиболее интересующим предметом для меня была история, то и темы для разговоров у нас с ним были самые разнообразные. Отец любил учить, разъяснять, оценивать и просто рассказывать. Возможно, в нем и сказывался характер педагога, но это было необычно, захватывающе и впечатляюще для моего страждущего познанием юного разума. В многочасовых разговорах мы обсуждали причины и последствия войн, достоинства и недостатки великих исторических личностей, достижения и потери государств и обществ, развитие и упадок цивилизаций. За чашками крепкого черного чая мы говорили о прошлом, настоящем и будущем родной страны, и наших соседях. Нервничая и периодически прохаживаясь по маленькое кухоньке, мы оставляли без внимания летящее в неизвестность время, дабы поспорить о том или ином историческом моменте. Исчерпав тягу к одному, мы быстро переходили к другому: политике, экономике, философии, религии, творчеству, спорту и даже к слухам…
То были незабываемые часы моей жизни!
Именно благодаря им сформировался тот человек, которого жизнь не смогла сломать в самых незаурядных ситуациях. Мы разговаривали днем. Мы беседовали ночью. Тема могла появиться внезапно, а бывало, что какой-нибудь вопрос долго готовил либо я, либо отец. Необходимость что-либо обсудить могла созреть рано утром, а могла проклюнуться около полуночи. Прочь усталость! Прочь дела! Что могло быть важней для нас?! В такие моменты мы ставили на старенькую газовую плиту чайник с водой, доставали из маленькой хлебницы баранки или печенье, и улыбались друг другу.
Сейчас начнется…
Кем представал в этих разговорах мой отец кроме учителя? Наставником, тренером, информатором, судьей, простым слушателем и… другом. Немногие могут похвастаться искренней дружбой со своим отцом. Но я мог! Он не учил меня водить машину, не возил на рыбалку, не демонстрировал строительные навыки, не осыпал меня беспричинными материальными дарами или похвалой, не хлопал меня по плечу на голливудский манер, пуская слезу гордости. Нет! Ничего этого он не делал. Мой отец говорил, дискутировал, делился, раскрывался, откровенничал со мной. От него я получил неугасающую тягу к знаниям, веру в собственные силы и стремление всего добиваться самому.
Окончив школу, у меня не было никакой другой мысли или опасения, кроме четкого осознания, что и как я должен делать. Беседы с отцом как-то плавно превратились из насыщенных красками повествований и споров, в реально полезные напутствия и точки зрения. С каждым годом, в силу ужасных семейных обстоятельств, разговоры с ним становились более серьезными и тяжелыми. В тоне отца появились поучительные нотки, а также весьма ощутимые аккорды несогласия. Были дни, когда вроде бы безобидные разговоры могли окончиться обидой, злостью или гневом. И очень редко, когда я сам приходил извиняться…
Все имело смысл. Каждое его слово, каждое предложение! Он очень переживал за меня. За остальных своих прижатых тисками жизненной несправедливости детей. Что творилось в его голове, когда он точно знал, что на завтра в кармане пусто? Что происходило с ним, когда в пылу юношеского любопытства младший сын приходил домой, едва ворочая языком? Что чувствовал он, когда единственная дочь отвергла все его советы по поводу своего, как оказалось позже, рокового выбора?
А ведь это лишь мелкие фрагменты общей картины…
А ведь это всего лишь человек…
Отец!
Он прекрасно понимал неотвратимые причины происходящего, но упорно продолжал стараться все преодолеть. В последние перед его кончиной годы наши беседы были особо запоминающимися. Отец все реже уповал на Бога, и даже понемногу позволял себе вполне разумную критику в адрес небес. Все чаще отрицал попытки кого-либо из детей сделать необдуманный шаг в сторону построения своей семьи без надежной материальной опоры и истинной поддержки действительно близкого человека. Я замечал, как он спешит, тревожиться, суетиться и все чаще сожалеет о том или ином выборе.
В лексиконе отца появилось доселе абсолютно непривычное ему слово «невозможно».
Однажды, мы вели жаркий спор об отношениях между родителями и детьми. Естественно, что львиная доля разговора пришлась на нашу семью, и поэтому разнообразные суждения и мысли были настолько остры, что задевало буквально каждое слово. Была глубокая летняя ночь, и всего через пару часов отцу необходимо было собираться на работу.
- Папа, поздно уже! – отмахнулся рукой я, и приподнялся со своего стула. – Вижу, толк мы здесь не сведем. Каждый останется при своем мнении.
На лице отца застыла совсем незнакомая мне ранее уставшая улыбка.
- Ты прав, сынок! – произнес, поднимаясь, он и тяжело выдохнул. – Нет смысла. Но… Знаешь, есть у меня мечта.
- Поделись! – мысленно я уже готовил себя ко сну.
- Мне хочется увидеть солнечный закат, сознавая, что мои дети считают мою жизнь не напрасной – отчетливо проговорил отец, и даже не оглядываясь, направился в коридор, чтобы выйти покурить.
В ответ я не сказал ничего, и лишь удивленно посмотрел вслед человеку, который никогда просто так, напрасно ни о чем не говорил...
Когда мне сообщили, что он умер, второй после пустоты я почувствовал собственную вину. Настолько тяжелую и страшную, что ее груз едва не свел меня с ума.
Конечно, виноват… Меня не было рядом, когда ему стало плохо. Меня не было рядом в больнице. Меня даже не было рядом, когда его, погасшего в полном забвении, опускали с реанимационного этажа.
Конечно, виноват… Не слушал, оспаривал, делал вопреки, сомневался, не верил. Обычно все наши с отцом разногласия через время разрешались извинениями. Час, день, неделя или месяц. Но мы обязательно прощали друг другу. А тут… Последняя наша глупая ссора теперь навеки осталась неразрешенной.
Конечно, виноват… Ведь даже не запомнил его последний взгляд и выражение лица.
А он больше не обнимет меня…
И не улыбнется…
И я не скажу ему заветное «прости»…
Я лишь буду дрожать на холодном октябрьском ветру, стараясь не потерять сознание прямо на погребальной церемонии, когда останутся минуты до того, чтобы гроб поглотила мерзлая земля.
«Папа! Как же я хочу увидеть тебя снова…»
Голосом раненого зверя я произнесу прощальную речь, и поцелую в последний раз его широкий лоб и наконец, почившие руки. А потом…
Потом, заливаясь слезами и задыхаясь, посмотрю вслед уходящему навеки человеку.
«Неужели ты со мной больше не заговоришь?»
***
Удивительные ноябрьские встречи повторились еще семь раз. Все эти годы оставили разнообразные отпечатки в моей жизни, но были, несомненно, объединенные самым заветным для меня ожиданием. Как-то, спеша на встречу со своим таинственным собеседником, я поймал себя на мысли, что это едва не самое важное событие за весь прожитый год. Семь потрясающих, насыщенных интересными темами встреч направляли, поддерживали и просто успокаивали меня. Несмотря на житейские внезапно свалившиеся невзгоды и приятно подкатившие радости неизменно важным оставалось увидеть, услышать и посвятить в свои размышления того, кто никогда в отличие от большинства не оставался равнодушным к наслаждению от общения. Там, на парковой скамье, всего единожды в году во мне возрождалось нечто поразительно напоминающее старые добрые времена на маленькой кухне в душевной компании человека, чей преждевременный уход и вытолкнул меня на ту прогулку девять лет назад.
Многое я намеренно скрывал. Но и говорили мы о многом. Смеялись, злились, спорили, обсуждали, клеймили, опровергали, подтверждали, а также изредка, в полном молчании, наблюдали за протекающей мимо нас рекой жизни. Люди, деревья, небо, солнце, запахи и звуки – к предметам в любой теме для разговора нам годилось абсолютно все. Время интересных бесед сбегало порой настолько быстро, что единственным выходом дождаться следующей встречи, было вполне детское желание поскорей заснуть сразу после прощания с моим собеседником.
Но особо памятной для меня осталась наша, как оказалось, последняя возможность увидеться… Ах, если бы я только знал раньше! Если бы только мог обо всем догадаться вовремя! Если бы…
Затяжной осенний дождь закончился как раз, когда я, не на шутку переживая из-за ужасной погоды, вошел в пределы городского парка. Направляясь к хорошо знакомому мне месту, я внезапно остановился и оглянулся по сторонам. Что изменилось за последние годы?
«О! Если о себе я сейчас, то…» Эту мысль пришлось прервать, дабы не углубиться в преждевременные рассуждения, да еще и с самим собою. Нет. Не о своей жизни спрашивал я. Изменилось ли что вокруг меня? И, похоже, что ответ мало чем мог порадовать. По-моему, стало чуточку хуже, немного серее, чуть сложнее, чем раньше. Я стал по-другому смотреть на мир, людей и то, что заставляет их оценивать. Я стал взрослее. И что могло в этом порадовать? Ничего. Вот абсолютно ничего. Без пафоса и воздыханий – ровным счетом ничего. Хотя, пожалуй, была одна единственная вещь, вызывающая всегда непредсказуемую, искреннюю эмоцию – отлично выкрашенная дубовая лавка со спинкой в глубине этого маленького островка надежды посреди океана рутинной безнадеги.
Едва закончив протирать лавку удачно прихваченным из дому небольшим полотенцем, я услышал знакомые мне размеренные шаги, выдаваемые легким хрустом каштановых веток на земле.
- В то же время… - услышал такой долгожданный голос позади себя.
- … на том же месте – улыбнувшись, подхватил я и обернулся. – Рад видеть вас!
- Не могу отказаться от взаимности – скучал! - прокашлялся мужчина и присел на свой обычный край лавки.
- Как вам погода? – пристроился и я.
- Могла быть и лучше, - неоднозначно покачал головой мой собеседник. – Но, как человек, который родился осенью, не могу жаловаться на свою пору года. К тому же, разве у нас есть иной выбор? Время для общения, увы, подбираем не мы.
- Не могу не согласиться, - улыбнулся я. – Ведь его вы подбираете. Я вот, к примеру, с удовольствием пообщался бы с вами летом. Ну, или хотя бы в начале этого сезона. А так…
- Разве имеет значение время общения? – загадочно перебил он.
- Если бы дождь продолжался, думаю – да, тогда имело бы, - немного удивленно ответил я.
- Пустяки! – отмахнулся мужчина. – Для тех, кто нуждается в общении, значение имеет лишь его смысл, определяющий важность такового. Посмотрите на тех стариков по правую руку, недалеко от танцевальной площадки!
С этими словами он указал в сторону двух одетых в плотные плащи пенсионеров, стряхивающих свои зонты и мостящихся на промокшую скамью.
- Что могло заставить их намеренно покинуть свой дом в такую погоду или же попросту свернуть сюда после отчаянного ливня, если они обычным образом прогуливались? – продолжил мой собеседник. – Разве считаются они сейчас со своим слабеющим здоровьем, временем или с другой какой-нибудь причиной?
- И почему же они здесь, по-вашему? – на моих глазах дрожащей рукой дедушка слегка приобнял бабушку.
- Потому что здесь, по всей видимости, они могут спокойно пообщаться, - мужчина закинул ногу на ногу. – По их поведению видно, что они не пара. Но разве это главное? Всмотритесь: они одиноки, и время вкупе с внешними обстоятельствами для них, доживающих век с медикаментами вместо полноценной еды, ничтожная преграда. Одиночество, знаете ли, страшная, жутко скучная вещь. Особенно в старости, когда ты становишься практически никому не нужным. Даже родным детям.
- Наверное, сегодня это болезнь нашего общества.
- Увы! Так было всегда. И что самое неприятное – так будет продолжаться и дальше. Дети нуждаются в родителях, когда абсолютно не способны сделать самостоятельный шаг. Детям нужны родители, когда шаги неуверенны, а попытки побежать заканчиваются предсказуемыми падениями. Но как только дети побегут ровно, а осознанный шаг позволит вовремя не придти домой, все – родители больше не нужны. Примитивно, обобщенно… Соглашусь, что даже претенциозно и далеко не про всех. Но это факт.
- Возможно виной всему эволюция? Может, благодаря такому неидеальному поведению мы находим именно свой, уникальный путь?
- Так и есть! Но, видите ли, загвоздка не в необходимости стать самостоятельным и чего-то достичь, а в потребности правильно разделять ответственность. В том числе, по отношению к людям, которым мы прямо обязаны тем, что дышим. Взгляните на  то, что происходит без предубеждений. С течением неумолимого времени сильные, энергичные, улыбающиеся папа и мама, превратившиеся в дряхлеющих, милых стариков, перестают узнаваться своими же отпрысками. Они реже посещают их сны и мысли. Вы скажете, нет, не может быть… Думаете вопрос во внешности? Вы ошибаетесь. Общение и понимание – вот, где мы так редко сходимся друг с другом. Дети самые несправедливые существа в этом мире. Может, поэтому этот мир так несправедлив?
Его слова резали мое сознание своей непоколебимой правотой. При всем своем желании, ведомый бог весть откуда появившимся чувством вины, я почему-то не мог взглянуть на своего собеседника. Усилившийся ветер застал меня в полном смятении, смотрящего на двоих стариков, осыпающих друг друга искренними улыбками и едва различимыми из-за расстояния комплиментами. Еще мгновение – и серая пелена туч внезапно растворилась, оставив в паре метров от багрового горизонта слегка желтоватое дневное светило. Это явление тотчас привлекло мой взбудораженный взгляд.
- Неожиданно! – воскликнул мужчина, удивительно знакомым мне голосом. – Ничто не может скрыть лучи надежды! Воистину, вечная сила!
- Я был не откровенен с вами несколько наших прошлых встреч… - тихо произнес я, ощущая тошнотворный прилив стыда.
- И в чем же? – спросил он, обернувшись ко мне.
- Поймите, я не хотел признаваться в том… в том… - замешкался я.
- Что я был прав – дополнил меня мой собеседник. – Ты утаил какие-то изменения в своей жизни?
- Я разочаровался во Всевышнем… Точнее, в таком, привычном для всех, понимании. Ведь если мою судьбу вершу не я, тогда, на что мне к чему-то стремится? Разве есть в том смысл? Если кто-то вверху может мановением перста дать или отобрать, зачем стараться? Я думал, что обрел спокойствие, приняв Бога в сердце, но на деле попросту прикрыл простынкой религии бардак в своей реальности. Я думал, что перестану страдать, но начал мучиться еще больше. Я был уверен, что нашел, но вскоре жестоко убедился, что лишь в очередной раз потерял.
- Что именно?
- Прежнюю семью с той, которую действительно никогда и не любил, работу, которую никогда не хотел, близких, которым никогда не был нужен. А главное, время. Я потерял очень много времени…
- Но ты научился, понимать это, – перебил меня этот приглушенный, однозначно родной голос рядом. – Мало кто приходит к столь немногословному результату.
- На это всегда указывал мой отец, - внезапно я почувствовал приближение сумерек. – Мой отец… Он ушел вроде совсем недавно, но уже так… давно. Он учил меня. На своих ошибках, на своих страданиях, на своем опыте, погубившем его жизнь, в конце концов. Знаете, никому больше… Только вам хочу сказать. Я считаю ее не напрасной. Он не зря прожил, чтобы мне не говорили те, кому мера – тленная разноцветная бумага в их кошельках. Мой отец оставил мне пример того, почему важно не исправлять, а не допускать вообще.
Солнце медленно скрылось за горизонтом, и воздух стал более холодным. Подняв голову, я увидел, что мой собеседник стоит ко мне спиной, а ветер едва колышет его покрытые нежной сединой волосы.
- Мне пора, - его тон вынудил меня вскочить на ноги и не спеша обойти такой знакомый силуэт. – Когда мечта находит свое воплощение остается проститься в учтивом поклоне и… Ты должен двигаться дальше.
- Не могу… - дыхание мое перекрыл в горле цельный комок чувств. – Я… Вы… Ты…Как?!
- Есть вопросы, на которые просто нет смысла искать ответы, - он улыбнулся, и повернулся ко мне лицом.
В угасающей второй пятнице ноября я смотрел в глаза самого родного, самого близкого и дорогого мне человека, взгляд которого я несправедливо оставил там, в глубине пережитого, но все же не забыл. Он стоял передо мной, улыбающийся, полный уверенности и убежденности в произносимых словах, коих действительно никогда не бросал просто так. На аллеях зажглись первые фонари.
- Отец… - задыхаясь, растерянно произнес я, и протянул к нему дрожащую руку.
- Прощай…
Быть может.
Или может быть…
***
Из года в год.
Именно во вторую пятницу ноября, я прихожу на то же место в городском парке под вечер, прямо перед заходом солнца. Прихожу с неискоренимой надеждой. Наивно и сентиментально. Странно и непонятно.
Пусть!
В это время я ощущаю необходимость находиться именно на той прекрасно выкрашенной дубовой лавке. В томной, ублажающей тишине, вдали от надоевшего шума и серых лиц суетливых прохожих я просто отдыхаю, сижу и размышляю о чем-либо легком душе и сердцу. Затем, совсем внезапно, мной овладевает страстное желание поговорить. Я закрываю глаза и жду. Вот-вот послышится хруст веток и знакомые шаги.
Но…
На лавке я по-прежнему один вот уже много-много лет. Слеза небрежно скатывается по щеке и падает на серый асфальт. Он ушел навсегда. И я, склонив голову и протерев глаза, молча, поднимаюсь. Провожу дрожащей рукою по месту, где обычно сидел мой собеседник и шепотом произношу заветное слово.
Отец.
Когда-то давно он сказал мне, что слезы всегда высыхают в мгновения, оставляя бесконечность для улыбки.
«Ты прав, папа!»
 И я, погрузившись во власть одиночества, медленно удаляюсь с улыбкой на лице. Меня ждет моя любовь, моя семья, моя забавная, тяжелая, но вполне сносная рутина. Позади, все же, оставляю приятное осознание.
На это место я буду приходить всегда.


2017 г.