Не исчезай совсем 2

19.10.02

                Не исчезай совсем....

Это второй рассказ с тем же названием.
Но между событиями в первом и во втором
лежит почти полвека. Да, колесо вертится...

Сын пришел ко мне, правда, не на следующий день, даже не на следующей неделе. Это неважно. Мы опять вместе. Сидим возле воображаемого камина /за чайным столиком/ за перцовкой.
- Ну, давай, рассказывай, что дальше?
- А тебе действительно интересно или по рюмочке?
- Ай, ну что ты обижаешься? Но по рюмочке возьмем!
- Неполным было бы мое отроческое воспоминание, если бы я не рассказал тебе о последующих событиях, далеко отстоящих от той газогенераторной поездки.
               
Навалилась как-то на меня ностальгическая тоска по бабушкиному гнезду. Не помогали ни картины - кисти валились из рук, да и ручка не хотела выниматься из письменного прибора. Видимо, чернилами присохла...
Смотрю в мокрое окно. Моросит уже третий день. Верхушки тополей пожелтели. С каждым порывом ветра листья нехотя покидали насиженные ветки и устремлялись в свой последний полет к земле. Она всех примет... Грустно и скорбно на душе. Быстро пролетают годы. Иных уж нет, а те далече... Разобраться толком ни сам с собой, ни с семьей не успел, а тут осень на носу...Много лет там не был. Поеду раненько в субботу. Куплю на рынке цветы, вставлю в банку с водой и в путь. Дорога то мне с детства знакома.
Вот и проспект кончается. Бросил взгляд на огромные мозаичные полотна Кищенко, украшавшие боковые торцы серых многоэтажек, и отметил, как похорошел Минск с тех, давних времен. Чуть подальше, слева место успокоения важных минчан. Есть и мои друзья, хорошие добрые знакомые. Здесь живут другой неизвестной нам жизнью их души, извиваясь в вечном танце над тихими струями реки Времени. Потусторонние сны видят только они, может и нас в них вспоминают. А мы?
Да, помню вас – Федор Васильевич Боровик, Василий Васильевич Букань!
Пусть будет Вам пухом белорусская земля – шчырыя і добрыя людзі Вы!

Голодный с утра гаишник, на расстоянии определив, что с меня взять нечего,лениво уполз в будку и затаился в ожидании очередной жертвы. Свобода, ограниченная серыми обочинами и многочисленными дорожными знаками, быстро раскрутила мне ленту дороги и забросила её за самый горизонт. Чуть слышно поет мотор 11-той модели и мои „Жигули“, регулярно подпрыгивая через каждые сто метров, несутся по главной артерии республики. Перед курганом Славы опять усилился ветер, сопровождаемый хлесткими боковыми порывами. Небо было особенно прозрачно, без единого пятнышка. Цвет только был странным – розовый, почти ничего голубого. Природа опять упражнялась на своем величественном холсте. Резво преодолев подьем перед Смиловичами, неожиданно увидел другую картину – параллельно горизонту, почти касаясь земли, от края до края протянулась длиннющая темно-фиолетовая полоска. Ниже её тонкая бирюзовая нить обрамляла холмы и силуэты далеких лесов. Открыв рот, я любовался невиданным доселе чудом.
Рука Всевышнего, демонстрируя библейскую мощь Сотворения, лепила на небосводе полотна высшего, недостижимого для смертных порядка. Спустился в долину.Какое-то непонятное предчуствие заполнило меня.  подумал, что зря выехал один, лучше бы с Владом. В наступившей абсолютной тишине /полностью прекратился ветер/ я сьехал на обочину и остановил машину. Вышел. Передо мной разворачивалась лучшая из сцен Вселенной.
Из самого центра горизонта, над ползущей на меня тучей прожекторным веером расходились ослепительно белые в начале, затем золотисто-желтые, а в самом конце, уже над головой, редчайшие по насыщенности изумрудные ленты. Темная полоса, расширяясь, быстро двигалась ко мне, заполняя пространство чернильно-черной массой. Первым исчез белый, затем золотистый цвет. Почти надо головой тяжелыми валами ворочались горные хребты и скальные глыбы, готовые обрушиться на муравьев, спрятавшихся в своих домиках и думающих, что они завоевали весь мир. Последним пропал изумрудный луч. Огромная надгробная плита из черного туфа медленно опускалась на меня. Ни малейшего дуновения. Стало совсем темно. Первым, хлестким, как удар плетью, порывом ветра на дорогу были сброшены ветки и мусор с обочин. Дождевые капли величиной с вишню выбивали в земле настоящие кратеры. Ветер усилился. Он дул уже не порывами, а давил плотной стеной на всё, что стояло на его пути. Не выдержал навес над автобусной остановкой. Цветной шифер и задняя стенка затрещали и исчезли, трепыхаяcь в небесах, как будто родились для полета. До последнего сопротивлялась бетонная тумба пятидесятых годов, но и она, повергнутая набок мощнейшим аперкотом, с грохотом, разваливаясь на куски, в мгновение ока пересекла широкое шоссе и пропала в кустах.
Откуда-то из-за перекрестка /поворот на Смолевичи/, сильно припадая на правую ногу, почти вывалился растрепанный ветром старик. Дырявой военной плащ-палаткой и своим телом он прикрывал внука. Задохнувшись от быстрого бега или от ветра, он поднял одну руку и что-то прокричал в мою сторону. Я быстро подскочил, взял мальчика на руки и крикнул: „В машину, иначе нам конец!“ Сьехал в глубокий кювет и уткнулся носом прямо в густой кустарник, подальше от согнутых в три погибели тополей, готовых рухнуть под напором гладившей их божественной ладони.
В небе раздался слабый сначала шум, затем он перерос в монотонный гул и вот - такого фортиссимо* не слышал никто! Вот это да! Рев дождя и ветра слились в один рыкающий аккорд, как будто прямо над головой несся тяжелый железнодорожный состав или огромные океанские валы разламывали каменные глыбы прочнейшего мола.
Мои спутники грозы сидели на заднем сиденье, инстинктивно согнувшись в колобок и прикрывшись своей выцвевшей защитой. Мимо и чуть выше нас несся мутный трехметровой толщины поток песка, камней, каких-то больших обломков... Песок жестко царапал крышу. Вдруг раздался страшный удар – автомашина накренилась, секунду постояла в таком положении и опять рухнула на колеса! Я от страха закрыл глаза и залез почти под рулевую колонку. Слова кое-как выученной в детстве молитвы сами слетали с губ. Вроде ничего! Только в кабину откуда-то стал залетать песок и набиваться в рот и глаза. Еще один щелчок указующего Перста и начало стихать. Я разогнулся и глянул в зеркальце. На меня в упор смотрели четыре желто-зеленых рысьих глаза, округленных от пережитого ужаса.
Что это? Что за чертовщина? Откуда здесь, через пятьдесят лет глаза того убийцы? Что с моей головой? Повернувшись всем корпусом, опять увидел  – маленькие рысьи глазки. Возраст, правда, не тот, да и помельче намного. Фу..., показалось! Просто, немного похож. Так тоже бывает. Смотришь фильм, потом идешь по улице и персонажей встречаешь. А я то подумал!
Обнаружив в лобовом стекле огромную дыру, а на крыше возле правой стойки вмятину размером с маленковский стакан, сильно не переживал. Слава Богу, живы! Позже в газетах прочитал, что погибло около сорока человек. Такой бури ни до, ни после я в моей жизни не видел! Видимо, ещё мало гроз и несчастий для Беларуси?! Пришлось ждать часа три, пока разбирали завалы на перекрестке.
- А куда вы с внуком?
- Да не внук то это, а сын мой, единственный! – ответил старик, - не смотрите, в деревне люди быстро старятся, да и жизнь нонче такая. И то, не старый я вовсе. Ваших, поди, годков?
- Мне шестьдесят три.
- А мне пятьдесят с лихвой. Стало быть, моложе. Родом мы из Гостынич. Знаете, от Толочина верст пятнадцать?
Мне показалось, что я ослышался. Не может же быть ещё одно совпадение! Глаза того цвета и местность почти одна?
- Что же за день сегодня? – вырвалось у меня.
- День рождения отца моего, Игнатия. Особый, как видите, день! Деда его, тоже, значит, - донеслось сзади, - из Гостынич мы. Забытая Богом деревенька, да и людьми тоже... Мы то погосты свои не забываем, приходим с сынком. А сынок Даниил? Молчит он больше, божий человек с детства...
Я уже не мог остановиться и всё больше и больше погружался в опасную трясину воспоминаний.
- А вы что в Смолевичах? К родне?
- Нет у нас никого давно, да и самих, какбы по этой причине нет, - непонятно сказал пассажир, - грузовик колхозный на лом сдавали. Отец на нем войну и всю жизнь, потом я... он бы и дальше ходил, да частей нет, трофейный.
- Не может быть! – закричал я, - газогенераторный, „Хейнкель“, немецкий!
   Пауза разорвала всё. На заднем сиденье затихли двое. Молчал и я. Шестым чувством понял, что меня внимательно рассматривают. Поднял голову – в зеркальце те же рысьи без белков глаза. Оттуда, из детства!
- Я таперича знаю кто вы! Вы моему отцу жизнь спасли от казни. Дай Бог вам и семье вашей счастья! Мы с Даниилом нашу истинную службу вам сотворим! Перед смертью отец всё нам поведал. После войны пришел, а всю семью расстреляли. Это возле Лиды было, в Западной. Тут же возле села, вместе с детьми. Жена отца первая и самая им любимая работала у немцев. Мыла, стирала, кое-что и кашеварила. Ну и детки вертелись рядом, благо большие были. Дочке Людмиле пятнадцать, а Данику года на два меньше. Они также зарабатывали трудом, воду в котел таскали, грели, возили из лесу дрова и кололи их. За это могли жить. Партизанский комиссар Масиевич Степан силком хотел, чтобы она сообщала всё про немцев. Говорили, домогался и её. Из-за боязни за детей отказалась Марыся и детям заказала. Схватили их в лесу – дрова грузили. Привезли мать. Мытарили их ещё. Масиевич приказал расстрелять. Стреляли бывший сосед и партийный секретарь. Степан не пачкался. Один из села рассказал отцу, что никаких боевых заслуг  за всю партизанщину ни у кого из этой троицы не было. Пили в землянках и скарб у людей грабили – кольца обручальные, оклады, меблишко даже, стекло столовое. Боялись только проверки НКВД, а так смотришь, опять вражескую агентуру уничтожили! Пару бумажек фальшивых составили... и к сосне.
Отец с войны на автомашине приехал, а тут такое... Отрезал он ему голову и на его же воротах повесил. Дом его сжег. Детей и жену не трогал. Сказал только за что.
Подобрал где-то двоих, без кола и двора. Прошлое темное. Рисковые ребята. Отомстили они и метким стрелкам – жестко, вырезали все семьи с родством вместе. „Умельцы“ то с Кавказа были. Отец не касался, а сподручники кровавые попались. Грабежом жить. У них дороги назад не было. До войны мокрыми делами занимались. Додумались схрон в машине сделать. Заставили отца. Хотел же механиком в колхозе работать и жить с ней. Говорил, что любил так, что ещё двоих бы деток на ноги поставили бы... Отец отойти от них хотел. Пригрозили расправой. Оружие ему не доверяли. Вот и возил он их до встречи с вами. Хитростью он их взял. Охотник же сибирский! Сказал, что догонит и уберет свидетелей, т.е. вас с матерью. Те ему пистолет в руки, а он их и порешил в схроне. Там с другим оружием не развернуться было. Зарыл он их в глухом месте. Потом крестик небольшой поставил. Молился раза два. Не верите? Сходите сами. Недалеко. Это старая, бывшая дорога на Троцилово. Там раньше хутор был. Люди померли, помер хутор и дорога заросла. А подполье осталось и погребня глубокая. Вот он их туда и сравнял с землей. Где дом стоял ещё видно, а где погреб был, уже никто не знает. Крестик чуть подальше поставил, для отвода глаз.
Глядя на вашу мать, решился он второй раз жениться. Была на примете одна, здесь в Матиево. Похожа на вашу маму.
За год до смерти в Лиду сьездил. Место добрые люди подсказали. Копал он что-то там. То ли брошку, то ли кулончик. Крест добрый поставил и деньги батюшке местному дал. Присмотри, мол. Тот, крестясь, обещал. Может проведаете когда за нас, а, люди божие? Деревня возле Лиды, где конный завод был при Польше. Приехал и на руках у матери моей тихо помер. Шептал, что возьмут его за ворота – праведную казнь сотворил!
Я и сынок мой, божий человек, глазами на него похожи. Ни у кого таких! И умеем мы с природой и Силами небесными разговаривать, только людям нельзя при этом...
- А почему нельзя? Гипнозом что ли владеете?
- Гипноз? Не знаем что это. Так, слыхать слыхали... У нас своё! Да, Даниил?
В ответ послышалось грозное утробное урчанье, глаза мальчика бешено
засверкали. 
- Чего это он? – испугался я.
- Говорит, что зря я разболтал. Но он знает, что вы жизнь нам всем спасли!
Нам, менгам из Тандыша. По отцу род наш из тайги сибирской, ближе к реке
Лене. Да и вреда вы  не принесете!
Последняя фраза была произнесена с особым нажимом и с распевной интонацией. От этого минут через пять мне стало не по себе, слабая боль отразилась в затылке.
Я довез их до Матиево, так как до Гостынич уже лет десять никакой дороги не было, деревня умирала.
Они вышли. Не подав руки, чуть поклонились мне и прижали ладони к своим странным глазам. Пошли. Он, походкой раненого Чарли Чаплина, а парень мягкими кошачьими шагами. Я повернулся и пошел к машине. Метров через сто почувствовал непреодолимое желание повернуться. Ну, совсем как в сказке, или у Куприна - иди и не оборачивайся! Обернулся – два силуэта с поднятыми руками таяли в начинавшейся мороси.
Подумалось, догнать бы их, обогреть как-то! Пошарил по карманам, кошельку – не густо. Дурная привычка всё отдавать жене! Все мужики на рабо-
те смеются, но пивом пока угощают. Ладно, приеду вместе с сыном, привезем что-нибудь, не с пустыми руками, да и не жадный я!

Торшер освещал только угол комнаты – диван, на котором сидел я и кресло, где расположился сын. На чайном столике нетронутыми стояли наши рюмки с перцовкой, а свеча, зажженная для уюта, уже моргала, подавая сигнал к финалу. Мы немного помолчали оба, переваривая сказанное и услышанное, и сын первым нарушил тишину.
- Неужели так бывает? Через столько лет? Если ты соберешься туда, то поедем вместе. Не знаю, но у меня сейчас просыпается интерес к твоему прошлому, твоей жизни. Стариком тоже стал. Раньше всё как-то не так было. Мешал тот день, когда ты ушел...
- Да! Я ношу этот грех постоянно с тех пор в себе, днем и ночью... Если б мог забрать тебя... ??? Тогда ты не мог понять меня... Сейчас же? Не знаю...
- Но мы нашли друг друга? Как ты считаешь?
- Нашли! Теперь вместе до конца моего

Жизнь и серая обыденность внесли коррективы и в эти благородные планы. Я не смог поехать ни через неделю, ни через месяц. Только весной, когда проклюнулась первая зелень, выехал я с сыном в путь.
Длинная сигара „Ауди“, плавно покачиваясь, бережно везла нас по проспекту. За окном мелькали знакомые улицы и кварталы. Много красивых людей, но знакомых лиц уже нет. Чтобы попытаться отыскать их среди человеческого муравейника нужны усилия и время. А их почти не осталось.
Сбавив скорость возле „вечного“ гаишника, поехали дальше. Быстро мчится машина, стремясь догнать удаляющийся горизонт.
- Ты узнал его?
- Кого его?
- Да этого, в будке с жезлом?
- Нет! А что? Я с ними не дружу.
- Он же и в прошлом году здесь работал.
- Нет, ты ошибаешься! Здесь был маленький, худенький младший лейтенант, а этот злобный, в дверь не пролазит и звездочек нацепил больше.
- Правильно! Это мой бывший одноклассник. Раньше в центральной таможне работал. Видимо, слишком далеко от конкретных дел находился, отощал. Перешел на свежий воздух. Быстро вырос и вширь и вверх. У большого человека и аппетит побольше.
- Чудеса! Год же только прошел, а прежнего человека уже нет. Эх, мне бы пару килограммов сбросить!
В половину одиннадцатого свернули на заброшенную дорогу в сторону Гостынич. Автомашина еле умещалась на узкой колее от тележных колес, подпрыгивала на жестких кореньях, задевая лаковым корпусом за острые сучья вековых елей. Через километр пришлось идти пешком. Огромные болотистые лужи с непредсказуемой глубиной изредка пускали пузыри, вызывая в памяти приключения героев повести Янки Мавра. Лес становился все гуще и непролазней. Ясно было, что по этой дороге давно не катились резиновые шины. Ещё минут двадцать и взору открылась редкая цепочка замшелых крыш, полностью утонувших в разбушевавшейся зелени. Та соседняя с Красиловым деревня, которую я помнил из детства, была сейчас полностью поглощена зелеными джунглями. Мы шли не по улице, а по темному туннелю, под сросшимися ветками лип, рябин и одичавших яблонь. Крапива, полынь, малинник достигали двухметровой высоты и только еле пробитая посредине пешеходная тропа позволяла нам идти гуськом по некогда широкой красивой улице. Жуть и мерзость запустения! Такой печальной картины я не ожидал увидеть. Останки домов – некоторые ещё с целыми крышами, большинство с черными провалами окон, забитыми крест-накрест дверьми. Кое-где остатки печного фундамента и сгнившие бревнышки крыльца. Внезапно деревья расступились и мы увидели сгорбленную старуху, рыхлившую лопатой свой огород. Подошли, поздоровались.
- Ігнат? Ня ведаю такога. У нас з васямнаццаці двароў тры засталося, мой, Валькі і прышлая тут адна. Зусім без розуму. Вось і усё народанасяленне.
   Дряхлая женщина внезапно громко и хрипло рассмеялась, обнажив два уцелевших передних зуба – один вверху, второй сбоку внизу.
- Так, как же вы не помните? У них сын был и грузовик немецкий, трофейный.
- Так бы і казаў. Памерлі ўсе, даўно, гады тры назад.
- Как давно? Я их прошлой осенью подвозил. Отца и сына. С рыжими глазами.
- Так, так, вочы ў іх бесаўские былі. Але памерлі яны. Спачатку маці, потым адразу бацька, а праз гады два, тры і сын з унукам. Грыбоў, гавораць, паелі, ды і атруціліся. Збоку ад людзей жылі, мала хто з імі знаўся. Маці з Кацевіч, але радні не пакінулі ніякай. Можа на каўбасу дасі, дык могілкі іхнія пакажу. Ніхто туды не ходзіць, боязна... Як непагода, ці буран, дык там нешта так вые, што шкура чалавечая дыбарам... Усе і баяцца...
Ошарашенные услышанным, стоим с сыном возле крайних двух холмиков. Один крест между ними. Видимо, чтобы дешевле. На нем серая дощечка –  Останин Засим Игнатьевич и Даниил Засимович. Ни года рождения, ни годины кончины. В головах ещё одна широкая поросшая бурьяном могила. Деревянная пирамидка со звездой, а к ней проволкой привязан крест с отгнившей ножкой. Отчетливо видимая надпись, выцарапанная на жести – Микицкая Алевтина и Останин Игнатий Даниилович, 1923, село Тандыш,  Красноярского края. Всё! Вся семья собралась! Здесь!
Оборвали мы как могли траву и чертополох. Чуть постояли и пошли. Отойдя на метров двадцать, услышали легкий треск  – никого. Секунду длилось такое чувство, как будто кто-то смотрит нам в спину. Быстро обернулись, – опять тишина, только вершины высоких сосен кивали нам на прощанье.
- Кого же я подвозил в прошлом году? Самозванцы какие? А глаза? Они точно ведь были!
- А старуха говорит, что померли давно. Пойдем в сельсовет зайдем, к которому эта деревня относится. Ещё не поздно, кто-то там будет.
Председатель сельсовета в Матиево был молодым лет тридцати мужчиной. Он сидел на крыльце и с упоением разгадывал кроссворд. Я поведал ему о своих приключениях в прошлом году с двумя попутчиками, не упомянув только о предыстории. Добавил ещё, что хотел оказать этим странным бедным людям посильную помощь, да, выходит,  не успел. Попросил рассказать хоть о них.
Шеф сельсовета настороженно оглядел нас с ног до головы и, не найдя причин для отказа, заговорил:
- Не может такого, чтоб вы их подвозили. Я и сосед хоронили их всех – от матери до внука. Нету тут похоронной команды, вот я или отец святой, да кто из сельчан подсобит. Отец Михаил из Толочина отпел их, как полагается среди христиан, хотя они и особно жили. Работники отменные были, да как-то всё бочком - после работы, да в лес. Больше по природе ходили, а ружья не имели. Странные они. То ли собиратели, то ли старатели. Игнат выходил из глубокой Сибири. Говорил как-то, что до ближайших людей было триста верст. Игнатова померла, а от сына его женка сбежала. Забоялась чевось. Люди сглазу ихнего тоже боялись и сторонились хаты. Выйдут они в лес, поедят чего-то, покурят и говорят быстро, быстро не по нашему. Как из другой планеты. Так и ушли и никто их не понял. Первый год на „дзяды“ мы могилку досмотрели, а на следующие побоялись. Пришли с отцом Михаилом, а возле креста рысь огромная сидит с дитенком. Зарычала на нас и желтыми глазищами как сверкнула – мы и ходу... Пробовали с ружьем, да ну...у! На километр не подпускает. Раньше у нас никто рыси не видел, а тут! Говорили в райисполком – посмеялись там над нами и всё...
   Домой мы ехали совсем другими... Не могу сказать, что в нас переменилось или перевернулось, но чувство горечи от услышанного и пережитого не уходило, а наоборот, рождало в голове небывалые раздумья и фантазии.
- Так что же это было? – недоумевал я, - в прошлом году я их, можно сказать, от гибели в грозу спас, а их уже не было? Говорил, правда, этот старик, что родни у них никакой нет и по этой же причине, как-бы, и самих нет?! Наваждение!
- А я тебе только сейчас скажу. В лесу возле кладбища боялся. Были мы там и треск слышали, да?
- Да, слышал и я его. Ну, так что ж?
- Я первым оглянулся и за могилой старшего, отца их и деда Игнатия двух здоровенных рысей видел. Они потом исчезли в кустах, но смотрели в нашу сторону.
   Приехав, поставили на стоянку автомашину и я попросил сына зайти ко мне.
- Так дома меня уже ждут! Может завтра или на той неделе?
Да нет, так не пойдет! Ты же хотел столько обо мне услышать, а сегодня не только услышал, но и увидел частичку моей жизни в прошлом... Зайди на пару минут...

Мягкий свет торшера выхватил из темноты кресло, на котором удобно устроился я, и диван, где полулежа расположился мой красивый и большой сын...
На столе стояла полупустая бутылка перцовки. Часы отзвонили полночь..
- Оставайся, Влад, переночуй у отца! Только домой позвони!
- А я уже позвонил!
- Ну что? По перцовочке? За тех людей?
- Да, давай за тебя, ты и их помнишь и меня не забыл!