Лоскутки продолжение

15.7.03
     Я сейчас на Шпицбергене, сижу в своей палатке на пляже Вуд-фьорда. Мне тепло, хотя снаружи сильный ветер, небо завалено лиловыми тучами, по морю гоняет льдины, а вершины гор припудрены снегом. Мне потому тепло, что в палатке у меня печка, я её растопила и не даю ей погаснуть, подбрасывая в огонь куски плавника. И вот сижу, слушаю ветер, мне хорошо и уютно, и я вспоминаю разные печки, дарившие мне тепло в разные времена.
     И я вспоминаю печку в нашей тиксинской квартире. Там, в этой квартире, было паровое отопление,горячая вода поступала по трубам на оба этажа обоих подъездов нашего дома на Морской, а кочегарка помещалась прямо под окном нашей кухне и даже наполовину это окно закрывала. Из форточки на кухне можно было вылезти на крышу этой кочегарки, потом спуститься на завалинку, с завалинки на землю - и вот ты на свободе. Конечно, можно выходить на улицу, как все люди, через дверь. Обычно мы так и делали; но иногда пользовались форточкой, когда взрослые уходили, а нам хотелось гулять. Ключа-то от входной двери у нас не было.
     Около одной из батарей в нашей, "детской", комнате стоял письменный стол, под которым мы любили играть.Там у нас хранились всякие коллекции. Там, под столом, было особенно тепло и уютно.
     Но кроме парового отопления, у нас была ещё и печка на кухне. Печка эта топилась углем, а уголь мы держали в деревянном ящике в углу; этот ящик так и назывался "угол". Носить уголь в "угол" было обязанностью моей и Юриной.
     Однажды мы с Юрой топили печку и по ошибке бросили в неё вместо угля кусок бокхеда, потому что он очень на уголь похож. Мы чуть не сделали пожар. Печка раскалилась так, что стала почти прозрачной, а из трубы нашего дома вырывалось пламя. Соседи стали стучать в дверь и заставили нас выйти на улицу. А то бы мы так и не увидели этого красивого пламени из трубы...
     А над печкой у нас висели балыки из прекрасной северной рыбы - нельмы, например, или муксуна. Наша мама долго жила на Севере, и она прекрасно умела готовить всякую рыбу самыми разными способами.
     В Геленджике на Морской (тоже на Морской!) печка также топилась на кухне; но кроме кухни, она согревала ещё три комнаты. В каждой комнате была тёплая стена, всё от той же печки. И когда мы устраивали семейные чтения - один читал, а остальные слушали какую-нибудь всем интересную книгу, - то читающий обычно садился возле тёплой стенки.
     Эта печка топилась дровами. Дрова пилили, рубили и складывали в поленницы: одна поленница на террасе, а другая - под лестницей на второй этаж. Лестница находилась не внутри дома, а снаружи, деревянная такая лестница с большой площадкой. А часть дров приносили в кухню, прямо к самой печке. Печка, как я уже сказала, была у нас на кухне; но духовка помещалась в другой комнате, в одной из "тёплых" стенок. В этой духовке пекли пироги, разные плюшки-ватрушки; в ней же подсушивали домашнюю лапшу, которую очень хорошо делали мои еврейские бабушки, тётя Соня и тётя Бася. А бабця, наша украинская бабушка, делала в этой духовке "гарбузянну" кашу, необыкновенно вкусную...
     С русской печкой я познакомилась в Красной Горке. Это деревня в Псковской области, где у моих друзей Исаевых был дом. Моих друзей, Зои и Коли, уже нет в живых, и этот дом принадлежит теперь их дочке Наташе Сметаниной и её мужу Лёне Сметанину - они тоже мои друзья. Там, в этом доме, возле этой печки, проходит, лето за лето, детство моего названного внука Пашки, Наташиного сына; И Антонище, сын другой моей подруги, Ольги Томилиной, тоже знаком и с этим домом, и с теплом этой печки: живал там и он.
     На Урале, помню, приходилось мне топить голландскую печь. Это когда наш отряд (ВСЕГЕИ, Чиктакдинская, кажется, партия)после всяких скитаний в горах снял, наконец, базу. Где же это было? Серебрянка? Таны? Бутан?.. Уже не помню.
     Базу мы сняли в сельской школе, которая не работала - не помню, по какой причине. Кажется, потому что не было учеников: молодёжь вся разъехалась по городам. Школа отапливалась голландской печью. Мы там расположились с шиком: наши мужчины заняли один класс, мы с Беленицкой Галиной Александровной - другой. И у нас в комнате, помню, даже диван был - сделали из школьных скамеек.
    Дело было осенью. Дрова рубили Саша Тимашков или Боря Шейнин, а я топила эту самую голландскую печь. Дров она съедала много, зато тепло отдавала с необыкновенной щедростью и долго-долго... И я помню, как ранним-ранним утром, когда ещё все спят, я выходила на крыльцо за колотыми дровами... Свежо, ещё звезда горит, заря брусничная над горой между елей; а дрова такие свежие, крепкие, пахнут так вкусно-вкусно...
     Ещё раньше, тоже на Урале (это было в семидесятые годы прошлого века), когда я работала в отряде Ю.С. Ляхницкого, мы в конце поля снимали в качестве базы обычную крестьянскую избу в посёлке Рудничное; это возле Бакала. Печка там была самая обычная: труба обычная, плита, конфорки, ну поддувало там - всё самое обыкновенное. Но там за печкой был такой особый уголок, где мы устроили себе как бы баньку такую, за занавеской. Ведь как приятно после маршрута согреться и вымыться горячей водой! Время-то осеннее, зябкое, и леса вокруг полыхали холодным пламенем порыжевших к зиме лиственниц...
    А то ещё печка ПЖТ, которую топят соляркой - Это на острове Большой Ляховский. В каждом балке у нас стояла такая печка. Когда мне выделили свой собственный, отдельный балок, то поставили совсем новую, алмаатинку; и горела она отлично, и тепло хорошо отдавала. Но вот случилось одно холодное лето, когда лёд в проливе Этерикан даже не всплыл. Снег долго не таял; и весь май, и весь июнь мели бесконечные метели. В двери балка оказались щели, снег сквозь них просачивался внутрь; и хотя моя печка стояла почти докрасна раскалённая, снег этот в балке не таял. А по замёрзшему окну струились тени-змейки от гонимых пургой снаружи снежных вихрей...
    В Северном Казахстане, где у нас были обыкновенные туристские палатки, они отапливались тощими печурками из тоненького железа. От этих печек толку было немного: пока горит - греет; догорела - и сразу же остыла. Только-только хватало её тепла, чтобы забраться в спальник... Впрочем, и за то ей спасибо. И за горячий чай...
     На Новой Земле... Ох, и много же мне придётся вспоминать разных печек, если я не остановлюсь! Поэтому остановлюсь-ка я лучше. Но добавлю одно: из всех печек на свете наилучшая та, что согревает тебя вот в эту вот самую минуту. И, вспоминая с благодарностью многие и многие другие, любишь-то ты только её, вот эту, родную, от которой и ногам тепло, и спине тепло, и душе тепло... и подброшу-ка я ей ещё сколько-то полешков! Да послушаю, как они в огне трещат; да полюбуюсь в щёлку, как танцует добрый огонь в моей славной, доброй печечке...
     О, какая дробь по брезенту! Это дождик пошёл...
_ _ _ _
16.7.03
     Годы моего детства, которые издали представляются мне такими золотыми, на самом деле были очень трудными для взрослых. Наше-то дело было маленькое, мы себе просто росли; а взрослым нужно было нас растить, кормить и одевать. И еду, и одежду, и дрова для печки нужно было не просто купить, а ещё и где-то "достать". Существовал такой, всем тогда понятный, термин - "достать", а не "купить". Потому что, чтобы что-то купить, надо было ещё узнать, где  э т о  "дают" - то есть, разумеется, на самом деле не "дают", а продают, и достаточно дорого.
     Не из любви к домашним деликатесам мои бабушки строгали и сушили лапшу, а потому что макароны "попадались" не всегда и не везде. Делали мои бабушки ещё и крупу, не помню, как она называлась. Крутое тесто тёрли на тёрке, подсушивали на сковороде, и этой крупой потом заправляли суп. В борщ, кроме буряка и капусты, клали крапиву и лебеду. Лебеда росла на краю огорода и у забора; у неё были беловатые сахаристые листья. Ещё мы с бабушкой собирали жёлуди, из которых бабця варила кофе. Вкуснейший напиток!
     Нас очень выручали соседские коровы, Лада и Ланка. Сами мы корову не держали, покупали молоко у соседей. Бабця умела взбивать масло.
    Мясо добывалось из свиней, и мы тоже держали поросёнка. Но мало это приносило радостей: ведь неизбежно наставал миг, и приходили люди резать очередного Кузьку или Ваську. Для деревенского ребёнка, возможно, это в порядке вещей - зачем же ещё свиней-то держат? Но мы были дети городские, воспитания нежного. Мы смотрели на поросёнка не как на будущее мясо, а как на товарища наших детских игр, и гибель этих весёлых друзей воспринимали трагически...
     Сыр, который иногда где-то "доставал" папа, назывался "папин сыр"; он был всегда одного сорта - не помню, какого.
     Из сладостей главным лакомством было домашнее варенье наших бабушек, конфеты "доставали" редко, а пирожными мы называли пряники. В детский сад конфеты, пряники и петушков на палочке приносил в большом мешке Дед Мороз.
     Вообще же в детских садах детей кормили неплохо. Даже в нашей семье, семье "начальников", детям не могли давать того, что полагалось в детском саду; и когда я или Юра заболевали, наши детсадовские порции выдавали бабушке для нас домой. Так же поступали и другие родители - брали домой детсадовские порции заболевших детей.
     На Севере с нами были другие трудности - например, отсутствие витаминов. Всё, кроме мяса и рыбы, существовало там только в сушёном или консервированном   виде. Когда знакомые лётчики привозили нам с Большой Земли сырую картошку, мы с Юрой и Таней старались стащить приготовленные для жарки кусочки, чтобы съесть их так, сырыми. Чистить же картошку - это было настоящее искусство: шкурку надо было срезать тоненько-тоненько, и глазки вырезать очень осторожно. А если иногда привозили яблоки или мандарины, нам непременно давали это лакомство в школу, чтобы мы могли разделить его со всеми нашими ребятами, не считаясь в этот момент с тем, кто наш друг, а с кем мы ссоримся. Так у нас в семье полагалось, и я до сих пор этим горжусь.
     Теперь о том, как мы выглядели тогда, в середине двадцатого века, в годы после великой войны...
     Да, кстати, я вдруг вот о чём подумала. Мы ведь были советские дети, и воспринимали "дореволюцию" как очень далёкое прошлое. А ведь это было не так. Я отлично помню, например, празднование тридцатипятилетия Октября у нас в посёлке - это был грандиозный праздник. Но ведь тридцать пять лет - не так уж много. Сегодня у нас 2003ий год - это восемнадцатый год с начала перестройки и двенадцатый с распада Советского Союза. Великая Отечественная война началась всего на двадцать четвёртом году советской власти, а закончилась на двадцать седьмом году... Вот как быстро летят годы Истории, и как мы не правы, воображая все её события далёким прошлым!.. Хотелось бы знать, как воспринимают нашу жизнь, ту, которую я помню,- дети, родившиеся, скажем, в девяностом году. Но этого мне никогда не узнать, ведь я-то сама уже не могу стать ребёнком...
     Но вернёмся к тому, как мы выглядели, как одевались.
     Я, во-первых, не помню в моём детстве очень толстых, упитанных детей. Помню жалобы всех мам друг другу на то, что у их ребёнка "все рёбра наружу". И это правда: наши бока напоминали деревенскую гармошку. Что не мешало нам чувствовать себя счастливыми.
     Наших мальчиков стригли наголо, чтобы вши не заводились (с мылом было плоховато), оставляли только иногда маленькую чёлку на лбу. Девочки носили косы с заплетёнными в них ленточками; а если девочку стригли, то ей полагался бант на макушку. Косы иногда укладывали сзади "корзиночкой". Толстые длинные косы считались украшением не только для девочки, но и для взрослой девушки. О косах даже песни пели, вроде "нет на свете краше нашей Любы, чёрны косы обнимают стан" и т. п.
     Некоторые взрослые девочки, старшеклассницы, завивались. Для этого волосы, разделённые на пряди, туго накручивали на (газетные) бумажки, смочив предварительно водой, и в таком виде ложились спать. А утром волосы раскручивали и расчёсывали. Это было красиво.
    Завивали волосы ещё специальными щипцами, которые раскаляли на огне; завивали волосы раскалённым круглым черенком вилки.
     Иногда (разумеется, только взрослые девушки)на волосы надевали сетку. Убранные в сетку, волосы можно было носить незаплетёнными, даже длинные волосы.
     Нам с Таней никаких ухищрений не требовалось. У нас были длинные толстые косы, и волосы вились сами. У Тани они были пшеничного цвета, волнистые; а у меня чуть потемнее, рыжеватые, и крутились крутыми кудряшками. Олег, как совершенно взрослый юноша, наголо не стригся и носил чубчик. Волосы у него были совсем светлые, как сметана. Юра же, как положено, ходил с голой головой или с чёлочкой.
     Обычной летней одеждой для мальчиков ( и для многих девочек) были майки и "семейные" трусы. Это их потом прозвали "семейными"; а тогда для них не было другого определения, кроме как по цвету - синие, чёрные или коричневые. Они доходили чуть ли не до колен. Часто их шили дома на ручной швейной машинке мамы, бабушки и тётушки. Бельё для девочек тоже чаще всего шили дома, обычно из сатина. Но однажды в Тикси, я помню, мама нашила нам с Таней рубашечек из батиста. Вот как мы гордились и радовались!
     Колготки тогда ещё не были изобретены (по крайней мере, в нашей стране). Поэтому в холодное время, кроме маечек и трусиков, детям из белья полагались лифчики. И мальчикам, и девочкам. На лифчики нашивали пуговицы, и к ним пристёгивали резинки чулок с нашитыми петельками. На другом конце резинки нашивались пуговки, а к чулкам пришивали петельки. Взрослые дамы поддерживали чулки при помощи поясов с резинками или круглых резинок.
    Девочки летом носили ещё сарафанчики разных фасонов. Зимой (во всяком случае, у нас в Тикси) и мальчики, и девочки одевались в "лыжные костюмы" - шаровары и курточки с начёсом. Позже появились куртки-москвички на молнии.
     Впрочем, мода есть мода, и все старались внести в одежду что-нибудь своё, особенно молодые люди. А как всё это выглядело, вы можете увидеть на старых фотографиях и киноплёнках.
     Поскольку одежда была очень дорогая, она передавалась по наследству от старших детей младшим, когда старшие из неё вырастали. Старшим же одежду иногда покупали, а иногда перешивали из чего-нибудь "взрослого". Её берегли и всячески ремонтировали - зашивали, штопали, перелицовывали. Штопать детей учили в школе. Даже взрослая совершенно девушка в штопанных чулках выглядела вполне прилично, лишь бы штопка была аккуратная.
     В гостях обувь редко где снимали. Да и совестно было бы требовать - вдруг у человека дырка на пятке...
      Летом на ногах дети носили сандалики, некоторые девочки - туфельки или даже босоножки, как большие; во все другие времена года - ботиночки. Во время дождя надевали на ботинки галоши или носили резиновые боты.
     На Севере мы зимой ходили в подшитых валенках, а во всякое другое время - в кирзовых сапогах или в резиновых сапожках; или в ботинках. Помню, где-то в пятьдесят шестом году у наших старшеклассниц завелись полуботинки с меховой отделкой - "румынки" их называли.
     Головные уборы были очень разнообразные, и говорить о них было бы долго. Но летом на детей чаще всего надевали панамки или тюбетейки.
     Главную проблему составляла тёплая, зимняя одежда. Не все могли купить тёплое пальто, а тем более, шубку. Многие дети у нас зимой ходили в ватниках... И вот ещё - поверите ли вы мне, что у нас в Тикси, за Полярным Кругом, нашу лютую зиму некоторые переживали в плюшевых пальтишках?..
     Мы, ухищрениями мамы и папы, были всегда одеты хорошо - тепло.