Чупакабра
Основная задача дьявола: доказать всем, что его не существует.
(«Молот ведьм»).
Зачем они ко мне собрались, думы,
Как воры, в тихий мрак предместий?
Как коршуны, зловещи и угрюмы
Зачем жестокой требовали мести?
(Николай Гумилёв «Думы»).
Если спросите вы нас, что же это такое – «коммуналка», то мы вам честно ответим, что это есть продукт эпохи несложившегося коммунизма, не прошедшегося свой путь до логического завершения. Попросту говоря, это такая особая квартира; она может быть как большой, так и маленькой, но главная её особенность заключается в том, что в этой самой квартире проживают несколько семей, две – как минимум. У каждой своя отдельная жилплощадь: комната (или пара комнатушек), но коридор, кухня и все прочие блага, что именуются «удобствами» уже общего пользования. Можно сказать, что это такое миниобщежитие, вот только без ставки коменданта и вахтёра, которые бы отвечали за порядок во вверенном им «учреждении». В своё время, признаемся вам, в такого рода хоромах проживала если не вся страна, то очень большая часть её граждан. Постепенно те, кто этого желал, всей душой, улучшить свои жилищные условия, как-то распределились по отдельным квартирам и квартирёшкам, но те, кто там оставались, всё более и более деградировали на «общих коридорах, кухнях и прочих санузлах». На этом мы заканчиваем эпилог и переходим к основной канве сюжета нашей истории, для чего представим портрет героя повествования.
Олежка Мотовилов был тот ещё «фрукт». Только не подумайте, что это у него прозвище такое было. Как его прозывали, вы узнаете, но чуть позже. А пока что мы попробуем его обрисовать. Олежка был невысокого роста, весь какой-то нескладный, как бы скрученный, похожий на пустынное дерево саксаул, которое словно вытаскивали клещами из песчаной почвы, а он норовился провалиться обратно, по землю, да так и остался. Волосы у него росли какими-то уродливыми клочками, и как не причёсывай его, всё равно росли неровными лохмами. Пока Олежка был маленьким, его стригли налысо, что называется – «под ноль», а потом оставили, как уж есть. Чтобы скрыть уродливые руки, Олег всё время их прятал в карманы, а косолапые ноги волочил, словно носил пудовые башмаки, быстро истончая подошвы, что было причиной ворчания родителей. Стараясь быть неприметливым, он горбился, поднимал плечи, поднимая выше то одно, то другое, словно готовился нанести удар исподтишка. Сверстники с ним не очень-то водились и, зачастую, Мотовилов-младший вынужден был проводить время в одиночестве, отчего характер у него сделался и вовсе несносным.
Всё детство и даже юность у Олега прошли в двухкомнатной квартире, имевшей прозвание «хрущёвка». Но, после того, как бабка благополучно «преставилась», семья Мотовиловых сделалась обладательницей «наследства» в виде комнаты в квартире, где проживали – ни много, ни мало – аж четыре семейства. Вот в эту комнату и отправили Олежку, снабдив его на дорожку разного рода напутствиями, состоявшими, увы, большей частью из слов ругательно- оскорбительного характера. Дело в том, что со своими «предками» (читай – родителями) Олег не ладил уже давно. Как-то не находилось того общего, что связывает людей в единое целое – в семью. По общим меркам и параметрам семейство Мотовиловых могло бы претендовать на почётное звание – «благополучной», если бы не постоянные, стихийно возникающие скандалы, которые случались регулярно, порой по причинам, далёким от «достойного» повода для шумных разглагольствований. Но всё равно это происходило.
Пожалуй, пора привести пример. Батяня Олега был мужиком шумным и властным, на язык невоздержанным, да и характер у него был из категории «взрывных». Здесь и так и просится характеристика – самодур. Начиная процедуру поучения сына, он скатывался до таких характеристик и уничижений, что начинало казаться, будто он всеми силами от него открещивается. Нехорошо – отец всё же. Но ведь у ребёнка имелась и родительница. Что же она? А что – она? По стародавнему «Домострою», составленному ещё Сильвестром Печёрским, считается, что «да прилепится жена к мужу» и разделит с ним все его мнения. Вот и мама Олежки уверилась, что из сына ничего путного не выйдет, что он и тупой, и безвольный, и вообще растёт неудачником, потому как ничего ему не надо, да «неохота». Одноклассники его частенько донимали, и Олег порой сносил их «шутки», порой очень даже неприятные, но, когда его совсем донимали, то срывался и устраивал разного рода буйства. Так, не стерпев очередного розыгрыша, случившегося на уроке труда, Мотовилов-младший схватил с верстака молоток, молоточек, и приложился им по докучливому товарищу, а потом – сразу – ещё раз, и ещё…
Это происшествие закончилось слезами и криками одного и бурной истерикой второго участника школьного ЧП. Одного пришлось срочно вести в медпункт, тогда как второго … второго отправили в «дурку», или в психиатрический диспансер, на предмет пристального там изучения. Конечно же, наш герой скоро оттуда вернулся, мол, ничего социально опасного обнаружено не было, но на репутации пацана был навешан крупногабаритный «ярлык», а его былые обидчики решили, что с таким лучше не связываться: себе дороже выйдет.
Говорится, что молодёжи у нас в справедливейшей стране мира, то есть – в СССР, широкая дорога и все возможности в выборе личного будущего. Оказалось, что не всегда, и не для всех. Для некоторого «контингента» дорога была чревата многочисленными препятствиями. К сожалению. В этот несчастливый список попал и герой нашего повествования. Как-то сами собой отпали возможности устроиться в ВУЗ, на «вредное», а потому хорошо оплачиваемое производство, в «органы», и даже не получилось сесть за автомобильную «баранку».
Родители, которые на первых порах и пытались что-то сделать, как-то этому противостоять, по позднее «махнули рукой» на злоключения сына и объявили его перед всеми знакомыми если и не совсем дебилом, то чем-то весьма схожим. Постепенно и для прочих родственников, коих пребывало немало по весям страны и области, он сделался «чужим», про жизнь которого старались не интересоваться. Родителей же Олега родственники жалели, восторгались их терпением и поддерживали их, в том числе и материально, а те поддержку охотно принимали и все свои возможности и помыслы перенаправили на младшее детище, дочку, в которой должны были воплотиться все их надежды и чаяния.
Как вы уже сами, надеемся, поняли, что как только освободилась почившей в бозе бабули, Олегу намекнули, что придётся ему поменять место жительства согласно прописке, ибо уже какое-то время молодой человек был прописан у бабки Евдокии: не терять ведь жилплощадь, после «естественной убыли» квартиросъёмщика. Цинично, скажите вы? Увы, да, подтвердим мы, но лишь по той причине, что суровы законы жизненных ситуаций, а среди людей много прагматиков, которые и делают жизнь таковой … Да, следует добавить, что Олежка Мотовилов такому предложению обрадовался и мигом отправился по уже известному адресу, уповая на столь важный фактор, что свобода лучше, чем не свобода … Как-то так …
Уже проживая там, он, с грехом, что называется, пополам, но всё же закончил школу, под постоянным давлением родственников, которые не оставляли его без внимания. Такой вот вариант родительской любви. Вот только с делом применить свои скудные, но всё знания, Мотовилов-младший как-то не сподобился.
Как и ожидалось всеми, с работой у него появились проблемы, даже там, куда он вполне мог бы устроиться. Судите сами – мыслить оперативно, то есть быстро и с результатом, он не умел, внимание, то есть концентрация сознания отсутствовала, сообразительность – ноль целых, хрен десятых. Такой вот расклад …
Ах, да, надо добавить, что Олег Мотовилов жил … как бы это сказать … на «своей волне», пребывал в каком-то своём мире, особом жизненном пространстве. Иносказательно это можно выразить: он «витал в облаках». Такое бывает и такое допускается. У нас раньше целый класс был такой – дворянство, которое всегда было чуть оторвано от реальности и даже умудрялось изъясняться на чужом языке – немецком либо французском, что доходило до курьёзов, когда партизаны захватывали в плен своих же соотечественников- лощёных офицеров, что уверенно болтали на вражеском языке. Николай Васильевич Гоголь ввёл в обиход понятие – «маниловщина», где описывался как раз такой вот отстранённый от реальности субъект. Вот только такая незадача – всё это подразумевает известную степень состоятельности, самодостаточности.
Увы, вот как раз этого у Мотовилова-младшего не было. А что имелось, так это скверный характер, когда конфликты с товарищами и даже руководителями с со стороны нашего героя случались если не регулярно, но до обидного часто. Что же остаётся? Разве что работа грузчиком в магазине. Таких предложений было в изобилии. Хоть прямо сегодня иди.
По жизни Олег упрямо двигался в своём направлении, и не сразу сообразил, что теряет свои социальные позиции, позиции члена общества, шаг за шагом. Как это, спросите вы? Вот взять иного пьянчугу. Посмотрите на него и спросите: «А отчего это у тебя, малый, всего одни штаны, на все случаи жизни? Почему единственные башмаки «каши просят»? Отчего это от тебя дух идёт туалетной воды и отнюдь не парфюмерного значения?». Вздохнёт пьяница, руками разведёт и признается, что имеет привычку пребывать в некоторого отстранённости и имеет другие радости, законом, кстати, не осуждаемые.
Такого рода злоключения приходятся на долю социальных изгоев, именуемых люмпенами, так это их выбор и образ жизни, но почему все эти атрибуты появились и у нашего героя, хотя тот вёл преимущественно трезвый образ жизни. Ведь в юности его обучили, вернее – натаскали выполнять элементарные культурные действия: постель за собой стелить, умываться, причёсываться, зубы чистить, одежду держать опрятной. Но, вырвавшись «на свободу» из-под родительской «опеки», все эти навыки Олежка постепенно начал забывать. Посчитал для себя все эти общепринятые привычки излишне напряжными. Оттого вскорости и прослыл чудаком и получил постоянное прозвище – Чупакабра. Сами посмотрите: маленький, бледный, сутулый , весь какой-то перекрученный и озлобленный вдобавок. Короче – очень несимпатичная личность – Чупакабра.
Когда Чупакабра осознал, что в какой-бы незнакомой компании он не окажется, скоро он и там сделается либо посмешищем, либо прослывёт чудаком. После этого он окончательно замкнулся в себе.
– Да, Олег Михайлович, – обратился он как-то сам к себе, посредством зеркала, – ты, кроме того, что дурак и урод, ещё и неудачник.
А что, не так, скажете? Всю жизнь его все окружающие, включая сюда и родителей, твердили ему и убеждали, из месяца в месяц, изо дня в день, что он не приспособлен ни к чему, что он дурак и лентяй. В конце концов он к этому привык и согласился. Дурак так дурак.
– Что теперь нам с тобой делать, приятель? – Продолжал расспрашивать своё отражение Олежка. – Как облегчить общую нашу участь? Начать плодотворно трудиться над своей личностью? Или плюнуть на всё и завалиться на тот вон старенький диванчик?
Заниматься собой было как-то лениво, а диванчик находился рядом и был готов подставить свою спину, горбатую из-за выпирающих стареньких пружин, над которыми когда-то здорово потрудились дед с бабкой, чтобы появились наследники, а сейчас вот здесь жил Олег.
Теперь всё свободное время Олег проводил на привычном одре, таращась на запылившейся экран старенького чёрно- белого телевизора «Рекорд», а когда тот осточертеет, так просто пялясь на потолок, силясь там разглядеть, в тенетах паутины и трещинах, некие обольстительные картины или придумывая, что бы он сделал, окажись у него … окажись у него … Здесь были самые разные комбинации.
Мечтать, дело, конечно, замечательное и даже лучшее, чем в телевизор глазеть, тем более, что ничего интересного, интересного для Олежки, там не показывали. Фильмы были глупые, передачи скучные, а концерты состояли из настолько пропитанных нафталином исполнителей, что становилось ещё более тоскливо, чем было. Пойти куда-нибудь? Так куда? В приличное место его бы не пустили, ибо достойной того места одёжи у него не имелось, а идти в гости было некуда, да его и не приглашал никто. Самому пригласить, так это деньги нужны, чтобы стол накрыть, да приготовить какое мало-мальски пристойное угощение. Тут самому продуктов не хватает, что уж про дополнительных гостей размышлять. А что времени свободного у него навалом, ничем не занятого, так это по той важной причине, что он не перерабатывает. Учитывая, что потребности свои он низвёл до самого ничтожного уровня, то жить было можно, но скучно. Есть что обдумывать, лёжа на привычном диване.
Между тем время проходило, складываясь в месяцы, а затем и в годы, похожие один на другой, как шелудивые дворовые собаки, а здесь, в комнатушке площадью в четырнадцать квадратных метров, с голыми стенами и скудным набором мебели, оно как бы законсервировалось. Да и сам Олег никак не менялся: всё те же самые кроссовки (можно ногти стричь, не снимая их с ног), да всепогодная демисезонная курточка из кожзаменителя. Ничего не менялось, как у книжного Акакия Башмачкина.
Наверное, вы уже начали скучать и задаваться вопросами – чего время тратить на столь пустячного человека, который ничего не делает и проблем своих решать не желает. А между тем проблемы у Мотовилова-младшего имелись, и главная из них замыкалась на его тяжёлом и скандальном характере. И над причиной долго раздумывать было нечего.
С самого детства Чупакабра был слабым, пожалуй, самым слабым во дворе ребёнком. По юности он даже пытался приучить себя к занятиям атлетизмом, но – вот ведь незадача какая – его леность помешала добиться задуманных результатов, но хоть над его слабость перестали потешаться, ибо он хотя и не налился силою накачанных бицепсов, но уже не выглядел хилым «задохликом». И то хорошо. Плохо было другое: начав заниматься гантелями и турником, он тут же уверил его, что сейчас сделается завидным силачом и – в мгновение ока – переполнился гонором. У атлетов- культуристов есть свойство самолюбоваться собой и своими достижениями. Не обошло это и нашего героя, который задрал нос и даже начал задираться перед окружающими, демонстрируя. Какой он теперь «крутой перец». И, некоторые его начали сторониться, из тех, кто раньше докучал. Может, они его и не боялись вовсе, а избегали возможных конфликтов и связанных с ними неприятностями, ведь в это время люди обычно уже взрослеют и начинают видеть мир чуть иначе, чем юнцы. Но Олег считал, что с ним не связываются по той понятной ему причине, что опасаются с ним иметь дело. Это ему льстило и он начал – что называется – борзеть. Обычно всё заканчивается довольно быстро, как только такому дают достойный отпор. Пока этого не случилось …
Теперь настала очередь поведать вам о соседях по квартире Мотовилова-младшего. В соседней комнате проживала бабка. Обычная бабка, из старых коммунальных «стандартов», то есть смыслом своей жизни она считала необходимым быть в курсе о том, что происходит на территории подведомственной ей квартиры, в том числе о доходах и любых мелочах личной жизни её соседей. Для того, чтобы удовлетворять своё неуёмное любопытство, она проявляла редкостное усердие и фантазию. Кроме вездесущей бабки имелись ещё две семьи, не говоря о Олеге- Чупакабре. Первая из них – «бомонд» квартиры – Панищевы, Сергей и Юлия. Серёжа был толстым, лысым, но шустрым и ушлым мужичком, похожим на актёра Александра Калягина, или вернее, на его героя фильма «Свой среди чужих», Ваняева. Внешне импозантный и вычурно одетый, он был жадный, зачастую – до неприличия, хамоват и нагл. Сергей Панищев занимался тем, что пел по «кабакам», принимая картинные позы и закатывая от усердия глаза, пока его жена (не уступавшая ему по габаритам) учительствовала в начальных классах той школы, где получал знания и Олежка. В те дни, когда Сергей не пел романсы и блатные баллады в «злачных местах», сия «семейка Адамс» устраивала раут, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как это обычно бывало, «весёлая компания» куролесила до утра. После такого «загула» семейство Панищевых начинало на всём экономить, скапливая средства для очередной возможности «пустить пыль в глаза». К Панищевым мы вернёмся позже, а теперь сосредоточимся на последней семье – Верхоглядских.
Эта семья состояла из двух человек – Маши и Эдика, или Эдика и Маши, как вам будет угодно посмотреть. Они, как и большинство всех прочих «коммунальщиков», свой досуг предпочитали проводить в развлечениях. Вот только возможности у них были чуть скромнее, чем у Панищевых, но больше, чем у Олега или вездесущей бабки.
В выходные к Верхоглядским закатывались подруги Маши, среди которых выделялась некая Лариса, которую так и хотелось поименовать барышней, такой она была скромной и привлекательной внешности и облика. Единственное, что её портило, так это её непременный спутник, воздыхатель Рома Коркин, огромный мужик далеко за девяносто килограмм весом в свои двадцать два года, и весьма агрессивно настроенный, в особенности когда переберёт за столом. Вы, верно, часто встречали подобных типов, увешанных золотыми цепями, и все – поголовно – носящих причёску «ёжиком», словно без этого, как без галстука, могли не пустить их в очередной «кабак».
Время от времени Чупакабру тоже приглашали за стол, разбавить «женскую компанию», но он больше пялился на «мадемуазель» Уварову, то есть Ларису, чем на её подруг, что, вообще-то-то, подразумевалось. Олег до такой степени был очарован Ларисой, что как-то даже пристал к Маше, пытаясь узнать дополнительные подробности о заинтересовавшей его особе. Лариса оглядела своего соседа – с головы до ног – а потом заявила ему, что Ларисе он совсем не интересен, пусть он лучше посмотрит на себя в зеркало и сравнит вот хотя бы с кавалером Ларисы – Ромой.
Послушавшись совета, Олег принялся себя рассматривать в зеркало, мрачнея с каждой минутой. Мысленно он пытался представить рядом с собой Ларису, но увидел вдруг Рому Коркина, который так глянул на нашего героя, что тот от предательского зеркала отпрянул. А Маша, для смеха, под большим, конечно же, секретом, поведала про те интересы красивую подругу. Выслушав всё, Лариса возмутилась и отозвалась о соседе самыми нелестными выражениями, а потом пересказала всё Роме. То внимательно выслушал, играя желваками, как иной атлет гирями.
Где-то через пару недель, а то и через месяц подруги собрались вновь, проверенным числом, в три персоны, ну и плюс Рома. Позвали и «свободного» соседа, который был – как всегда – ничем не занят. Посидели- поболтали, а потом Роман достал пачку сигарет и Олегу показал, покурим, мол. Олег было заотнекивался, но Коркин настаивал: я, мол, покурю, а ты со мной постоишь – за компанию. Чупакабра и двинулся следом. Выпитый алкоголь сделал его куражливым и смелым. К тому же они гуляли вместе далеко не в первый раз.
Обычно Рома был разговорчив. Но только не в этот раз. Он глубоко затягивался и пускал облака табачного дыма, который сливался с вечерней темнотой. На улице был слышен шум проезжающих машин, а за кустами злобно лаяла чья-то собака. Олег подставил лицо прохладным порывам ветра. Вдруг на плечо его опустилась тяжёлая рука.
– Дошло до меня, что ты к моей Ларисе покатить вздумал …
Олег от неожиданности онемел и начал мучительно думать, что бы такого ответить, хотя бы хмыкнуть в ответ, но Коркин в этом, похоже, совсем и не нуждался. Коротко размахнувшись, он провёл неожиданный «хук», от которого Олег отлетел прочь и оказался на земле, едва ли не в кусту, что рост у подъезда. Он было попытался подняться, но каждый раз его обидчик оказывался рядом и наносил новый удар, не менее мощный, чем предыдущий. После третьей попытки лег перестал подниматься, а Коркин ещё несколько раз пнул его, уже лежащего.
Для Чупакабры всё случившееся стало настоящим шоком. Несколько минут назад они сидели за одним столом, пили из одной бутылки, и ничто не предвещало дальнейших событий, которые можно смело назвать «смертным боем». Единственное, что получилось у Олега, так это сжаться в дрожащий комок и попытаться прикрыть голову руками, отказавшись от попыток встать на ноги и уровняться – как бы – с противником. А роман никак не желал успокаиваться и даже потребовал:
– А ну, скажи сейчас – папа, извини, я больше не буду …
Это было глупо и унизительно, но, подкреплённая ударами ног просьба должна была быть удовлетворена.
– Папа … извини …
Олег едва смог из себя выдавить, но ведь сказал всё-таки. Но фраза его обидчика не удовлетворила.
– Громче давай! – Выкрикнул Коркин. – Чтобы я поверить тебе смог. И прощения проси, то есть – пощады.
Теперь Олег понял, что его недавний собутыльник шутить не намерен, а вполне может его серьёзно покалечить. Лучше было унизиться и сохранить здоровье, над которым нависла конкретная угроза.
– Пощади … я больше не буду … папа …
Олег плаксиво выкрикивал, а в это время, как нарочно, из подъезда высыпала вся девичья компания, озадаченная тем, что их «кавалеры» слишком долго отсутствуют. Теперь девчонки стояли, разинув рты, и смотрели на хныкающего, пытающегося стереть с разбитого лица кровь Олега.
– Рома, – запищала Лариса, как кукла, – ну, Рома, ты чего это тут затеял. Перестань, я тебе говорю.
«Барышня» повисла на плече своего парня и попыталась его оттащить в сторону. Едва ли бы что у неё получилось, если бы Коркин не подчинился. Он приобнял за талию свою пассию, и они вместе направились в дом. Остальные, оглядываясь, потянулись следом. Никто из них не захотел остаться с Мотовиловым, помочь ему подняться, привести себя в порядок. С минуту Олег лежал, содрогаясь от рыданий, спровоцированных болью и столь неожиданными побоями. Вдобавок ко всему он обнаружил, что его противник выбил ему два передних зуба, которые были на самом виду.
К тому времени, как наш герой вернулся в квартиру, вся компания уже снова гуляла, распевая какую-то удалую песню. Если бы не это нелепое происшествие, то сейчас бы и Олег, вместе с ними пел бы про новый поворот, и как мотор ревёт. Всё было бы ништяк, если бы … Но он, загребая ногами, как в детстве, поплёлся к себе в комнату. Боль уже почти что прошла и скоро забудется, но как быть с другими страданиями, морального свойства. Все они, включая и Машу, и Ларису, слышали, как он просил прощения и называл Романа «папой», как первоклассник, как самый настоящий слабак. И это было особенно тяжело, учитывая, что день назад он слыл в квартире «крутым». Он лежал на диване и старенькая обивка впитывала себя струящиеся из глаз слёзы. Хоть это никто не видит …
В дальнейшем оказалось, что Олег Мотовилов потерял былую уверенность в себе. Роман Коркин своими боксёрскими приёмами внушил ему, каким-то образом, опасения, что сейчас любой озверевший «кабан» может напасть на него и изуродовать, сломав или свернув набок нос, оставив на самом виду глубокий шрам, выбив зубы. Олег понимал, что у него самая невзрачная внешность и трудно привлечь к себе девушку для знакомства, а, если его обезобразят, то он и вовсе может сделаться изгоем. Этого очень не хотелось.
Утром, услышав, что он проснулся, к нему заявились Эдик с Машей. Олег от них отвернулся, уверенный, что они явились просить у него прощения за дикую выходку их гостя. Но они пришли совсем для другого. Виноватым они считали самого Чупакабру.
– Ну, – убеждал соседа Эдик, - ты же сам понимаешь, что был не прав. Сам же видишь, что Лариска не одна … потом … она сама же попросила Рому вмешаться … как-то убедить тебя … сам ведь знаешь, как он быстро заводится, а ты явно сказал что-то обидное для него … про Ларису …
Эдик продолжал уныло бормотать, что пусть Ромка и перестарался чуть, но не надо было его «провоцировать» и хорошо, что Олег всё понял и просил у того прощения, и это все слышали. Чтобы прекратить эти его увещевания, Олег подошёл к своему дивану и завалился на него. Отвернувшись к стене. Пусть видят, что говорить с ними он не желает. С минуту потоптавшись рядом, соседи вышли из его комнаты. Они так и не увидели его мокрых от слёз обиды щёк. И хорошо, что не видели.
Пришла беда – отворяй ворота. Молва о ночной разборке дошла до ушей другой семьи – Панищевых. Глава семейства, Сергей, насмотревшись по своим «кабакам» на чужие "разборки», втайне побаивался Мотовилова. Тот не стеснялся демонстрировать свою «крутость» при всяком удобном случае, и качал мышцы гантелями прямо в общем коридоре. Сергей заискивал перед ним, угодливо улыбаясь и глядя в глаза «опасного» соседа. Но теперь, после ночного инцидента, задумался, не переоценил ли он придуманных достоинств Мотовилова. Для верности своих предположений он тут же подыскал достойную кандидатуру, чтобы проверить Чупакабру «на прочность».
Где-то через пару недель после памятной «разборки» с Ромой, в очередную субботу к Панищевым завалилась шумная компания. Душой её оказался некий Михаил Копосов, видный рослый мужик с усами скобкой, а разворотом плеч не уступавший Коркину. С ним рядом находился ещё один малый, габаритами намного меньше, но чрезмерно шустрый и весь какой-то дёрганый, явно взрывного характера. Ничего не подозревавший Чупакабра выглянул за какой-то надобностью на кухню, и в этот момент вся компания оказалась там же, покинув комнату, где только что шумно и непринуждённо веселились.
– Э-э, абориген! – Пробасил выдвинувшийся вперёд Копосов. – Ты, говорят – неплохой боец. Выйдешь меня попробовать? На спарринг, такой- сякой, пойдёшь, в полный контакт, или зассышь? Тогда можешь с ним схлестнуться. – И указал на своего нервного приятеля, который тут же принялся корчить угрожающие рожи, как мелкие гангстеры в боевиках или вестернах.
Олег встал у плиты и сделал вид, что очень занят, что недосуг ему отвлекаться по пустякам. Конечно же, он всё слышал и уже понял, что это – чистой воды провокация, на которую не стоит поддаваться.
– Ладно, – Копосов повернулся и подмигнул улыбающемуся во всё лицо Панищеву, а потом снова обратился к Олегу. – Давай, сработаем чисто «по корпусу» - выдюжишь или нет.
Мужик весьма профессионально принял боксёрскую стойку. Олег Мотовилов тем временем усиленно соображал. Если по лицу бить не станут, то ещё можно поучаствовать в их «игрищах». Один удар он как-нибудь сдержит, а потом уйдёт к себе. Как-то надо было отыгрывать утерянные позиции в квартире. Чупакабра неспешно выключил на полите газ и повернулся к противнику, принимая соответствующую случаю позу, давая понять, что и он «не прост». По крайней мере, довольное выражение лица Сергея Панищева немного поблёкло. Хотя бы ради этого можно было потерпеть. И в это время вперёд прыгнул напарник «боксёра». Тот явно промышлял рукопашным боем и в этом поднаторел, так как лихо крутанулся на месте, сделав эффектный разворот, и с такой силой впечатал стопу в грудь Олега, что то, как снаряд, вылетел с кухни. Он бы пролетел весь коридор, но угадал в дверь своей комнаты, наткнулся на дверную ручку и сполз по двери на пол, не в силах вдохнуть воздух, лишь раззявливая рот.
– Ну, чего расселся, чёрт? – Рядом стоял и басил Копосов, в руках которого находилось общее мусорное ведро. – Совсем ноги не держат? Что делать собираешься? Может тебе, на удачу, голову ведром украсить? Или предпочитаешь в унитаз нырнуть, удод?
Копосов ощерил рот, играя опереточного злодея. Чета Панищевых едва ему не аплодировала. Интеллигентные люди, какими они себя изображали, сейчас они хищно скалились и предвкушали новое зрелищное шоу, в котором если и прольётся немного крови, то для пущего эффекта.
– Ну, чего молчишь, удод?
Михаил Копосов, который сначала старался потрафить своему заказчику, теперь сам вошёл в раж и готов был глумиться над противником, который оказался и в самом деле слабаком, а оттого можно было над ним поиздеваться всласть, как когда-то издевались в армии над салобоном Мишкой Копосовым, приехавшим в дальние края служить Родине. А Олег сидел перед ним, прижавшись спиной к двери, и лишь хлопал глазами, силясь хоть что-то придумать, как ему вывернуться из этого дурацкого и уничижающего его положения. Но на ум ничего не приходило. Так вот бывает порой …
Между тем ситуация созрела. Копосов понимал, что стоять с ведром до бесконечности никак нельзя, да и отступать назад было не в его привычках. Криво улыбаясь, он начал поднимать ведро, чтобы опрокинуть на голову того, кто совсем ещё недавно гоголем прохаживался по этому самому коридору и считал себя здешним хозяином. Конец тебе, похозяйствовал.
И в этот напряжённый момент распахнул дверь в соседнюю квартиру, и в коридор рассерженным колобком выкатилась вездесущая бабка, которая всегда была в курсе событий, происходящих в квартире. Она не выносила шума, связанного с соседскими гулянками и в это время обычно пряталась в своём убежище, которым являлась её комната. Но она всё равно продолжала «быть в курсе» и старалась держать «ситуацию под контролем». Для чего, спросите вы? А вот хотя бы для того, чтобы появиться на авансцене в нужный момент. Бабка выскочила, потрясла перед носом опешившего Копосова худеньким костистым кулачком, а потом повернулась к чете Панищевых и сообщила им, что вот прямо сейчас отправляется в милицию и сообщит там обо всём, что здесь происходит. Бабка начала одеваться, искоса наблюдая за соседями. Первым опомнился Сергей. Побледнев лицом, он кинулся к Копосову и вынул из его рук ведро, после чего вручил его супруге, которая отнесла мусор обратно на кухню, а супруг её увлекал гостей обратно в комнату, уверяя, что полностью удовлетворён полученным зрелищем, что всё остальное уже будет излишним, что всего остального уже не надо. Сердобольная бабка перестала одеваться, постояла перед Мотовиловым- Чупакаброй, для чего-то перекрестила его и удалилась в свою вотчину, оставив соседа сидеть в коридоре.
Как бы то ни было, но время неторопливой поступью движется в нужном ему направлении. Мы можем смириться с этим, может к этому как-то подстраиваться, но противостоять движению времени мы не в силах. Теперь каждый субботний вечер для Мотовилова проходил по одному и тому же сценарию. Гости, которые заявлялись к Панищевым, напивались до нужной кондиции, а потом приглашался Олег. Приглашал, как правило, Михаил Копосов. Деланно вежливо он заходил в комнату Мотовилова и зазывал того к столу, употребляя уважительные слова, которые было лестно слушать, будь ситуация иной. Конечно, можно было отказаться от приглашения, но Копосов так смотрел в глаза Олега, что Чупакабра мигом вспоминал тот вечер, когда его испытывали «на прочность». Было понятно, что ему приглашение, от которого нельзя отказаться. К тому же за столом Олега потчевали и он мог отведать таких продуктов, которых сам себе он позволить не мог. Мотовилов собирался и отправлялся за общий стол.
Подвыпившие гости хором приветствовали его и начинали ему подливать и подкладывать кусочки угощений. Казалось бы со всех сторон Олегу были респект и уважуха, но всё это была такая застольная игра, вроде «буры» или «преферанса». Дальше начинались вопросы, самого разного характера, от каверзных и до самых нелепых. Гости мололи, что им приходило на ум. Тут же его ответы комментировали и обсуждали, выискивая там разного рода двусмысленности, о возможности которых Мотовилов не задумывался, по причине своего природного тугодумия. А гостям это было в радость, а гостям это было в кайф. Получалось «Комеди-клаб», и прямо на дому. Бывало «ржали» так, что самые усердные валились на пол, что вызывало новые взрывы неистового хохота.
Если вы удивляетесь такой покорности нашего героя, то придётся поведать вам, что пару раз Олег пробовал бунтовать и отказывал выходить «на подиум». Тогда приглашающий его Копосов моментально зверел и, с искажённым яростью лицом, брызгая слюной, заявлял, что выбьет из «удода» дурь. Он не только грозился, но и бил кулаком, похожим на пушечное ядро, а потом снова делался любезным и приглашал, как ни в чём не бывало. Приходилось «идти навстречу». В комнате же Копосов был самой любезностью и называл Олега то другом, а как-то даже сэнсеем, что гостям очень нравилось и вызывало аплодисменты. Такое вот домашнее варьете. Но было в этих вечерах и что-то хорошее. Например, Олег был сыт и пьян, а порою даже и весел, ощущая, что находится в центре внимания. На него порой находило, и он сам пытался сделаться душою общества, шутил и цицеронствовал, произнося умные вещи. Втайне он надеялся, что гости четы Панищевых разглядят, наконец, какой он замечательный товарищ и собеседник, оценят это и перестанут над ним издеваться. Перестанут издеваться … Но гости по-прежнему выслушивали его сентенции и гомерически хохотали, когда Олег удалялся к себе, вспоминая и пересказывая различные «перлы», которые он вываливал во время своих монологов. Это было хорошо слышно, когда Мотовилов шёл по общему коридору, направляясь в свою комнату. Это было обидно слушать, но можно ведь сделать, что не слышишь и не понимаешь.
Придумал Мотовилов, как ему избавиться от всех этих «выступлений». Просто уйти из дома до того, как гости начнут собираться. Нет человека – нет проблем. А он пока что подышит свежим воздухом в парке. Тоже развлечение. Парк находился в трёх кварталах от коммунальной квартиры. Прогуливаясь там или сидя на лавочке, Олег Мотовилов дожидался, пока компания дойдёт до логического завершения вечера и начнёт разбредаться по домам. Тогда про него уже никто не вспоминал, и он тихонечко возвращался в свою каморку.
Мог ли всё это представить себе Олег ещё год назад, что ему придётся терпеть побои и издевательства. Да ни в жизнь бы не помыслил. За что ему всё это? Что этому можно противопоставить, при его-то хилом телосложении и «весе пера»? Кстати сказать, к тому времени Олег забросил и тренировки в спортивном зале, куда он, было, записался, когда решился поднакопить силёнок. Спортом надо заниматься истово, чтобы получить результат, а занятия по «остаточному принципу», то есть время от времени, никакого толку не приносили и оказались пустопорожним делом. Мотовилов взял «тайм-аут» на неделю, потом – на месяц, а потом как-то вспомнил, что уже три месяца не был в спортзале, да так и махнул на всё рукой, тем более, что в зале его тоже считали «чужим» и почти не замечали. Даже представить себе, что он как-то поднакачал мышцы, но разве спасёт это его от таких «бугаёв», как Конкин или Копосов … можно было только вздыхать и надеяться, что гостям надоест дожидаться его и они придумают себе какое-то иное развлечение.
Сентябрьское утро выдалось на диво тёплым и сухим. Примирительно щебетали птахи, суетясь в приготовлениях к непременной зимовке. Лениво грелся на скамеечке кот. Мамаши с детскими колясками о чём-то своём увлечённо беседовали, прогуливаясь по аллеям парка. Был выходной, было хорошо. Не хотелось думать о неприятностях. Хотелось просто подставить солнечным лучам лицо, ни о чём не думать, а просто улыбаться, демонстрируя всему миру, что у него, Олега Ивановича Мотовилова «всё путём». Всё было хорошо, за исключением досадной мелочи. Надо было купить хлеба. Да, он уже четыре года работал в магазине, но разве всё в голове удержишь, всё упомнишь?
Купив полбуханки ржаного хлебушка, Олег вышел из магазина и – нос к носу – едва не столкнулся с Мариной, барышней одного с ним возраста, с которой он водил знакомства – дай Бог памяти – лет пять назад.
– Привет, – девушка тоже его узнала и даже улыбнулась.
– Привет, Ёжик …
Теперь уже во весь рот улыбался Олежка. С девушкой Чупакабра познакомился через газеты, через её объявления, отчаявшись завязать настоящие знакомства с девушками обычным путём, силой личного обаяния. «Дамы» на призывы его души не откликались, игнорируя его, видя только невзрачную внешность, поношенную одежду и отсутствие подарков и приглашений в рестораны и кафе. А по объявлению … Можно ведь написать, что обладаешь жилплощадью. Ведь его комната, пусть и в скромные четырнадцать метров, но это самая настоящая жилплощадь. Можно написать, что занимается бизнесом и не слукавить, ведь он и в самом деле берёт в магазине дефицитные продукты и сбывает их на сторону. Пусть и мало, пусть и редко, но это всё же случается и оттого можно взять это себе в заслугу. А потом, приманив девушку посулами объявления, как-то завоевать и её симпатии. Так они и познакомились с Мариной. А Ёжиком он её прозвал за острый язычок и язвительные тирады. Водили они тогда знакомство аж две недели, а потом Ёжик пропало, подарив парню, в качестве «утешительного приза», страстную и незабываемую ночь. Потом, много позднее, он её снова встретил и она, пряча глаза в сторону, сообщила, что ничего действительно серьёзного между ними быть не может, но они могут остаться просто друзьями. Просто другом Олежка быть не захотел. И вот, прошло где-то пять лет и они встретились снова.
– Там же работаешь? – Спросил Олег, чтобы что-то спросить. Он не помнил, где Марина работала раньше. Кажется, тоже в каком-то магазине бижутерии. Он старался не открывать рта, чтобы не было видно отсутствующих зубов.
– Не-а, – охотно отозвалась Марина. – Устроилась на Шинный завод.
– Ну, и как там?
– В смысле?
– Ну, – замялся Олег, – я про зарплату интересуюсь.
Мотовилов старался казаться непринуждённым, но, испытывая постоянный недостаток денежных средств, просто не удержался от такого «меркантильного» вопроса. Такого рода вопросы дамам задавать не принято, равно как и спрашивать про их возраст.
– Кто как, но меньше трёх никто не получает.
– Трёх? – Удивился парень, который за свою работу больше полутора тысяч не получал ни разу.
– Ну, да. Есть и по четыре, и даже по пять, но это мужики получают, на конвейерной линии. Там и вредность, и то, и сё, им хорошо и платят. После того, как дефолт случился, наша продукции вообще влёт идёт. Все склады пусты. Задолженность, какая была, за месяц погасили.
– Да-а …
Олег был до такой степени озадачен удачливостью своей старой знакомой, что все слова в его голове перемешались и не желали выстраиваться в какую-нибудь нужную фразу.
– Там же живёшь? – Наконец выдавил он из себя.
– Нет, уже в «малосемейке». Почти уже за неё и рассчиталась. Поднакоплю ещё и в нормальную квартиру переберусь, метражом побольше …
К Марине подошла выскользнувшая из магазина деваха, конопатая и курносая, одетая в яркую курточку и вязаную шапочку с пушистым помпоном.
– Это – племянница моя, – представила спутницу Марина. – Зовут её Олей.
Оля снисходительно поздоровалась с тёткиным «кавалером», окинула его оценивающим взглядом, какие свойственны всем женщинам, и отвернулась в строну. Олег понимал, что и для этой сопливой девчонки он совсем не интересен и только вздохнул. Эх, жизнь- житуха …
Марина, что бы ни случилось между ними раньше, вызывала у Мотовилова Олежки самые приятные ассоциации. Она, пожалуй, единственная, выказывала ему хоть какие-то знаки внимания, говорила ласковые слова и – вообще … Тот скоротечный роман, даже скорее – водевиль, что случился между ними, давал ему те необходимые чувства, что он может быть кому-то нужен, кому-то интересен, и ради этого стоит вообще жить. И вот теперь Олег ощущал, что откуда-то из глубины души снова поднимаются полузабытые тёплые чувства, называемые благостью, которые и делают то, что называется – «жизнь прекрасна». Ему было приятно стоять вот так, улыбаться Марине и даже её неприветливой родственнице и думать … О чём здесь можно думать?
Можно было думать о том, что ещё не поздно всё вернуть, попытаться наладить прежние отношения. Вот только … господи, какой он дурак … зачем, зачем было спрашивать про зарплату? Ещё подумает, что его заинтересовало именно это обстоятельство. И эта её родственница, «малолетка» Оля. Она стоит здесь и одним своим присутствием «путает ему все карты». Ах, какой бы мог случиться расклад!..
Тут он заметил, что Марина, воспользовавшись его ступором, начала удаляться. Он тут же кинулся следом.
– Э, Ёжик … то есть, тьфу ты, Марина. Я … это самое … у меня … завтра … то есть, короче говоря, я свободен. Давай встретимся?
– Нет, – покачала головой девушка. – Я думаю, что не стоит и пытаться. Тот поезд уже ушёл далеко и надолго. К тому же … к тому же я и так встречаюсь с одним мужчиной, так что …
Ёжик помахала рукой, улыбнулась на прощание, и даже тепло улыбнулась и удалилась прочь, вместе с племянницей, которая тут же поймала тётку за руку и едва на ней не повисла. Они о чём-то начали говорить, но говорили тихо и Олег не расслышал ни одного слова, хотя понимал, что говорят они про него.
«Врёт ведь, – сокрушённо подумал Олежка, – точно ведь про знакомого мужика соврала. Да и понятно. Зачем я ей такой, беззубый и чморной заморыш. Про таких говорят – ни кожи, ни рожи. К тому же рубаха у меня давно не глажена, да по сути своей она и с утюгом ни разу не встречалась, а куртка, изготовленной из искусственной эрзац-кожи, вышла из моды ещё десять лет назад. Она ведь не спросила у него ничего, ни как живу, ни где работаю. Я ей совершенно не интересен. Ладно, даже если бы с ней не было племяшки и я сумел бы её уговорить, зазвал к себе в гости, а там … там эта «кодла» … Что было бы? Представить себе не хочу» …
Мотовилов направился домой, машинально придерживая под мышкой злополучную буханку ржаного хлеба, про которую он успел забыть. Идти никуда не хотелось и день не казался таким замечательным. И в самом деле: что в нём хорошего?
Уже дома Олежка забрался на подоконник и принялся изучать улицу. Он смотрел, но ничего не видел. Смотрел-то теперь он внутрь самого себя. Зачем, зачем он тогда отпустил Ёжика. «Что имеем не храним, потерявши – плачем». Если бы он тогда вернул её, убедил как-то, то … возможно, всё бы у него … у них … было по другому. Появился бы смысл измениться, взяться за себя, переменить жизнь. В конце-то концов, мог бы и он устроиться на этот завод, или какой другой. Ведь мы сами делаем себе жизнь, а если этого делать не желаем, то тогда жизнь изгаляется над нами, как хочет. Как это происходит сейчас у него.
За окном всё преобразил вечер. В комнате было сумрачно, но делать ничего не хотелось. Вот бы всю жизнь сидеть вот так. Говорят, что были раньше некие «столпники», которые сидели на столбе и ничем не были заняты, кроме молитв и обращений к Богу. Их подкармливали сочувствующие богомольцы, а некоторых из этих анахоретов даже объявили святыми мучениками. Может и он, Чупакабра, мог бы стать таким мучеником?
Столь благостные мысли внезапно были прерваны самым бесцеремонным образом. Только сейчас Мотовилов окончательно очнулся от грёз и обнаружил, что перед ним строит Сергей Панищев. Сосед держал в руках табурет, принадлежавший Олегу.
– Чего тебе?
Недовольно спросил он у Сергея, и тот сразу «встал на дыбы». Может быть по той причине, что за спиной у него маячил дёрганый типчик, что хаживал вместе с боксёром Копосовым и сам занимался то ли каратэ, то ли дзю-до, а может просто перенимал приёмы самоучкой, насмотревшись боевиков.
– Ты чего это, лошара, вконец оборзел?! Чего на нашей кухне своё барахло оставляешь без разрешения?
Чтобы вам стало понятно, надо рассказать особенность коммунального быта. Да, каждый имеет там на свою независимую территорию, но вот «места общего пользования»… Они не раз становились причиной конфликтов, зачастую даже и затяжных. Дело в том, что на кухне у Олега не было своего «законного места». То есть у проживавшей когда-то там бабки такое место было, между разделочным столом и хозяйственным комодом. Но, бабка, как вам уже известно, «приказала долго жить, не удосужившись пояснить внуку о некоторых здешних правилах. То есть, поселившись здесь и став «наследником», он не обозначил своего присутствия на кухне и не заявил о своих правах, то есть, по умолчанию, его место прихватили себе те самые Панищевы. Потом они были согласны «вернуть» Олегу то место, но он как-то этими проблемами не заморачивался, пустив всё на самотёк и надеясь, что этого совершенно необязательно. Да, так и было, но ровно до тех пор, пока он не показал себя недостойным уважения ничтожеством. Вот сейчас тот же самый Панищев отыгрывался на нём за все былые заискивания перед псевдо-крутым соседом. Теперь Сергей необоснованно заявлял, чтобы Олег убирал за собой своё «барахло», мотивируя свои заявления тем, что, мол, тот только разводит тараканов. Таким образом соседи сами вытащили с кухни те хозяйственные предметы, которыми Мотовилов пользовался. Теперь их приходилось хранить в комнате. Олег было вознамерился возмутиться, но, выслушав его, Сергей Панищев все его слова проигнорировал, а самого Олега назвал «мудаком». Надо ли говорить, что за спиною Сергея стояли его спутники, непременные участники гулянок, выполнявшие в последнее время роль «телохранителей», что им очень даже импонировало.
Получилось так, что пребывая в расстроенных чувствах, наш герой забыл на кухне табурет и ещё кое-что, по мелочам, за что тут же решился прицепиться сосед Панищев, который явно «примерял» на себя роль «хозяина» квартиры и которому сия роль очень приглянулась.
– Тебе кто позволял здесь свои порядки устанавливать?! – Орал, распаляя себя так, что изо рта брызгала слюна, обычно спокойный певец варьете. – Что за фигня? Совсем охренел?!
Должно быть, он хотел вызвать Олега на конфликт, потом пустить вперёд своих «телохранителей» и насладиться зрелищем побоев ненавистного в последнее время соседа, перед которым ещё полгода назад он так лебезил. Мотовилов разгадал его намерения и просто отвернулся от Панищева, разглядывая что-то за окном. От этого Сергей совсем взбеленился.
– Я с тобой разговариваю! Ты чего это, падла, по роже получить напрашиваешься? Так это за нами не заржавеет.
– Серёга. – положил руку на плечо певцу гость, – давай-ка я вмешаюсь и сам с ним поговорю.
– Ша, Гоша, – не успел выйти из образа певец, но тут же сразу и исправился. – Подожди, уважаемый. Пока не надо. Вот подойдут Фикс с Мишаней, тогда и поглядим. Как он себя вести станет.
«Гости» удалились, хлопнув напоследок дверью, а Олег размышлял: «И чего это так «Панич» так раздухарился? Когда он здесь поселился, и они налаживали контакты, этот же самый человек, угодливо улыбаясь, попросил у него бабкин сервиз «на время», для приёма уважаемых гостей, а с тех пор про это и не вспомнил ни разу. Должно быть он считает старинный сервиз своей собственностью, вроде «трофея». Кстати сказать, ведь и не только сервиз, почти вся посуда у них, вилки- ложки, всё себе заграбастали. И ничего. Как бы всё в порядке. А тут по пустякам истерику закатывает» …
Обычно гулянки Панищевы закатывали по субботним вечерам, когда Сергей возвращался со своей певческой «работы». Там ему приходилось демонстрировать радушие, но дома он мог оторваться по полной программе, конечно же, за счёт Чупакабры. Но такое бывало в субботу, но никак не во вторник. Может, праздник у них какой семейный? Неважно, но лучше пока удалиться, погулять в парке, подождать, пока Сергей успокоится и лишь тогда вернуться обратно.
Утром и днём погода была самая замечательная, да ещё он встретил Марину, отчего потеплело на сердце, но теперь всё поменялось на противоположное. И даже погода поменялась на ненастную, осеннюю. Занудливо моросил дождь. Олег опрометчиво ступил в лужу и – нате вам пожалуйста – тут же промочил ноги. В кроссовках противно хлюпало. Гулять сразу расхотелось, но домой возвращаться было нельзя – рано. Мотовилов застегнул до горла свою курточку и мрачно взглянул. Вперёд? В будущее? Ничего там интересного не наблюдалось. Все эти Панищевы, Конкин, Копосов … Одни только проблемы.
Гребаная жизнь! Было от чего впасть в уныние. Если отсюда хоть какой-нибудь достойный выход?
– Олег Мотовилов?
Наш герой медленно повернулся на голос, не ожидая увидеть там ничего хорошего. Неподалёку, на парковой скамеечке, облепленной мокрыми листьями, сидел вполне обычный человек. Незнакомый. Человек был одного возраста с Олегом, похожего вида, да и, судя по затрапезной одёжке, одного достатка.
– Не узнаёшь меня?
Олег пристально разглядывал улыбающееся лицо, силясь продраться сквозь дебри памяти. Кажется … где-то … когда-то …
– Вместе в ремесленном учились? – Неуверенно предположил Олег.
– Вспомнил, наконец, – обрадовался мужичок. – Я Вовчик, «Геодезист». Привет, бродяга.
Вовчик поднялся со скамейки и протянул Олегу руку, широко улыбаясь и показывая, что при недостатке зубов нисколько этим не огорчается. Тогда и Мотовилов улыбнулся, заставляя показать, что рад увидеть «однокашника», одновременно силясь его признать.
Они поговорили, прямо здесь, на этой самой лавочке. Оказалось, что вновь обретённый «однокашник» живёт буквально в двух кварталах от Олега, и тоже в коммунальной квартире, но только в его случае речь идёт уже о пяти семьях. Вовчик тоже работал, сантехником, в штате какого-то института. Знакомый институт назвал, но Чупакабра тут же и позабыл название. Осталось в памяти только прилагательные – «проектный» и «технический». Такому положению знакомого Олег даже обрадовался. Они были «ровней», то есть не надо было объяснять собственного «материального состояния». А когда Вовчик признался, что любит гулять в этом парке, и даже по ночам, Мотовилов понял, что встретил не просто приятеля или товарища, но – единомышленника. Они просидели на этой самой скамейке целых четыре часа, пролетевших как пять минут, до такой степени были увлечены беседой друг с другом.
Конечно же, встреча имела продолжение. Через три дня, когда у Олега случился выходной, к нему заявился Вовчик, принёсший пакет, в котором лежали фрукты и бутылка «Мадеры». Сначала хозяину сделалось стыдно, потому как из съестных припасов у него в наличии был хлеб (несколько полузасохших горбушек ржаного «Дарницкого» хлеба и полбатона «нарезного») и добрый кус «Пошехонского» сыра. Всё … Но гость по этому поводу столь остроумно шутил и, когда в тумбочке нашлись рыбные консервы «Сайра», начался пир, если и не горой, то честной компанией, как полагается. Вовчик показал, что он «в доску свой». Сыграло свою важную роль, что оба в детстве буквально болели книжным чтением. Только если Олежка налегал на Майн Рида с Фенимором Купером, то у Вовчика книжные интересы были много шире. Он рассказывал хозяину комнаты об этнографических экспедициях нацистских учёных в Тибет, про учения Розенкрейцеров и Катаров, про хитросплетения политических игр масонов, а также ещё и про другие темы и предметы, о которых Мотовилов вспомнить не мог, но ему было интересно.
Когда кто-то постучал, громко и по-хозяйски, в дверь комнаты, Олег вздрогнул и смешался с таким видом, что Вовчик сразу догадался:
– У тебя, дружище, насколько я понимаю, какие-то недоразумения с соседями?
Мотовилов попробовал увильнуть от прямого ответа и задал какой-то глупый вопрос, только для того, чтобы отвлечь гостя. Но «Геодезист» его увёрток не принял и принялся рассуждать:
– Кухня у тебя довольно большая. Я прикинул: метров восемнадцать, или около того. На четыре семейства простора предостаточно и даже с запасом. Обычно люди на кухне готовят, а у тебя вон плитка стоит и продукты в комнате держишь. Посуда, вон, на подоконнике пирамидкой составлена. С одной стороны – удобно, но с другой … навевает на размышления. Две плиты ведь, на четыре конфорки, однако ты предпочитаешь из своей комнаты не вылезать. К тому же, я слышал, как по коридору топают, к тебе вон тарабанили. Явно они в тебе «без уважения». Так? Я не ошибаюсь?
Что тут ответишь на столь прямые вопросы? Покивал Олежка грустно головой да руками развёл. Что тут сделаешь. Однако Вовчик, хоть улыбаться не переставал, но продолжил «тему»:
– А ты вот что сделай – выбери самого активного из своих недругов, самого из них авторитетного и … травани его, его и тех, на кого «Бог пошлёт».
Мотовилов радостно и громко захохотал. Отличная шутка. Мог бы и сам предложить, для «прикола». Не додумался вот. Но гость , похоже, и не думал шутить:
– Я серьёзно тебе говорю. Подумай сам – если тебе жить мешают разные уроды, которые пользуются своим физическим и моральным превосходством, ты и сам должен начать жить по «их правилам». Нет, даже не так – по правилам, которые лежат над их правилами. Они тебе мешают жить, стало быть надо сделать так, чтобы они это делать перестали. Ты, сам подумай, кто ты есть … Тварь дрожащая, или всё же мужик? Если тварь, то продолжай терпеть и дальше, но ежели мужик, то бери всё в свои крепкие руки и начинай действовать.
– Тварь дрожащая? – Повторил севшим голос Чупакабра, которому внезапно сделалось жутко.
– Конечно, – наклонился к нему гость и зашептал в ухо, приобняв за шею рукой. – Раз уступил, два стерпел, и – понеслось, на тебе уже все едут, все, кому не лень.
– Но, как же так? – Жалобно вопросил Олежка.
– А вот так, – ударил по столу кулаком гость, – и никак не иначе. Если ты «уконтропупишь» кого-нибудь, то думаешь, что сделаешься душегубом? А вот фигу вам! Дулю с маслом!! Это они поставили тебя в вынужденные, зависимые от них условия, из которых ты волен выбираться так, чтобы не было никому повадно снова тебя в подобные условия опускать. Ясен базар?!
Мотовилов ничего не отвечал, язык не поворачивался отвечать, но он кивал, потел и кивал, словно соглашался со словами старого знакомца. А тот продолжал «поучать»:
– Слушай сюда! Слушай внимательно! Они же, когда свой очередной «сабантуйчик» организовывают, так сначала продуктами затовариваются, колбасой там, закусоном, салаты там разные готовят. На кухне всё держат – в холодильнике. Готовят, режут, варят, жарят, опять же на кухне, потом, уже приготовленное, к себе в комнату утаскивают, чтобы основную гулянку там иметь. Так? (Олег кивнул). Знаю, так как сам в коммуналке проживаю. В своей комнате они и выпивку держат. А «запивон» у них бывает?
– Не без этого, – согласился Олежка.
– Отлично, – потёр руки гость. – Вот с ним-то и химичить лучше всего.
– Это как? – Не до конца понимал Олег.
– Всыпать им «кое-чего» в напитки. Тут ведь главное – что? Главное, это когда соответственные «органы» начнут дознания проводить, до тебя не докопались.
– А если ?
– Никаких если, – снова лупанул по столу кулаком раскрасневшийся Вовчик. – Как это обычно бывает на застольях? Выпили- закусили, поговорили, снова выпили- закусили, снова разговоры завели, тары- бары … а потом оказывается, что дальше пить-то и нечего. Что делать? Что обычно делают?
– Бегут в магазин, – предположил Мотовилов.
– Правильно, – согласился гость. – А ещё лучше – в киоск. Так – ближе, да и дешевле. Как правило. А там – в киоске, да и в магазине тоже, за «клиентом» приглядывают – ага! «зенки» себе залил?! ни хрена не чухаешь?! На-ка тебе – «палёнку». А там – оппаньки! – Все и упились вусмерть. Бывает – факт, с которым не поспоришь. Потому как – некому. Я подчёркиваю – вусмерть. Тут ведь главное – что?
– Что? – Послушно и как-то беспомощно переспросил Мотовилов, глядя на приятеля так, как смотрит кролик на удава в известной ситуации.
– Главное, – шепнул в ухо Олежке гость дыша «Мадерой», – подобрать формулу «зелья», чтобы «срослось», то есть чтобы никто не сомневался, что это именно «палёнка», а не что-то другое.
– Но как же я эту твою формулу, – едва не заплакал в отчаянии Мотовилов, – ведь я по химии, по школьной программе и тогда ничего не понимал, чего уж говорить про сейчас.
Олежка сказал это так, словно они не играли в какую-то чудовищную игру, а обсуждали и в самом деле свои намерения. И Вовчик откликнулся вполне серьёзно:
– Я подберу, – «Геодезист» даже руку поднял, словно вновь сидел за школьной партой и знал верный ответ на задачу. – Подберу и сюда подгоню. Как ты думаешь, мой друг, для чего сделаю это?
Вовчик глянул на своего собеседника и так широко улыбнулся, что у Мотовилова захолонуло сердце. Он помотал головой, что, мол, нет, не знаю. Гость его тут же отозвался:
– Да потому, это самое, что ты – классный мужик, Олежка, и достоин в этой жизни лучшей участи, и я не позволю, слышишь? не позволю всякой швали тебе в душу плевать, да по роже бить. Ты понял меня?
– Понял, – отозвался послушно Чупакабра и повторил, – конечно, понял.
Потом новообретённый приятель ушёл домой. Мотовилов честно собирался проводить его, но «Мадера» явно была креплёной, и он так никуда и не пошёл, а завалился спать, и спал без сновидений, без кошмаров. Утром он поднялся и ни о чём не вспоминал. Мало ли что там было вчера, поговорили по пьяни, да забыли. Но, каково было его удивление, когда к нему постучался, а потом вошёл вчерашний гость, да не просто так, а в руке у него находился пузырёк, наполненный какой-то бесцветной жидкостью. С самым серьёзным видом визитёр протянул Олегу флакончик.
– Вот, – и, громким шёпотом, добавил, – не забывай, что главным будет – не засветиться. И ещё, помни, что ты не Чупакабра, и не «удод» там какой-то, а Олег Иванович Мотовилов, то есть не просто человек, а мужик, который может постоять за себя и отстоять свою честь.
Олег был как громом поражённым и держал пузырёк на весу, пребывая в состоянии какого-то нервного оцепенения. В голове его ворочались мысли. «Надо бы вернуть пузырёк «Геодезисту». Но не посчитает ли он это знаком того, что мне нравится быть изгоем. Стыдоба ведь это». Потом мысли его повернулись в другом направлении. Вспомнилось, как он живёт всё последнее время. Уже более полугода он живёт словно у подножия вулкана, когда каждый наступающий день может оказаться последним. Все эти месяцы его унижали, оскорбляли и гнобили, буквально раздавливали в нём личность. Теперь жажда мести заполняла его, выдавливая малейшие сомнения, даже страх перед возможным разоблачением, добавляя решительности. И надо-то было – всего лишь дождаться удобного момента и влить в графин с морсом эту жидкость. Только и всего.
Мотовилов до такой степени накрутил себя, что его уже не останавливало, что этот «дьявольский коктейль» мог употребить не только Копосов, но и совершенно посторонние, то есть невинные люди. «Все они, те, кто посещает эту комнату, все они надсмехались надо мной, видели мои унижения и радовались вместе с Копосовым, развлекаясь с ним, мешали меня с грязью, и оттого тоже должны нести ответственность за свои слова, мысли, действия, а это значит только одно – виноваты они все. Моя же задача заключаются в том, что восстановить справедливость и … и … совершить акт возмездия… потому что мне не оставили выбора … не оставили … только бы «не запалиться» …
Эти мысли наполняли разум Мотовилова, и на душе его было тяжело. Казалось, что на него взгромоздили некие невидимые вериги, которые затрудняли его действия. Затрудняли, но не останавливали. А между тем ситуация накалялась. Ни хозяева, ни гости не появлялись.
Когда Олег уже было решил, что его «операция» отменяется, Панищевы заявились, и не одни, а в компании непременного Копосова, которого держала под руку некая дамочка, которую Олег тут же охарактеризовал «мымрой», за поджатые губы и пучок сивых волос, стянутых на затылке коричневой пушистой резинкой. Мужики, само собой, сразу направились в комнату, похохатывая на ходу над чьей-то шуткой, а дамы, как это и полагается, устремились на кухню, чтобы «организовать» там стол и всё такое …
Мы уже не раз подчёркивали, что Панищевы старательно поддерживали имидж людей интеллигентных и культурных, хорошо одевались, одеколонились и старались употреблять разные вычурные фразеологизмы. Они даже водку употребляли не из бутылки, как это делали все, а сначала переливали в особый графинчик, который был закрыт гранёной пробочкой и стоял на столе этаким постаментом снобизма.
Этот вечер ничем не отличался от прочих вечеров и развивался по стандартному сценарию. Дамы всё приготовили и отправились к своим «кавалерам», которые шумно о чём-то беседовали. Как только дверь за ними закрылись, из своей комнаты выскользнул Олег, который держал в кармане заветный пузырёк в потном кулаке. Ему нужен был кувшин с клюквенным морсом, которым «буржуи» пристрастились запивать водку. Но … кувшина не оказалось на месте. Сердце в груди Мотовилова билось, словно просилась наружу. Что же делать? Отступить?! Из-за дверей комнаты Панищевых послышался дружный взрыв хохота. Компания веселилась вовсю, предвкушая грядущий пир. А может… может, они обсуждают снова его, Чупакабру, и обсмеивают его слова и движения? Мотовилов сжал зубы и выплеснул содержимое пузырька в графинчик с водкой.
Надо отметить, что наш герой вовсе душегубом не был и всё это сделать для него оказалось очень непросто. Олега начала пробивать нервная дрожь, и настолько сильная, что содержимое пузырька не всё попало в графин. Часть пролилось и растеклось лужицей на столе. Ну что тут можно поделать? Чупакабра начал было метаться по кухне, пытаясь найти тряпку, чтобы вытереть стол. Но … заскрипела дверь, и он ужом скользнул в свою комнату. Прижавшись к двери спиной, он тяжело дышал и прислушивался, заметили его на кухне или нет? Слышно ничего не было, и он осторожно выглянул наружу. Графина с водкой и подноса с закусками не было. Олег перевёл дух, но его тут же посетила мысль, что, наверняка, Сергей Панищев пошлёт своего джигита, Копосова, сюда, за ним, чтобы заставить играть роль шута за их столом, как это бывало частенько. Он уже собирался подобраться, на цыпочках, к дверям и послушать, что происходит в комнате, но теперь … теперь он решил убраться прочь из квартиры. Нет его здесь, давно уже ушёл. И никак не иначе.
Первым делом, для себя решил Мотовилов, надо было идти в парк. Почему-то он думал, что непременно встретит там своего приятеля, Вовчика. Тот будет сидеть всё на той же скамеечке и ухмыляться. А потом он расскажет, что это была такая шутка. Что в пузырёк он добавил слабительное снадобье и скоро вся компания устроит «кучу малу» возле дверей в общий туалет. Это и будет для них наказанием, возмездием от двух друзей. Пусть всё это окажется шуткой, пожелал он про себя, пусть и злой, и глупой, но всего лишь шуткой.
Уже уверенный в таком исходе дела и заранее улыбаясь, он появился в парке, направился к заветной скамейке, но … конечно же … там никого не было. Всё это время он уговаривал себя сам, как это делает ребёнок, когда твердит: пусть у меня будет (или не будет) то-то и то-то. Проси не проси …
Два часа Олег бродил по парку и размышлял. Над его головой носились вороны, оглашая воздух зловещим карканьем, от чего всё казалось ещё хуже. А мысли были такие: «а почему Вовчик знает все мои проблемы? Откуда ему про них так хорошо известно? Хотя … возможно это я сам ему рассказал в тот первый вечер, когда мы неожиданно встретились здесь. Может ли выть иначе?».
Сомнения, предположения, версии … они изводили нашего героя, не давали ему присесть, перевести дух. Появилось намерение отправиться, прямо сейчас, домой к «Геодезисту» … пусть даже и поздно уже и поздно для гостей. Всё равно домой сейчас соваться не хотелось, да и нельзя было. В конце концов Мотовилов зашёл в здание неподалёку, забрался на самый верхний этаж, где обнаружил стоящий за лестницей на чердак ящик, ларь, вроде сундука в деревенской избе, поставленный для неведомых хозяйственных нужд. На нём Олег, как-то неудобно скособочившись, притулился и, неожиданно для самого себя, уснул, чтобы проспать так, буквой «зю», часа четыре, никак не меньше.
Пробудившись уже под утро, Чупакабра никак спросонок не мог понять, где он и как здесь очутился. Постепенно в памяти начали всплывать некоторые детали. Едва не плача от отчаяния, «отравитель» отправился к себе домой. Чего же ещё он мог сделать? Осторожно он открыл входную дверь и вошёл в квартиру, заранее представляя себе разные невообразимые ужасы, но … было темно и тихо. Как это бывает обычно ночью. Он прошёлся по коридору. Странно, но дверь в комнату Панищевых была приоткрыта, и Олежка не удержался, заглянул туда. В комнате никого не оказалось, ни живых, ни, тьфу-тьфу-тьфу, мёртвых. Двинулся в свою комнату, и открыл было дверь, как вдруг …
– Не спится?..
Олег, обмирая, обернулся. В коридоре стояла бабка, старая приятельница его умершей бабули, иногда, по старой памяти, заступавшаяся за внука её товарки. Она стояла, завернув плечи в старенький полушалок. Редкие волосёнки её торчали жалкими перепутавшимися прядками. Олег что-то из себя выдавил, вроде писка, и сглотнул. Соседка поняла его по-своему.
– Вот и мне не спится. Виданное ли дело …
Бабка всегда отличалась словоохотливостью и многословием. Вот и сейчас она много говорила, перемежаю свою речь вздохами и причитаниями. Если убрать всё лишнее, то дело выглядело так :гулявшие Панищевы, вместе с гостями, вдруг дружно почувствовали себя плохо, да так их припёрло, что сами они ничего сделать не смогли, а сумели только дозваться до неё, до всем полезной соседки и умолить её вызвать «скорую помощь», которая через весьма продолжительное время наконец до дома добралась, всех троих в машину погрузила и в больницу, или куда-там нужно, увезла под пронзительные звуки сирены и миганье лампочек.
Мотовилов было открыл рот, чтобы спросить, почему же троих, когда их было четверо, но … успел сдержать свой порыв и слова проглотил, сжав зубы так, что они заныли. Пенсионерка ничего не заметила, а ежели что и успела, так подумала, что это естественная реакция на столь ужасные события, что случились в их «обители».
Бабка, по причине любопытства и словоохотливости, а также потому, что Панищевы её немного подкармливали, отдавая то, что оставалось на столе после пиршеств, решила утром пойти в больницу и точно прознать, что же сталось с «раненными» соседями. Об этом она тоже сообщила Олежке, который с ней согласился, а потом, невпопад, признался, что якобы ходил навестить сослуживца, да засиделся у него почти до утра, а когда пришёл домой, то сразу понял, что здесь что-то произошло … Сказав, Олег едва не прикусил в отчаянии язык – не сболтнул ди чего лишнего. Но бабка к его фразе отнеслась сочувственно.
– Ишь, добрая ты душа, Олежка. Весь в Евдокию. Другой бы порадовался г=на злыдней, которые тебя забижали, а ты, вишь, беспокойство проявляешь … Эх, дела наши скорбные …
Бабка, вздыхая, удалилась к себе, а Мотовилов направился в свою «берлогу», где даже сумел поспать пару часиков, а потом отправился на работу, таскать коробки да ящики. Кое-как отработав свою смену, он кинулся обратно домой и сразу постучался к соседке, выпалив той?
– Ну, как там наши? Что делают?
– Ой, – сморщила и без того изморщиненное лицо сердобольная старушка, – да чего им делать. Лежат себе … под капельницами, да маются. Некуда им теперь ходить, разве что под себя … Обоим нашим соседушкам больше таких гулянок нельзя будет устраивать – всё – шабаш. А вот этому, как там его …
– Копосову? – Подсказал Одежка.
– Вот-вот, – закивала головой бабка, – ему самому, там ему уже и вовсе ничего не надо.
– Стало быть, – догадался наш герой, – что откинулся он в «страну вечной охоты».
– Куда? – Не поняла его слов соседка.
– Помер, то есть, «перевёл» Чупакабра.
– Да, – снова вздохнула бабка, – представился сердечный …
Бабка всех подробностей знать не могла, и потому мы вам расскажем, как всё получилось. После того, как заветный графинчик «оприходовали», кинули жребий, кому бежать за следующей. Получилось так, что жребий пал на Копосова. Раздражённый, Михаил отправился до ближайшего ларька, как это предсказывалось Вовчиком. Там михаил полез без очереди, считая, что ему «всех нужнее», и спровоцировал небольшой конфликт, в ходе которого он нокаутировал двоих сильно недовольных граждан и одного патрульного милиционера, который, в сопровождении товарища, подошёл на шум. Буяна, с большим трудом и вызовом подкрепления, скрутили и отправили в то помещение, что в народе справедливо кличут «обезьянником», по понятным всем причинам. В этом самом помещении Михаил какое-то время ещё предавался страстям раздражения, а потом начал взывать к стражам и говорить, что ему «худо». За время своего короткого с ними знакомства он столь сильно не пришёл им по нраву, что они, дружно, игнорировали его крики, просьбы и стоны. Сначала он кричал, а потом опустился на пол, уже не обращая внимания на загаженный пол огороженного закутка, и свернулся там в «позе эмбриона». Он успел сам обделаться и его вывернуло чуть не наизнанку, пока «стражи порядка» сообразили наконец, что дело и в самом деле серьёзно. К этому времени пациент успел впасть в кому, а когда прибыла вызванная медицинская помощь, то она констатировала смерть задержанного за драку гражданина. Патрульных милиционеров заставили исписать пуд бумаги, объясняя свои действия, относительно инцидента.
Если человека бить раз по пятьдесят в день, да по голове, а потом, разом, сократить число нанесённых ударов до десяти, то такой человек будет испытывать какую-то радость. Это кажется невероятным, но, тем не менее, так и происходит.
Чупакабра, услышав новости, как раз такую «извращённую» радость и испытывал. Не стало его главного мучителя! Панищевы, которые ему опротивели, тоже вернуться нескоро. Кстати сказать, Сергею, судя по всему, придётся подыскивать для себя новую работу, потому как в тех «кабаках», где вокалировал он, теперь распевали другие, и пользовались успехом. Друзья- музыканты, забыли про своего товарища и ни разу его не навестили, пока он отлёживался на больничной койке. Но и это было ещё не всё – другая семья, Эдик с Машей, тоже покинули квартиру. Они пока что перебрались пожить к свекрови. Получалось так, что затея Вовчика оправдалась «на все сто» …
В ближайший выходной к Олежке заявился ухмыляющийся Вовчик, с бутылкой всё той же «Мадеры» и непременным пакетом фруктов. Он желал знать, как идут дела у его однокашника. Он всё выслушал, потребовал подробностей, а потом заявил:
– Запомни, Олежка, и затверди для себя – обиды прощать нельзя, никогда и ни от кого. Ударили тебя по левой щеке, а ты подставляешь правую? Может это где-то и срабатывает, но только не у нас. – Вовчик разлил «Мадеру» по стаканам и продолжил сентенции. – Ты всё понял? Была у тебя проблема с соседями по субботам? Оп-па, и никакой проблемы нету.
Олег сидел, слушая и соглашаясь с «Геодезистом». Теперь Мотовилову казалось, что гость его много мудрее его. По крайней мере, Вовчика стоило выслушать. А его «дифирамбы» в адрес хозяина мёдом растекались по душе. Было лестно и радостно слушать его. Мужики выпили, ещё немного пообщались, а потом …
– Пойдём, Олежище, пройдёмся, – предложил гость, покосившись на наручные часы. – Смотри какая погода во дворе стоит, когда ещё такое будет.
Действительно, наступило «бабье лето», когда природа снова радует нас всеми своими красотами и обожанием, перед тем, как начиналась настоящая осень, со всеми своими слякотями и простудами. В такую погоду только гулять и радоваться жизни. Закадычные «кореша», как это ощущал Мотовилов, собрались и отправились по улице города Александрова, продолжал неспешную беседу о всяких ничего не значащих пустяках. Олегу было хорошо, и он пытался вспомнить что-нибудь весёлое, какой-нибудь анекдот, чтобы развеселить Вовчика, который вдруг стал совершенно мрачным.
– Узнаешь это место?
Мотовилов огляделся и сразу узнал дом. Именно здесь проживала Лариса Уварова, в которую был влюблён наш герой, и которая своим категорическим отказом разбила сердце. Или чуть не разбила, не суть важно. Теперь и Олег перестал улыбаться. Лариса разбила ему сердце, а её дружок, Роман, конкретно разбил ему рожу, да ещё при этом всячески изгилялся, унижал, требовал просить у него прощения. Эти его слова слышали все, и даже Лариса. Как он это всё пережил?
Осенью дни делаются короче летних. Поэтому начали сгущаться сумерки, вытягивая из кустов длинные тени. Заурчал автомобильный мотор и во двор, с улицы, свернула машина, бордовая «Лада- девятка». Дверца распахнулась и наружу выбрался … самый ненавистный для Олега человек. Вы уже, верно, догадались, что это был Роман Конкин. В руках он держал кожаную сумку- барсетку, наверняка плотно забитую купюрами и связку ключей, от квартиры, машины и всего остального. Невольно Олег отшатнулся и переместился в глубь двора, где его закрывали плотно растущие кусты.
– Я вижу, что ты его узнал? Своего обидчика.
Вовчик уже стоял за плечом и говорил тихо, так, что никто услышать не мог. Мотовилов вглядывался в широкую спину, дурея от ненависти, а Вовчик продолжал шептать ему в ухо:
– Вот, смотри, друг. Мы с тобой вроде бы порядочные люди, не допускаем никаких излишеств, оба не дураки и не расточители, однако … живём как плебеи, в то время как некоторые … вот как этот «боров», цветут и пахнут, могут позволить себе всё, что угодно. А нас они презирают и унижают. Нас они готовы раздавить, как последнего червяка …
Олег слушал своего приятеля и кулаки его, сами собой, сжимались так, что начали болеть. Он сейчас ненавидел Конкина так, что звенело в ушах от того ошеломляющего чувства. Перед глазами заново развернулась картина, как Рома, у всех на глазах, заставляет его просить прощения. И за что? За то, что признавался в любви к девушке.
– Посмотри на его «тачку», – продолжал шептать Вовчик. – Она потянет не меньше, чем на сто штук. И это у него явно не последние. Нам бы за такие деньги лет семь пришлось бы ишачить. А то и все десять.
– Убил бы урода, – Олег едва не рычал от гнева, который едва не лишал его рассудка.
– Точно, – положил на плечо ему руку Вовчик. – Убей его, Олег. Ты же не шваль какая-то подзаборная. Ты – настоящий мужик. Только не попадайся. Кстати, во дворе никого.
В ушах стучало. В голове поднялось давление. Перед глазами всё плыло. Мотовилов обвёл глазами двор. Действительно. Никого не было. Пропал куда-то и Вовчик, который только что стоял рядом, за спиной. Наверное, решил не мешать ему своим присутствием. Олег решился и, подобрав половинку кирпича, что лежала едва не под ногой, направился к обидчику, который склонился над своей машиной. С плотно сжатыми губами, шагами твёрдыми, упругими и бесшумными, Чупакабра приближался к «Ладе». Конкин ничего не подозревал и пытался вставить ключ в дверную скважину, что у него никак не получалось и вызывало раздражение. Как вы помните, Роман раздражался весьма легко.
Последние шаги Чупакабра проделал бегом. Набирая скорость. Роман в последний миг услышал шаги и начал поворачивать голову, когда на неё опустился кирпич. Со всей мочи Олег ударил ненавистного врага, затем – сразу же – ещё раз, и ещё. Конкин как-то жалобно крякнул и опустился на одно колено. Но он никак не желал падать, и Мотовилов продолжал наносить удары. Но вот Роман опрокинулся и оказался лежащим на спине.
«Всё, – догадался Олег, – теперь ты окончательно мой».
Чупакабра с размаху опустился на грудь Конкину, придавив коленом его правую, «ударную» руку. Рома мог бы попытаться осадить его левой рукой, но в ней была зажата злополучная барсетка, плотно забитая. Роман-таки ударил его этой рукой, барсеткой, и те удары больше походили на девчачьи шлепки, чем на действия борца- боксёра. Между тем Олег продолжал действовать своим кирпичом, который, после очередного удара, развалился на части. К тому времени лицо Конкина представляло собой ужасную кровавую маску, словно придуманную специально для фильма ужасов, а-ля Фредди Крюгер. Рома уже не пытался спихнуть с себя разъярённого Чупакабру, а на губах его, которые ещё шевелились, вспух, раздуваясь, кровавый пузырь. Только после этого Олег остановился, тяжело дыша, и принялся разглядывать само себя. Ужасно. Его штаны и куртка были буквально заляпаны кровью, которая, брызгами, разлеталась после жестоких ударов.
Кое-как Мотовилов начал приходить в себя и что-то соображать. Первой мыслью у него было намерение очиститься от той крови. Он помнил, что неподалёку находится водозаборная колонка, у которой можно вымыть руки и попытаться отчистить одежду. Тут же он метнулся туда и принялся плескать в лицо водой, остужая пыл, от избытка которого готов был лопнуть. Потом начал лить на себя воду, направляя её рукой. Было уже довольно прохладно и скоро он начал мёрзнуть. В конце-то концов, одеждой лучше будет заняться дома. Так будет разумней всего.
А как там этот?
Любопытство взяло верх. Мотовилов вернулся во двор. Рома уже начал подавать признаки жизни. На глазах Олега он перевернулся на живот, кое-как приподнялся и … пополз в сторону дома, переваливаясь из стороны в сторону, как солдат- «новобранец» во время первых учений. Мотовилов, оглядываясь по сторонам(не появился ли кто?), решительно направился к своему недругу. По пути под ноги подвернулся – как по заказу – ещё один обломок кирпича. Олег легко догнал Конкина, пнул его в бочину и снова начал бить в голову, издевательским тоном приговаривая: «Извини, папа. Папочка, извини». Потом отшвырнул окровавленный камень и поспешил домой, отстирывать испачканную кровью одежду.
Штаны и куртку пришлось отстирывать в Панищевской стиральной машине их же стиральным порошком. Своего у Мотовилова, равно как и машины, изначально не было – приходилось обходиться своими руками, по старинке. Заперев на крючок дверь в ванной, он быстро всё прокрутил, выжал и повесил сушить, ухмыляясь, прямо там.
Почему он ухмылялся, спросите вы? Панищевы, когда был низвержен с роли «крутого», Чупакабра, запретили ему сушить вещи в ванне, заставляя вывешивать их на улицу. То, что он теперь вёл себя столь дерзко, доставляло ему удовольствие.
И вдруг – молнией – голову Чупакабры пронзила дикая мысль: а вдруг сейчас за ним приедут из милиции? Вдруг Рома всё же очнулся и пересказал, что с ним произошло? А вдруг он всё передал, но не милиции, а своим приятелям, попросив их примерно наказать дерзкого обидчика? Он ведь тогда за свою Лариску, не задумываясь, выбил Чупакабре передние зубы. Чего же он придумывает, чтобы отмстить за нанесённые побои сейчас?
Олегу едва не сделалось дурно. Даже появились позывы на тошноту. Он метался по коридору, то пытаясь бежать, неизвестно куда, то возвращаясь обратно, в свою комнату, то запираясь в ванной. Его колотило так, что мелкой дрожью дёргались руки. От каждого подозрительного звука, проезжающей машины или шагов в подъезде, начинало стучать сердце. Нет, это были не «муки совести» за содеянное. Здесь себя Мотовилов считал правым (ведь его до всего этого довели). Его беспокоила расплата. Уж лучше пусть это будет милиция, с их наручниками, формой и протоколами, чем «бультерьеры» Конкина…
Тем временем стрелки на часах показали час ночи, потом – второй. Он продолжал метаться по опустевшей квартире, словно тигр в клетке. Он не находил себе места, он ожидал скорого и неумолимого возмездия за все свои дела. Уже под утро он свалился с ног. Теперь его уже почти не пугала расправа. Пускай являются бойцы Конкина – так просто он им не дастся – решил он про себя.
Олег снова поднялся, вышел в общий коридор, заглянул под Панищевскую этажерку. Там хранился соседский ящик с инструментами. Он выдвинул его, перебрал инструменты и выбрал для себя молоток. Ногой Чупакабра вернул ящик на место, а с молотком вернулся к себе в комнату, где принялся примерять инструмент для ношения во внутреннем кармане куртки, чтобы можно было его вытащить незаметно. Всё получилось, как нельзя лучше. Лишь после этого Олег начал успокаиваться – «пусть приходят и попробуют взять его.
Где-то на четвёртый день после «инцидента» встретил наш герой своих соседей, Эдика и Машу, которые куда-то направлялись и имели крайне удручённый вид. После памятного «столкновения» с Конкиным Мотовилов этих соседей избегал. Они сделались ему неприятными, да и чувство унижения, свидетелем чего были и они, тоже играло свою роль. Но теперь Олег сам к ним направился, да и они, увидав его, остановились.
– Привет, – выдавил из себя Чупакабра, не зная чего говорить дальше.
– И тебе привет, Олег, – соседи были немногословны.
– Это откуда вы такие печальные? – Продолжил расспросы наш герой.
– С кладбища, – откликнулся Эдик, а у Маши тут же на глазах выступили слёзы и она отвернулась. Рому хоронили.
– Рому? – Переспросил Олег, наморщив лоб.
– Ларискиного ухажёра. Не помнишь что ли. Вы ещё с ним тогда повздорили.
– А-а, ну да, – «вспомнил» Мотовилов. – Так что с ним случилось-то?
– Плохо всё, – включилась в разговор Маша, которая успела промокнуть глаза кончиком носового платка. – То есть сначала-то всё хорошо было. Прикинь, у Романа брат бизнесом занимался, на рынке Центральном, решил подключить к своему делу Рому. Тот ведь боксёром был, да и приятелей у него, с кулаками, в изобилии. Так брат его вначале в качестве «крыши» использовать думал, а Роса оказался совсем и не дураком в коммерции, сам дела начал проворачивать и они у него всё лучше и лучше шли. А перед этим самым… как его …
– Дефолтом, – подсказал супруг.
– Во-во, дефолтом, – кивнула Маша, – они с братом удачно продали крупную партию товара и всю прибыль в доллары вложили, словно чувствовали …
– В этом деле удачливость необходима, – высказался Эдик.
– Была у них удача, – тяжело вздохнула Маша. – У брата было три точки, а как он к своим делам Рому подключил, у них уже до шести ларьков развернулось. Рома за ум взялся, пить практически бросил, а на днях они с Лариской заявление подали, на бракосочетание то есть … – У неё на глазах снова выступили слёзы. – А такая хрень случилась …
– Да говорите вы толком, – не выдержал Олег, – случилось-то с ним что?
– Убили его – мрачно сообщил Эдик, в то время как его супруга снова начала промокать глаза испачканным платком, – насмерть забили, да ещё и у самого тёщиного подъезда, словно караулили его там.
– Ничего себе, что на белом-то свете творится, – протянул Олег. А кто всё это сделал, неизвестно?
– Похоже, – вздохнул Эдик, – без криминала здесь не обошлось. Тут на их бизнес конкуренты наезжать стали. Брат и попросил Рому со всем этим делом разобраться. Всё-таки он у них как бы – «крыша». Скинулись они с братом на тот случай, если полюбовно можно будет договориться. Мать Ларисы сказала, что он с собой в барсетке восемь тысяч баксов нёс, общие их деньги с братом, выделенные для сделки. Ещё у него цепочка из золота была, жутко тяжёлая и дорогая, грамм на восемьдесят, а то и на все сто, да плюс ещё «печатка» золотая, восемьдесят пятой пробы, то есть «упакован» он был по полной программе …
– Представляешь, Олег. – прервала мужа Маша, – всё это осталось на месте преступления. Не тронули ничего. Это значит … это значит …
– Заказное убийство это значит, – мрачно добавил Эдик. – Ладно бы ещё просто застрелили, это ещё можно понять. Но его измочалили так, что смотреть было страшно. Оперативники потом валерьянку пили. Говорили, что на Рому напала целая банда изуверов. Наверняка кавказцы. Конкин-брат срочно бизнес продаёт. Что ещё осталось, и в Архангельск уезжает, там у него друзья остались, ещё с армии.
– Он уезжает, – сварливо заявила Машка, – всё, что от Ромы осталось – себе прибрал, а бедной Лариске – шиш с маслом.
– Так если они расписались, – «включил дурака» Мотовилов, – то ей что-то должно перепасть непременно.
– Так в том-то и дело! – Закричала в полный голос Машка. – Они только заявление подали, а расписать их ещё не успели. Осталась Лариска «на бобах». А она уже себе такого напридумывала, относительно будущей семейной жизни, богатой и расточительной. У неё-то самой ничего и не было в их бизнесе …
Дальше общаться с соседями у Мотовилова не было необходимости, да и желание пропало. Он распрощался с ними и двинулся к себе домой. Вроде бы он должен радоваться, что подозрения обошли его стороной, но теперь Чупакабру терзали совсем иные чувства. Восемь тысяч долларов! Это же … это же … двести, нет, даже – двести двадцать тысяч рублей, если перевести их на наши деньги. Это почти в двести раз больше его нынешней зарплаты. Выходило, что когда он разбивал Конкину голову, то его пытался колотить сумкой, набитой невообразимыми деньжищами. А он находился в таком запале, что не обратил на барсетку никакого внимания. Не до неё тогда было! Но ведь как обидно! Чертовски ведь обидно!!
А вечером к нему в гости заявился Вовчик. Ему, своему другу, Чупакабра всё и выложил. В том числе и про сумку, набитую до хруста баксами, что так бездарно осталась на том же месте. Вовчик всё внимательно выслушал, а потом неожиданно заявил:
– Ты всё правильно сделал, дружище. Очень хорошо, что ты ничего не тронул. Для милиции теперь бессомнительно, что убийство совершили настоящие профессионалы. Будь это случайное нападение, то они обязательно его бы почистили, но если не взяли ничего, при том, что было, чем поживиться, то версия остаётся единственная. Её и будут придерживаться в дальнейшем следствии. А если заказ приняли иногородние исполнители (а как же иначе?), то можно не сомневаться – следствие закончиться ничем. И – надо полагать – конкуренты тоже отбрешутся, хотя веры им не будет. Как полагаешь?
Олег промолчал. Ему всё равно было жаль упущенных денег. Но «Геодезист» продолжал говорить:
– Теперь прикинем, что было бы, если ты те трофеи себе прибрал. Тогда не удержался ведь, чтобы начать их, потихоньку, транжирить. Так ведь? Не удержался бы?
Мотовилов неопределённо пожал плечами, хотя про себя согласился, что начал бы тратить непременно. Много, или мало, это уже другой вопрос, но он так давно довольствовался малым, что непременно кутнул бы.
– Я чувствую, что стал бы, – глянул ему в глаза Вовчик. – И я тебя не осуждаю. Твоё право, право победителя. Но пошли бы разговоры о твоих тратах. Откуда у него деньги? А ведь идёт следствие. Оперативники могли бы догадаться, и взять тебя «в разработку». Но это ещё не самое страшное. Хуже, если бы тобою занялись «братки». Их ведь сейчас «шерстят» по полной программе, и это им явно не в кайф. Сам подумай …
Чупакабра подумал и понял, что Вовчик опять кругом прав.
– Так что, Олежка, всё складывается к лучшему. Не думай о пропавших деньгах, сосредоточься на другом. На том, что ты – мужик, и тебя лучше не трогать. Никому. Чревато здоровью. А кто всё же тронет, так тому – смерть. А деньги … это дело наживное. Сам посмотри (Вовчик стоял у окна и выглядывал наружу, на улицу). Смотри, сколько здесь «толстомордых» прогуливается, и каждый из них просто создан для того, чтобы его подоили. А почему бы это сделать не тебе?..
Вовчик ещё что-то говорил своим обычным вкрадчивым голосом, но у Чупакабры всё ещё стояли в ушах его слова «кто тронет тебя – тому смерть». Эти слова как бы пропечатывались у него в мозгах. А в голове выстраивалась определённая «модель поведения». А модель получалось такая – если кто-нибудь станет на него наезжать, то сразу на конфликт не идти, здоровье-то у него совсем не выдающееся и совсем не желательно, чтобы его калечили. Но уйдёт он только для того, чтобы позднее вернуться. Позднее, это когда обидчик ничего подозревать не будет, а у него, у Чупакабры, в руках будет некий предмет, да потяжелее, поувесистей. Вот тогда и состоится разговор. А если противник даже сбежит, то это не страшно, ведь встреча непременно произойдёт снова. А уж Олег постарается быть к ней готовым, и чтобы противник – нет.
К нему пришла уверенность. Он вдруг осознал, что у каждого из «здоровяков» всегда имеется какое-то «слабое место», которое можно нащупать, а если с тобой всегда будет необходимый «инструмент» - «монтажка», обрезок трубы либо арматуры, пусть даже и нож, а кроме этого ещё и «право первого выстрела», то есть, другими словами - неожиданность нападения, то это всё, в совокупности, уравнивает любые шансы. Главное, и это надо затвердить – не попадаться. Легко понять.
Теперь, по старой привычке, Мотовилов выходил прогуляться в парке, в вечерние или ночные часы и с каким-то извращённым удовольствием вспоминал недавнее прошлое, когда он в этом самом парке мучительно считал минуты, дожидаясь, когда разойдутся гости от его соседей. Всё это навсегда кануло в прошлое, а остался он, и он был «королём положения».
Так прошла ещё пара недель.
В тот день, а если говорить точнее, то вечер, Чупакабра, проводив Вовчика, который теперь частенько заглядывал к нему «на огонёк», решил прогуляться перед сном по аллеям парка. Долгой прогулка не должна была обернуться, так как для этого дела сезон уже явно закончился. Как раз в тот день выпал первый снег, но это в книжках он красиво ложится на землю белой порошей, а в жизни тут же тает и превращается в жидкую грязную кашицу, топтаться по которой удовольствие малоприятное.
Олег, следуя своим традициям, сделал «малый круг» вдоль забора, где было всё же посуше и уже собирался уходить, как вдруг … его привлекли звуки громкой музыки, которая гремела из динамиков заехавшей в парк машины. Только что испытываемое им удовольствие от единения с природой было безобразно нарушено. Водитель «БМВ» умудрился заехать в парк с дальней стороны, да ещё воспользовался для этого центральной аллеей, по которой всегда прогуливались исключительно пешеходы. Днём здесь гуляли мамаши с колясками, прокатывались лихо роллеры, редко можно было увидеть велосипедиста, но чтобы вот так, на автомобиле, Мотовилов с такой наглостью ещё не сталкивался. Олег решительно свернул с тропы и дальше пошёл, стараясь не шуметь. Впрочем, шума можно было не опасаться, с такой «помпой» прокачивали музыку динамики. Это было самое настоящее хамство. Мотовилов скрежетнул зубами, раздвинул кусты и принялся разглядывать «возмутителей спокойствия». Таковых оказалось двое. Дамочка была Мотовилову неинтересна, а вот её спутник … в нём Олег узнал своего одноклассника, Сергея Баталова. Уж его-то Олежка знал очень хорошо.
Там, в школе, Баталов тоже был невысокого роста и худенький, но зато гонору и агрессии в нём был вагон. К тому же у него был громкий пронзительный голос, и на переменах только его и было слышно. Пару раз они с Мотовиловым ссорились, и последнему каждый раз приходилось идти «на попятный». Ещё вдруг вспомнился недавний случай. Как-то вечером он по какой-то надобности заглянул в магазин и едва не столкнулся на входе с Баталовым. Машинально он поздоровался с одноклассником и даже протянул ему руку для пожатия, но тот прошёл мимо, слегка толкнув его плечом. Олег тогда решил, что Серёжа торопится и по этой причине не узнал его. Но, выходя из магазина несколькими минутами позже, увидел эту самую машину и сидящего в ней Баталова. Рядом с ним сидела какая-то размалёванная деваха с причёской «взрыв на макаронной фабрике». И Баталов ей чего-то рассказывал, а когда увидел Олега, то сразу показал на него пальцем. Деваха сначала вытаращила глаза, а потом так принялась хохотать, что едва не вывалилась из машины. Олег не знал, что такого про него мог рассказать Баталов, но ему сделалось так стыдно, что он полубегом удалился прочь.
Именно этот случай и вспомнился Чупакабре. Мотовилов сжал зубы и незаметно удалился прочь. Он снова бежал от своего старого недоброжелателя? Так могло быть раньше, но только не теперь … Чупакабра пробежался по парку, в котором никого не оказалось. Этого он и ожидал. Путь его лежал к той стороне, где проходил субботник. Так и есть. Увезли на свалку далеко не всё. Одна куча так и осталась лежать. Из неё торчали перепутанные ветки, среди которых он заметил черенок от сломанной лопаты. Это могло пригодиться.
Теперь, вооружившись палкой, Олег двигался ещё осторожней. Та парочка, что находилась в машине, не подозревала, что рядом с ними, в каких-то трёх- четырёх метрах, может кто-то таиться …
Все мы любим порой заглянуть в освещённое окно, в котором протекает чья-то чужая жизнь. Существуют даже целые телевизионные передачи, такие как «За стеклом» или «Дом-2», где телезрители подсматривают за жизнью, порой самой интимной, чужих для них людей. Раньше такие вещи казались предосудительными, но когда в стране расцвёл махровым цветом дикий капитализм, возможным оказалось всё, а слова «совесть», «культура», «честь» уже не пользовались былым спросом. Рассматривали чужую жизнь бесцеремонно и делились друг с другом впечатлениями.
Вот и теперь Олег наблюдал за этими двоими. Он ждал, что вот теперь они разденутся и «займутся любовью», а может и ещё чем. Но эти двое разговаривали, слушали музыку и потягивали пиво из бутылок. На заднем сидении таких бутылок была целая картонная коробка.
Чупакабра был в засаде. Он был терпелив. Торопиться ему было некуда. Ждать долго не пришлось. Распахнулась дверца и музыка стала оглушительной. Баталов, пошатываясь и напевая противным гнусавым голосом отдельные слова той песенки, что звучала из динамиков, направился к кустам. Как раз к тем, где прятался Чупакабра. Олег постарался задвинуться в самую тень, где заметить его было невозможно. Не забывайте, что дело было поздним вечером, нет, пожалуй, даже, это была уже ночь.
Ничего не подозревавший Баталов расстегнул штаны и раскорячился, чтобы не обмочить штанов. Самое удобное для нападения время. Подняв над головой черень от лопаты, из кустов выдвинулся человек- тень, словно какой-то дьявольский бейсболист. И он нанёс сильный удар, целясь Серёже в голову. Удар получился настолько сильным, что Баталов моментально рухнул на землю, едва не перевернувшись через голову. Он свалился, лицом уткнувшись в слизкую грязь, раскинув руки и ноги, словно брошенная марионетка. Чупакабра одним ударом не довольствовался и ещё несколько раз опустил черень на Баталова, попадая то в тело, то в голову. Тот едва слышно пискнул и больше не произнёс ни звука.
Деваха, что оставалась в машине, продолжала слушать музыку, покачиваясь и мотая головой в ритмах, получая полный кайф от такого времяпровождения, ни мало не догадываясь, что происходит с её приятелем в «шаговом доступе». Даже если бы Баталов и успел что выкрикнуть, всё потонуло бы в рёве динамиков. Такие вот дела …
Уже опытный, Чупакабра за руки оттянул поверженного врага ещё дальше в кустарник и принялся его обыскивать, отправляя к себе в карманы всё, что там было. Кроме жвачек, пачки сигарет и упаковки презервативов он обнаружил кожаный бумажник. Подобрав лежавший рядом черень, Мотовилов кинулся прочь, сначала скрываясь, а потом помчался во весь дух. По пути избавился от своего «оружия». Когда он удалился достаточно далеко, музыка вдруг разом закончилась, а минутой позже послышались крики «Помогите! Помогите, кто-нибудь!».
Дома, запершись в своей комнате, Олег начал изучать добытые «трофеи». Оказалось, что ему перепало в руки ни много, ни мало, а пять тысяч четыреста пятьдесят рублей и плюс к этому, в особом отделе две купюры по сто долларов и одна в десять долларов. Баксы Мотовилов решил спрятать подальше, а остальное – прогулять.
Вдруг Мотовилов вспомнил недавний разговор, какие они сейчас часто вели с Вовчиком. В тот раз речь шла о религии. Олег и сказал 2Геодезисту», что он скорей «неверующий», разве что крестик носит, который достался ему от бабки Евдокии. О Вовчик ему и посоветовал тогда, что каждый день крестик надевать совсем и не обязательно. Что не будет на нём этого крестика, так и день может сложиться совсем по-другому. Тогда Мотовилов его слов для себя растолковать не мог. А сегодня - в–т - крестик не взял, так и добычей обзавёлся. Это хорошо или плохо?
На следующий день, когда работа грузчика была закончена, Олег набрал продуктов почти на «штуку», чего себе редко позволял … да что там – первый раз вот позволил, и, когда домой шёл, про себя подумал, мол, вот бы сейчас к нему Вовчик пожаловал. Только к самому дому подошёл, а там уже «Геодезист» его встречает, улыбается: «Как дела?».
Посидели, поужинали, выпили, да не «Мадеру» креплёную, а водочки отведали завода «Кристалл», сервелатом да бужениной закусили, а потом Мотовилов другу всё честно и рассказал, а сам ждёт, чем тот ответит. Вовчик загадочно ухмыльнулся, а потом хвалить друга принялся:
– Ты, Олежище, теперь можешь именоваться «Ночным охотником». Восторгаюсь тобой, дружище. Уже сам на ноги встал. Настоящий мужик. Если думаешь и дальше о себе заявлять, так я тебе помогу. К примеру, присоветую, где и как лучше дубинки прятать, чтобы с собой не носить, а в нужную минуту в удобном месте чтобы под рукой оказывались. На дело лучше всего с пустыми руками отправляться. Если тебя прихватят по случайности, так у тебя и нет ничего. А раз нет ничего, так и предъявлять тебе нечего. Понимаешь, о чём речь? (Олег машинально кивнул). Ещё научу, как можно собачек обмануть, если они по следу твоему идут.
Многое в тот вечер гость хозяину объяснил. К примеру, что вся эта «бижутерия», то есть цепочки, «печатки», а также магнитолы, и даже новомодные диковины – мобильные телефоны, всё это имеет немалую материально- коммерческую ценность – бери не зевай. А Олег ему только поддакивал. Ещё совсем недавно он бы об этом даже думать не захотел, а теперь вот и говорил с удовольствием и мысленно ко всему примеривался, что да как …
В последующие несколько вечеров он ещё раз посетил тот парк, но уже не с целью прогулки, а в поисках новой жертвы, которая, на свою беду, забредёт туда вечерней порой. Но таких дураков да неудачников в тот раз не попалось. Мотовилов побродил ещё немного и домой отправился, испытывая лёгкое чувство сожаления.
Тем временем чета Панищевых, что прошла уже давно курс интенсивного лечения, теперь осваивали трезвый образ жизни. Те пьяные загулы, которые они регулярно устраивали, навсегда закончились. И почки, и печень, последующего раза выдержать уже не смогут, как им объявили специалисты. Поэтому. Чтобы себя не искушать и не слушать уговоров собутыльников, Панищевы поселились, временно, у матери Сергея. Получалось, что коммунальная квартира почти что пустовала. Какой-то ушлый риелтор этим обстоятельством заинтересовался, и подкатил он в первую очередь именно к этой чете. Панищевы на «ура» восприняли подброшенную им идею «расселения», а обрадованный риелтор, пока «железо было горячо», начал переговоры с остальными квартирантами. Последним оставался наш герой. К нему-т о и направился Серёжа. Прихватив с собой «за компанию» некоего Гошу, того самого, что частенько захаживал в гости на пару с уже покойным Копосовым.
Как вы, наверное, уже догадываетесь, переговоры должен был вести, как лицо заинтересованное, сам Панищев, а Гоша оставался во дворе, дремать в машине.
Олег в тот день был дома, никуда не пошёл.
– Здоров будь, Чупа … то есть … это самое … сосед. Тут такое дело, понимаешь … есть возможность скорого расселения, – начал прямо с порога Сергей. – Через пару часов к тебе заявится переговорщик, будет предлагать тебе комнату в двухкомнатной квартире. Одна там, как у тебя – четырнадцать метров, а вторая побольше – двадцать. Так я тебе, по старой дружбе советую – проси себе ту, что побольше, а иначе, мол, ни в какую. Я думаю, что всё выгорит в лучшем виде.
– А тебе какую комнату дают?
Мотовилов держался спокойно и поглядывал на соседа искоса. Тот привык, что сосед перед ним пресмыкается и с ним можно не считаться. Ровно поэтому он и допустил ошибку, хвастливо заявив:
– Комнату? Держи карман шире. Мы с Юлией въезжаем в отдельную квартиру.
– Тогда и мне – отдельную, – подчёркнуто спокойно добавил Олег.
Сергей от неожиданности сглотнул неловко, закашлялся, потом вытаращился на Мотовилова. Чего- чего, а такой наглости он от задрыпанного соседа не ожидал никак.
– Это ты чего – совсем с дуба рухнул?! Какая тебе отдельная квартира – за четырнадцать-то квадратов, да ещё одному?! Всем по комнате предлагают, и все согласны, а ты один борзеть изволишь?! А я-то к нему ещё приехал, как лучше – стараюсь…
– Это – их проблемы …
Похоже, что Панищева больше из себя выводила больше не «нахальство» соседа, а то спокойствие, с каким он держался перед Сергеем, его невозмутимый тон.
– Ну, ты, урод, совсем здесь оборзел?! – Взорвался Сергей. – Да я … да мы тебе здесь такую жизнь устроим! Ты понимаешь, падаль ты этакая, что ты нам всё здесь портишь?! У тебя же здесь меньше всех метров! Какая может быть отдельная квартира?! Чего ты буреешь?!
Судя по всему, Панищев был искренне уверен, что Чупакабра непременно согласится с любыми условиями. Должен ведь он понимать, что ему здесь несладко от такого соседства. Тут ведь только намекни, и он вприпрыжку побежит отсюда. А теперь этот «чёрт» спокойно стоит на своём, и блестяще задуманный план рокировки начал «трещать по швам» из-за его непонятного пространства.
Конечно же, Олег видел, как накаляется сосед и находил такой момент весьма забавным, потому и продолжал стоять на своём. К тому же за спиной соседа появился Вовчик, показал пальцами Чупакабре знак «Виктория», то бишь «Победа», что придало Олегу ещё большую решительность.
– Я, именно я, – продолжал орать Панищев, – нашёл «барыгу», договорился с ним, договорился с другими, ты же ничего не делал, валялся здесь, так какая тебе ещё квартира?! С каких хренов?! Мы же из-за тебя все, слышишь, ты, здесь останемся жить!
– Значит – не судьба, – развёл руками Мотовилов.
Серёжа издал звуки, больше всего напоминающие рычанье «морского льва» в «брачный период», воздел руки над головой и умчался на кухню, где его ждал ещё один сюрприз. Дело в том, что за период отсутствия прочих квартирантов, Чупакабра сделал небольшую перепланировку, следствием чего стало то, что соседская мебель была задвинута к стенам, а на «освободившееся» место Мотовилов поставил свой столик и табурет.
– Последняя капля, мля!!
В каком-то исступлении Сергей поднял табурет и ударил им по столику, ожидая, что оба предмета тут же развалятся на миллион кусков, но чаяния его не оправдались – и стол, и табурет остались целыми, и даже не упали. Всё это и обозлило Олега до остервенения.
Вовчик, которого Панищев в запале до сих не заметил, в это время копался в инструментальном ящике, засунутом под этажерку, и извлёк оттуда … небольшой компактный туристический топорик с весьма удобной рукояткой, обделанной ярко-красным пластиком. Лучезарно улыбаясь, «Геодезист» ловко кинул инструмент Олегу, а тот его на лету подхватил. Убивать соседа Чупакабра совсем не собирался, ну, разве что – припугнуть.
– Сейчас … – разорялся Сергей, – сейчас ты получишь «на орехи».
Он с самым решительным видом направился с кухни к входной двери, и вдруг … глаза его выкатились и сделались круглыми, как у Микки-Мауса из американского анимационного сериала. Он увидел Чупакабру с его топориком в руках. Тоненько пискнув, он, каким-то чудом, сумел обойти Мотовилова и выкатился на лестницу. Олег, с перекошенным от ярости лицом тут же кинулся за ним в погоню.
С грохотом скатившись по лестнице, Панищев вылетел во двор и тут же начал орать, подзывая к себе Гошу, так ловко дополнявшего боксёра Мишу Копосова приёмами восточных единоборств. И этот вертлявый Гоша даже полез из автомобиля наружу. Но … в этот момент из подъезда выскочил Мотовилов. С топором в руках. Точнее – с туристическим топориком. Пусть небольшая, но разница имеется. И тогда это самый «боец» Гоша, побледнев лицом, скакнул за руль машины и лихо укатил прочь. Вот и выходит – «против лома – нет приёма» или «волка ноги кормят». Пусть таким вот странным образом. Панищев, потрясённый, остался в гордом одиночестве.
Мы не раз описывали квартиру, пусть и набросками, весьма схематично, но вот двор оставался до сих пор вне нашего внимания. Но теперь-то, когда действия переместились сюда, глянем любопытным глазом. Двор как двор, обычное дело для провинциального города, для непрестижного района. О благоустройстве или детской площадке речь не шла в принципе. Условно двор можно было разделить на две неравные части. Меньшая из них примыкала к подъездам и была покрыта асфальтом. У одного или двух подъездов стояли скамеечки, где сидели бабуси и обсуждали разного рода новости. Сюда же парковали машины те, у кого они имелись. А вся прочая территория имела дикий некультурный вид. То есть, когда-то, в социалистическом прошлом, всё здесь было устроено со смыслом. Имелись хозпостройки – разного рода сараюшки для хранения домашнего скарба, а также овощные ямы, какие-то качели и песочник для малых ребятишек. Но, с течением времени всё это пришло в совершеннейший упадок, деревянные постройки покосились, а местами и вовсе рухнули, а кусты акации, которые изображали, как в европах, живую изгородь, разрослись до состояния джунглей, и стали прибежищем диких котов, которые по весне устраивали там «хоровое пение» и короткие стычки между собой. Это был территория «Дикого Запада» в миниатюре. Иногда жильцы пытались территорию облагородить, но она была столь запущена, а энтузиастов столь мало, что каждый раз всё оставалось «как было». Кто-то поставил там невысокий, по пояс, заборчик, словно хотел отделить «дикие территории» от цивилизованного мира.
Когда Панищев увидал, как его бросил Гоша, пытавшийся занять место защитника Сергея вместо умершего Копосова, он остолбенел и впал в ступор, который закончился, стоило на авансцене появиться новому действующему персонажу нашей трагедии. С топором в руках, который до сих не висел на стене, как это полагается в театре, а спокойно хранился в инструментальном ящике, как это полагается в квартире. Только сейчас Панищев ожил, но соображения ещё не до конца вернулись к нему, потому как, вместо того, чтобы бежать вдоль дома в сторону выхода на улицу, он метнулся в сторону «диких территорий» и даже – одним махом – преодолел заборчик. Вы, наверное, не раз следили за спортивными состязаниями и помните короткие спринтерские забеги с преодолением препятствий, то есть выставленных на гаревой дорожке барьеров. Спортсмены лихо, на ходу, перескакивают через них и несутся дальше, к финишной черте, или ленточке. А мы бы советовали внести некоторое дополнение – устроить на этой дорожке кусты разросшейся акации, сквозь которые тоже надо как-то продраться. Уверяем вас, зрелище сделается намного захватывающей, а зрители получат искреннее удовольствие. Это могут подтвердить жильцы одного из домов провинциального российского города Александрова.
Признаемся вам, что большая часть спортивных зрелищ, это не более, чем шоу для зрителей (или телезрителей), а все тренировки суть репетиции, чтобы шоу было как можно зрелищней. Здесь главнее один важный результат – выручка, касса, а всё остальное – постольку поскольку.
Вот и Панищев, мог бы и потренироваться, бедняга, одеться полегче, но только он к такому завершению визита готов не был. Он, если хотите знать, видел всё совсем по другому. Потому и вид имел состоятельно плейбоя, в длинном кашемировом чёрном пальто, красном шёлковом кашне, с мягкой шляпой, украшенной муаровой ленточкой. Мы уже не говорим о роскошном костюме с переливающейся полоской. Короче, Панищев получил от риелтора аванс и вложил его в себя, собираясь заняться вокалом на концертных площадках.
Перескочив, весьма ловко и красиво, через заборчик, Сергей исчерпал на сегодня весь свой лимит удачливости, потому как уже через два шага поскользнулся в жидкой грязи и грянулся всем телом в неё. Дальнейшее с удовольствием пересказывали друг другу свидетели, которых оказалось столько, что это пятиэтажный дом не смог бы вместить. Или люди знали о предстоящем зрелище и явились сюда загодя, или они фантазировали и пересказывали воображаемые картины любопытствующим соседям. В их пересказе Панищев носился по двору, размахивая руками, как курица своими недокрыльями и кудахтал. Своё пальто он располосовал о шипы акаций, раздавил и потерял шляпу, испачкал донельзя костюм, а собственный галстук едва не задушил бедолагу, когда он полез в самую гущу кустарника, после того, как сосед с топором сделал вид, что собирается метнуть свой томагавк вслед «бледнолицему брату».
К тому времени Мотовилов, видя, как его противник навечно завяз где-то в центре кустарниковой заросли, сразу успокоился, вернулся в квартиру (Вовчика там уже не оказалось), аккуратно поместил в ящик топорик, после чего тщательно оделся и снова вышел на улицу. Не обращая внимания на завывающего в акациях Панищева и на тех нескольких добровольцев, что вышли наружу помочь несчастному, направился к телефонной будке и набрал номер родительской квартиры.
Надо отметить, что до сих пор наш герой своих родственников своими бедами не беспокоил, пытаясь жит собственным умом. Но теперь он понял, что зашёл слишком далеко и вряд самостоятельно разберётся со своими проблемами. Он дозвонился до отца, Ивана Михайловича, и честно ему всё рассказал. Тот его выслушал, долго молчал, переваривая услышанное, а потом сухо приказал сыну вернуться в свою комнату и ждать там. Папа будет решать.
Перед подъездом уже толпились люди, переговариваясь между собой. Панищева в кустарнике не наблюдалось. Зеваки расступились, и Чупакабра прошёл сквозь образовавшийся коридор из обращённых к нему лиц и вопрошающих глаз. Никто ничего у него не спросил, да он бы, наверное, ничего не ответил. Он вернулся в комнату, уселся на табурет и принялся ждать.
Ждать пришлось не так и долго. Открылась дверь и вошли два санитара, похожих на обёрнутые в белые халаты шкафы (и где берут таких людей?). Они несли с собой брезентовые носилки, но они не понадобились – пациент демонстрировал редкостное благодушие, с медиками вежливо поздоровался и, без вопросов, направился с ними. Оба санитара его бережно (и крепко) поддерживали под локти.
Так Олежка Мотовилов повторно очутился в «дурке», то есть в психиатрическом диспансере. Про лечение мы ещё расскажем, но сейчас стоит вернуться к бедному господину Панищеву, который испытал столь сильный психический шок, что ему было впору самому пройти курс восстановительного лечения. Пережитые им минуты стоили нескольких лет беспокойной жизни. Сергей Панищев явился к Ивану Михайловичу Мотовилову и заявил, что намерен подавать в суд и упечь их сына на долгие годы тюремного заключения. За разбой и попытку душегубства. После долгой зажигательной речи он замолчал и столь пристально посмотрел в глаза Мотовилова- старшего, что тот наконец догадался об истинных интересах визитёра и сухо спросил его: «Сколько?». Дальше они начали приходить к консенсусу. По истечении двух часов общий знаменатель был найден и Панищев гордо удалился, для того чтобы не появляться более ни в нашей истории, ни в жизни нашего героя. А Мотовилов-старший долго вздыхал и подсчитывал размеры той бреши, что возникла в их семейной бюджете. Но зато все претензии уголовно- процессуального характера, вместе с заявлением Панищева, были сняты, и это было важно.
Попав в «Страну дураков», Чупакабра понял, что пора менять правила игры, которых он до того придерживался. Он долго и со слезами рассказывал, как его донимали и мучили соседи. Какую жизнь они ему устроили. Его слова можно было бы игнорировать, но, чуть не дословно, всё подтвердила другая соседка, та сердобольная старушка, что много лет приятельствовала с Евдокией, а теперь стала свидетельницей несчастий, что регулярно случались с её внуком. Вы, верно, удивляетесь, почему же столь долго эта бабка молчала, если была так уж участлива. Раскроем маленький секрет этой простой житейской тайны – бедная старушка регулярно получала вспомоществование от стола Панищевых, когда они делились с нею остатками пиршеств. Это и останавливало старушку от немедленного прекращения безобразий. Но теперь, когда Панищевы из квартиры удалились, и помощь иссякла, совестливость бабки уже ничто не могло нейтрализовать, и она рассказала всё, что знала. Сначала участковому, потом следователю, а затем уже и медикам, которые взялись лечить Чупакабру. Кстати сказать, сама бабка была уверена, что из этого учреждения соседа уже никогда не выпустят. Она многое видела, но не догадывалась о «дополнительных грехах», которые взвалил на свою душу Олег. Не прознали и милицейские следователи, которые решили, что сей случай был единичным и был вызван состоянием аффекта. Не возникала ни разу и личность некоего Вовчика, который зачастил в последнее время к Мотовилову-младшему. Получилось так, что с ним в квартире никто – нос к носу – так ни разу и не встретился. Его как бы и не было, а сам Чупакабра решил промолчать про «советы» приятеля, потому как их сообщество могли классифицировать как преступную шайку, и тогда от уголовного наказания было бы уже не отвертеться.
Всё обернулось на редкость хорошо, то есть вместо строгого наказания был прописан курс восстановительного лечения на три месяца. Медики сообщили это Ивану Михайловичу, но родитель, вместо того, чтобы обрадовался, начал уговаривать врачей продлить лечение до полугода, мотивируя это тем, что тяжёлые воздействия на сына носили протяжённый характер, что неминуемо могло отпечататься в психике. К тому же нельзя было забыть и о том факте, что в юности он тоже лечился, и почти по той же самой причине. Лечащий врач с доводами родителя согласился и обещал обстоятельней поработать с пациентом.
Лежал наш герой в самой обычной палате. Кроме него там же находилось ещё с десяток пациентов. Все они были разной внешности и возраста. Одинаковым у них было состояние. Все больше спали или просто лежали и безучастно смотрели куда-то в пространство. Ах, нет, один всё-таки отличался от всех. Это был парнишка из деревни с говорящим названием Плутни, и сей отрок решил от армии, что называется – «закосить». Этот хитроумный придумщик, во время призывной медицинской комиссии отчебучил номер – засунул себе в задний проход «дверной глазок», припасённый заранее, и, когда их осматривали на предмет наличия геморроя, спросил, нагнувшись, у медика: «Глянь-ка, браток, что там творится в рядах нашей ненаглядной Красной Армии?». Его, под горячую-то руку, и направили в «дурку», для «выяснения обстоятельств». Но сей проказник, решив и дальше «валять ваньку», начал придумывать одну шутку за другой, не учитывая того важного обстоятельства, что в диспансере находились настоящие специалисты, которых парню из деревни Дурни провести было никак невозможно. Единственное, что выиграл сей «фрукт» было то, что пока с ним разбирались, призыв к тому времени закончился, и уроженец Дурней получил время до следующего призыва, обещавшего сделаться для него особенно приветливым. Вот этот пациент и вносил некоторое разнообразие в унылые и серые будни лечения в этом заведении.
Дни тянулись на редкость однообразно – от завтрака до обеда, от обеда до ужина, а там начинался сон. Впрочем, сон продолжался весь день, после приёма очередной дозой лекарств. Да, ещё были врачебные осмотры, анализы и беседы с лечащим врачом, который говорил много и оперировал разными абстрактными выводами. И ещё были встречи с родными, которые теперь про своего отпрыска не забывали, навещали его и даже одаривали разными вкусностями. Даже сестра приходила, которая успела подрасти и даже обзавестись кавалером, неким Костиком. Как-то она по секрету рассказала брату, что этот Костик, со своими приятелями, навестил небезызвестного Сергея Панищева и теперь у Олега будет возможность жить в своей комнате, когда он покинет диспансер. Дело в том, что его решили было не учитывать при расселении коммунальной квартиры, так Костик эту проблему «уладил», о чём теперь сестра сообщила Олегу. Ну, уладил и уладил. Олег даже и не сильно и обрадовался. Тем более, что новая «жилплощадь» оказалось ещё меньше предыдущей, о двенадцати метров, в трёхкомнатной квартире. Но у других и этого не было …
Олега выписали в первых числах апреля, сразу после общенародного праздника «День дурака», когда традиционно выпускают из психиатрических клиник выздоровевших пациентов. Наверное, в честь этого общегосударственного знаменательного события и обозвали день «1 апреля». Мотовилов- младший поперхнулся, вдохнув всей грудью первую порцию «воздуха свободы», потому как воздух был излишне зябким, да и вся атмосфера этого дня дышала промозглостью. Получилось так, что на выходе его никто не встречал и Олег сел в автобус, чтобы добраться до «отчего дома». Родителей, кстати сказать, там не оказалось, а Чупакабру встретил Костик, друг сестры.
– Здорово, – поприветствовал Костю наш герой, продемонстрировав то обстоятельство, что передние зубы у него так и не вставлены и зияют щербиной.
– И тебе не хворать, – меланхолично отозвался будущий родственник.
– Кто там? – Из ванной комнату выглянула сестра с мокрыми волосами и тут же скрылась обратно.
– Чупакабра прибыл на побывку – пошутил её остроумный приятель, не оглядываясь на скрипнувшую дверь.
– Отдай ему ключи, они у телефона приготовлены. Там же и сумка с его вещами …
Такая вот получилась скромная встреча. Конечно, Олег не ждал, что его будут ждать с оркестром и цветами, но … он вздохнул и удалился. Не хотите, как хотите.
А куда, в общем. Стопы-то направлять? В руках он держал ключи и паспорт. А в паспорте имелась прописка. Так он узнал свой новый адрес проживания. Отправился туда.
Идти пришлось недалеко, всего каких-то полчаса неспешным шагом. Дверь открыл своим ключом, как полноправный хозяин комнаты. Первым делом огляделся по сторонам. Прихожая, вешалки в ряд. Затем был коридор, заканчивающийся кухней. Здесь было меньше места, чем в предыдущем жилье. Кухня была метров на двенадцать. Хотя плита почти новая, блистающая белизной и шкафчики явно с одного гарнитура. Похожие один на другой. Посуды, как это было раньше, здесь не прятали, а кастрюли были одно загляденье – хромированные, с прозрачными стеклянными крышками. Потерпят ли его здесь? Пожелают ли с ним потесниться? Такой вот вопрос повисает …
– Эй, сударь, – послушался густой басовитый голос за спиной, – чего тебе здесь понадобилось, дрожащий?
Вздрогнув от неожиданности, Олег Мотовилов, в три приёма, неловко развернулся на месте и увидал вопрошающего. Это был весьма крупный и накачанный человек с бицепсами, выпиравшими из-под майки. Мужик был молодой, моложе Олега на несколько лет, но весьма в себе уверенный. Мотовилов разглядел, что пальцы его «украшены» татуировками – «перстнями», что означало у определённого сорта людей, что человек «повенчан» с «зоной». Такого рода наколки позволяли себе либо уголовные авторитеты, либо … малолетки- максималисты, которые по глупости попадают на «зону» и сразу пытаются корчить из себя невесть что. На авторитета мужик всё же не тяну, при всех его габаритах, то есть получалось, что по молодости глупил.
– Я живу здесь, – выдавил из себя Чупакабра и добавил, глядя на вытянувшееся лицо мужика, – теперь.
– Документ покажи, - потребовал «местный», – с пропиской.
Должно быть он ещё надеялся, что это какая-то нелепая случайность, хотя какая тут может быть случайность, если человек явился со своими ключами и не скрывает ничего. Сосед тщательно изучил паспорт, прочитав там каждую страницу и тщательно сверив фотографию с оригиналом. Но всё было верно, а с истиной, как известно, не поспоришь, и мужик вернул паспорт Олегу, правда не в руки вручил, а небрежно бросил его на обеденный стол.
– Ладно – живи, – позволил сосед Мотовилову и удалился на свою жилплощадь с самым независимым видом.
Вообще-то Чупакабра понимал его – только что мужик был единоличным хозяином квартирных просторов, а тут является заморыш чмошного вида и заявляет свои права на соседство. Откуда же тут искренней радости быть? Но ничего – стерпится- свыкнется. Он отправился «к себе».
Комната была «ничего себе» и даже обои, в весёленький василёк, аккуратно поклеены. Мебель и скарб были его, вывезены из прошлой квартиры. Мебель поставили вдоль стен, а всё прочее так и оставалось упакованным в коробки. Жизнь продолжалась, несмотря на все суеты и дрязги. Олег меланхолично уселся на диван, бездумно глянул в окно (второй этаж) и принялся размышлять.
Что же теперь делать? Как жить дальше? Что у него есть в его-то тридцать лет? Кому он нужен? На душе было тяжело, и Мотовилов вздыхал. Вечные терзания, они требовали разрешения ...
Тем временем за окном начало темнеть. На улице было пасмурно, и временами начинал валить густой снег, но весьма недолго. Весна всё строже вступала в свои права. Скоро снег окончательно сойдёт и случится очередное обновление природы.
Мотовилов подошёл к зеркалу и глянул на себя, проведя по щетинистой щеке. Из знакомого зеркало в обрамлении из красного дерева на него глянула незнакомая личность – давно он себя не разглядывал. Да и нечему там было любоваться. Неудивительно, что сосед его разглядывал с таким неудовольствием. Бледное одутловатое лицо и ранними морщинками возле глаз, отёкшие «мешки» под глазами, рот зияет щербиной, несколько дней не брился. Какая уж тут красота?
Но ведь всё это не есть фатально. Это его положение … Можно помыться, побриться, привести себя в порядок, потом … устроиться на работу, дворником, к примеру, участок взять, или сразу два, а то и три, или снова грузчиком в магазин, это ведь всегда можно сделать. А там … там будет видно … ему ведь всего тридцать лет, не совсем урод, зубы можно будет вставить – за год как-нибудь скопит, жениться … и дело пойдёт, как у всех. Завтра с утра в церковь сходить, свечку там, кому надо, поставить и …
В оконное стекло кто-то постучал, легонько так, потом постучал ещё раз. Мотовилов подумал, что ему грезится, ведь всё же – второй этаж. Он приблизился к окошку и отодвинул полупрозрачную занавеску из запылившегося тюля. Ему, пока шёл к окну, уже виделся силуэт, а когда отодвинул занавеску …
– Привет психопатам!
Олег не упал на пол только потому, что опирался одной рукой о стену. Ноги едва удержали вес ослабевшего тела. Там, снаружи, стоял, расплющив нос о стекло … всё тот же Вовчик и улыбался.
Хоть кто-то его не забыл! Теперь, когда на душе было так погано, Чупакабра отнёсся особенно приветливо к визиту старого знакомца. Вот ведь «Геодезист», приколист такой, он мало того, что выследил своего однокашника, так ещё, выждав необходимое время, вскарабкался на карниз второго этажа, чтобы удивить своей выходкой Олега. А может … может, он пытался войти через дверь, но сосед не пустил его, посчитав, что два прощелыги, это слишком много для его квартиры. С этим надо будет разобраться, но уже потом, а пока …
Скрипнула открываемая оконная створка, заклеенная мылом на зиму, чтобы не дуло. Приятель, широко улыбаясь щербатым ртом, влез в комнату, перекинув босые ноги через подоконник. Старенькие ботинки он держал в свободной руке. Так, с голыми ногами, акробатикой заниматься легче, уверяем вас.
Вовчик был облеплен тающим снегом и волосы его превратились в сырые «сосульки». Надо бы ему дать полотенце, чтобы вытер лицо и просушил волосы. Олег направился к коробкам, поставленным, одна на другую, над зеркалом. Машинально он глянул в него и … и … едва не опешил. Там, в зеркальной глубине отражался самый настоящий монстр, чудовище с мохнатым рылом и красными глазами. Руки его, длинные и торчащие из отворотов старенького пиджака, привлекали внимание узловатыми пальцами, заканчивающимися длинными изогнутыми когтями, а ноги … грязные мокрые ноги, которые он только что перекинул через подоконник, имели самые настоящие копыта. Мотовилов побледнел и зажмурил глаза. Это всё ему кажется? А может, он всё ещё находится на больничной койке под действиями психотропных седативных препаратов? Жутко заболело в груди. Он повернул голову, не решаясь открыть глаз.
– Что с тобой, дружище? На тебя лица нет!
Голос как голос, голос его однокашника Вовчика. И он решился, посмотрел. «Геодезист» пристально наблюдал за ним. Его взгляд пронизывал. Казалось, что он притягивает его. Олег оторвался от стены и подошёл ближе. Должно быть это было остаточное явление после полугодового лечения сильнодействующими нейролептиками. Откуда мог знать Мотовилов-младший, что Господь даровал каждому человеку способность разглядеть истинный образ того, кто может причинить непоправимый вред своим присутствием, советами помощью. Вот только люди разучились этим даром пользоваться, уверившись, что они и «сами с усами», что они покорили Природу и являются венцом высшего развития.
– Соседи у тебя новые, – сообщил Чупакабре Вовчик, – ну, я не знаю … «неприветливые» очень … Но мы, Олежка, с ними разберёмся, чуть позднее, как только оглядимся здесь. А сейчас – давай, угощайся!
Оказалось, что предприимчивый Вовчик не просто так вскарабкался по водосточной трубе. Он ещё и пакет с собой притащил, с «Мадерой» и фруктами, в своём стиле. Чупакабра этому обрадовался, так только сейчас сообразил, что с самого утра не ел, что пребывал в своеобразном стрессе, и только сейчас начал отходить …
Когда друзья выпили и хорошенько закусили, они обратили внимание, что из-за окна доносится громкая музыка, которую исторгали динамики припарковавшейся внизу машины.
– Во дают! – Рассудительно отметил Вовчик. – Считают себя хозяевами жизни, не иначе как. А ведь они кто есть? – «Геодезист» показал пальцем с обгрызенным ногтем в сторону окна, использованного им в качестве «входной двери. – Они есть враги нашего Отечества.
– Враги? – Не поверил приятелю Чупакабра. – Отчего это они сразу и враги?
– Ну как ты сам не понимаешь? Посмотри – они носят иностранные штаны- джинсы, слушают иностранную музыку, смотрят иностранные фильмы. Скоро они будут ездить на иностранных машинах, а всё наше, отечественное, презирать и игнорировать. Так кто они, скажи сам!
Мотовилов неопределённо пожал плечами, не подобрав слов, как на вопрос ответить.
– Тогда скажи, как на врагов Отечества надо смотреть? Молчишь? Не знаешь? Так я тебе сам скажу, дружище. Через прорезь прицела. Учти, дорогой, что принципы классовой борьбы, о которых так убедительно говорил товарищ Ленин, ещё никто специальным циркуляром не отметал. Они, эти проклятые буржуи, думают, что власть упала им в руки сама. Мы им докажем, что это не так. Я вот тут подумал, что все наши вчерашние затеи, все эти дубинки, молотки или штакетины от забора не более чем «вчерашний день». Я думаю, что тебе настоящий ствол нужен. «Макаров», или «Тульский- Токарев». Я тебе с этим помогу, и даже «глушак» найду и пару запасных обойм с патронами.
– Круто! – Глаза у Чупакабры горели.
– Вот скажи-ка ты мне, зачем это всё нам, тебе – надо?
Олег ещё сам не знал, но был горазд слушать своего мудрого товарища. А тот продолжал.
– Потому, что ты – настоящий русский мужик. «Ночной охотник». Они нас своим образом жизни раздавить хотят. Мы для них – никто, падаль, мразь. Но мы покажем, на чьей улице будет праздник. Покажем им со всеми их «тачками», «шарманками», «прикидами». Они всё готовы купить, а мы им докажем, что не всё продаётся. Они тебе всю жизнь изломали, пытались запрятать тебя то в «дурку», то в «тюрягу», но ты им не сдался и по прежнему остаёшься настоящим мужиком …
Олег с приятелем согласился. Для себя он решил, что он действительно воин, а раз воин, то должен отстаивать свои интересы, свою честь и отмстить им всем за свою испоганенную никчемную жизнь, которую он вёл до сих пор, за то, что всякий урод, раздобывший неизвестно откуда деньжищи, может позволить себе вот так, среди ночи, встать в любом месте и запустить музыку, словно плевать ему на интересы тех, кто живёт здесь, но не в состоянии заявить протест, объявить свои права на уважение, на частную жизнь.
– Да мы с тобой, Олежище, – продолжал увещевать его гость, – таких дров здесь наломаем, такие дела начнём заворачивать … о нас ещё заговорят!
Чупакабра возбудился до крайности, он был готов вскочить хоть сейчас и куда-то бежать, что-то делать. Он и вскочил, но зацепил одну из коробок, которая накренилась и упала на пол, а оттуда посыпались сложенные книги, а из верхней вылетели заныканные деньги – уже почти забытые трофейные двести десять долларов и две с половины тысячи рублей. Жизнь начала налаживаться ..
– Во, гляди! Всё путём!
Чупакабра был готов отстоять своё «место под солнцем», доказать всему миру свои права. Он пойдёт своим путём и будет расчищать дорогу теми методами, которые посчитает для себя приемлемыми. А тех, кто будет мешать, порвёт без всякой пощады на части. Ведь он – настоящий мужик и у него есть верный товарищ, его соратник и советчик по жизни – Вовчик …
09. 10. 2011
Побочный эффект
– Кудряшов! Подъём! Это … как тебя там … Амстердамус, мля!..
Голос принадлежал санитару Степану, детине весом под центнер и рожей кирпичного цвета, с выцветшими серыми глазами и рукам, похожими на манипуляторы боевого робота из фантастического блокбастера. А команды его были адресованы молодому человеку, нет, пожалуй надо сказать иначе – мужчине восемнадцати- девятнадцати лет, уже успевшего повидать в своей жизни столько, сколько иной не может себе даже представить. Мужчина лежал на больничной койке. Но вот он открыл глаза.
– Подъём, говорю, – не унимался санитар, имеющий твёрдые «установки». – В соседний корпус попрёмся. Комиссия там собралась, только тебя и ждёт.
Степан был настроен серьёзно и бросил Вадиму Кудряшову, а именно так звали персонажа нашей очередной истории, видавшую виды потрёпанную фуфайку. «Мужчина» сноровчато поднялся, сунул в разношенные тапочки, изготовленные из искусственной кожи, напоминавшей линолеум, набросил на себя фуфайку.
– Так … руки покажи …рожу … нормально, вроде …
Степан свои обязанности знал туго, оценил длину ногтей Вадима и скептически глянул на его щетину, после чего повёл своего подопечного по известному ему маршруту.
Вот уже четвёртый месяц местом проживания для Вадима была областная «дурка», как именуют в народе психоневрологический диспансер. Причиной всему стал случай, «красной нитью» пронизавший всю его в общем=то не такую уж продолжительную жизнь.
Вам уже становится интересно? Так слушайте внимательно.
Итак, четырьмя месяцами раньше, где-то в последних числах сентября «кореш» Вадима, Лёха получил повестку из военкомата. Обычное, хотя и торжественное дело. В том смысле торжественное, что его обычно справляют со всем возможным торжеством. А как же иначе? Когда ещё придётся посидеть в компании закадычных друзей, в числе которых числился и Вадим Кудряшов? Не раньше, чем через два года. А это ужасно много времени. Так что не стоило тратить время зря. Собраться решили на природе. Затарились в изобилии «горючим», ну и по мелочи далее закусью. Удалились они от железнодорожной станции не так уж и далеко, на пару- тройку километров, потому как не терпелось начать.
Пропустили «по первой» («между первой и второй – промежуток небольшой»), сразу налили и по второму разу. В голове сразу захорошело, то есть где-то уже к полудню все знатно друг дружку уважали, а как же иначе, коль столько лет вместе провели. Известно, что «был бы соответственный запашок, а дурости и своей – навалом». По этой причине скоро веселящийся люд занялся прикольными делишками. К примеру, занялись строевой подготовкой, допрашивали пленённого «эфиопа», «стояли на тумбочке», для чего нашёлся подходящий пенёк, и даже маскировались «под дерево». Чем не веселуха в погожий-то денёк? Лёха, как главный виновник торжества, столь лихо и громко орал патриотического настроя песни, что мигом сорвал голос и мог только сипеть, что тут же сделалось предметом для шуток. То есть день удавался «на славу».
Всем было весело, вот только Вадику вдруг всё быстро наскучило, и он отправился погулять, то есть с целью рекогносцировки окрестностей, как он сообщил друзьям. Но те от него отмахнулись.
Теперь вот, когда наш герой остался в гордом одиночестве, можно взглянуть на него повнимательней. Хотя, чего там разглядывать … подросток и есть подросток. Как раз в это время мальчики начинают стремительно меняться, оформляясь в мужчин. Если ранее у них вытягивались руки и ноги и они ходили голенастыми журавлями (вспомните старые фотографии групп «Битлз», «Роллинг Стоунз» или «Куин» и посмотрите на их худощавые костюмы, обтянутые сценическим костюмами), то теперь начинала нарастать мышечная масса и подростки начинали выглядеть мужиковато. Быстрее прочих менялись коренастые парни, а высокие медленнее.
Вот и Вадим. Он старательно ухаживал за своей причёской «канадкой», но только в те дни, когда отправлялся на танцы. Вот тогда он стоял у зеркала и расчёсывал шевелюру, вглядываясь в лицо, с чуть пухлыми губами, которые подставлял для поцелуев раззадорившихся танцами девчат, раздувал ноздри носа, который казался иногда слишком маленьким, кнопкой, а порой и нормальным; к чему ему шнобель, как у Боярского или у Фрунзика Мкртчяна. Глаза были карими, а уголки глаз чуть опущенными. Сначала Вадим считал это дефектом лица и начёсывал на глаза волосы, а потом увидел фото Пола Маккартни, у которого глаза тоже были устроены так, и зачёсывать волосы перестал. Ну, что ещё можно сказать про личность молодого человека? Это девчонки перед зеркалом вертятся, то так встанет, то этак, чтобы выяснять - с какого бока они выгоднее выглядят. А ребятам это совсем ни к чему. Какие есть, такие и есть.
Оторвался Вадим от коллектива и отправился «искать приключения». Когда в голове шумит, то кажется, что сейчас наткнёшься на что-нибудь этакое. Вот Вадим и двигался вперёд, в сторону леса, который то был виден, то нет. Как это так, спросите вы? Да очень просто – из леса медленно выползала полоса густого тумана, который, как большим языком, поглощал деревья и кустарники.
«Сейчас что-то произойдёт, – думал Вадим, – и этот язык проглотит меня тоже. И начнётся тогда» …
Что начнётся, Кудряшов сфантазировать не успел, так до опушки добрался и в этот туман вошёл. Он двигался вперёд, погружаясь в лес всё дальше и дальше.
Туман, он ведь бывает разным. Чаще всего это реакция природы на ночные заморозки, когда трава покрывается инеем, а когда солнечные лучи начинают припекать, вся эта изморозь и начинает моментально таять, поднимаясь дымкой с земли. Тогда, если встать рано утром, то можно пробежаться по мокрой траве, погрузившись по пояс в этот самый туман. Но такое зрелище может увидеть человек со стороны, а сам ты будешь видеть свои ноги, разве что чуть размытыми – ничего особенного. Ещё бывает, когда на землю опускается облако. Тогда тоже создаётся видимость тумана. Такое бывает чаще вечером. Такой туман, действительно – густой. Это самая настоящая взвесь из мельчайших капелек воды, которые, под влиянием поля статического электричества парят в воздухе, чтобы, со временем, когда электричество иссякнет, заземлится, тоже опуститься на землю.
Видимо, в такое вот облако и угодил наш герой. Туман был настолько густым, что Вадим не видел ничего, а если вытягивал руки, вперёд или в стороны, то пропадали ладони, и казалось, что руки сами сходят на «нет». Чтобы не было жутко, Вадим шевелил пальцами, давая знать самому себе, что всё на месте и всё в порядке. Глупость, скажете? Сами бы там очутились и тогда говорили, что будете ощущать …
Вадим продолжал брести вперёд, загребая ногами траву. Ему совсем не улыбалось сверзиться в какой-нибудь овражек и переломать себе ноги, да хотя бы и вывихнуть, тоже ведь не сахар. Туман начал приобретать какой-то зеленоватый оттенок. Что бы это значило? Кудряшов был в физике не очень-то продвинут, равно как и в законах оптики. Что-то тут было связано с преломлением света и с законами призм, но дальше его знания не распространялись. Не отягощай себя знаниями, говорили между собой школьники, а также - «Ум для силы – могила». Теперь вот расхлёбывай …
Тут вдруг Кудряшов сообразил, что он должен быть в лесу, то есть в окружении деревьев или хотя бы кустарника. Но он до сих пор не наткнулся ни на что, словно двигался в степи. Это его не испугало, но немного напрягло. Вадим даже остановился и начал кричать:
– Эй, кто-нибудь? Ребята, вы меня слышите?!
Мало того, что никто не откликнулся, так ещё и начало шалить эхо. То есть временами звуков не было вовсе, словно они тонули в ватном слое тумана, но это ещё было ничего, это было ещё терпимо. Но временами его крики искажались настолько, что казалось, кричит карлик, тонюсеньким голоском, или гигант с широченными лёгкими. Отзвуки слышались совсем рядом, а иногда так далеко, что казалось, что он находится в огромном ангаре. И пили-то вроде бы обычный портвейн, с водкой его не мешали, откуда же глюкам взяться?
Тем временем, под влиянием криком, а может в силу иных факторов природы, но туман начал клубиться, сделался жёлтым, а потом и вовсе рассеялся. Тут прояснилось, что лес всё же был, но был он отчего-то уже позади, зато перед ним находилась деревушка. Самая обычная деревня, каких в России тысячи, дворов на десять, может – чуть больше.
Нормалёк, подумалось нашему герою, и он бодро направился в сторону деревни. Сейчас он войдёт в любой дом и попросит там картошки – килограмм или два, с которыми вернётся к товарищам, и они все примутся печь картошку. А что, замечательное дело, для того, кто в этом знает толк.
Но мысли Кудряшова на этом не остановились. Он вспомнил, что у него имеется заначка. Надеюсь, вам не надо пояснять, что это такое? Если вы проживаете в Советском Союзе, во времена «развитого социализма», то должны понимать, что у всякого уважающего себя мужика должна быть при себе «заначка, то есть какой-то запас сэкономленных от семейного бюджета средств для покупки дефицита, либо для пирушки с приятелями. Полагается так, блин, чего мы вам всё разжёвываем?!
В заначке у Вадима была – ни много ни мало – сиреневого цвета купюра в пятьдесят рублей – «полтина», аккуратно сложенная и спрятанная на самом дне самого дальнего кармана, да плюс ещё несколько купюр более скромного достоинства. Можно было не килограмм картошки попросить, а купить у селян ведро отборного картофеля, а ещё четвертную бутыль «озверина», как иногда именуют деревенскую самогонку. Вот ребята удивятся, когда он со всем этим добром на их стоянку припрётся. Уважуха начнётся, и всё такое прочее.
Вадим остановился, достал «полтину» и полюбовался ею. У него таких денег никогда ещё не было. Это его заработок за лето. Сначала хотел копить на мотоцикл, а потом решил с парнями прогулять, но доставать деньги пока ещё не решался. «Деньги – это очень странный предмет, вот они есть, а потом – сразу нет». Пусть они спокойно пока полежат в кармашке. Может, получится ограничиться трёшками. Да и самогонки купить не четверть, а одну бутылку. Если что, можно будет сбегать «за добавкой». Вадим отправился вперёд, не заметив, что обронил пятидесятирублёвую купюру, которой только что любовался.
Пока наш герой вёл столь прагматические расчёты, он добрался до деревни и двинулся по улочке, между избами, что подслеповато «наблюдали» за ним окнами. Он видел, как отражался в стекло, но как-то странно – то был один, то в компании нескольких одинаковых фигур, то есть раздваивался- растраивался- расче … тьфу ты, язык сломаешь.
Вадим остановился и начал оглядываться. Сначала он не обратил внимания, но сейчас это бросалось в глаза – то, что здесь было тихо и никого не видно. Деревня, затерянная в лесу, она ведь полна звуков. Здесь и собачий лай, и мычание коров, блеянье коз, квохтанье кур, да мало ли ещё чего. Совсем тихо быть никак не может. А здесь вот было. Ни одного звука. Словно вымерло всё …
А вдруг и правда все поумирали? Вадим замер в нерешительности. Говорили, что не так давно в области чуть не началась эпидемия холеры. Когда-то это была страшная болезнь, вроде тифа или оспы … Но теперь-то наступили другие времена. Если бы началась болезнь, то сюда бы понаехали врачи и всех бы вывезли, а в деревне установили карантин.
А вдруг … а вдруг он просто не заметил, в тумане, предупреждающих знаков? Кудряшов на минуту задумался, а потом махнул рукой. Да не может такого быть! О таком все бы говорили, уши бы прожужжали. Да им бы не позволили отдыхать поблизости. Лучше всего – это самому войти в какой-нибудь дом и всё узнать самому.
Когда задача перед собой поставлена, сразу делается легче. Любая определённость лучше неопределённости. Это – аксиома. Оставалось выбрать дом, куда надо будет войти. Французский философ- схоластик Жан Буридан, последователь Аристотеля, много говорил о теории выбора. Как-то он поведал притчу об осле, который стоял между двумя стогами сена и умер от голода, так как не мог выбрать, от которого из стогов ему насытиться. Трудно представить себе такого осла. У любого домашнего животного хозяин бы не потерпел столь долгих раздумий, а насильно отволок упрямое животное и насытил бы его, а потом потребовал отработать двойную норму, для «вдохновения». А дикий осёл … такого не жалко, если честно.
Вадим стоял и разглядывал дома. Все они были какие-то неказистые, очень уж БУ, то есть бывшие в употреблении. Они и покосились, и крыши были осевшие, и брёвна, из коих сложены срубы, почернели до состояния не кондиции. Неудивительно, что люди ушли отсюда искать лучшей жизни.
Да чего тут думать? Кудряшов решительно направился к ближайшей избёнке. Не всё ли равно? Он решительно толкнул калитку, но она … не пожелала раскрываться. Он ещё раз толкнул. С тем же успехом. Тогда Вадим наклонился и принялся изучать калитку, чтобы обнаружить щеколду или какой хитрый засов, которого не было видно. Странное дело, но ничто, казалось, не должно мешать калитке открываться. Но она тем не менее сидела твёрдо. Её можно было только выломать. Подросток с тоской глянул внутрь. Ну, выломает он её, ну, войдёт внутрь, а дальше что? Здравствуйте, я тут вам калитку сломал, так вы меня картошкой угостите да самогоночки налейте в вашу же тару? Так, что ли? Да его отсюда погонят поганой метлой, тем помелом, которым Баба-Яга со своей летающей ступой управляется. К тому же … в доме явно никто не живёт. Вон – весь двор так зарос бурьяном, что по пояс будет, да и крыльцо – отсюда видно – что провалилось. Нет тут никого, нечего сюда и ломиться.
Кудряшов направился к следующему домишке. Тот оказался «гостеприимней». Может, потому, что двинул не через калитку, как в первый раз, а двинул через центральные ворота. Створка пусть медленно, с трудом, со скрипом, но приоткрылось, и Кудряшов протиснулся внутрь, то есть во двор.
– Хозяева? Есть кто живой? – честно крикнул Вадим и почему-то добавил, словно находился в лесу: – Ау!
Двор тоже зарос бурьяном, но пройти было можно и крыльцо почти целое. Сразу надо было идти сюда. Вадим степенно поднялся, потопал ногами, чтобы там – внутри – слышали, понимали, что он не тать какой-нибудь, не скрывается, а пришёл по делу.
– Хозяева, есть кто дома?
Никто опять же не отозвался и Вадим вошёл в избу. Не заворачивать ведь оглобли, как здесь изъясняются? Внутри было тихо и стены затянуты тенетами. А так, изба как изба. Именно такие дома и показывают в кино, чтобы народ понял, отчего случилась Великая Октябрьская социалистическая революция. Чтобы жить в лучших условиях. Например, в «хрущобах» …
Горница в три окна хорошо освещалась и без электричества. Посередине избы громоздилась русская печь, местами сохранившая белизну побелки. Всю остальную часть светёлки занимал широкий основательный стол, на котором стоял пустой чугунок и другой семейный скарб, по мелочам. У самой стены темнел шкаф, какие раньше именовали буфетами. Имелось даже потемневшее зеркало, всё чин чинарём. Только опять же никого не было. Не у кого было картофелем разжиться, не говоря о самогонке или иных «радостях жизни». Похоже, и жизни здесь никакой не было.
Машинально подросток выдвинулся вперёд и заглянул в зеркало. Там он увидел … увидел стоявшую у стены старушку, маленькую, сгорбленную, лица у неё видно не было – так низко повязан платок. Вадим отшатнулся, поворачиваясь. Неужели он не заметил?.. Но в зале никого по-прежнему не было. Трудно было не разглядеть здесь человека, потому как во все окна светило солнце и горница была хорошо освещена.
– Что это за фигня здесь происходит? – спросил он вслух, но как бы у себя самого.
В деревне было совершенно тихо, но вот здесь … здесь был слышен какой-то мерный звук. Словно щёлкало что-то, как механизм часовой мины. Часы … И в самом деле, сейчас было видно, что почти за буфетом, на стене, висят обычные ходики, с цепочками, на которых висят гирьки. Стрелки показывали без нескольких минут четыре, то есть вот-вот выскочит «кукушка», и честно откукует четыре раза, расставляя всё по своим местам. Всё, как и должно быть.
Кудряшов для себя загадал, что как услышит звуки «кукушки», так все непонятки тут же и закончатся. Он даже сел за стол и принялся тарабанить по нему пальцами, будто пионер- барабанщик. Он словно предварял выход «кукушки» на сцену действий. Но … ничего не происходило, а когда перевёл взгляд на часы, на циферблате стрелки показывали без десяти четыре. То есть часы по-прежнему шли, но только шли в обратную сторону. И кто из завёл, если в деревне никто не живёт? Та бабка, что пригрезилась ему в потемневшем от времени зеркале?
Дольше оставаться здесь не было смысла, да и сделалось жутко. Кудряшов двинулся наружу, степенно, неторопливо, боясь, что если он сейчас даст себе волю, то помчится во весь дух, да ещё и начнёт завывать от ужаса. Стыдоба ведь, взрослый мужик, если со стороны посмотреть … Это так про себя думал Вадим, но как раз со стороны он и выглядел испуганным подростком.
Очутившись на улочке, Кудряшов огляделся и тут заметил, что в следующем доме два окошка открыты. Это значило … это значило, что там кто-то точно был. Вот этот «кто-то» всё и подстроил. Сейчас Кудряшов направится туда и попросит … нет, он потребует ведро картошки и бутыль первача. Он даже готов заплатить три рубля за всё, а если хозяева не согласятся, то пойдёт и приведёт сюда остальных, чтобы неизвестные «шутники» попробовали свои проделки со всеми ими вместе.
Когда Вадим входил сквозь приоткрытые ворота, он уже слышал, как из дома слышатся обычные звуки – кто-то что-то прибивал, кто-то бормотал глухим голосом, а ещё доносился аромат свежеиспечённых пирогов.
– Это я удачно зашёл, – вспомнил Вадим фразу одной из комедий Гайдая.
Решительно толкнув дверь, Кудряшов смело вошёл в горницу и … остановился, остолбенев … Здесь тоже не было никого. Давно уже не было. И печь стояла с закрытым зевом, и мебель затянуло пылью и паутиной. Явно нежилое помещение. Вадим озадаченно кашлянул в кулак и вышел на крыльцо. А в доме кто-то снова стучал, кто-то напевал песенку, а из окна снова заманчиво пахло свежей сдобой.
Кудряшов ойкнул и направился к воротам. Он потянул створку ворот, чтобы прикрыть её, и она неожиданно столь сильно закрылась, что он едва удержался на ногах. Одновременно захлопнулись оба окошка. Даже стёкла в них зазвенели, чуть не посыпались обломками из рам.
– Мамочки, – прошептал Вадим и начал отступать от дьявольского дома. – Ходу отсюда, ходу!
Подросток мчался по улочке, а в домах с силой захлопывались ворота, где они были приотворены. Теперь ему вслед остервенело лаяли собаки, несколько, злые и кудлатые. Их не было видно, но хорошо слышно, как они рвутся с привязи, чтобы кинуться следом, настичь, разорвать …
Кажется, теперь мычали и коровы, и слышны были овцы, и квохтали куры, все разом. Теперь Вадим понимал, что забрался в такое место, куда нельзя появляться, ни в коем случае нельзя … Именно про такие места и рассказывают самые ужасные страшилки, и никто в них не верят, даже сами рассказчики, пока не увидят воочию …
Только бы отсюда выбраться, только бы выбраться, других мыслей у него не было. Вадим летел в сторону леса, не решаясь не только обернуться (нельзя этого делать ни в коем случае, не то – амба), но даже и остановиться. В мгновении ока он добрался до лесных зарослей и ворвался под сень деревьев. Перепрыгивая через навалы бурьяна, уворачиваясь от веток, неожиданно появляющихся у него на пути, Кудряшов летел вперёд, туда, где желтели клубы отступающего тумана. Теперь он думал, что этот туман – его спасение, и надо нырнуть туда и идти, идти, чтобы выйти … Куда он выйдет? Неважно, главное, чтобы больше не увидеть проклятой деревни.
Туман скоро сделался зелёным, никогда таких оттенков он раньше не видел. Было трудно дышать, и Вадим перешёл на шаг, и вытянул перед собой руки. Если кто за них и гнался, то сейчас видеть не мог, а слышать, слышать здесь определённо было нельзя. Вперёд … вперёд … там друзья … они помогут ему … помогут …
Впереди действительно начало светлеть, а затем он вырвался из полосы этого удивительного тумана. Он бежал в ту сторону, где находились его друзья- одноклассники… точнее, должны были находиться. Но только никого не было. Не было и признаков того, что они только что убрались отсюда. Обычно ведь всё, что считается ненужным, мусором, остаётся на месте. А вон и тот скомканный листок, что он сам бросил час назад. Но … было такое впечатление, что листок здесь валяется уже давно. Он был покрыт слоем грязи и порвался в некоторых местах.
Было холодно, и Вадим обхватил себя за плечи руками. На голову опускались снежинки и таяли в спутанных от волнения волосах. То дерево, под которым они расположились, торчало голыми ветками. Листья уже облетели и шуршали под ногами. Что происходит?
Ребята бросили его и ушли. Пришлось тоже идти домой. Направился на железнодорожную станцию и тут настроение, и без того паршивое, окончательно испортилось. Оказалось, что у него больше нет денег. Тот карман, где должна была покоиться «полтина», до обидного был пуст. Да и те несколько рублёвок и трёшек, тоже пропали. Эти купюры, Кудряшов вспомнил, он держал в руке, когда вошёл в дом, и держал, дожидаясь, пока закукует «кукушка» в часах. А потом, не дождавшись, он направился к ходикам и принялся разглядывать циферблат со стрелками, пока не разглядел, что стрелки движутся наоборот. А деньги … они до сих, наверное, лежат на том столе, в той избе. Проклятье!
Выругавшись перед кассой, откуда на него выглянула сердитая кассирша, Кудряшов вышел вон из зала и хлопнул рассерженно дверью. Всё равно электропоезда надо было ждать. Он доберётся домой на попутке.
Так и сделал. Ждать долго не пришлось. Тогда, в 1979-м году люди были словоохотливы и в помощи друг дружке не отказывали, а до города Александрова было – рукой подать. Пока ехали, водитель ему разные байки травил, которые с ним, вроде как происходили. И тогда Кудряшов свою историю шофёры выложил, да со всеми подробностями. Разве что не крестился да не божился, но «честное комсомольское» сказал раз пять. Должно быть, Вадим был убедителен, во всяком случае водила изменился лицом и, когда появился пост ГАИ, тут же свернул к нему. Тогда, советские люди не стеснялись проявлять бдительность. Мол, враг не дремлет, и всё такое прочее. Тогда как раз первые «двухсотые» из Афганистана пошли, и те, кому там повоевали … короче, не у всех с головой в порядке было …
Гаишники Вадима тоже внимательно выслушали, даже под протокол. Кудряшов думал, что вот сейчас его домой переправят. Поздно уже. Но мужики в форме вызвали врачей, с которыми приехали и могучие санитары с носилками. Так, на всякий случай. Кудряшов собирался было с ними спорить, но на санитаров посмотрел, на их бесстрастные лица, и … передумал спорить.
Оказалось, что пока его не было, прошло не два часа, и не пять, а ровно две недели. И всё это время Кудряшова искали, сначала в окрестностях Александрова, а потом и на необозримых просторах «одной шестой» нашей планеты. Но Вадим как в воду канул. До сегодняшнего дня.
Оказалось, что их развесёлая компания о пропаже друга начала волноваться через пару часов после того, как он «отошёл». Они свистели, звали его по имени, по фамилии, по прозвищу, даже хором пели «Лоша деми кантаре». Не помогло даже это. И тогда все решили, что их приятель удалился «по-английски», то есть - никого не предупредив. Может, перепив, обиделся на что-нибудь. Они много шутили друг над другом, подначивали по-всякому. Может, и обидели ненароком чем. Собрались, и домой поехали. Оказалось, что Вадика Кудряшова дома нет. Не появился он и на следующий день. Зато появились милицейские следователи и принялись трясти ребят на предмет: что они сделали со своим одноклассником? Те струхнули по полной программе. Говорили путанно, но одно – ничего не знаем, ничего не видели. Их задержали, а то место проверили так, словно собирались здесь строить термоядерную электростанцию. То- есть – досконально. Даже водолазы дно ближайших рек обшарили. Ничего, конечно же, не нашли. Ребят пришлось отпускать, а Кудряшова объявили во всесоюзный розыск. Тут он и сам объявился. Разве всё это не подозрительно?
Но самым главным было совсем не это. У нас пропадают и внезапно находятся десятки тысяч человек каждый год. Их ищут старательно или не ищут вовсе, как уж получится. Но далеко не каждый после этого демонстрирует способности, каких раньше у него не наблюдалось. Это мы про Кудряшова вам намекаем. Дело в том, что после посещения чудной деревни он начал ощущать грядущие события, и не относительно своей ничтожной персоны – кому это интересно? – а в самых глобальных масштабах.
Сначала всё было как обычно.
– Расскажите-ка нам, Вадим Валерьевич, где это вы отсутствовали эти две недели?
В ответ больной сначала лопотал всякую чушь о брошенной деревне, населённой духами, потом замкнулся в себе, а потом начал рассказывать и вовсе ересь. О будущей смерти дорогого товарища Леонида Ильича, о чехарде со всё новыми генсеками, о грядущих реформах в стране, перестройке и гласности, о – страшно подумать – распаде СССР, войне в Приднестровье, Грузии и прочих безобразиях.
Скажите, смогли бы вы сами всему этому поверить, особенно если всё это пересказывает человек, данные о котором заполняют в формуляр- карточку больного в психиатрической лечебнице? Медики выслушивали все его пророчества с невозмутимыми лицами. Сначала его слова записывали, а потом записывать перестали. На всякий случай. Себе дороже выйдет. Хоть это и территория «Страны дураков», но и сюда дотягиваются бдительные руки товарищей из «компетентных органов».
Самому Вадиму Кудряшову, когда он рассказал всё, сделалось сразу легче. Пусть теперь другие головы ломают. Он был готов помочь им, пересказывать, раз за разом, всё, что помнит. Был готов ехать туда и показать всё на месте. Был готов общаться с учёными – физиками, специалистами по НЛО и другим аномальным явлениям. Он сам ждал ответов, но … Время шло, а к нему так никто и не являлся, кроме санитара Степана …
Кудряшов маялся сомнениями, а врачи, при участии «компетентных товарищей» сообразили свою версию разворачивания событий. Вполне могло быть так, что подросток рассорился со своими товарищами и решил добираться домой автостопом. На дороге его подобрал некий «продвинутый» товарищ, который экспериментировал с психотропными препаратами. Сам находясь под кайфом, он угостил и попутчика, и того снесло до такой степени, что «продвинутый» товарищ, кое-как приведя в порядок попутчика, вернул его на то место, на котором подобрал две недели назад. То, о чём бредит больной, это всё не более, чем воздействие сильных, может быть даже экспериментальных препаратов, потому как «продвинутый» товарищ мог использовать подростка в качестве «подопытной свинки». Дело конечно сильно нехорошее, но всё можно списать на внезапную психическую болезнь. Всем хорошо – и овцы целы, и волки сыты. Нехорошо Вадиму Кудряшову? Так это временно. Подлечится, откажется от всех своих ведений и – отправится восвояси, под музыку «тушь». Как-то так …
Постепенно и сам Вадим Кудряшов начал верить тем доводам, каким его потчевали. Про «продвинутого» он отвергал категорически, но то, что они с друзьями «употребляли» спиртное, возразить не мог. А здесь, в диспансере он такого нагляделся, что бывает от некачественного алкоголя, что уже не мог зарекаться. Его сосед по палате № 3 мухобойкой от чертей отмахивался, пока его санитары сюда «не определили», а второй пациент всем мягким игрушкам головы в квартире пооткручивал за то, что они соседям «разболтали» о его мужской несостоятельности. Это всё после отравления алкоголем. Будешь после этого с врачами спорить, что всё не так, когда они с тобой так приветливо разговаривают, умные слова произносят и обещают непременно помочь. И всё это время за их спинами санитар Степан маячит, с невозмутимым выражением своей «каменной» рожи. Тут, ясен пень, со всеми доводами будешь соглашаться.
После этого от него и отстали. Успокоились, что пациент пошёл на поправку. Да и сам Вадим перестал оракулствовать. Всё равно его никто не желал воспринимать. Слушали только товарищи по палате, внимательно слушали, а потом начинали рассказывать свои истории, и несли такой бред, что становилось скучно. А чем в больнице можно заняться? Смотреть в телевизор. Но и здесь нашему герою не повезло. По причине побочного эффекта. Стоит ему начать смотреть какой фильм, как он, минут через пятнадцать, знал, чем всё закончится. И не потому, что смотрел раньше, а совсем по иным причинам, о чём он зарёкся говорить медикам. Рассказывал другим пациентам, но они или сердились на него – испорти интригу неизвестности, либо начинали фантазировать сами – как надо выстраивать сюжет, и приходили в такое ужасное возбуждение, что приходилось санитарам, Степану и Даниле, восстанавливать «статус кво», порой даже с применением скакалок. Наш же герой оставался в стороне. Для себя он сделал правильный выбор – молчать. Ничего и никому доказывать не стоит. От него этого и ждут, чтобы продолжить курс лечения. Кому от этого хорошо. Непонятно, но понятно другое - кому от этого плохо.
Вадим Кудряшов двигался за Степаном и размышлял – для чего его вызвали в административный корпус? Это значит, что забрезжила надежда выбраться отсюда? Или – наоборот? В любом случае скоро всё прояснится.
Степан молча ввёл его в здание, они поднялись на второй этаж и остановились перед высокой дверью. Кудряшов приготовился, что придётся долго ждать, но Степан открыл дверь и знаком приказал войти туда. Вадим послушно двинулся внутрь и бодро сделал несколько шагов, попутно оглядываясь. Здесь он оказался в первый раз. Это было что-то вроде зала для конференций. Во всяком случае наличествовал вытянутый стол, занимающий добрую часть зала. За этим столом сидели три человека, которые, с печальными лицами, наблюдали за его появлением здесь. Если бы на них были не белые халаты, а кожаные тужурки и колодками с «маузерами», то можно было бы сказать, что это трибунал «особого совещания», для вынесения судебного приговора. В пользу этого предположения говорила стопка серых папок, на которых было типографским способом начертано «Личное дело». Вошедший следом Степан взял стул, находившийся у стены, и поставил его напротив тройки. Больному предложили сесть, а санитара отпустили наружу.
Вадим послушно уселся и неуверенно улыбнулся смотревшим на него людям. Он чувствовал себя неуютно под их пристальными взглядами. Потом двое посмотрели на третьего, который был явно старшим из них. Этот третий имел неславянскую внешность – смуглый, словно провёл большую часть жизни на морских курортах, с тёмными волосами, уложенными в аккуратную пышную причёску, на крючковатом носу ловко сидели очки в тонком позолоченной оправе, придавая третьему профессорский вид.
– Меня зовут Даланян, Олег Айвазович, я заведующий отделением, – представился «мозговед». – А вы – Кудряшов, Вадим Валерьевич, шестьдесят первого года рождения. Я правильно говорю?
Вадим кивнул головой, не решаясь начать говорить. До сих пор все произнесённые им слова оборачивались против него. Но Даланян и не дожидался ответа. Он раскрыл лежавшую перед ним папку и начал листать её, задерживаясь то на одной странице, то на другой. Тогда он хмыкал, поправлял очки, высоко поднимал брови и говорил междометиями: «Ай-яй-яй», «даже так?», «так», иногда поворачивался к товарищам и передавал им отдельные бумажки: «посмотрите, коллега». Медики из его сопровождения смотрели в бумажки, а потом снова начали разглядывать Кудряшова с самым огорчённым видом. Вадим чувствовал себя, как набедокуривший первоклашка, которого привели на педсовет школы.
Наконец зав отделением закончил изучать папку, закрыл её и положил сверху, на обложку свои очки. Он смотрел на Вадима несколько минут, словно ждал, когда тот падёт перед ним на колени и начнёт каяться в прегрешениях. Потом спросил:
– Вот здесь, Вадим Валерьевич, сказано, что вы можете … как бы это выразиться… заглядывать в будущее. Что вы на это скажете?
Вадим посмотрел над их головами, словно ожидал, что сверху ему подскажут, как себя вести с этими людьми, явно подготовленными для общения с ним. Имеет ли смысл врать им? Не запутают ли они его в противоречиях? А может, сказать им только часть правды?
– Д…да, – отозвался, после паузы Вадим.
– Как это у вас получается?
– Не знаю, – пожал плечами Вадим. Это … как будто спишь и видишь сон … захочешь очень и начинает что-то проявляться …
– Вам сложно сформулировать механизм трансформации явлений? – подсказал Даланян, поощрительно улыбаясь.
Вадим кивнул.
– Вот вы недавно утверждали, – Даланян заглянул в одну из бумажек, которую не вложил в папку, а оставил лежать перед собой, – что вам в последнее время стало неинтересно смотреть фильмы, потому что вы заранее знаете, что там будет по сюжету и чем всё закончится. Это правда?
Кудряшов снова кивнул, хотя никому из медиков он этого не говорил, а только своим «товарищам по несчастью».
– Ну, хорошо, давайте проверим, – предложил «профессор». – Сегодня будут показывать заключительную серию фильма «Место встречи изменит нельзя. Так? И чем он закончится?
– Дайте подумать, – отозвался Вадим, – сосредоточиться … В фильме Владимира Шарапова внедрили в банду. Он предложил им освободить их сообщника Фокса, которого должны привести во время следственного эксперимента в ограбленный бандой магазин. Фокс обещал выдать всех, если ему не помогут. Но в магазине банду ждёт засада. Бандиты сдадутся и сложат оружие … но погибнет один, бывший сослуживец Шарапова по разведроте … Его Шарапов застрелит во время бегства. В самом конце фильма Шарапова будет ждать, у него дома, его невеста, которая решила усыновить ребёнка- подкидыша.
Кудряшов сначала говорил медленно, с остановками, но потом стал говорить быстрее, но в конце снова замолчал. Он заметил, как сидящие напротив него медики скептически усмехаются, разглядывая его. Они расслабились, сложив руки на груди. и снисходительно рассматривали его, как экспонат в музее.
– Экий ты хитрец, малый, – игриво усмехнулся Даланян, – именно так и должно развиваться по законам жанра.
– Здесь ещё проще, Олег Айвазович, – подсказал один из «коллег», – наш «предсказатель» явно знаком с книгой братьев Вайнеров «Эра милосердия» и хорошо осведомлён относительно сюжетной линии.
– Вот видите, молодой человек, – укоризненно произнёс «профессор», – ай-яй-яй, вы явно слукавили.
Вадим хотел возразить и сообщить, что в как раз в книге невеста Шарапова, младший сержант Варя Синичкина погибает от бандитского ножа, и что режиссёр Говорухин снял семь серий, но его товарищ Ярмаш, возглавляющий Госкино, заставил убрать все фронтовые эпизоды, а также заставил изменить финал, чтобы не расстраивать советского телезрителя. Но промолчал, ибо ему всё равно не поверят. Потому что в нём видят полубезумца, живущего в придуманном им мире. Любое его утверждение опровергнут априори и даже не станут рассматривать возможности, что хоть что-нибудь здесь может быть правдой.
– Пункция, анализы у вас хорошие, – продолжил между тем «профессор» более серьёзным тоном, – психолог, опять же, отклонений серьёзных у вас не нашёл, так что … (он начал перелистывать папку с надписью «Дело» и вглядываться в разные вложенные туда бумажки) будем вас выписывать. Сейчас собирайтесь, приедете завтра на «дневной стационар», а они там всё дальнейшее сами вам скажут … Так … Так … Давай вам группу мы посчитали нецелесообразным (остальные присутствующие в белых халатах дружно кивнули). Теперь отметим ваш «особый случай», побочный, так сказать, эффект. Учтите, Кудряшов, Вольф Мессинг – случай исключительный, он один у нас на всю страну, а таких, как вы, почитай полбольницы отнести можно. Да, Вадим Валерьевич, теперь прошу выслушать меня внимательно и отнестись к словам с полной ответственностью. Настоятельно вам рекомендуется забыть о водке, вермуте, портвейне, и даже «бургундском», «киндзмараули» и прочей «хванчкаре», лет так на сто, раз у вас подобная реакция «на это дело». Ну, а если что – так милости просим обратно к нам …
Вдруг из благодушного Айболита Даланян преобразился в грозного чиновника, в Берию, который разглядывает сквозь пенсне очередного кандидата во «враги народа».
– И ещё, – грозно зарычал «ястреб», – если вдруг окажется, что всё это вы затеяли для того, чтобы не служить в рядах нашей армии, то … ой, парень … я бы тебе искренне не советовал этого делать.
Кудряшов, который только что испытывал большое желание подойти к «профессору» и по душам поговорить с ним, объяснить ему, чтобы он съездил к родственникам, проживающим в небольшом городке Спитак, и предложил им выехать оттуда, желательно – насовсем. Сказать ему, что время у него ещё есть. Лет семь, даже больше, а потом там будет страшно, будет сильное землятресение, что погибнет его тётушка Нимруш, под развалинами их дома, что дядюшка Айсор сойдёт с ума и будет бродить по городу с фонарём в руках и читать молитвы, что племянники его, Левико и Марсель, переберутся в Карабах, где погибнут в войне с Азербайджаном, но это будет ещё через десять лет. Вадим хотел сказать это Олегу Айвазовичу, «профессору» с добрыми и умными глазами, но передумал, когда увидел «ястреба», который ничего не желал слышать. И в самом деле, если он сейчас выдаст очередную порцию пророчества, то Даланян посчитает это прямым вызовом именно ему. Он передумает о выписке больного и продолжит «лечение», которое может затянуться на годы. Именно это сейчас вдруг мелькнуло сквозь внутренние ощущения. Ему не поверят и события в Спитаке состоятся, тогда как Вадим будет лежать под капельницами безвольным «овощем». Кому от этого станет лучше?
– Спасибо, Олег Айвазович. Так я могу идти?
На него уже не обращали внимания. Вадим вышел, первый раз в жизни перекрестился и громко вздохнул. Он мог бы помогать людям, вот только людям этого совсем не нужно. Они не желают учиться, даже на собственных ошибках. Они желают лезть вперёд и расшибать лбы, себе и друг другу. Пожалуйста, если вам так нравится.
А мы тем временем займёмся устройством личных дел. Сейчас с валютой дел иметь нельзя, но в скором времени она будет в ходу, надо успеть обучиться заниматься фондовой экономикой. Далее – изучить биржевую игру. Появятся нефтяные акции, нужны будут специалисты в биржевой игре, которые точно знают, какие акции надо срочно продавать, а какие лучше придержать, да и прикупить ещё. Так что живы будем – не умрём, а вы уж как-нибудь сами …
Летун
Изгой – чужой на земле,
Как солнце в ночи
По дороге домой.
(Константин Кинчев).
Миновали случайные дни
И равнодушные ночи,
И, однако, памятно мне
То, что хочу рассказать вам,
То, что случилось во сне.
(Александр Блок).
Начнём плести нашу историю мы не сразу, а с поминанием всем известной сказки, и пусть это будет считаться своеобразным эпилогом. Почему? Ровно по той важной причине, что так будет лучше понять нашего героя.
Помните сказку великого датского писателя Андерсена «Гадкий утёнок»? Ту самую, где гадкий утёнок, после разного рода злоключений, превращается в прекрасного лебедя. Хотя ... можно было бы и не спрашивать. Конечно же - помните. Все эти жизненные перипетии и – в самом конце – красивый финал. Ведь правда – красивый? К тому же и поучительный.
Но только при условии, что этот преображённый лебедь не вернётся жить на тот же птичий двор, где он родился, где прошло его детство (нет, не годы, но дни), где всё те же куры, гуси и утки, оставшиеся таковыми, именовали его этим эпитетом – гадкий. Они ведь никогда не признают в нём - не захотят – того утёнка, который, при всей его «гадкости», был всё же своим, местным. А этот – лебедь, тогда как они – всё те же куры, гуси, утки. Это вовсе не значит, что обитатели двора такие плохие. Нет, просто они похожие друг на друга, и не только оперением, внешним видом или повадками. Они похожи друг на друга своей приземлённостью, своей обыкновенностью, тогда как этот уже – нет. Его, то есть лебедя, можно отнести к категории неформата, а это значит, что для всех обыкновенных он – чужой, не такой, как они, то есть, с точки зрения тех кур, гусей и уток, «не такой, как все». А если ещё, на свою беду, он «постоять за себя» не сможет?.. То получается – сам Бог велел – его можно и надо клюнуть, ущипнуть. Это такие уж правила общественной жизни … мы всё ещё говорим про птичий двор. Хотя … скажите, только честно – разве у людей как-то не так?
Тем временем мы перемещаемся на рассказ задуманной истории и, прежде всего, собираемся представить главного героя. Зовут его Алексеем, но чаще просто Лёхой. Фамилия у него – Галашкин. Так себе фамилия, но уж – какая есть. Да и сам герой наш внешностью не блещет. Напридумывали, получается, на свою голову. Худющий, голенастый, грудь впалая, да ещё сутулится всю дорогу, волосёнки редкие, да ещё и почти не расчёсываются, как это полагается среди молодых людей, когда они собираются на … бал? нет – на дискотеку, хотя разница только в деталях. Обычно, если подростков в чём-то природа ущемила, то они пытаются компенсировать свои недостатки тем, что сливаются с толпой, мол, я такой же как все, либо выпячивают какое-то своё достоинство, пусть даже это хотя бы умение вычурно и ярко одеться. Но наш герой и здесь был не таким. Неформат, да и только. Сливаться с окружающим социальным фоном он то ли не хотел, то ли не умел, да это не так и важно.
Спросите – почему?
Это из категории деликатных вопросов, но, раз мы затеяли всё рассказать, то – без утайки. Дело в том, что чуть ли не самого раннего детства замечал за собой Алексей некую особенность, даже странность. Положат родители спать мальца, одного в кроватке, а он, зажмурив глазёнки, представляет себе, как поднимается над своей постелью и парит над ней, зависает почти что под самым потолком. И в это же время – странное дело – видит самого себя, но лежащим в кровати. Представляете? Попарит так Лёха в воздухе, и спланирует обратно – в самого себя. Как такое можно назвать? Не знаете? Вот и мы – затрудняемся. Но это мы, а вот самого Лёху это захватывало полностью и – до дрожи в руках и во всём остальном теле.
Совершив несколько таких «полётов» то ли во сне, то ли наяву, решился малец кому-то об этом рассказать. Вот только – кому? Подумал, прикинул, да и открылся бабке своей, Томе, под большущим- пребольшущим секретом. На захлёбывающиеся слова внука баба Тома отреагировала по своему – «кормят тебя родители перед сном чем попало, вот тебя и пучит, да так сильно пучит, что ты как шар- монгольфьер, и как бы поднимаешься над суетностью грешного мира». Видать, пошутить бабка вознамерилась. Позднее бабка пересказала доверительный разговор с внуком своему окружению – родственникам, подругам, соседям, и каждый раз добавлялась какая-нибудь уморительная деталь, какой не было в прошлом пересказе. Бабке казалось, что она демонстрирует собственный юмор, и популярность её на улице повышается с каждым днём, не подозревая о том, насколько обидно всё было слышать внуку Лёше, который пересказал бабе Томе свои ощущения по секрету. Секрет, это ведь понятие индивидуальное, то есть не для всех. А потому решил Галашкин свои ощущения от полётов никому более не открывать. Мои полёты, и всё тут!
Впоследствии оказалось, что умение парить под потолком ночной порой, это единственное лёхино достижение, ибо всё остальное выходило из рук вон плохо. Да ладно бы он ещё не старался, не пыхтел над выполнением, но всё было напрасно. Учёба в школе шла «через пень колоду». Дома, в быту – чего там починить, соорудить, отремонтировать – либо никак, лихо всё делается ещё хуже. Общение со сверстниками - и то не лучше. Особых увлечений, по понятным причинам у Лёхи не было. Разве что … чтение книг. Вот здесь Галашкин отрывался, и читал, если можно так выразиться – запоем. Наверное, потому так происходило, что только в книгах он мог укрыться от суровостей действительности.
Вы, верно, уже испытываете к нашему герою лёгкую неприязнь, за такую его неготовность к жизни. Но мы, правда, забыли поведать вам о недуге, от которого страдал Галашкин – сколиозе, или боковом искривлении позвоночника. При этом болезнь его прогрессировалась. Говорят, что убогих в России жалеют. Может, так и было когда-то, в теории, но на практике быть больным человеком в нынешние времена у нас очень даже непросто. Хорошо ещё, когда к тебе относятся просто равнодушно, но если тебя невзлюбят, то – пиши пропало. Мы имеем в виду, конечно же, подростков. У взрослых это протекает немного по-другому. Теперь вы должны понять нас, когда мы помянули о страстном увлечении Галашкина книгами. Они были для Лёхи подобием бастиона, за которым можно было укрыться от жизненных тягот. Это хоть как-то, но помогало.
Так вот и получилось, что к своим двадцати годам наш герой представлял из себя субтильное, сутулое (это очень мягко сказано), тщедушное, одинокое, замкнутое существо, абсолютно неприспособленное к жизни, к той жизни, которую мы все имеем, и при всём этом «плывущее по течению», и не умеющее, не желающее что-то в своей жизни менять.
Короче говоря, Лёшка Галашкин жил «на своей волне», по собственным правилам, принципам, устоям, которые для окружающих были не всегда понятны, а по большей части, просто – не интересны. Так и получилось, что он сам, собственными усилиями, переместился в особую человеческую категорию – изгоев.
А что, разве не так?
Молодые люди, они смотрят вперёд, в собственное будущее, с позиций максимализма. Им кажется, таким красивым, уважаемым, уверенным в себе, здоровым, что всё в этой жизни создано и придумано для них, чтобы они хорошо и ловко в этой жизни устроились, встроились во все её социальные механизмы, где всё зависеть будет от их сноровки и успешливости. Замечательно? И тут вдруг, рядом, появляется чучело, тщедушное и почти что горбатое, которое тоже чего-то от жизни ждёт, но которому это получить не по силам, и надо бы уступить ему дорогу, но это как бы не подразумевается, это как бы не в правилах сложившегося положения вещей, и надо бы это «чучело» отодвинуть, чтобы оно знало своё место, а если оно ещё будет гоношиться и протестовать, заявляя какие-то свои права, то придётся тогда обратить на него внимание и прямо указать на его место. Как это у нас подразумевается – «человек человеку – конкурент». «С конкурентами жить – по конкурентски выть». Такие вот установки во времена развитого феодализма, то есть – виноваты – дикого российского капитализма. Ведь если разобраться по существу, то этот Галашкин сам ведёт себя вызывающе. Если ты неудачник, так и держись соответственно, а он чего-то ещё там для себя ждёт, демонстрирует, что «себе на уме». Разве это не вызов обществу?
Галашкин сам, без объяснений со стороны, должен понять, что он чужой на этом «празднике жизни», который называется – молодость, ибо молодость есть сгусток здоровья, оптимизма и амбиций. А что у него есть из этого? Читаешь много? И что? Сильно это тебе в жизни пригождается? Какая тебе польза от этого самого чтения? Если ты не можешь конвертировать свои знания и умения в жизненные успехи, то чего же там претендовать на удобное «место под солнцем»? Ну и что, что некоторые умеют устроиться, не обладая знаниями или профессиональными навыками? Зато они умеют демонстрировать, что являются составными деталями общества и выполняют функции, не нужные никому, но если они есть, то зачем-то нужны. Живут же люди без знаний, умеют найти для этого необходимые ниши и условности. Ещё и умеют показать себя незаменимыми. Вот они – тут, рядом, суетятся и аплодируют – всё у них хорошо и всем они довольны. А ты на них непохож и действуешь нестандартно, то есть, сам должен дотумкать, что одна у тебя дорожка, да и та ведёт мимо …
Представьте себе, что у вас компания что надо, тусовка – пальчики оближешь, весело вам, прикольно, молодые ведь, и хвост – пистолетом, а этот, рядом, ходит с вечно кислой рожей и как бы своим подавленным видом даёт понять всем, что кроме праздников могут быть и будни, серые, нудные … вечные. А зачем нам про это знать раньше времени, задумываться над этим? Пока жизнь-то бьёт ключом. Он вам неинтересен и неприятен, и имя ему оттого – «Изгой».
А теперь представьте себе, что Галашкин всё это знал, знал и не мог с этим ничего поделать. Внутренне он ещё как-то держался, а внешне сник и смирился со своим положением. Вот только оставалась ещё боль, и немного обиды, за то, что так у него всё уложилось. Боль, которая с тобой всегда, всегда и везде, она, как зубная – ноющая. С ней можно жить, как-то существовать, даже долго – отвлёкся, забыл, и как бы легче становится, но стоит вспомнить – опять ноет, даже сильнее кажется. И так – каждый день, сегодня и завтра.
Но вот летать по ночам Лёха так и не перестал. Как и в детстве, глаза зажмурит, вдохнёт в себя поглубже и – понеслась душа в Рай, то есть в небо. Ну, вы нас понимаете… Сделает круг- два по комнате, да обратно возвращается. Потому как опаска – а вдруг вернуться не получится? Всё-так это был его сон, пусть и особенный, почти что на сновидение не похожий. Но может ли быть такое в действительности?
То, что он летает, так это внутри, для себя, но со временем появилось у Галашкина ещё одно чудачество. Полюбил Лёха прогулки, пусть и в гордом одиночестве (по понятным уже вам причинам), вот только гулял он не только по городскому парку в самые ненастные дни, когда там пусто и безлюдно, но и по местному кладбищу, не тому, которое новое, с обилием массивных могильных плит из чёрного полированного мрамора, а по его старой и полузапущенной части.
Это ещё зачем, подумаете вы?
Сложно вот так просто ответить. Скорей всего снова по той причине, что нет рядом никого, с косыми взглядами, перемешанными с жалостью и сожалением, что встретил. Ты один здесь, наедине со своими мыслями, пусть даже и переживаниями, но здесь ты свободен, никто не стоит за спиной, не дышит в затылок, ожидая, что ты уступишь дорогу, сдвинешься в тень. Здесь и есть – тень. И ты один в этой тени, и никто тебе в душу не лезет. Пусть хоть так …
Там, за кладбищенской старенькой оградой – жизнь в её бешеном ритме, когда некогда остановиться и задуматься: а для чего это всё, а здесь вот – покой, даже умиротворение, здесь – неподвижность вечности, а там – суета и недостаток времени. Здесь – только ты, и моросящий дождь, только ты, и холодный, пронизывающий одежду ветер. Только ты, и падающие с тихим шелестом листья – и – никого рядом.
Так – неспешно – прошёл год, следом ещё один. Кто-то жаловался на вечную нехватку времени, а Лёша Галашкин никуда не торопился и всё успевал, да у него много забот и не было. Он по-прежнему много читал, а в телеящик почти не заглядывал. Почти, но иногда это всё же происходило. И одна телепередача его что называется – зацепила. Речь там шла о левитации. Сначала странного вида люди рассказывали о самой возможности парить над землёй, вот так просто, без всяких приспособлений. Приводили некие примеры, зафиксированные в хрониках либо летописях. В основном это было связано с религиозным экстазом. Говорили, что погружённые в транс йоги могли подниматься над землёй и висеть так в состоянии нирваны, подобия экстаза. Но кой толк от такой левитации, Лёхе было непонятно. Потом на экране появился бородатый мужик, представившийся колдуном. Это был Лонго, а может кто из его учеников. Бородатый мужик с хитрым взглядом долго гундосил, ловко манипулируя научными терминами, а потом, по просьбе ведущего передачи продемонстрировал «парение». Это продолжалось несколько мгновений. Скорей всего это был какой-то трюк, но выглядело достаточно правдоподобно. Во всяком случае Лёха задумался, отвернувшись от экрана. В него запала мысль сделать попытку самому.
Вспоминая себя во время сновидений, которые несли волшебство, Галашкин встал посередине комнаты, глубоко в себя вдохнул воздух, расправил плечи и… ничего не произошло. Но ведь всё было в точности, как это он переживал не раз. Тело всё равно не поднималось. Тогда Лёха не придумал ничего умнее, как просто поджать под себя длинные мосластые ноги. И … повис в воздухе. На самом деле!
Сердце в груди его трепыхалось, рот, сам собой, разъехался до оттопыренных ушей в глупой улыбке и он … сверзился с высоты полуметра, отбив о половицы пола копчик. Но в эту минуту Лёха был по-настоящему счастлив. Ведь всё с ним произошло не во сне, к чему он уже привык и считал само собой разумеющимся, но наяву. Представьте себе – наяву!
Всё продолжалось не более трёх мгновений, когда он это сделал, а потом осознал, что это он сделал, и после этого сам полёт завершился падением. Классический эмпирический опыт познания. Но это всё было!
Лёша поднялся с пола, потирая ушибленное место, после чего сделал попытку повторить опыт, положив на пол подушку, потому как проанализировал ситуацию.
Один, два, три, четыре … Бабах! Он снова упал, но уже не так громко и больно. Главное, что его методика действовала! Он тоже смог летать, если это парение в течение нескольких мгновений можно было считать полётом. Лиха, как говорится, беда началом…
Схватившись за голову, Галашкин начал бегать по комнате, пытаясь сосредоточиться. Значит, так: он должен действовать так, как это происходило в его снах. Он глубоко вдыхал в себя и парил. Это было глупо, словно он перевоплощался в прообраз воздушного шара, чего не должно было быть. Но это срабатывало! До сих пор Лёха считал это особенностью сновидения, одной из особенностей. Мало ли что нам снится? Мы ведь не отвечаем перед всей мировой общественностью за научное содержание наших снов. А почему бы опыт не продолжить?
Один, два, три, четыре, пять … Шесть? Надо же – семь! Он продержался в воздухе, над полом, целых семь секунд. На пару секунд больше, чем тот хитрый бородатый мужик из телеящика.
Через пару месяцев Лёха уже уверенно держался в воздухе минуту, и две, и три. Мало того, он даже поднимался на высоту двух метров. Дальше мешал потолок. Но это было пустяком. Он понял, что главное в этом деле – настрой . У него стало получаться левитировать, когда он по-настоящему в себя поверил. Всё было великолепно, за исключением одной проблемы. Маленькой проблемы. Даже не проблемы, а мелочи. Дело было в его спине. Позвоночный столб у него был с дефектом, вызванным сколиозом. Перед тем, как подняться в воздух, позвоночник начинало ломить, а когда краткий «полёт» заканчивался, начинала зудеть спина. Хотелось чесать её и расчёсывать, но рукам было неудобно, да и не до этого. Но, признайтесь сами – это же всё пустяки, перед чувством, волшебным чувством если не полёта, то хотя бы парения!
Все опыты нашего героя производились дома, и только тогда, когда там никого не было. Так для себя Галашкин решил. Но надо было расширять зону опытов, то есть пришло время выхода. Он попробует это сделать снаружи. Конечно же, на старом заброшенном кладбище. Всё получилось в лучшем виде. Лёха Галашкин поджал ноги и повис над травой, потом поднялся на пару метров и поплыл над старенькими каменными памятниками и проржавевшими косыми крестами. Пока в груди оставался воздух. А потом снова опустился на грешную землю. И снова поднялся – как же ему сейчас без этого. Душа Галашкина беззвучно кричала от восторга. Сон оказался явью и вселял в него радостное блаженство. Расскажи кому – не поверят ведь …
А между тем походы отпрыска на местное кладбище привлекло внимание его родных. То есть сначала они ничего не говорили. Гуляет молодой человек, и ладно. В праве своём. К тому же и не влезает в разного рода скандальные истории. Другие бы этому только радовались. Но только вот тревожило место его прогулок. Всё-таки кладбище, оно не для суетных развлечений предназначено. Если раз человека туда занесло, два, то это никого не тревожит, но когда этот самый человек околачивается там постоянно … любой может встревожиться. Родители кипиш поднимать не стали, но и на попятную идти тоже не с руки им было. Короче говоря, обратились они за помощью да советом к дяде Стасику, то есть двоюродному брату мамы нашего героя. Тот, в свои сорок два год, считался «знатоком человеческих душ», прирождённым психологом и улаживателем разных деликатных ситуаций, но, между нами говоря, был в большей степени демагогом, болтуном, а если копнуть поглубже, так даже и мошенником, пусть и не таким уж крупным. Он даже прирабатывал шантажом, что не есть хорошо.
Почему же к нему обратились родители молодого человека?
Увы, зачастую мы видим тех, кто умеет себе продемонстрировать, показать, а дядя Стасик не раз демонстрировал в обществе свои успехи, бравируя своими познаниями на ниве практической психологии. К тому же, как-никак, но всё же родня. К кому ещё обращаться прикажете? Вот и представился удобный случай проверить его хвастливые утверждения на практике.
Пару часов под кофе с коньячком дядя беседовал с племянником «за жизнь», расспрашивал про работу, увлечения, домашний досуг. Даже сам раскрыл ему пару своих пикантных секретов. Та их беседа ничем не закончилась. Лёха не понял, что он у дядьки «на крючке», и потому при следующей встрече бдительности никакой не проявил. Дядька-то умел пролезть в душу и завоевать доверие. То ли эти его психологические приёмчики сработали, то ли обильная порция коньяка, которым было вкусно разбавлено кофе, но только Галашкин- младший обещал показать некий фокус.
Картинно раскинув в стороны руки, наш герой несколько раз глупо вздохнул и выдохнул, а затем поджал ноги и … с грохотом брякнулся об пол
– Не получилось, – объяснил дяде племянник. – С кем, ик … не бывает.
Но и вторая попытка Галашкина- младшего- закончилась не лучшим образом. Он так и остался сидеть на полу, таращась на дядю Стаса. Лёха ничего не понимал. Мысли его путались. Дядька посмотрел на незадачливого племянника и вышел из комнаты.
– Проблемы у вашего Алексея, с головой, – объявил свою резолюцию дядя Стас родителям молодого человека. – Серьёзные проблемы. Надо незамедлительно парня спасать. Прислушайтесь к моим словам.
Родители и прислушались. Посоветовались между собой, конечно, дня три порешали, а потом подкатила к дому белая машина с красным крестом. Оттуда вылез доктор в белом халате, а с ним, в качестве ассистентов, парочка здоровяков, молчаливых, но очень внешне убедительных. Доктор переговорил с Лёхой, а потом с родителями перемигнулся, мол, «наш клиент». Сказали, что надо бы более детально с проблемой ознакомиться. Сказали, а родители уже соглашаются. Мол, раз надо так надо. И пакет из шкафа достают, с необходимыми вещами. Заранее, стало быть, приготовились.
Конечно, наш герой обо всём сразу же и догадался. Догадался, что и дядя сюда «свою руку приложил». Но раз уж машина заработала, то если против неё начать упорствовать, то только хуже себе сделаешь. Тактически правильней со всем соглашаться и демонстрировать готовность для «излечения».
Так Алексей Галашкин, для себя неожиданно, загремел в психоневрологический диспансер, в народе известный как «дурка» или «дурдом». Не мечтал он, признаться, там очутиться, но разве мы в силах противиться велениям жизненных коллизий?
Считается, что в любом «дурдоме» обязательно находятся два- три Наполеона и с полдюжины Лениных. Такой вот стереотип мышления. Придётся вам разочароваться, потому как это не более, чем плод горячего писательского воображения. Находящийся там контингент на великих не тянет никак. В лучшем случае они, как бравый солдат Швейк, демонстрируют бессмысленную улыбку, а во всех остальных случаях это – серая масса «на одно лицо», несчастные люди, разум которых проваливается в их подсознание, откуда тщится выбраться, с переменным успехом, либо без оного. Такая вот несчастная судьба. Они либо потерянно бродят по территориям учреждения, серые и унылые, с печальными отсутствующими лицами, похожие на старую лошадь Холстомер, и мечтающие об одном – успокоении, уснуть … и не просыпаться, а пребывать в том восхитительном мире, которое для них организовало их подсознание, сыграв со своим «хозяином» злую шутку. А что касается народного фольклора, так ходят таких прибаутки:
А у психов жизнь,
Сам бы жил такой –
Хочешь – спать ложись,
Хочешь – песни пой.
В такие вот условия и попал Алексей Фёдорович Галашкин, и было ему предписано пробыть здесь два месяца – для начала. А там, как решит медицинская комиссия. Мы сознательно решили не останавливаться на пребывании нашего героя в этом лечебном учреждении. Ну, был там и был. Было и прошло. И нашего героя оттуда выписали. Отправился он домой. Как бы то ни было, но лечение не вытравило из его души тяги к прогулкам. В ненастную погоду Лёха по-прежнему вышагивал по аллеям городского парка. Заглядывал по вечерам он и на кладбище, где меланхолично гулял среди провалившихся могилок и покосившихся крестов. Каждый человек имеет право на толику чудачества, если это чудачество не сказывается на качестве жизни окружающих его людей. Галашкин со своими причудами никого не задевал. А то, что он был почти всегда печален, так на то была веская причина. Одни думали, что жить весело ему мешает память о пребывании в «дурке». Ерунда, скажем мы вам, полная, ибо Лёха всё сразу же вымел из памяти.
Что же стало причиной меланхолии нашего героя?
Причина была связана с его тайными стремлениями к полёту. Лёху Галашкина так напичкали психотропными препаратами, что он … перестал летать. Нет, он не потерял памяти об этих блаженных минутах, не потерял также стремлений к этому. Нет … причина была в другом. Лекарства изменили что-то в его организме, как бы вторглись в самую душу. Он больше не мог оторваться от поверхности нашего грешного мира. Бывало, что подожмёт он, как раньше, ноги и повиснет в воздухе … не более, чем на миг, а потом медленно опустится. А чтобы воспарить вверх, как этого у него получалось до памятного разговора с дядей Стасом, такого уже не было. И от этого чувства, что его лишили чего-то очень важного, выворачивало душу и хотелось плакать.
Случалось ли вам испытывать сплин и сетовать всем окружающим, насколько всё плохо и ужасно, не задумываясь о том, что все эти несчастья не более, чем продукт дурного настроения? Случалось? Это можно определить, когда несчастья появляются в действительности. Говорится, что всё познаётся в сравнении. И люди, которые ныли и ворчали на свою безрадостную жизнь, начинают понимать, насколько в действительности у них было хорошо и прилично. Для более подробного понимания отошлём вас к рассказу замечательного писателя- юмориста Аркадия Аверченко «Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина (сборник «Дюжина ножей в спину революции»). Там всё доходчиво и с юмором рассказывается.
Короче говоря, всё это переживалось нашим героем. Утро переходило в день, а потом наступал вечер, сменяемый ночью … Тянулись недели, выстраивающиеся в месяцы. Но время как-то не ощущалось, потому как душа сквозила пустотой, в которую оно, то есть время, и проваливалось. На смену грусти, перманентного одиночества приходила безнадёга, ибо терялся сам смысл дальнейшей жизни. Как будто он растерял сразу все желания и стремления, что-либо делать, читать, думать, мечтать и даже … жить. Оставались только ежевечерние прогулки, да и те сократились постепенно до минимума. Подобно фантастическому роботу- андроиду, с неизменным выражением лица, или зомби, он шёл утром на опостылевшую работу, в ненавистный ему цех, где вулканизировались шины, на автомате выполнял там ежедневный план, а вечером, ссутулившись, и подволакивая ноги, плёлся домой и заваливался на диван. А потом? Потом … молча глядел в потолок, пока не засыпал, зажмурив глаза.
Первое время Лёха надеялся, что вот сейчас у него получится – как это было раньше – набрать в грудь как можно больше воздуха и подняться, воспарить к потолку, но … не получалось. Хоть ты тресни – не получалось! И так тянулись недели, складывающиеся в месяцы – всё оставалось по-прежнему …
Но для себя наш герой сделал вывод, что возможность летать – это и есть весь смысл его существования. Всё остальное – не более, чем самое жалкое существование, ползанье по земле. Он бы этому не придавал значения, если бы не испытал – и не раз – радость полёта. Там, наверху, он переставал быть тем, что он есть здесь внизу. Кто он тут? Жалкий, горбатый, тщедушный, никому ненужный человек, подобие мужчины, от которого все отворачиваются и не желают воспринимать всерьёз как личность, как равноправного человека. А там … там всё по-другому. Там лёгкость, нет никакой скованности, вызванной сколиозом. Там у него нет горба, а есть лёгкость, лёгкость передвижения, лёгкость полёта, лёгкость восприятия действительности. И пусть он это всё испытывает в течение минут, но это и есть счастье. Пусть оно коротенькое, его счастье, но хоть такое, чем его нет вовсе. И теперь, получается, что его этого счастья лишили. В больнице ли, напичкав сильнодействующими лекарствами, которые корректируют разум, перенаправляя его в стандартные рамки; либо его лишили некоей уверенности в себе, что он не просто уродец, а нечто особенное, когда некий ген, ген левитации, дал о себе знать, но его перекурочили, чтобы оставить его в прежнем положении забавного уродца. И как после этого прикажите жить дальше?!
Природой устроено так, что человек в состоянии пережить любое несчастье, он имеет для этого все необходимые ресурсы, которые сокрыты в нём самом. Главное здесь – не отчаиваться. А вот это уже – трудно. Вот здесь надо постараться, поработать над собой, убедить самого себя, что постараться стоит. А там уже дело пойдёт: построение той психологической «матрицы», которая всё расставит по своим местам, объяснит дальнейшие смыслы существования. Но для этого необходимо время.
Вот так прошли два года. А вы хотели …
Как-то осенью, а если говорить точнее, то в двадцатых числах сентября, Лёха бродил, по своему обыкновению по пустырю, не на кладбище, но совсем рядом. Это было то особое время, которое именуют «бабьим летом», когда природа, перед тем как погрузиться в стриптиз осени, делает шикарный подарок и расцветает многокрасием всего и всея. Листья раскрашиваются в такие оттенки, какие обожают художники, настоящие художники, которые работают с красками, заставляя их менять свой цвет. Вот как листья – были зелёными, а потом преобразились, сделались жёлтыми, красными, бардовыми, оранжевыми, нет нужды перечислять все эти оттенки. Этим можно любоваться. Как девушки плетут из цветов венки, чтобы украсить ими голову, так в эту пору дамы бальзаковского возраста собирают разноцветные листья и составляют из них «букеты», грустно улыбаясь своим воспоминаниям. Каждой из них есть что вспомнить из тех времён, которые прошли, или почти прошли …
Любил это время и наш герой Лёха. Потому что можно ещё раз подставить солнцу лицо, зажмурить глаза и представить … вы, верно, уже сами понимаете, что он себе представлял. А если добавить, что дул лёгкий ветерок, какой поэты сладко именуют «зефиром», то можно сказать, что чувство нереальности подхватывало Галашкина «под микитки», чтобы поднять его над суетностью бренного мира. Так он себе это представлял. Это и есть – идиллия Феокрита, как её описывал эллинский поэт. Пусть даже рядом и находилось кладбище.
Прогулка нашего героя затянулась дольше запланированного, но лишь потому, что накануне прошёл сильный дождь, можно сказать – ливень, и оставил после себя обширные лужи, которые приходилось огибать. Собственно говоря, потому Лёха и ограничился пустырём, что у ворот кладбища лужа больше походила на море, а ног мочить не хотелось. По этой же причине глаза надо было держать открытыми, чтобы не оказаться посереди очередного водоёма. С открытыми глазами Галашкин принимал вид тупого безразличия. Даже красоты «бабьего лета» его не затрагивали, настолько невосприимчива сделалась душа нашего героя к небольшим радостям реальности, что окружает нас. В луже отражался Лёха и фигура его разъезжалась в ряби и делалась совсем уж уродливо- деформированной. В очередной раз Галашкин глянул на своё отражение и отвернулся, сжав зубы. Его мучил дискомфорт. Пройдя несколько шагов, Лёха сообразил, что неудобства имеют не психологическую природу, а – если можно так выразиться – физиологическую. Сначала казалось, что спину что-то щекочет, но потом это уже казалось покалыванием. Когда спину начало ломить, Галашкин вдруг вспомнил, что ровно то же самое он испытывал раньше, когда летал. В те минуты в его организме происходили какие-то невидимые глазу изменения, быть может – ферментативного свойства, он этого не знал, а только чувствовал.
Внезапно нашего героя сковал приступ слабости, и ноги его задрожали. Чтобы не рухнуть прямо здесь, и не свалиться в очередную лужу, Лёха направил свои стопы в глубь бурьяново- лопушиной заросли, попутно делая глубокие вздохи – один за другим – чтобы ослабить стремительные удары сердца, которое начало вдруг трепыхаться, словно чего-то требовало. Спину продолжало ломить, словно позвоночник требовал освободить его от чего-то. Это было похоже на спазмы при позвоночной грыже, но … но Галашкин понимал, что дело здесь не в смещении позвоночных дисков. Что-то, что дремало в нём уже два года, теперь просыпалось и заявляло свои права.
Сделав несколько глубоких вдыханий, Галашкин поджал под себя ноги и … повис. Честное слово! – он повис над травой, которая ещё не пожухла, но уже готовилась к этому.
– Раз, два, три, – принялся считать наш герой шёпотом, чтобы губы его не разъехались в широкой улыбке и не разрушить внезапного очарования, – четыре, пя…
Бум. Галашкин очутился в центре здоровенного репейного кустарника, но это его нисколько не огорчило. Наоборот! Он прямо светился от счастья. Весь покрытый цепкими шариками репья, он тут же повторил попытку, отчитывая мгновения парения вслух, громким счастливым голосом:
– Один, два … десять!
Теперь он не упал, а опустил ноги и утвердился в траве. И счастливо засмеялся, вздёрнув руки над головой жестом победителя, как это сделал Роки Бальбоа в фильме Джека Керквуда.
– Я вернулся! Слышите вы, все?! Теперь я снова могу делать это!!
Лёха Галашкин собирался отправиться домой. Но это было раньше, до того, как он вспарил. Теперь домой идти не хотелось вовсе. Не лучше ли бродить здесь, подставляя ветру лицо, по которому струились слёзы радости. Да как может он отправляться домой, в берлогу, когда его жизнь – здесь. Он начал наматывать круги по пустырю, обходя его по периметру. Кажется, он даже пел какую-то песню, про пилотов, про полёты, в такт бьющемуся сердцу.
Только через час пришло успокоение. Он уже понимал, что это не галлюцинация, что это с ним произошло на самом деле. Он всё это переварил, и можно было отправляться домой. Наверняка родители начнут беспокоиться и не надо давать им пищу для каких-то новых опасений. Дома он наскоро поужинал гречневой кашей и чаем с бубликами, после чего отправился в свою комнату. Лёг и сразу вспомнил пустырь. Появилось нестерпимое желание повторить всю процедуру. Но он сдержал себя, совершив настоящий внутренний подвиг. На самом деле Лёха опасался, что попытка может кончиться ничем и тогда он просто умрёт, опустившись в пропасть разочарования. Уж лучше завтра он снова отправится на пустырь «Парадиз» и повторит там свой полёт. Уж лучше так. А отказ от сегодняшней попытки полёта, пусть будет жертвой, жертвой Господу. А сам Лёха начал составлять для Бога молитву, придумывая особые, специальные слова.
День был выходной, и уже утром Лёха был на прежнем месте. Пустырь оставался всё тем же, заросшим лопухами, бурьяном и тимофеевкой. Кружились в воздухе разноцветные листья, которые гонял ненавязчивый ветерок, о чём-то своём перекликались птицы. Как и в прошлый раз Галашкин забрался в травяные заросли, нахватав попутно репейника на штаны. Прислушался к себе, к позвоночнику – тот не то гудел, но то просто ныл, как больной зуб. Можно было приступать к опыту.
Привычно набрав полную грудь воздуха, наш герой подобрал под себя ноги и раскинул руки в стороны. Он висел над травой, и волосы его шевелил ветер. Сейчас Лёха не отчитывал секунд, да это было уже не важно. Он просто парил в воздухе, в метре над землёй. Чудо свершилось! Так и должно быть …
Говорят, что понедельник – день тяжёлый. Каждый в это определение вкладывает свой, потаённый смысл. Но, надо признать, в тот понедельник день и в самом деле был ненастным, пасмурным. Ночью выпал первый снег и тут же растаял, оставив после себя промозглость и сырость. Когда на улице сыро, то кажется, что ещё холоднее, чем даже показывает термометр. Ещё накануне ярко и приветливо светило солнце и было весело, но за ночь всё небо затянуло тяжёлыми тучами и всё разительно поменялось. Всегда угрюмый, Галашкин должен был скорчиться, согнуться встреч пронизывающему ветру и двинуться на свой завод. Но настроение у него так и осталось приподнятым, словно солнечное вчера для него по-прежнему продолжалось. Такое чувство называют – праздник, который всегда с собой. Этот день можно было назвать – Праздник Чуда, либо – Праздник полёта. Не так уж важно, как его назвать, главное, что он состоялся.
Все последние годы для Галашкина были настолько беспросветными, что даже понедельник теперь он воспринял, как праздник. Своим настроением надо было с кем-то непременно поделиться. Чтобы не лопнуть от избытка приподнятых чувств. Оказалось, что у одной из работниц цеха вулканизации, в котором он работал, в этот день был юбилей. Тоже ведь – событие. И Галашкин решил в нём поучаствовать. Свою зарплату Лёха отдавал матери. При его образе жизни деньги были не так уж и нужны. Себе он оставлял только «на прокорм» в заводской столовой. Случаем часть суммы он экономил. Вот из этих денег он и решил сделать юбилярше подарок. Денег хватило на девять роз. Не так уж и много? Да, но розы те были шикарными. Кто-то за спиной нашего героя сказал это шёпотом, но он эти слова услышал.
Букет Лёха приобрёл в обеденный перерыв, когда махнул через забор и забежал в ближайшую цветочную лавку, где этот букет ему оформили в самом праздничном виде. Точно таким же образом он перебрался обратно и – как был – то есть в рабочей спецовке, неимоверным усилием воли преодолевая робость и смущение – это было первое в его жизни дарение женщине цветов – он вручил юбилярше букет. В цехе, где он работал, негласно имелась традиция: именинник должен был проставиться. Сам Галашкин этого «обычая» не соблюдал, да от него никто и не требовал. До сих пор он жил жизнью «человека в себе». Но сейчас его поступок, неожиданный поступок, произвёл фурор. Лёха Галашкин сделался «героем дня».
По окончании смены, как и было заведено, устроили фуршет. В этот раз пригласили и нашего героя. Юбилярша лично подошла к нему и напомнила, что будет его ждать у стола. Это было непривычно и приятно. Все весело разговаривали, и Галашкин сделался «своим». Над ним подшучивали, но не зло, как раньше, и Лёхе было весело. Выпив несколько «заздравных» тостов, ему захотелось выкинуть нечто особенное. А что, если?..
Лёха даже не попросил, а потребовал тишины. Заинтригованные коллеги его столпились вокруг него, ожидая от него … Неизвестно, что от него ждали, но сам Галашкин собрался воспарить над толпой и сделать «круг почёта» по всему помещению. И неважно, что потом будут о нём говорить, он хотел себя показать, какой он есть, и – будь что будет.
Люди улыбались и начали аплодировать ему, когда он раскинул руки в стороны и набрал воздух полной грудью. Вот сейчас он … но ничего не случилось. Точнее – случилось, но совсем не то, к чему стремился наш герой. Вы уже, верно, догадались, что Алексей снова упал на пол, при всех, при общем внимании, и умудрился разбить себе лицо. К нему кинулись, его подняли, но он ничего не видел, из глаз хлынули слёзы, которые тут же смешались со струящейся из разбитых губ кровью. У него ничего не получилось!
Шутки и смех, которые царили, мигом прекратились. Его товарищи, вместе с юбиляршей, разглядывали нашего героя. Только что он был «своим», «равным среди равных», и вот всё разрушилось. И разрушил он это сам, своим поступком. Юбилярша прятала глаза в сторону, а потом отодвинула роскошный букет, стоящий в вазе, подальше, в сторону. Все вспомнили о чудачествах Галашкина, о которых все знали, но которых он до сих пор не демонстрировал.
– У них, чокнутых, – заявил безапелляционно кто-то из присутствующих, – по осени случаются обострения …
Молча, пряча глаза, Галашкин поднялся с пола, вытер лицо платком, который кто-то ему протянул, и уселся в стороне. С минуту все молчали, глядя куда угодно, но только не на Лёху, а потом начали говорить, а уже через пять минут его никто и не замечал, словно Лёхи здесь и не было. Молча поднявшись, Галашкин удалился с «фуршета». Стоило ему уйти, как к выходу потянулись и другие. Ушла и юбилярша, в окружении подруг. Шикарный букет, который преподнёс ей Галашкин, удивив всех, так и остался стоять. Праздник был испорчен странным поступком.
Уже дома, когда Лёха ворочался, пытаясь заснуть, его осенило – нельзя никому демонстрировать свои необычные возможности. Сам организм, его естество предупреждает его об этом. Увидели бы все его полёт над столом. И что было бы после этого? Он стал бы «заводским героем»? Дураку понятно, что – нет. А что было бы, об этом даже лучше и не думать. Ясно одно, что на прежнем месте ему бы после этого не работать. Зачем заводу нужен летун? «Летун» заводу ни к чему. Это – проблема, а от проблем лучше избавляться.
Надеялся Алексей Галашкин, что всё обойдётся и его «выходка» забудется к следующему дню? Он об этом не думал, если честно. Но уже утром в дверь позвонили. Там стояли парочка крепких ребят в белых халатах. Должно быть, расстарался кто-то из руководства завода, созвонился с родителями, и было решено Лёху свести «куда надо», чтобы его там проверили. Стоит человеку один раз показать себя чокнутым, и этот «ярлык» приклеится к нему на долгие годы. Если бы кто другой что-нибудь отчебучил похожее, то его бы обсмеяли и забыли, но в случае с нашим героем … Увы … увы …
Родители приезда лечебной машины уже ждали, и приготовили пакет с необходимыми вещами заранее. Сборы Лёхи не затянулись, и скоро он вышел из дома, поддерживаемый своими крепкими и предупредительными «спутниками». С тоской Галашкин оглянулся и увидел, как мигом задёрнулись занавески у большей части окон. Все соседи наблюдали, как его снова увозят.
Снова увозят … как это тяжело и обидно было воспринимать …
Совершенно потерянный, никакой, наш герой трясся в машине, потом очутился в «приёмном покое», где его принялся осматривать дежурный медик. Врач задавал Лёхе какие-то вопросы, на которые Галашкин либо не отвечал вовсе, «не воспринимая» их, либо отвечал невпопад. Медик делал многозначительный вид и строчил в медицинской «карте». Потом Лёху, а также ещё какого-то бедолагу повели в душ. Заставили их раздеться, бесцеремонно осмотрели их и подстригли ногти. «Спутник» Лёхи начал вырываться и что-то кричать о неприкосновенности личности, за что тут же получил заземляющую зуботычину. А Лёха уже не спорил ни с чем. Он уже понимал, что защитные реакции здесь совершенно другие. Здесь все его права недействительны, все права его «остались дома». Здесь лучше было молчать …
Ещё одну зуботычину «спутник» получил, когда его облачали в «больничное», убогого вида серый халат и тапочки из кожзаменителя, похожего на линолеум. Лёха безучастно наблюдал через открытую дверь за суматошными «метаниями» пациента, который, судя по всему, первый раз очутился в стенах данного учреждения. Да Галашкина ещё не дошла очередь. Но она его не минует.
Не минует … Снова начнётся бесконечный курс «лечения», итогом которого станет возвращение обществу его заурядного «члена». Он снова сделается как все. Как все, кто не способен летать. Только теперь Лёха сообразил, что всё в прошлый раз закончилось тем, что он потерял способность полёта на долгие два года. А может … может, чудо состоит в том, что эта способность к нему вообще вернулась? А может … может, он больше уже никогда не сможет подняться в воздух, левитировать, если ещё раз пройдёт сквозь жернова медикаментозного лечения?
Этого нельзя было допустить ни в коем случае! Лучше смерть, чем влачить жалкое существование. С воплями Лёха вскочил с места и кинулся к выходу, а ему навстречу уже бежали дюжие санитары, тащившие длинную «смирительную рубашку». Охранник у входа блокировал дверь и приготовился для «упреждающего» удара резиновой дубинкой...
Стоп! Вот как раз этого допустить никак нельзя. Он ведь не сумасшедший, не безумец.
Алексей Галашкин размеренно дышал, успокаивая себя. Он по прежнему сидел в коридоре, по которому медленно ходили пациенты, и с любопытством заглядывая в открытые двери, чтобы увидеть «новичка» и рассказать о нём приятелям. С деловым видом сновали санитары, фельдшеры и прочие медики, одетые в униформу белых халатов. Один из таких халатов кто-то оставил на соседней скамеечке. Медленно Галашкин поднялся, подошёл к соседней скамеечке и опустился там. Главное – не делать резких движений и не привлекать тем к себе внимания. Он натянул на себя халат, а потом направился … нет, не к выходу, где его всё равно прихватили бы, а к проходу- рекреации на второй этаж. Там была административная часть диспансера и решёток на окнах не поставлено по причине начавшего ремонта. У окна курил охранник, он покосился на спину проходящего мимо Галашкина, покрытую стандартным белым халатом, и равнодушно отвернулся.
Или пан или пропал. Алексей с деловым видом двигался по коридору, выискивая открытую дверь. Он глубоко в себя вдыхал больничный воздух, заполненный запахами болезней и лекарств. Скоро открытая дверь нашлась, и он вошёл туда. Открыть окно – дело минутное. Внизу находились аккуратно подстриженные кусты акации, ощетинившиеся миллионом острых шипов. Листва с кустарника уже опала, а шипы продолжали торчать. Лёха очутился на подоконнике и вдохнул в себя воздух свободы, а потом сделал шаг вперёд.
Он упал, но упал не вниз, как это должно быть по законам физики, сформулированным Исааком Ньютоном, а по какой-то гигантской параболе, словно это было не падение, а такой искусный прыжок, тщательно подготовленный кинематографический трюк. Но это был и полёт, какой сумел из себя выдавить Лёха. Организм помогал ему, чем мог. Остальное зависело от него.
Этот его неожиданный «прыжок» увидел охранник, стоявший у ворот. Всё это было столь неожиданно, что он остолбенел, как жена Лота, племянника пророка Авраама. Сыграл свою роль и белый халат, болтавшийся на нашем герое, глаза которого горели так, что охранник не решился препятствовать ему и отступил в сторону, бормоча: «Свят! Свят!». В следующий миг Лёха вскочил в салон автобуса, который как раз отходил от остановки, расположенной у ворот лечебного учреждения.
– Оплатите проезд, – к Лёхе подошла кондуктор и скептически оглядела его.
Признаться, выглядел наш герой весьма и весьма экзальтированно. Голова его была взлохмачена, черты лица искажены, сама худощавая фигура согнута, как у звонаря Квазимодо из собора Нотр-Дам. Но Лёха тем не менее горбуном не был. Сейчас, облачённый в белый халат, который он постарался застегнуть на все пуговицы, он больше походил на доктора Калигари из фильма режиссёра Роберта Вине «Кабинет доктора Калигари» в исполнении актёра Вернера Краусса. Галашкин- «Калигари» безуспешно рылся по всем карманам, включая и карманы халата – денег у него не оказалось. Его забирали в больницу, и он не озаботился о наличности. Было странно за ним наблюдать, одетым в спортивный костюм, белый халат и тапочки, тогда как все прочие одеты были в демисезонные куртки и высокие шнурованные ботинки.
– Поди сбежал из «дурки»? – громко предположила кондукторша, бросая на «пассажира» косые взгляды. – Или так хочешь от оплаты проезда закосить?
– Простите меня, – выдавил из себя Лёха. – Я интерн, вспомнил вот, что дома чайник оставил включённым на плите. Вот и бегу, в чём есть.
– Я всегда подозревала, – сурово ответила билетёрша, – что лечебный персонал в вашем учреждении набирают исключительно из пациентов. Кто, как не они, знают все свои болезни. Вот что, малый, ссаживайся с транспорта и возвращайся обратно. Попроси там у ваших машину и езжай на ней. Так тебе будет надёжней, – и добавила в сторону, – а мне спокойней.
– Ваша правда, – послушно отозвался Галашкин и юркнул в открывающуюся «гармошку» выхода.
Ему сейчас было всё равно куда податься, выйти ли здесь, или трястись в автобуса дальше. Так даже лучше, если за ним отправили погоню. Наверняка кто-то заметил, как он садился в автобус. Лёха поднял воротник врачебного халата. Дул холодный ветер, и Галашкин начал зябнуть. Впереди появился мужик, который двигался не спеша, хотя тоже был одет не по погоде – в рубашке и лёгком джемпере. Казалось бы, если мужик вышел из дома по какой-то надобности, то он должен спешить, чтобы вернуться в тёплое помещение, а этот …
Подозрительно, очень подозрительно.
Конечно Галашкин хорошо понимал, что и сам выглядит не лучшим образом – в костюме- трико, поверх которого напялен тоненький медицинский халатик, слегка порванный по шву у плеча, как результат прыжка- полёта из окна второго этажа. Казалось бы, встречный мужик должен удивиться и это своё удивление каким-то образом проявить. Но мужик невозмутимо двигался навстречу Лёхе и даже почти что не смотрел в его сторону. Он больше поглядывал на УАЗ- «буханку», который столь же неторопливо двигался по дороге.
И тут Галашкин понял, что узнаёт мужика. Это же санитар, только он скинул с себя халат, но так торопился, что не взял что-нибудь взамен. А там, в «буханке», находится его напарник, а уж у напарника всё наготове – и шокер, и дубинка резиновая. Как они его быстро обнаружили. Случайность, скорей всего, но – тем не менее …
До той точки, где они должны встретиться, оставалось пройти с десяток шагов и санитар уже начал улыбаться, по-прежнему глядя в сторону. Наверное, он прикидывал заранее размеры той премии, которой его вознаградят за поимку опасного безумца. И в этот миг Галашкин бросился наутёк. Наверное, это был самый нелепый бегун- спринтер, какой только бросил вызов судьбе. Тощий, нескладный, вихляющийся на ходу, весь какой-то разболтанный, но он всё же вырвался вперёд, достаточно, чтобы ворваться во двор ещё новенькой и яркой двенадцатиэтажки, которая ещё только-только начала заселяться. Только тогда засуетился санитар и кинулся вдогонку. Свернул во двор и УАЗ, отрезая дальнейший путь к бегству. Уйти отсюда невозможно. Галашкин завертел головой, пытаясь разглядеть тот путь, которого не было.
Не было до той минуты, как распахнулась дверь подъезда, и оттуда выпорхнуло эфемерное существо с косичками и с «Чупа-Чупсом» в руках. Вполне обычная девчонка- подросток, а вовсе не ангел небесный, какой увидел её наш герой. До того, как дверь захлопнулась, притянутая электромагнитным замком, Лёха устремился туда и, при всей своей неуклюжести и усталости, успел это сделать. И лифт всё ещё был внизу.
Помните смешную и авантюрную комедию Эльдара Рязанова «Невероятные приключения итальянцев в России»? То место, где кладоискатели с ларцом, набитым сокровищами, уплывали по Неве- реке на вёсельной лодке и смеялись над персонажем Андрея Миронова, как будто все проблемы для них закончились? По их лицам было видно, что они уверены в победе, уже случившейся победе. Вот примерно такие же ощущения испытал и наш герой, когда дверцы лифта захлопнулись перед носами двух санитаров, которые ворвались в подъезд мгновением позже Галашкина. Казалось бы, куда он денется с подводной-то лодки, то есть из многоэтажного дома? Но, пусть на несколько минут, но наш герой был свободным.
На верхнем этаже Лёха покинул лифт и вышел на лестницу, по которой можно было попасть на крышу многоэтажного дома. Обычно дверь туда бывает заперта, а ключ находится у старшего по дому. Но случаются ведь чудеса. Или разгильдяйства, как уж посмотреть. То есть, как вы уже догадались, дверь была отперта.
Так Лёха очутился на крыше и подошёл к самому краю, перелез через парапет и остановился на краю пропасти. Позади его послышался шум торопливых шагов и сиплое дыхание.
– Эй, Серёга, постой!
Медленно Галашкин развернулся на месте, балансируя на самом краю. Позади стояли оба санитара, запыхавшиеся, с искажёнными лицами. Их делом было пресекать, хватать и не пущать, но вовсе не везти переговоров с психами. Приходилось импровизировать, на ходу, так сказать.
– Слушай, – продолжал говорить один из санитаров, вытянув вперёд руки, в то время как другой, обойдя стороной коллегу, подбирался к Галашкину, делая короткие шажки, – брось дурить … подумай сам … мама … сейчас подъедет … мы её уже вызвали… отойди от края, Серёга …
– Я не Серёга, – сообщил санитару наш герой, – я Алексей Фёдорович.
– Вот я и говорю, – обрадовался санитар и быстро закивал головой, – Фёдорович… домой сейчас поедешь … Мы тебя и довезём. С ветерком доставим.
Второй санитар, от которого отвлекал своими увещеваниями первый, прыгнул вперёд и вытянул руки. Но Галашкин отступил от него. Он переместился на пару метров за парапет и повис в воздухе.
– Изыди, – буркнул Лёха санитару, который тоненьки взвизгнул , отшатнулся и сел задом на покатую площадку крыши.
Он продолжал визгливо голосить, когда первый санитар подхватил его за воротник и оттащил от края подальше. Там они остановились и оба уставились на повисшего в воздухе «пациента», который был у них в руках только что. Живой, если бы они его схватили здесь. Или мёртвый, если бы он свалился отсюда и его тело загрузили бы в машину. Всё равно ведь – в руках. Но что делать сейчас, когда пациент висит перед их глазами, но руками до него не дотянуться?
Казалось, что позади Галашкина медленно колышутся два белых крыла. Но, мы скажем вам, это были всего лишь полы врачебного халата под порывами ветра, хозяйничавшего здесь, над крышами. Но разве убедишь санитаров специфического лечебного учреждения, которые в чём-то убедили себя. Они начали креститься, сначала один, а потом и второй. И тогда Лёха Галашкин обратился к ним.
– Эй, вы там, внизу! Вспомните слова Писания – «и последние станут первыми». Это время пришло.
– Да! Да! – отозвались санитары.
– Эй, вы там, внизу! Вы относились ко мне, как к убогому, хотели лишить меня возможности летать. Но ведь на самом-то деле убогие – как раз вы! Это у вас сколиоз, в ваших умах и душах. Вы закостенели в своих догмах, и не желаете ничего видеть и знать. Вы готовы уничтожить любого, кто имеет счастье быть непохожим на вас.
– Мы – маленькие люди, – плаксивым голосом отозвался говорливый санитар, в то время как его напарник закатывал глаза и явно собирался отправиться в обморок, – мы делаем лишь то, что нам предписано. Мы привыкли жить по правилам. А как же иначе?
– Иначе жить можно, – нравоучительно заявил санитару Лёха, – можно и нужно, если не хочешь всю жизнь провести в «дурдоме». Попробуйте сами подняться над своими правилами, стереотипами, сложившимися мнениями. Это всё давно уже себя отжило. Человеку свойственно меняться. Просто его заставили забыть это. Поменяйтесь, и жизнь ваша поменяется тоже …
Второй санитар издал хрип и опрокинулся. Его напарник хлопотал над ним, пытаясь привести в чувство. Дверь на крышу снова открылась, и оттуда вылез ещё один, уже одетый в белый халат. На ветру начал биться флажком полосатый галстук. Он увидал санитаров и направился к ним. Галашкин посмотрел в сторону солнца. Теперь он чувствовал, что сможет лететь туда, куда он сам пожелает. Он ещё раз оглянулся и крикнул к копошившимся на крыше людям.
– Эй, вы там, внизу. Запомните меня. Я – «Летучий Галашкин». Я докажу всем, что жизнь нам дана не для жалкого ползанья. Прощайте!
Санитар, которого уже почти привели в чувства, снова взвизгнул и опять закатил глаза. Медик растерянно глянул в сторону летящего силуэта, содрал с носа очки и принялся протирать их своим полосатым галстуком. Потом он водрузил очки обратно на нос. Но разглядывать было уже некого.
– Что это было? – спросил врач у санитара.
– Я думаю, – отозвался тот мрачно, стараясь глядеть в сторону, – что это был ангел Господень, которого мы собирались к психам отправить.
– Думаешь ли ты, что говоришь? – строго спросил врач.
– Раньше старался не думать, – дерзко ответил медику здоровяк, – а теперь думаю, что зря. Вы поможете мне с Витьком, или мне в одиночку тащить его отсюда?
На этом историю нашу можно закончить, но хотелось бы уверить вас, что с Лёхой Галашкиным, назвавшимся «Летучим Галашкиным» (почти как «Летучий Голландец» из готических легенд) всё будет нормально, он начал новую славную жизнь. И пусть это будет не супергерой из американского городского фольклора, но он найдёт своё место в жизни, уж будьте уверены. Недаром ведь ему была подарена способность к полётам. А если вы скажите, что рассказанная нами история не более, чем фантастика, так мы напомним вам легенду о Агасфере, Вечном Жиде, а затем посоветуем присмотреться внимательно к Фёдору Филипповичу Конюхову, который никак не желает остановиться (не может?), и вечно перемещается с места на место, на яхте ли, на воздушном шаре, или на собачьей упряжке. И эти его постоянные моления, взывания к Всевышнему. Нет ли тут связи?..
Совместные с Андреем Маковеевым рассказы - 2
© Copyright: Юрий Костин 2, 2017
Свидетельство о публикации №217022000879
Свидетельство о публикации №217022000879
Рецензии