Мокрые трусы участкового

Это были поистине благословенные несколько дней августа 19... расцветно-застойного года.

Уже сданы были вступительные экзамены в институт, уже стало известно, что проходной балл мы коллегой, назовём его для ясности Петькой, набрали. Теперь требовалось лишь подождать несколько дней до официального зачисления.
Погода превосходная, предки - те и другие - на дачах, в холодильниках полно еды... Чего ещё надо двум радостным шалопаям? - Понятно, чего, - экшена.
После трудов праведных по сдаче экзаменов, справедливо рассуждали мы, нам полагалось пошалить.
Исключительно из чувства скромности я, пожалуй, воздержусь от описания ВСЕХ шалостей, на которые мы сподобились в эти дни. Ну, было и было...

Но кое о чём поведаю.

Например, "вечер чтения" получился ничего себе.

При советской власти, если помните, граждане выписывали себе массу периодики. Почтовые ящики наполняли не дебильные рекламные газетёнки и идиотские листовочки, но полноценные газеты и журналы, обильно несшие на своих замечательно пахучих страницах разумное, доброе, вечное.

Периодика, вообще, была отдельным способом познания и отдельным куском жизни.
В том хотя бы смысле, что на "Футбол" (впоследствии - "Футбол-Хоккей") подписка не оформлялась, поэтому каждое воскресное утро начиналось с выхода на улицу и выстаивания в очереди в ближайший ларёк "Союзпечати". Причём могло и не хватить. Но если везло, то чтению предшествовала захватывающая процедура разрезания газетной бумаги, чтоб получилась шестнадцатистраничная книжечка. Ритуал просто.

Помимо непременных газет - у нас это были "Вечерний Ленинград" и "Смена" ("центральные" игнорировались) - родители выписывали "Юность", "Технику - Молодежи", персонально мне - "Ровесника", а также "Иностранную литературу".
"Иностранная литература" воспринималась мной как весьма странное издание.
Картинок не предусматривалось вовсе, текст был мелким и плотным, а публикации отличались... я даже не знаю... иностранностью, что ли...
В любом случае, чтение было захватывающим.
Например, до сих пор помню роман Роберта Стоуна "В зеркалах". Он поразил меня совершенно немыслимым, невозможным - печатным словом "жопа"!
"Жопу не отклеишь от стула — такая там жара" - так выглядела фраза, напечатанная в СССР в 1973 году. Каково!
Я даже в школу журнал носил - пацанам показывал. Впечатлил.
После такого открытия подшивка "Иностранной литературы" штудировалась с особым тщанием.
В другом произведении, уже не помню названия, одна фраза повергла меня в искреннее недоумение: "крепкий сорокалетний мужчина"...
"Вот интересно, как это, скажите на милость, сорокалетний мужчина может быть крепким?" - не без ехидства задавался я тогда вопросом, на который теперь знаю точный и утвердительный ответ: и не только сорокалетний.

*****

Но вернёмся в тот вечерний август.

Понятное дело, в дачном месяце августе почтовые ящики буквально ломились: почтальоны исправно "доставляли", невзирая на дачное же отсутствие жильцов/абонентов.
Поэтому разжиться свежим чтением было совершенно нетрудно: парадные тогда не закрывались ни на кодовые замки, ни на, тем более, домофоны. Заходи и выбирай буквально торчащую из ящиков "респонденцию". Именно так: КОРреспонденцию, то есть письма-открытки, мы благородно запихивали обратно. А вот "Литературная газета", "Наука и жизнь", "Техника-молодёжи" - идите сюда! Ну, и заодно пару "Правд"/"Трудов" - под жопу - иностранно-литературное слово! - подстилать: читали-то мы сидя на затоптанных гопниками скамеечках в садике возле моего дома.

Уже не помню, почему, но в этот раз мы припозднились с "выемкой почты", поэтому, рассевшись на лавочке, очень скоро поняли, что читать неудобно. Темно.
Что делать? - Под фонарём лавочек нет, а стоя только в метро читают.
Идти домой? - Банально и неромантично (романтично будет завтра...)
Свет горит на лестнице, в подъезде, но там сидеть неудобно, да и воздуху хочется чистого... Окно не открыть - заколочено.
А фигня - мы же можем сесть и с другой, уличной, стороны окна.
На бетонный козырёк, что над парадной.
Подсаживая друг друга в щуплый зад, подтягивая за шкварник и используя ручки открытой двери парадной как ступеньку, мы взгромоздились на пыльный тёплый козырёк, подстелили по "Правде", расселись, свесив ноги, и, как культурные, углубились в чтение: Петька в "Науку и жизнь", я - в "Литературку".

И ведь сидели как люди - впитывали культурное печатное слово, не шумели, не матерились и даже не курили, - так, поплёвывали тихонько вниз, и всё.
Нет же: часа в два ночи (!) смотрим - "спринтер" ковыляет стремительно.
В соседнем доме жил такой странный тип лет пятидесяти, обладавший двумя основными качествами: он буквально повсюду совал свой нос и обладал способностью необыкновенно быстро перемещаться в пространстве на новомодных тогда алюминиевых костылях. За что и был снабжён кличкой "спринтер".

Вот какого рожна ему не спалось! - Подлетел к нашему козырьку и как заорёт: "Слазьщажже!"
Мы, конечно, продолжили сидеть как сидели, я даже газету не опустил - чтоб игнором ему дополнительную радость доставить.
Он давай опять рефренить - "Слазь да слазь". Вот мешали ему эти два негодяя мимо пробегать, ага... Разглядел ведь впотьмах...
Ладно - мы, не сговариваясь, продолжали демонстрацию полного ноля внимания.
И тут спринтер совершил роковую оплошность: приблизившись на опасное расстояние, он одним из костылей попытался стукнуть Петьку по ноге.
Ответ был классическим: Петька, оторвавшись от "Науки и жизни", издал такой характерный (мальчики знают) подготовительный вдыхательно-горловой звук, предшествующий смачному плевку.
Который, собственно, и последовал.
И попал в цель.

Что тут стало со спринтером, описать цензурно трудно, практически невозможно: эхо его воплей разносилось по всему двору, а напавшие на него корчи просто пугали. Даже нас. Обоими костылями он при этом гневно потрясал.
Камлания спринтера прекратились внезапно: откуда-то сверху раздался звук водопада и нашего незадачливого гонителя накрыл обширный водяной столб.
Неожиданно умытый спринтер аж присел и заткнулся, что называется, на полувопле - вероятно, для того, чтобы лучше расслышать грозно-заспанный хриплый голос:
"Если ты, сволочь хромая, сию же секунду не съе.... не свалишь отсюда, я спущусь и обломаю об тебя твои костыли!"

Получилось достаточно изящно: нас, сидящих на козырьке, из-за вышерасположенных балконов разбуженному жильцу видно не было, поэтому спринтер предстал полным идиотом, беспричинно в одиночку кривлявшимся и оравшим под окнами спящего дома.

Хлюпая башмаками, спринтер упрыгал за угол, а мы, ещё немного посидев и посмаковав вполголоса мизансцену, слезли с козырька и разошлись.
До завтра.

Происходившее следующим днём не запомнилось - вероятно, оттого, что уж больно насыщенным и интенсивным получился вечер.

Мы сидели у меня на кухне. Ничего, как говорится, не предвещало...
По радиоточке шла какая-то радиопостановка, а у нас уже стоял приготовленный для записи петькин магнитофон: мы ожидали 23:15 - времени начала передачи "Ваш магнитофон".
Была на ленинградском радио такая передача, где наряду со всякой ерундой вроде Доули Фэмили или оркестра Поля Мориа крутили и "настоящую" музыку.
Сама по себе передача раздражала неимоверно. Дело в том, что "прогноз погоды на завтра", начинавшийся в 23:05, длился от силы две минуты, после чего по радио запускали какое-нибудь отвратительное музло - вплоть до вожделённой четверти двенадцатого. Ещё минут пять диктор своим противно-правильным голосом читал по бумажке краткие сведения об исполнителе и коряво переведённые на русский язык названия песен.
А в 23:50 - железно! - начинались "Последние известия" из Москвы.
Так что пластинка целиком в эфир не помещалась ни в какую - на музыку и получаса не оставалось.
Конечно, радиопередача "Ваш магнитофон" была второстепенным источником музыки: радио-качество, моно... Нашим кредо всегда было "писать только с пластинок на стерео"!
Но радио тоже годилось...

Так вот. В ожидании радиокоманды "внимание, мотор" Петька сидел на широченном подоконнике (дом кирпичный) у открытого в август окна и лениво поплёвывал вниз с шестого моего этажа.
Газонов вокруг моего дома не было - сразу тротуар, так что Петьке приходилось соблюдать некоторую осторожность и периодически спрыгивать с подоконника вглубь кухни. Чтоб снизу не заметили.
От частого плевания петькино слюноотделение истощалось, и он взбадривал его прихлёбыванием воды из чашки.
После очередного глотка в его беспокойную голову пришла судьбоносная идея: плюнуть вниз непроглоченной водой. Получилось значительно интенсивнее - отлично!
Вода в чашке таким образом закончилась быстро, и Петька сбегал к раковине. Вскоре он сбегал снова. И опять: "Слушай - задолбало бегать. У тебя ковшик есть? - Я буду из ковшика чашкой черпать".
Ковшик нашёлся, был наполнен водой и поставлен на подоконник возле охотящегося Петьки.

Он охотился на троллейбусы и автобусы, вернее, на их пассажиров. Из окна кухни проспект прекрасно просматривался, подъезжавший общественный транспорт выпускал пассажиров, которые направлялись прямо под окна моей кухни, гарантированно попадая в петькину засаду.

Восторг был, казалось бы, полным: ничего не подозревавшие пассажиры, не успев толком стать прохожими, попадали под содержимое чашки, в умелых петькиных руках не знавшей промаха: упреждение, поправка на ветер - всё как надо.
И - ругань, всплескивания руками, задранные вверх головы - всё, как Петька любил.

Но имелось одно неудобство: общественный транспорт в советские времена работал очень хорошо.
Поэтому содержимое ковшика вычерпывалось очень быстро, а подача холодной воды на шестой этаж была по-летнему не очень напористой, так что приходилось для скорости добавлять горячей. Но всё равно: несмотря на тёплую воду, содержимое одного автобуса либо троллейбуса непременно ускользало от полива.
Но горевали мы недолго - решение пришло спонтанно и практически одновременно: а чего мы чашкой-то плещем? - Давай сразу ковшиком шкварнем!
Сказано - сделано. От ковшика ругань под окнами стала гораздо громче и, что важно, продолжительнее. Как раз, чтобы успеть нацедить следующий ковшик.

Далее события развивались стремительно и неотвратимо: "Чё мы с ковшиком всякий раз к раковине бегаем? - Кастрюлю давай - из неё черпать будем".
И после пары вычерпанных суповых кастрюль последовало фатальное: "А давай сразу всю кастрюлю..."
Понятное дело: суповая кастрюля - это вам не изо рта прыснуть.

Ах, как же облитый народ орал...
И - ах, как же Петька заходился в счастливом ржании вполголоса...
Я, чего уж, если и отставал в степени восторга, то несильно. И недолго: именно в мою голову пришла "великолепная" идея "второй серии".
Квартира располагалась в торце дома, поэтому прохожие проходили не только по окном кухни, но и, повернув за угол, также под балконом. Где их, мокрых и охрипших от ругани, ждало тёплое (гуманисты, блин!) содержимое второй кастрюли.

... Вычислил нас участковый. Он шёл среди очередной партии прохожих под окнами кухни, фуражечку милицейскую при этом неся в руках, - вечер был душным. В сумерках мы его и не разглядели.
А вот милиционера чудовищных размеров мокрое пятно под окнами насторожило...

В общем, в мою квартиру позвонили.
Всё, что могло упасть в мои пятки, упало незамедлительно.
А Петька, не переставая счастливо улыбаться, на цыпочках притащил с кухни табуретку и уселся в прихожей прямо напротив входной двери.
Слушать.
Это ж ему было самое сладкое.
Надо сказать, что послушать было, что: и строгое милицейское "Открывайте, милиция!", и визгливое женское "Ломайте дверь", и - снова милицейским голосом "Не положено ломать"... Ну, и просто колотьба кулаками по дсп.

Я, ни жив, ни мёртв, забился в диван гостиной, а Петька, ёрзая на трехногой табуретке, вовсю кайфовал - ну, так классно орут, так классно...

Вечером следующего дня вернулись с дачи родители. Им дворничиха и вручила повестку в опорный пункт милиции.
"... чего-чего? - Водой с Петькой обливались из окна..." - угрюмо бубнил я.

Пошли вдвоем с матерью.
Сидевший в опорном пункте дежурный (не с нашего участка) без особо затяжных нравоучений выдал нам адрес заявителя - идите, мол, уговаривайте, чтоб заявление отозвал. Он написал, что ему костюм испортили - ущерб, типа.
На обратном пути зайдёте, расскажете, как поговорили-уговорили.

Заявитель оказался нормальным мужиком в майке, трениках и шлёпанцах, возраста моего родителя. Ну, побухтел, конечно, для порядку. Однако на просохшем костюме пятен никаких не просматривалось, так что под прогундошенные мои извинения он пообещал заяву свою забрать.

В опорном пункте нас вместе с радостным известием об отсутствии пятен на костюме и отзыве заявления встретил сам наш участковый. Он был хмур и неприветлив, в отличие от дежурного, который с трудом сдерживал смех.
Причина внезапной его смешливости выяснилась довольно быстро, поскольку участковый после нескольких минут формально-милицейских порицаний, не удержавшись, воскликнул совершенно человеческим голосом:
"Это ж какие, паразиты, меткие: на мне даже трусы были насквозь мокрые!"

... а всё из-за спринтера...


Апрель 2014