Посолонь Глава4

4
– Ну, что раскисла, что нюни распустила? – послышался сзади голос. Светлана вздрогнула, подняла голову от сто-ла. Удивленно обвела кухню глазами. Никого не должно быть. Никого. Померещилось.
– Что понять не можешь? – раздался стук в стекло. – Так вон она я... В окно погляди... Сейчас помашу тебе ру-кой... И вообще, нам давно необходимо поговорить... Ты же этого хочешь? К тебе можно?
Светлана увидела в отражении поднятую руку, силуэт жен-щины из темноты ярко высветился, хотя контуры лица были размазаны и одета она была в некое подобие сарафана с накинутой поверх курткой. И это в холод, когда на улице снег идет. Это почему-то больше всего поразило Светлану.
– А как ты придешь сюда? – спросила Светлана, – дверь открывать я не буду... И вообще о чем нам говорить? Ты – отражение... Что ты понимаешь в моей жизни, – она хрипло засмеялась. – Она посоветует! Надо же... Футы-нуты, кошки гнуты... Советчиков развелось... не всех, видать, из тан-ков у Белого дома порасстреляли...
– Нет, если ты, конечно, против, то я могу и уйти, мы не гордые, только будет ли тебе от этого лучше – это по-смотреть еще надо... Шевели извилиной скорее... Мы ж в какой-то мере связаны одной ниточкой. И в твоих силах эту ниточку порвать или укрепить, как твоей душе угодно бу-дет...
Силуэт за стеклом качнулся. Светлана внимательно следи-ла за ним, она не понимала, как та женщина придет на кух-ню. Внезапно она почувствовала шевеление воздуха возле себя, обдало теплом и в то же время пахнуло снегом, ули-цей и чем-то неуловимо  приторно знакомым, приятным,  от-куда-то из далекого-далекого прошлого, что связано было с детством. Загремела отодвигаемая табуретка, качнулся стол.
– Ну вот, – послышался голос, – рассказывай...
– Что рассказывать?  – спросила тупо Светлана, рассмат-ривая пустоту перед собой. Голос звучал из пустоты. – Я тебя не вижу...
– А ты поставь зеркало перед собой... То, что с трещи-ной... Зачем ты засунула его за мойку? С трещиной ничего дома держать нельзя... Выбрасывать надо треснутое...
– Выбрасывать... Ты сначала заработай да купи, а потом выбрасывай, – пробурчала Светлана. – Я выброшу, а ты под-берешь... Много таких советчиков за чужой счет... Что из-менится, если я зеркало перед собой поставлю? Себя и уви-жу... Что я, дура, сама с собой разговаривать?
– Разговаривать ты будешь со мной... и в зеркале буду я...
– А не послать бы тебя подальше, – вырвалось у Светла-ны. – Душу я ей, видите ли, должна выворачивать... А это-го не хочешь? – выставила она кукиш.
– Грубо! Фу, как некультурно... Такая женщина... мужчи-ны заглядываются... А вообще-то чего ты завелась? Я не понимаю, зачем с тобой разговариваю, – проговорило отра-жение. – Ты старше меня, опытнее... Ну что мне от тебя нужно? А ведь нужно... Чувствую... Могла ведь я и напле-вать на все... Я теперь хорошо живу, вашей земной нерво-трепки нет, наконец-то я счастлива... Близнецы, что ли, мы с тобой, не могу, тянет к тебе. Близнец один умирает - и другой чахнуть начинает. Пуповиной они связаны... Мо-жет, и у нас пуповина общая, может, через твоего сына связаны. Ведь я могла многим подпортить жизнь... Вместо этого перед тобой сижу... Не мне разговор нужен – тебе... Стоноту развела, – послышалась хмыканье. – По твоему вы-ходит, что все кругом виноваты, все должны тебя жалеть... Не много ли хочешь?
– Катись ты, – отмахнулась Светлана. – Давай лучше вы-пьем...
– Наливай, – согласилось отражение. – Давно не пила. Выпить можно. Для дела можно размазаться, можно и уни-зиться... Это если гордости нет... Это если махнуть на себя рукой, это когда все обрыдло... На все согласиться можно, учись соглашаться, гордыню поубавь... За что пить будем?
– А за то, что хорошо сидим... Будто мало причин вы-пить, –  проговорила Светлана, наливая водку в стакан, в стоявшую на столе чашку с розочкой на боку. Она не могла понять смысл бормотания отражения про гордыню и соглаше-ние. – Тебе полную или пригубишь только? – спросила она из-за этого с издевкой.
Светлана усмехнулась, она не могла понять, как зеркало будет пить. И вообще весь этот бред скорее походил на су-масшествие. Только непонятно кто сошел с ума. Она, Свет-лана, наверняка здоровая.
Вместе с тем водка из чашки исчезла. Послушалось ерза-нье, довольное бормотание: “Б-рр. С холодка хорошо... Фу, хоть согрелась...”.
– Слушай, – обратилась Светлана к зеркалу, к отражению в нем, – если ты мне хотело что-то сказать, так говори. – Она подперла голову рукой, левой рукой отломила кусочек батона, размяла его пальцами, положила в рот.
– Не торопи... Спешка нужна при ловле блох... Время у нас есть... Если ж не терпится, спрашивай. После рюмочки о мужчинах хорошо поговорить. Разложить их по полочкам, косточки промыть... Мне вот непонятно, отчего ты злобишь-ся на жизнь? – сказало внезапно отражение, меняя тему разговора. – Ты ведь сама во всем виновата. Началось с того, что ты вбила в голову мысль о своей особенности... Расслабься, расслабься, что это ты, как улитка в раковину сразу заползаешь, стоило лишь притронуться. Если все дело в сыне – жив он... Рассказала бы про него, – отражение то приближалось, то отступало, тупилось, черты лица, смазан-ные расстоянием, стали какие-то текучие, как вода. Лицо, и так без того неопределенное, меняющееся ежесекундно, высвечивалось вспышками, то провальными тенями. Гримасы боли, раскаяния, обиды искажали его. Но все это было не-уловимым, незапоминающимся.
– А ты не врешь? – с надеждой спросила Светлана. – По-смотри получше там в своем подземном потустороннем ми-ре... Это хорошо, что его нет в вашем мракобесии... Если говоришь правду, то я закажу новую рамку этому зеркалу и молиться перед тобою буду, а нет – разобью на мелкие ку-сочки и на помойку... Вместе с тобой...
– Молиться нужно не тогда, когда плохо, а когда все хо-рошо, молиться здоровым да счастливым нужно... Молиться, – хмыкнуло отражение. – Невидаль... Где раньше была? Ско-рая какая... На белом коне в рай, а дерьмо кто разгребать будет? Нужно научиться в дерьме жить, каждому мигу радо-ваться, гордыню изжить... Все люди чокнутые... Да и ты с жиру бесишься... Не жила плохо... У тебя перевернутое по-нятие о счастье. Ты вот гналась за этим, думаешь, что все вокруг тебя вещественное, – повело вокруг себя отражение, – а нет... Глупость... Химера, тлен... И этим, – кивнула она на бутылку, – не приблизишь счастье. Вечное только то, что ни за какие деньги купить  нельзя... Здоровье, счастье, любовь... Все то, что внутри человека...
Отражение замолчало. Светлана, опешив, смотрела в зер-кало. Она отталкивалась от глаз отражения.
– Философ в юбке, – на лице Светланы вспыхнула рассеян-ная улыбка и в то же время насмешливая, – право судить себе присвоила. А кто дал тебе это право? Я прощаю тебе все слова, потому что хорошую весть о сыне сказала, хотя, по правде, я не шибко верю. И давай не будем касаться мо-ей жизни, что ты в ней понимаешь? Ты не знаешь, как жить с алкоголиком. Трясущиеся руки, готовность все отдать за рюмку водки, цинизм. Хорошо еще, что не тащит из  дома... А его нудистика, его нравоучения, его слюни на вонючих губах, его вонючее дыхание, вонь изо рта... Ненавижу... Я всех ненавижу... Всех... Они меня сломали... Гады, га-ды... Ты хоть лежала под пьяным мужиком, когда каждая клеточка сопротивляется, когда противно, когда воротит? Ненавижу...
– Я, может, и лежала... Может, поболе тебя  натерпе-лась... Если так плохо, зачем с ним живешь, уйди...  По-дожди, подожди... Ты ж этого сама хотела, когда выходила замуж? Под него тебя никто не подкладывал, ты сама, – гу-бы отражения презрительно изогнулись. Она желчно расхохо-талось, закашлялось. – Не ври, сама перед собой не ври... Ты ж сама к нему приехала, а ведь говорили тебе, что он из пьющей семьи, да и к тому времени он же тебя силком распечатал... Где гордость твоя тогда была? Он же против тебя  чупырка... Так на что ж ты надеялась? Сколько за тобой парней хороших ухлестывало, где они? Нет, написано в твоей книге, на роду, что тебе с ним мучиться – вот это расплата, может, не за твой грех, это из поколения тащит-ся, а на тебе замкнулось... И на сыне твоем...
Внутри Светланы что-то оборвалось и затихло. Стало хо-лодно и зябко. Оцепенение родилось где-то внутри, скольз-нуло вниз, захолонуло в животе, прострелило, сдавило сердце. Стало трудно дышать.
Эта баба говорила правду. Светлана ненавидела мужа с той минуты,  с той ночи, когда он то ли опоил ее чем, то ли порчу какую навел. Ведь ходил до этого за ней два года безо всякой надежды на взаимность: правда ведь говорят, что достигается через силу, через ломку, потом оборачива-ется чернотой и теряет всякую цену. Привязал он к себе ее. Она никогда не могла понять, чем. Внешне она, может быть, и смирилась, но внутри чернота никуда не исчезала, она густела. И пусть эта чувырла из заземелья говорит что угодно, Светлана как дала тогда обет, что никого не пу-стит внутрь, никому не откроет душу, так переубедить себя в этом Светлана никому не давала.
Она нисколько не сомневалась, что муж чувствовал ее не-любовь, поэтому и заводил на стороне любовниц, отыгрывал-ся на них. Она была признательна, что хоть заразу в дом не приносил. Как-то вернувшись из поездки к матери, нашла на скомканной простыне в стиральной машине чужой лифчик. Ладно, когда он это делал на стороне, но в собственной квартире, бабы лежали в ее кровати, вытирались ее поло-тенцем... Она кормит его для других... Нет, хотя разум противился его объятиям, но тело хотело ласки.
Как она тогда раскричалась, расплакалась. Она считала его нелюбимой, но своей вещью. Делиться ни с кем не хоте-ла. Ведь когда он брал ее, она не принадлежала ему, она вообще никому не принадлежала, она дорожила этими мгнове-ниями, когда принадлежала только самой себе. Она в те мгновения падала в свой мир, полнилась своими ощущениями. Она поворачивала внутри себя ручку настройки и воспаряла, оживала в своем сладострастии. Она была над всем.
Разве она могла этого лишиться? Она, наверное, тогда впервые кричала и шипела, плевалась от обиды и злости. Из нее потоком выливались ругательства. Муж ее избил. Он ме-сяц изводил ее молчанием. А потом пришел как-то пьяный и начал учить жить, начал попрекать, что она ничего не уме-ет, суха, пуста, что он ее кормит, а взамен ни тепла, ни ласки. И как всегда полез. Самец, привыкший получать свое. Она оттолкнула, муж ударил, схватил за руки, притя-нул к себе и, выдыхая перегар, своим медленным, вкрадчи-во-жестоким голосом, разражено подергивая головой давая понять, что он про нее все знает, а что все – это никого не касается, прошипел:
– Сука... Брезгуешь...
Ее прошиб холодный пот. Она никогда таким его не виде-ла. И то, как он давил ее руки, выражение лица с выпуклы-ми, остановившимися глазами – все говорили о невменяемо-сти, страшило.
Она стала вырываться, задергалась из стороны в сторону. И тут перехватила взгляд, с каким он смотрел на нее. Жи-вотное. Она в одночасье поняла, что он никогда не был ее мужем, в понимании этого слова. Он утолял в ней свою утробу. Не было б ее, он с таким же успехом нашел бы дру-гую. Он словно сидел все это время в засаде, зверь, хищ-ник, выжидая жертву, выбирал время, чтобы ударить поточ-нее, и вот сорвался, показал свое нутро, свою прыть, свой оскал, свою сущность. Как она могла с таким жить? Она по-няла, что они совершенно разные, она не знает его и не хочет узнавать.
– Отпусти меня, – пробормотала она. – Не прикасайся ко мне, ты – пьян.... Не хочу...
Тут он ударил ее. Коротко, зло, наотмашь. Ударил еще, и, зажигаясь от беспомощности, от отсутствия отпора, уда-рил еще, и еще. Она не ожидала, что в его небольшом теле таится такая огромная сила.
– Зверь, зверь, – говорила Светлана с каждым ударом. – Ну, бей, бей...
И он бил с каждым разом все сильнее, входя в раж. Она почувствовала, как что-то теплое поползло по подбородку. Ее беспомощное сопротивление только подогревало его, за-водило.
“Да убоится жена мужа своего...” почему-то вспомнилось тогда, и мелькнула мысль, что она его собственность, она ничего не может, она вещь, и сил сопротивляться нет. По-чувствовав вкус собственной крови во рту, Светлана сник-ла, она превратилась как бы в резиновую большую безумную куклу, не чувствовала ударов, не чувствовала и не понима-ла, что он с ней делает. С того момента для нее не суще-ствовало больше боли насилия, стыда насилия, унижения насилия. Это ощущение осталось, закрепилось навсегда. С этого момента она умерла, как женщина.
– Значит, по правде не хочешь говорить... Все-то вы крутите, все-то получше выглядеть хотите, все-то вы сто-нете, – раздраженно  проговорило отражение. – На показуху жизнь променяла... А ну-ка вспомни, как ездила на соб-ственной машине первое время, как локоток выставляла в стекло, гордилась, что только у вас машина была... И это, по сути, голозадая показуха была... А уж форсу-то, фор-су...
– Показуха, – скривилась Светлана. – Много ты понима-ешь... Что тебе показать? Дыры, пустой холодильник, рва-ное белье? Что? Продемонстрировать синяки от кулаков? Купленной с рук машиной попрекаешь, – фыркнула Светлана, – велико богатство. Да чтобы ее купить, мы на всем эконо-мили. Я одно яблочко на всех резала, конфеты раз в месяц покупала, банку тушенки на четыре раза делила... Нам ни-кто не помог машину купить, копейки никто не дал... На макаронах жили... Зато машину купили...
– Ну и что? Что она тебе дала?.. Яблочко на четыре ча-сти... Макароны... Кулаки мужние добавь сюда... Разве это цель? В кого ты превратилась, – потрясло отражение рукой, – ведь у тебя ни специальности, ни работы, как оказалось, и сына нет, сбежал, и семья только видимость... Зато есть машина...  Во цель! А ведь все по-другому могло быть, все. Уцепилась за чупырку... Ведь в любой момент не позд-но все начать сначала.
– Не чупырестее твоего, – огрызнулась Светлана. – Какой есть... Мне хотелось хорошо жить. Не так, как родители. Они нам ничего не дали... Можно, конечно, и в нищете жить с достоинством... Надоело... Надоело быть обязанной, надоело донашивать одежду после всех. Самостоятельности хотелось. А мой чупырка, как ты выразилась, комнату имел, хорошо зарабатывал, не хуже других был, а бил, так любил по-своему, – Светлана всхлипнула, уставилась в стол, пальцем поводила по клеенке, – мы машину купили, чтоб не как у всех было...
– Говорят, богатство слепо, оно словно муха, – усмехну-лось отражение, – то на навоз сядет, то на розу... Что-то оно не тем достается... Я считаю, что ты жила не в ту сторону, ничего не успела... Торопилась, торопилась, а в результате? Нет же у тебя ничего: ни за душой, ни вооб-ще...
– Как это? – непонимающе посмотрела в зеркало Светлана. – А это, – развела она руками, показывая на кухню и на то, что было в соседних комнатах, – это, по-твоему, муть? Нет, все горбом нажито, это мое.. по-твоему, все прожито зря... Может быть... Душа у меня болит... Хоть бы с сыном все в порядке было... Измучилась я, извелась вся...
– Сын, – хмыкнуло отражение. – Что он тебе дал? А ты ему? Вас же ничего не связывает, даже больше, вы – чу-жие... Ну, какая польза от детей? Только нервотрепка... Это стадность: жить, как все... Чтоб не выделяться. Все детей имеют и тебе надо... А вот если бы сначала опреде-ляли и устанавливали для каждого нужность иметь детей...
– Ты что городишь!? Какая польза, – Светлана помедлила, губы ее исказила жесткая усмешка. – А что, без пользы нельзя, просто так нельзя? Кусок хлеба под старость пода-дут – это и есть польза... Польза – не польза... Для од-ного – польза, для другого – не польза... Мне захотелось, я и родила...
– Все в это и упирается – захотелось... На всякое хоте-ние есть терпение... Захотелось – чешется, что ли? – гну-савым голосом спросило отражение. – Это когда почесать хочется кожу, голову или что другое...
– Вот именно что другое, – раздраженно огрызнулась Светлана.
– Слушай, вот ты все время говоришь, что тебя никто не понимает, что ты одна... А не в тебе ли вся причина? Тебе глаза на саму себя  кто открыл? Хоть раз правду выслуши-вала? Ага, тебе это не надо... Ну и что, вот, мы с тобой разговариваем,  – проговорило отражение. – Мне оно надо... Муж тебе изменяет, сын с девками спит, отца твое-го нелюбовь да маета раньше времени согнули... И ты тут ни при чем... Ты от всего в стороне... Ты – обиженная...
– Заткнись! – закричала Светлана. – Какого черта соби-раешь? Выметывайся отсюда... Ахинею несет, а ты слушай... Нет, чтобы подсказала, как жить, чтобы все хорошо было... А она грязью мажет... Кому твоя правда сейчас нужна? За-ткни ей одно место... Правдой прикрыться хочет... В Думе, вон, правдоискателей, как собак нерезаных, что-то они за нас не больно лбы расшибают, все под себя гребут... Если б была правда, солдаты из армии не бегали, войн не было б, да и мы не разговаривали б... Вон сколько “б” в скот-ское время...
– Ладно. Давай поговорим про другое... Я вот смотрю на тебя... Жалко мне таких баб, в хороших руках подарок была бы... Чего вот тебе не везет? Хороший человек, как сейчас говорят, не профессия... Ты торговать умеешь? – отражение уставилось на Светлану, – с выгодой умеешь? Что бы ты мне предложила за одну сделку? Чего не жалко? Не мелочись... Ну-ка, покажи свою руку, – попросило отражение. – Очень интересно, – протянуло оно, – какая холодная рука, стран-ный рисунок...  А линии, линии какие... Никто тебе не га-дал? Хотя, конечно, нет, – пробормотало отражение, вгля-дываясь в линии, разбираясь в хитросплетениях судьбы, по-качало головой над какой-то отметиной. – Что ж не спраши-ваешь, что тебя ждет впереди, ведь все хотят знать напе-ред, все хотят обезопасить себя... Гордая, что ль, мол-чать? Я все равно не скажу, будь добра, неси свое сама... По линиям черноты вокруг тебя все позапутано, все пересе-кается... И разлука, и дорога... Маета... Себя искать бу-дешь, а рядом никого у тебя... Пусто, – вздохнуло отраже-ние. – Жаль тебя. В разлуке твое очищение... Если перело-мишь себя, смиришься – уцелеешь... Сама поймешь, что главное... Не держись за дом, за близких... Не помощники они, чужие... В другом твое предназначение...
Внимательно посмотрела в глаза Светланы. Той сделалось зябко. Дрожь пробежала по телу. Так, наверное, сотни или тысячи лет назад в глаза первобытным людям смотрели веч-ность и холод космоса. Так смотрит пустота. Рука отраже-ния была холодная и мягкая, будто комок слизи на стенах старого заброшенного замшелого колодца, будто Светлана коснулась кожи лягушки. Таким холодным не бывает челове-ческое тело. Ужас сковал Светлану.
Она сидела на краю стола, выставив ладонь в пустоту, сидела застывшая, и рука, повисшая в воздухе, скрюченная, омертвелая, утратила способность двигаться. Светлана смотрела на ладонь и ничего не видела. Не видела на ней черт боли, не видела разлуки. Будто иголочки покалывали кожу, будто кто-то ногтем чертил. Внезапно защемило в груди от прилива безысходной тоски. К глазам подступили слезы, кажется, чуть-чуть, и не выдержит сердце, разо-рвется.
– Если б ты знала свою судьбу... Когда приходит черед узнать свою судьбу, люди к этому не готовы, они уже про-жили ту жизнь,  после которой исправить ничего нельзя, надо только доживать, – бормотало отражение, вроде как убеждало себя, вроде забыв про Светлану. – Если б можно было найти точку отсчета, перекресток, от которого можно было бы начать все сначала... Нам одну точку отсчета дали – день рождения, а вот конечную... ориентир... Знаешь, я расскажу про одну женщину, у нее был ребенок... она очень хотела счастья и ее дорога пересеклась с твоей... Не со-всем с твоей, – поправилось отражение, – ты виновата тем, что родила в нелюбви своего сына... Нельзя этого делать, это злом оборачивается. – Ой, что это я, – стушевалось отражение. – У кого много горя, тот много говорит... Та женщина бросилась с крыши вниз головой... Каждый выбирает свою судьбу, жизнь предоставляет право выбора...
– Что ты бубнишь, говори прямо... какая женщина? Откуда бросилась? Какой ребенок? – закричала Светлана. – Что ты разговариваешь какими-то недомолвками... Тебе-то что я плохого сделала? Наговорила короб арестантов... Будешь забирать меня к себе – забирай! Чем так жить, как я живу, лучше исчезнуть из этой жизни... Забирай к себе, прямо сейчас... А то про договор какой-то речь завела...
– Все торопишься... Никуда я тебя забирать не буду... Это самый легкий исход... Так неинтересно... нужно как тесту созреть, дойти, чтоб пирожок получился... Ты же не была такая злая... Слушай, – протянуло удивленно отраже-ние, словно что-то поняв в этот момент, словно наступило озарение, – а, может, ты завистливая? Может, зависть все-му виной... Как ты сестру ловко отшила, когда она попро-силась, чтобы вы взяли ее с собой, когда ехали на своей машине к матери. “А ты дай мне свою новую шубу поно-сить... Ты же шубу не даешь поносить, а на машине катать-ся хочешь...”. Ловко ответила...
– Откуда ты все знаешь? – вытаращилась на изображение в зеркале Светлана. – Неужели там все фиксируют, неужели там все записано, неужели правда про загробную жизнь?..
– Тебя хоть раз пожалели? – голос отражения осекся, и установилась тишина, от которой стало страшно.
– Как это? За что? – вскинула голову Светлана.
– А ни за что, просто так... как бабу, как женщину, как человека, наконец, как любовницу...
– Смех на палке... Придумала, жалеть ни за что... И долго думала?
– Засиделась я с тобой, – проговорило отражение. Тон был сухой и сдержанный, – говорили о многом, потом, на досуге подумаешь, может, и поможет... Встретимся мы с то-бой скоро...
– Нажралась! – вернул Светлану в кухонную обстановку голос мужа. – Расселась... Нате вам... Ух ты, стерьвь, одна локчет... А стакан второй для кого? Нет, ты погляди, – возмущенно развел он руками. – Заначка у ней где-то...
Светлана, подперев левой рукой голову, равнодушно смот-рела на серую тень стоящего в проеме двери мужа. Она с трудом соображала, что он говорил, было не до этого.
Коротышка, кривоногий, в цветастых трусах до колена... Смотреть не на что. Это вот она сейчас разглядела, а раньше где была, где глаза были... Такой пожалеет, как же... Жди... Сколь лет псу под хвост... Хоть бы постыдил-ся, женщина посторонняя сидит... Так бы и треснула чем-нибудь по лбу, чтобы не маячил в дверях...
У мужа была блеклая невыразительная внешность, щуплый, с тусклыми невыразительными глазами, тонкогубый рот, меш-коватое, удлиненное лицо...
Светлана не прислушивалась, что он говорил. Каждое про-износимое ими слово таило другой, подспудный, смысл, ко-торый они понимали. Они давно говорили недомолвками.
В глазах плыл туман. Фигура мужа то кривилась под раз-ными углами, то расширялась до безобразия, заполняла со-бой дверной проем, а то уменьшалась до толщины полоски, будто соринка мешала в глазу...
Нет, с головой наверняка что-то случилось. И в глазах, и в голове все плыло.
Ну почему он прервал мысли и видения на самом интерес-ном, когда она почти уже видела сына, когда разговор по-шел в нужном направлении, когда ей начали подсказывать... “Говнюк чертов”, – выругалась про себя Светлана. – Подня-ла его нелегкая, вылупился... Теперь все, начнет стоноту разводить... О-о-о, пыжится, да не боюсь я тебя, не бо-юсь... Значительность выпячивает, а дурак дураком... Опоздал, не нальют... Э-э-эх... Выделывался перед кем бы другим... Почему он прервал разговор?
Светлана с трудом сдерживала гнев. Он подступал к горлу изнутри, давил. Как комок слизи, она готова была выплю-нуть этот гнев кому угодно. Она даже представила, как сейчас плюнет в лицо мужа...
Какое право он имел прервать ее мысли?! Внезапно она сникла, успокоилась. Гнев и раздражение прошли, она даже на какое-то время забыла, о чем думала. И та женщина за стеклом, видение, отдалилось, уже с трудом она пыталась вспомнить разговор, да и был ли он, все уплыло, сглади-лось, она уже не помнила, из-за чего все началось.
Видение... Наверняка все это было. Ведь осталось ощуще-ние, что ей куда-то надо идти, ей надо искать саму себя и ждать боли,  быть готовой к ней. Ей надо ждать боль, боль – это очищение, и после этого она получит сына... Да, это должно произойти, ей кто-то говорил об этом... Зеркало стоит разбитое, зачем оно, кто его приволок? И зачем она ждет боли? Она же не совсем сошла с ума, не хочет сходить с ума... Совсем не хочет...
Пусть скорее наступит боль, значит, он бить будет, она готова к этому. Она ко всему готова.
У нее не было ни страха, ни уважения к мужу. Она тупо смотрела, с трудом соображала, что он говорил, жужжание его голоса раздражало, было каким-то надоедливым, аж под-ступала тошнота. Внутри все протестовало. Светлана помор-щилась, потянулась было за недопитой бутылкой, но муж сделал быстрый шаг, выхватил  бутылку из-под рук. Загре-мела упавшая табуретка.
Этот шум болью отозвался в голове. Поставил точку на все. Светлана непроизвольно скорчила гримасу. Все исчез-ло. Она оглядела себя: полурастегнутый халат, колени; по-крутила перед лицом ладонями рук, словно все это было не ее и, разглядывая, она определяла принадлежность.
– Выпить захотел, – ненавидяще проговорила она. – Ты ж спал. Ты как сурок спишь... Ткнешься и спишь... Тебе все равно, женщина с тобой рядом или бревно... Тебе на все плевать, – голос ее поднялся до визга, то усиливающегося, то переходящего на шепот.
– Ты... – подался вперед муж. – Ты?! Да... – он внезап-но смолк, подставил к столу табуретку, – это ж надо, пол-бутылки высосала, – проговорил он, рассматривая на свет содержимое. – Кольнуло меня... Не у Проньки, не скроешь-ся... С кем пила? Я слышал, здесь кто-то был, разговор был...
Светлана запустила пальцы в коротко подстриженные воло-сы, криво усмехнулась.
– С любовником пила, с кем мне еще пить, если ты дрых-нешь... Попробуй, найди его... Где он, ау? Чужие люди больше переживают за твоего сына... Папаша, – бледность разлилась по лицу Светланы, задрожали пальцы. Она увидела выражение его глаз, в них сверкала неприкрытая ненависть, в них была пустота, равнодушие.
– Я, что ль, его таким выродил? Надо было в башку ум закладывать, в революционеров решил поиграть, с каторги убежал, а не подумал, каково родителям... Твоя кровь, все в вашей семье долбанутые...
– Тебя послушать, так ты меня подобрал на помойке и осчастливил, – проговорила зло и напористо Светлана, ее остекленевшие глаза были устремлены на мужа.
– А что, не так? – откликнулся он. – Ты в мою комнату приехала, не работала, все болела... Я вас содержал...
– Ну, я во всем виновата... Я-я-я... Я – дура...
– Ты чего орешь? – подался на стуле вперед муж. – Чего орешь, спрашиваю?
– У меня сильно болит голова, – пожаловалась Светлана. Затылок, виски разламывает, – она поморщилась, сжала вис-ки пальцами, покачала головой из стороны в сторону, – как болит голова...
– С перепою или от недое... – равнодушно откликнулся муж, он тоже стиснул голову руками и долго сидел, уста-вившись в стол, будто разглядывал в разлитой лужице свое отражение.