Звезда над Парижем

         Прошел февраль. Туман съел остатки немногословной зимы. Ветер раскидал между домов высушенный и оторванный от хляби летающий мусор. Дни стали длиннее. Солнце стало радовать по утрам колесом, налитого спелостью углей, костра.
         Чавкающая под ногами грязь с тонущей в молоке утренней сырости дороге; угадывающиеся треугольники света фонарей; деревья, расталкивающие руками белое покрывало; пробивающиеся кирпичи церкви ведут к мыслям.
      О вечном.
      Конце.
      Бренности пути и всего.
      О поисках веры.
       Итогах.
      Разочаровании.
      И последнем вздохе.
      А еще, почему-то, об осколке или осколках жизни, которые останутся после меня.
      И это даже не память людей.
      Это даже не написанное и забытое.
      Это даже не светлое, бегающее и прыгающее чудо детства. Даст Бог среди повседневных забот вспомнит. Ну и хорошо. Хоть иногда. Не об этом. Память скоротечна.
      Вопрос о том, что будет стоять сверху, надо мной, когда меня уронят в двухметровый омут грохота глины по дереву, обтянутому красной тряпкой.
      Как будет? Как обычно и сейчас. Пришли. Оторвались. Быстро и молча закопали. Оркестр. Выстрелы. Длинный треугольник земли. Скудные венки. Быстрее домой. У всех дела. Деревянный столбик со стороны того что было ногами. Родственники…
      Потом осень-зима-лето…
      И вот начинается самое интересное.
      В кино, книгах принято спрашивать последнюю волю. А на жизнь, так, все бегом и внезапно. В том смысле, что ждут всю жизнь, а тут «бац!» и приплыл. Как с зимой, она ведь тоже приходит внезапно. И потому все так скоротечно, что если все хорошо, то через год сверху плита, место для цветочков, и черная плита. А на ней: Серьезное лицо. Награды. Ну и даты –появился и исчез. Ну может какой-то, набивший оскомину, стишок полуподвального поэта, пытающийся отразить скорбь и печаль близких, оставшихся на момент ухода рядом.
      В моей недолгой, но продолжительной жизни был всего один случай, когда человек успел сказать, что будет сверху. Над ним. И спасибо его родным, что прислушались и что оставили его таким как в жизни – с улыбкой, котом и свечой рассвета.
      Со мной – это черный гранит и прочая потусторонняя дребедень.
      Раньше хотел, чтобы стояла железная колонна верхний, косой срез которой образовал бы пятиконечную звезду. Покрашенную красной краской.  С табличкой внизу колонны с обязательными атрибутами.
      Это раньше. Хотелось. Но все время какой-то осадок. Какая-то недосказанность. Незавершенность мысли и чувств. Ну не хватает чего-то. Может малости вселенной? Не хватает отражения мира, кипящего вулканом? Прошлого?! Чего-то не хватает.
      А сегодня, утро проснулось среди облака кричащих чаек. Шума крыльев в промозглом дне.
      Проснулось Эйфелевой башней с пятиконечной звездой на вершине.
      Картиной.
      Срезом.
      Эйфелева башня со звездой среди квадратной паутины оград.
      Невысокая. Полуметровой памятью праздника, рвущая покой. Взорвавшейся звездой моей жизни. Обычной звездой непобедимой Красной Армии.
      А почему Франция? Почему Париж? Почему башня?
      Да кто его знает!?
      А никто не знает…
      И кто поймет, что именно в Париже, где рождался и умирал много премного веков назад, я нашел покой и счастье этой жизни.
      Париж, который нашел в моей жизни две недели шагов. Две недели возвращения в любовь прошлого. Две недели любви, застывшей и бушующей воздухом. Стенами. Светом. Две недели очищения и забвения. Забвения от крови и выстрелов, преследующих и взрывающих мозг. Две недели вне войны. Две недели от мира. Две недели баланса и гармонии.
      В этой жизни их была всего две недели, но голос прошлого твердил и шептал на ушко: «Не в первый раз ты здесь, не в первый»! И что баррикады Парижской коммуны не прошли стороной твоей жизни. И эти вспышки картин сознания прошлого, в зареве Чечни, они не просто и не неоткуда.
      Эти мостовые и стены.
      Эти голуби и воробьи.
      Эта утренняя капель крыш…
      Эти колокола любви…
      Словно тоннель времени.
      Неподкупный и неразрывный.
      Соединяющий судьбу веков.
      Пронзающий жизни одного человека. Жившего и еще стоящего в этом времени. Ожидающего очередного пронзения. Или прозрения?
      Эйфелевой башней, вгрызшейся в то, что когда-то было мной. Пронзающей и разрывающей священной и боевой красной звездой утренний туман забвения.
      То, что моя звезда не загорится на кладбище Парижа – знаю.
      Пусть тогда она горит над моим сердцем, над башней моей любви здесь.
      Может быть это успокоит мою французскую душу русского хохла...