За хлебом

ЗА ХЛЕБОМ

Береги честь смолоду!

Пословица


Это было примерно в 1918 году.

Помню, голод неожиданно и вдруг разлился по всей стране, как только большевики пришли к власти. В городах и рабочих поселках он чувствовался особенно: магазины и лавки были пусты, на базарах ничего не было. Даже картофель трудно было достать. Продукты питания можно было приобрести только в деревне, у крестьян. Однако и там купить их за деньги было нельзя: деньги не имели цены. Крестьяне соглашались давать продукты только в обмен на необходимые им вещи. Поэтому-то и побрели теперь по стране мешочники – жители городов и рабочих поселков, направлявшиеся за продуктами в деревни.

Чтобы пережить начавшийся голод, мешок-суму взяли почти все, кто только мог двигаться. Если прежде были только нищие с сумой, то теперь с нею оказались городские жители и рабочие. Многие тогда говорили:

– От сумы и от тюрьмы никто не зарекайся!

Шли и ехали в деревни, везли туда на обмен свой скарб: одежду, обувь, посуду и даже швейные машины – лишь бы получить что-либо съестное: горох, крупу, картофель, но главное – хлебушко. Крестьяне ближайших деревень сначала охотно меняли свои продукты за эти вещи, а потом – туго. Поэтому за хлебом приходилось ехать куда- либо подальше, в хлебные губернии (Тамбовскую, Курскую и т. п.) с преимущественно сельским населением.

В нашей семье было то же самое, что и у других: есть было нечего. Особенно плох был отец. Он все молчал и крепился, а двигался, как тень. Вот и решилась я, тогда еще подросток, поехать с группой знакомых вместе с моей старшей замужней сестрой Леной в дальние хлебные места за Орел.

Приготовила и я "товар" на обмен: эмалированные миски, старые брюки и главное – соль. Не знали тогда, на что будет спрос в крестьянской избе, вот и везли по возможности разнообразный "товар". Знали только, что на соль был большой спрос, говорили, что за один фунт соли давали один пуд ржаной муки или ржи. А за солью-то мы еще раньше съездили в Унечи. Собрала и я всякие мешочки и мешки, чтобы было куда сыпать и рожь, и какую-либо крупу или пшено. Уложила я все – и "товар", и мешки – в один мешок, и мы двинулись в путь. Моей защитницей была старшая сестра Лена.

Ехали мы в товарных вагонах, то высаживались, то опять взбирались в эти высокие товарные вагоны, если узнавали, что состав шел в нужном нам направлении. Наконец, на одной из станций за Орлом, решили вообще сойти и попробовать счастья в обмене своего товара на хлеб. В группе был уговор – помогать друг другу. Пошли по ближайшим деревням, разбрелись по разным хатам. У кого "товар" был выигрышней, тот скорее договаривался и щедро получал либо рожь, либо крупу. У кого же "товар" был старый – "с дырами" – у того дело шло плохо. В конце концов, нам повезло, все из нашей группы наполнили свои мешки, получив пуда по два, а то и по три, и радостные и довольные направились в обратный путь с такой тяжелой ношей. Я говорю радостные, потому что было приятно и радостно сознавать, что на какое-то время семья будет иметь, что кушать.

Идем, кряхтим да приговариваем, подбадривая друг друга:

– Своя ношка не тяжка!

Вот и до станции добрались. Довольны все, и все в сборе. Отдохнули и стали разузнавать про поезд, будет ли он вообще и пойдет ли в нужном направлении. Тогда не было ни расписаний, ни регулярности движения поездов, ни даже билетов для пассажиров. Все было на особое "везенье" и удачу. Мешочники были дружны между собою и делились друг с другом своими известиями. Железнодорожники относились к мешочникам тоже сочувственно и всегда говорили о поездах, которые должны были идти то в том, то в другом направлении. Да и как было не сочувствовать, когда какая-либо худая-прехудая, почерневшая от ветра и солнца с впалыми глазами беременная женщина, изнемогая от тяжести мешка муки, обращалась к железнодорожнику:

– Дяденька, скажи, пожалуйста, будет ли идти поезд на Орел? А на каких путях он будет стоять?

Или когда маленький мальчонка, весь в лохмотьях и в грязи, спрашивал:

– Дяденька, а дяденька, скажи, пожалста, про поезд домой?

Так и мы, то есть кто-то из нашей группы, разузнали про состав, который должен был пойти на Орел – Москва: нужное нам направление. Стоял этот состав где-то на дальнем пути. Нашли. Забрались в один из товарных вагонов, где уже было полным-полно других мешочников. Однако нашлось место и для нас. Помогая друг другу, погрузились и мы все. К счастью, наш состав скоро тронулся. Сидели тесно друг к другу, прямо на полу, на своих мешках с зерном. И вот тут-то и пошел шепоток, что на станции Поныри, которую нам предстояло проезжать, стоит, мол, заградительный отряд Чека, который борется с мешочничеством, отбирая у мешочников всё, что находит. Этот заградительный отряд чекистов задерживал поезда, пока происходила проверка и тщательный обыск всех вагонов и людей. Рассказывали, что некоторые мешочники делали специальные мешки под пальто, как будто ватники, простроченные вдоль сверху донизу, засыпая их равномерно зерном, но и эту маскировку раскрывали чекисты и с хохотом отбирали все.

Узнав об этом заградительном отряде, наша группа сговорилась обойти пешком станцию Поныри, чтобы не лишиться выменянных продуктов. Для этого мы с нашим тяжелым грузом сошли с поезда на станции перед Понырями и пошли в обход верст тридцать-сорок, чтобы прийти на следующую станцию после Понырей. Идти было очень тяжело, шли медленно, часто отдыхая, потому что мешок с зерном, казалось, прямо впивался в плечи. Он не был прилажен к такому пути. Долго мы шли, но все-таки пришли на намеченную станцию. Опять расспросы и узнавания, будет ли поезд, когда и где, то есть на каких путях. К нашему счастью, товарный состав стоял уже на путях, и он был битком набит мешочниками. Конечно, это был не тот состав, который мы покинули перед Понырями, а другой. Снова напрягая последние силы и помогая друг другу, мы погрузились в один из товарных вагонов. Как и прежде, мы старались держаться друг друга и не разделяться. Я не отходила от Лены.

Долго стоял состав, не трогаясь с места, а мы боялись и дрожали, как бы не пришли и сюда заградители. Мешочники-пассажиры, проехавшие с этим составом Поныри и потерявшие там свои продукты, жаловались, как бесчинствовали чекисты-заградители. Сколько плача и вопля было там! Какая жестокость!

Наконец, тронулся и наш поезд. Но в последний момент, перед отходом, в наш вагон впрыгнул один молодой парень в полувоенной форме и с винтовкой, а не с мешком в руках. У всех нас сразу что-то ёкнуло внутри от появления этого нового попутчика. Он же тоже сразу повел себя не как обыкновенный мешочник; он все как-то пристально присматривался, не говоря ни слова, сверлил всех нас своими взглядами и, наконец, заговорил:

– А вы все-таки пробрались сюда со своими мешками, проклятые спекулянты!

Все как бы оледенели, разгадав сразу, что за "птица" вскочила к нам в вагон. Никто ему ничего не ответил, все только теснее жались к своим мешкам и друг к другу. Вагон был набит мешочниками, лишь небольшое пространство посредине вагона, возле дверей, было свободным, чтобы легче было сходить и взбираться в вагон на станциях. Все молчали. Парень же, видя на всех лицах страх, все больше входил в раж, подходил к некоторым близ-сидящим, толкал ногой мешки, приговаривая:

– Все равно изведем вас, сволочи! Ишь натаскали сколько! Грабят государство!.. Подождите, на первой же станции я приведу в этот вагон заградиловку! Они вас хорошенько потрусят, мать вашу так...!

И начал отпускать трехэтажную матерщину. Поток ругательств так и сыпался, не останавливаясь. Он курил и как бы сплевывал одно ругательство возмутительнее и гаже другого:

– Ишь, суки, подрывают советскую власть! Я вас с... – и потряхивал винтовкой.

Тогда наша Лена не выдержала этого хамства и вдруг обратилась к нему:

– Ты, парень, не очень-то нас запугивай и не хорохорься! Ты видишь, что за люди едут, еле-еле дух переводят от голода, измучились совсем, чтобы достать кусок хлеба, а ты – "спекулянты"! Ты хоть глаза свои протри да посмотри хорошенько, какие это "спекулянты"? Несчастные люди, а ты – "спекулянты"!.. А потом, дорогой, придержи-ка свой язычок и не выражайся так, видишь, что в вагоне много женщин и девушек. Прекрати свою матерщину! Побойся и Бога!

Эти умиротворяющие слова Лены возымели обратное действие, они как бы подлили масла в огонь. Глаза у него пуще прежнего заискрились, рот перекосился, и он грубо повернулся к Лене:

– Ну-ну, ты не очень смельчай, с...! А то я тебя в два счета в расход пущу, с...! Ишь нашлась защитница, гад! Я тебе сам сейчас бог! Что хочу, то и сделаю с тобой!

Глаза налились кровью, изо рта брызгала слюна, и он наседал на Лену, выпуская мерзейшие ругательства.

Я досадовала на Лену, чего она связалась с ним.

Отвяжись, Бога ради! Как тебе не стыдно связываться с женщиной! – сказала Лена и повернулась к нему спиной.

Все молчали, и никто не вступился за Лену. Парень же не унимался и попытался было забрать у Лены мешок с мукой. Лена крепко ухватилась за мешок и не дала ему отобрать его. Это еще больше разозлило парня, и он разразился новым потоком брани, все матерщинничал и матерщинничал, а потом вдруг:

– Ну, ты у меня узнаешь сейчас с...! Как я тебя пущу под откос, шлюха!

И он рванул сильно дверь. Дверь товарного вагона взвизгнула и покатилась на роликах. Большой просвет образовался в стене вагона. Парень стал возле края просвета с явным намерением вытолкнуть из вагона Лену и, наслаждаясь страхом, который был на лицах всех мешочников, начал медленно считать:

– Р-а-а-з!.. Д-в-а-а!..

У меня захватило в груди от предстоящего ужаса...

Три! – крикнула, взвизгнув, Лена и с силой толкнула парня в просвет открытой двери. Он, видимо, не ожидал этого толчка, потерял равновесие и вылетел из вагона идущего поезда.

Все замерли от неожиданного исхода. Только вздох облегчения вырвался у некоторых.

А поезд все шел и шел... Колеса резко отбивали на стыках рельс "так-так... так-так". Мы все молчали. Как мы доехали до нашей станции Б., и не помню.

Мне все мерещилось, что вот-вот откроется дверь и появится разъяренный парень с винтовкой и начнет стрелять в нас. Но дверь не открылась, и мы благополучно доехали до дома.

Колеса только, казалось мне, все твердили: "так-так... так-так".

---

Прошло много лет, а я все жду и жду, когда же вскипит гнев народа, и он сбросит нависшее над ним хамство, как сбросила тогда Лена омерзительного хама в просвет идущего поезда и освободила всех мешочников от издевательства...

Время идет и идет, но мой внутренний голос четко твердит и твердит:

Будет! Будет!