Перед Богом все равны

 В начале 70-х волею судьбы попал в одну из медицинских клиник Ленинграда. Жёлтого цвета четырёхэтажное здание, выполненное в стиле русского зодчества, когда-то принадлежало Александро-Невской лавре. В Финскую войну его приспособили под госпиталь, а в мирное время здесь появилась спецлечебница.
Территорию больницы разделяла надвое высокая железобетонная стена с колючей проволокой по периметру. На одной стороне, за высоким забором,  располагались психиатрические отделения,  вторая половина этого заведения с более мягким режимом соседствовала с Духовной семинарией. Границей между этими  двумя совершенно разными по назначению учреждениями служили яблочно-вишнёвый сад и широкий мощёный булыжником тротуар. От Александро-Невской лавры семинарию и больницу отделяла  высокая деревянная стена из горбыля. Куски оборванной ржавой «колючки» торчали из проросшего меж досок кустарника, на нём и висела покосившаяся изгородь. Среди зарослей угадывались будка сторожа и большая калитка на кованых петлях со смотровым глазком. Это кратчайший пешеходный путь от семинарии в Лавру.
Вот в таком пространстве, между прекрасной архитектурой, большим фруктовым садом (где на кривых ветках, густо покрытых листвой, висели зелёные яблоки, а на кустах вишни бордовые рубины зрелых ягод) и ограждением с колючей проволокой я провёл четыре месяца. Потянулись скучные больничные будни. Тяжело видеть страдания людей, потухающий оптимизм, слёзы и безысходность теряющих надежду на выздоровление окружающих тебя. Страх умереть молодым был нередким гостем, он сеял смуту в сознании, указывая на неопределённость твоего будущего. Чтобы не поддаться панике, вспоминал отца, прошедшего войну и лагеря, а также героев из настольных книг комсомола.  Разнообразие в мрачную повседневность вносили прогулки в саду, игра   в волейбол, общение с учащимися семинарии и колокольный звон по выходным.  Видеть молодых и не очень людей в рясах было непривычно для меня – советского юноши, комсомольца и атеиста. Это вызывало какое-то опасение, непонимание. Правда, когда стал общаться с ними, насторожённость прошла. А вот непонимание осталось.
Семинаристы  хорошо играли, были тактичны и сдержаны. Физической подготовке некоторых из них многие могли только позавидовать. Запомнился один будущий батюшка, мы его между собой называли отец Николай. Небольшого роста, спортивно сложенный и симпатичный молодой человек с аккуратной бородкой, в очках с оправой под золото, регулярно занимался физкультурой. Особенно впечатляло его упражнение, когда он брал в руки тяжёлые гантели и делал заднее сальто прыжком с места. У нас это вызывало восхищение, но мы даже не пытались повторить что-то подобное. 
Общаясь с молодыми духовниками, мы не могли не затрагивать тему о Боге. Честно сказать, их искренняя вера и убеждённость, что Бог есть, никак не доходили до меня бестолкового. Я верил в комсомол, коммунизм и в то, что наша страна СССР самая справедливая в мире.  Хотя серьёзно болели, ни у кого из сверстников, в том числе у меня, не возникало мысли обратиться за помощью к Всевышнему. Единственно, что меня привлекало из церковного – красота храмов, чистота монастырского подворья и колокольный перезвон.                Очередным воскресным утром я подошёл к окну и стал рассматривать уже знакомые мне витиеватые узоры, лепнину и декоративную кирпичную кладку на церквах, подсознательно ощущая загадочность и величие строений под золотыми куполами. Ждал, когда запоёт звонница. Первое время это было мне лишь развлечением, но с каждым разом я всё больше и больше проникался потребностью слушать колокола. Вот ударил большой, ещё, ещё…и полился перезвон.
Колокольня Фёдоровской церкви стояла на расстоянии менее пятидесяти метров, я смотрел на неё из зарешёченного окна четвёртого этажа. Не видя звонаря, но вслушиваясь в умело извлекаемые волшебные звуки Божественной мелодии, я всё больше и больше погружался в необъяснимую мне среду умиротворения и спокойствия. Перед глазами жёлто-белый столп с переливающимися блаженным светом, словно нимб, крестами, а вокруг бирюзовая чистота с мерцающими вдалеке серебристыми бликами, похожими на летающих над рекой стрижей. Я испытывал состояние  лёгкого восторга и нежного трепета.  Вдруг где-то в глубине меня мелькнула мысль: «Ты же комсомолец, как можешь такое слушать...» Я встрепенулся, колокола продолжали петь, а передо мной стояла медсестра Людмила Ивановна:               
– Что, Саша, заслушался? В газете писали, что скоро запретят этот шум,  больных раздражает.
Не успел что-либо сказать или возразить, а она продолжала:
– Алёша умер... Сегодня ночью тебя и ещё кого-нибудь из ребят подниму. Унести тело в морг надо. Я молча кивнул, а на душе стало тревожно и тоскливо до боли. Только что пережитое прекрасное мгновение под звон колоколов исчезло, словно сон от внезапного пробуждения. Я представил Лёшу живым и улыбающимся. Этот молодой парень получил черепно-мозговую травму во время Чехословацких событий. Его танк подожгли, а ребята-танкисты, выбираясь из машины, не применили табельного оружия, попали в руки разъярённой толпы и были жестоко избиты. В больнице мы сдружились. Играли в шахматы, отдыхали в парке, вели откровенные разговоры. От Лёши я впервые услышал, что наш социализм в Европе никому не нужен, чему я никак не хотел верить.  И вот друга нет... 
Ночью, когда я только-только забылся, Людмила Ивановна тронула меня за плечо.  Мы вышли в коридор, где дожидался напарник, и направились в изолятор. Увязали тело Лёши в простыню, переложили на носилки и понесли. Перед входом в подвал медсестра разожгла керосиновую лампу. Открыла тяжёлую дверь – из подземелья потянуло холодом. Блики и тени заплясали на древних стенах.
Я спускался в полумраке по каменным ступенькам с ощущением погружения во что-то необъяснимое, охватывающее всё моё тело вязким холодом и ознобом. Страха не было, но в какой-то момент мне показалось, что я когда-то здесь был. Каменные стены, холод и мрак – всё было  знакомым... Мысли быстро-быстро стали перебирать «страницы» памяти, но  впереди себя я увидел Людмилу Ивановну, и мы оказались в просторном подполье с мощёным крупным камнем полом и многочисленными арками.
Озноб пропал, я огляделся, на память пришёл наш Сольвычегодск, Благовещенский собор с каменными мешками и страшные рассказы об его узниках. Показалось, что сейчас увижу кучи человеческих костей.  Людмила Ивановна, как знающий экскурсовод, провела нас под арками ещё несколько метров, и мы оказались у большого зелёного ящика. Опустили носилки на пол. Медсестра подала ключ. Я открыл навесной замок и поднял крышку.  Внутри лежало тело худой, голой старухи с длинными седыми волосами, прикрывающими левую грудь, а угол простыни, на которой она лежала, прикрывал  ноги до колен.
Меня передёрнуло, я с недоумением посмотрел на Людмилу Ивановну и спросил: – Лёшу к этой старухе?               
Она с не меньшим изумлением ответила:                – А куда же ещё?                – Людмила Ивановна, но ведь это неправильно! Почему молодой парень должен лежать со старухой?    – Давай, Саша, кладите его туда, ему теперь всё равно с кем и где лежать...  Понимая всю безысходность происходящего, я вытащил из-под бабки простынь, накрыл ею тело умершей, и мы с напарником уложили на неё Лёшу. Закрывая крышку мертвецкого ящика, я извинился перед покойниками, а в голове пронеслась где-то слышанная ранее фраза: «Перед Богом все равны...»