Пелевин и Великий Лев неизбежная встреча

Кириллина О.М. Виктор Пелевин и Великий Лев: неизбежная встреча. Филологические науки / Министерство образования и науки РФ. - М. : Изд-во МГУ им. М.В. Ломоносова, 1961 - . - ISSN 0130-9730. - 2015г.. N 3 . - 400.67, р.С. 74-79.

Лев Толстой во всех своих ипостасях, писателя, философа и общественного деятеля, не мог не возникнуть на пути Виктора Пелевина: простота, естественность, непротивление злу насилием, критическое отношение к книжной мудрости – эти понятия создают точки пересечения толстовства, буддизма, дзен и постмодернизма. Более пятнадцати лет назад Пелевин, рассуждая о творческих планах, казалось, ради шутки упомянул жанр дамского романа, приведя в качестве примера «Анну Каренину», почти, по его мнению, дотянувшую до качества, позволяющего стать настоящим бестселлером, если бы не длинноты. С тех пор Пелевин отдал щедрую дань любовной тематике, причем в трагическом ключе, написал роман «t» (2009), явно вдохновленный личностью Толстого, и зарифмовал в своих последних произведениях пустоту и простоту, часто в значении, близком толстовскому опрощению. Говоря об отношении Пелевина к классику, невозможно ограничиться постмодернистским понятием интертекстуальность, предполагающим интеллектуальную игру. Если прибегнуть к метафоре как одному из способов выражения знания в дзен-буддизме, Лев Толстой – это «Великий Лев» , мимо которого невозможно пройти, двигаясь по пути духовного совершенствования: с ним можно бороться, за ним можно наблюдать, ему можно подражать.
В романе «t» Пелевин направляет стрелы иронии в сторону русской классики, при этом, несмотря на стремление автора подчеркнуть значительную дистанцию между главным героем, графом Т., и его прототипом, главной мишенью современного классика становится Лев Толстой. Сама тема «t», роман о написании заказного романа, – это явный стеб над представлениями Толстого о назначении искусства. Применив к литературе идею об опрощении, Пелевин маскирует интеллектуальный роман под модные жанры типа боевика и детектива, низводит толстовские сюжеты на уровень поучительных басенок-анекдотов и использует для объяснения сложных понятий доступные образы: так пустота сравнивается с дыркой в нужнике. По версии одного из героев романа, главный герой, граф Т., – реинкарнация Льва Толстого, наказанного Творцом за грех творчества. Такую интерпретацию образа главного героя можно рассматривать как одно из проявлений постмодернистского стеба, а можно увидеть в этом воскрешении классика ироническое осмысление фундаментальной для того же постмодернизма бартовской идеи о смерти автора. И хотя, с точки зрения буддиста, реинкарнация – это наказание, тем более, что Автор перевоплощается в Персонажа, то есть в более низкую форму, однако Пелевин подчеркивает силу графа Т., отчаянно борющегося за свое существование и со своими преследователями, и со своим автором в романе, продажным писакой Ариэлем Брахманом.
Лев Толстой уже в начале творческого пути осознавал необычайную силу воздействия искусства, воспевал ее (например, в «Альберте» и «Люцерне»), представлял творчество в виде мощной стихии. Он добивался отточенности в стиле, максимальной ясности, так как верил, что чем более прямой путь избирает писатель, тем вернее попадание в цель, в сердца людей. Со временем меняются его представления о целях и о средствах. Не принимая любые виды насилия, Толстой критикует искусство, подчеркивая опасность этой силы: оно заражает, подчиняет, гипнотизирует (таково воздействие музыки в «Крейцеровой сонате»). Поэтому принцип ясности приближается в его творчестве к понятию простоты, даже опрощения: Толстой уподобляет искусство доступной проповеди. Стремление к простоте становится также содержанием его проповеди: человек должен стремиться к естественности, к детской непосредственности. В понимании Толстого естественность и непосредственность являются синонимами бескомпромиссности: так нравственный выбор должен быть однозначен, «или-или», добро или насилие, дух или плоть. Такая бескомпромиссность в конце концов потребовала от него однозначного выбора между искусством и проповедью, сложностью и доступностью: в последние годы жизни Толстого его сарказм по поводу своих творений может по резкости соперничать с высказыванием Пелевина об «Анне Карениной».
 В романе «t» как бы переворачивается вектор жизненного, духовного пути Толстого, боровшегося со своей натурой: на первых страницах граф Т. появляется в рясе, но вскоре он сбрасывает ее, так как она оказывается лишь маскировкой, под которой скрывается мастер боевых искусств. Толстовская тема борьбы с плотскими искушениями в этом произведении низводится на уровень сального анекдота – куда важнее оказывается другое проявление жизнелюбивой, «хищной»  натуры классика: та сила, даже агрессивность, которые ощущаются не только в его творческой манере, но и в его проповеди. Так аргумент Толстого в пользу принципа непротивления злу насилием – искромсанное тело как неизменный итог любой битвы, будь то борьба за любовь или даже за духовное совершенствование, как в «Отце Сергии». Достаточно вспомнить, как много растерзанных тел в «Анне Каренине»: разрезанный пополам работник железной дороги, обезображенное тело Анны или образ трупа, остервенело расчленяемого убийцей, в качестве сравнения в сцене, когда Вронский покрывает поцелуями Каренину после ее падения. В повести «Дьявол» Толстой оставил два варианта финала: в итоге невыносимой внутренней борьбы между принципами и страстью герой или убивает любовницу тремя выстрелами, или же стреляет себе в висок. Отец Сергий отсекает себе палец, чтобы побороть искушение. А в романе Пелевина отточенный литературный стиль Толстого превращается в точные, меткие удары графа Т., уничтожающего своих врагов.
Важным этапом опрощения Толстой считал отказ от тщеславия. В «Отце Сергии» победа над плотью оказывается лишь отсрочкой поражения, потому что, убеждает Толстой, истинную победу можно одержать, только отказавшись от борьбы, от тех черт характера, которые обеспечивают успешность в обществе и выражают мужское начало, то есть от целеустремленности, амбициозности. Наделяя своих героев физической силой и подчеркивая их мужественность, силу характера, он метафорически, а то и прямо, оскопляет их. Особенно это очевидно в повестях «Отец Сергий» и «Холстомер»: в первой – символическое оскопление позволяет одержать победу над дьяволом, во второй – конь подвергается кастрации, после чего, не отвлекаемый зовом инстинкта, начинает постигать правду. В романе Пелевина «t» метафорическое оскопление грозит герою стать реальным, когда сюжеты этих повестей Толстого объединяются: не удержавшись от искушения, граф Т. собирается в наказание отрубить себе палец, но заговорившая лошадь предлагает решить вопрос более кардинально, по примеру скопцов: «Тут не палец рубить, тут малой печатью убелиться след» . Реальная лексика скопцов усиливает ощущение сектантского характера толстовства, недаром скопцы сочувственно относились к творчеству классика, хотя борьба с плотским искушением в крайних формах и не принималась Толстым.
В творчестве Пелевина аналогом оскопления является мотив ампутации. Например, в романе «Омон Ра» курсантам ампутируют ноги, чтобы заставить их проникнуться величием подвига Алексея Маресьева. В рассказе «Тхаги» отрубленные руки и разлагающаяся голова висят в качестве жертвоприношения на статуе богини Кали. А в романе «t» о сюжете повести «Отец Сергий» косвенно напоминает притча о духовном учителе, который в ответ на все вопросы молчал и поднимал вверх палец: он отсекает палец своего ученика, попытавшегося проделать то же самое. На месте отсеченной конечности образуется пустота, подчеркивающая иллюзорность претензий на знание истины: «…учитель громким и ясным голосом повторил тот же самый вопрос… И ученик, не успев сообразить, что он делает, поднял вверх палец, которого уже не было» . Любая идеология, учение в произведениях Пелевина связаны с агрессией, поэтому в романе «t» гора растерзанных тел естественным образом сочетается с принципом непротивления злу насилием: «…что есть непротивление злу? Это отсутствие сопротивления. А сопротивляться можно только тогда, когда зло нападает на тебя первым. Если же напасть самому, да еще и быстро всех укокошить, никакого противления злу не будет вообще…» . В том же ключе трактуется опрощение в романе Пелевина «Empire V»: вампиры-толстовцы, в отличие от остальных вампиров, сосут из людей не баблос, то есть жизненную энергию человека, направленную на добывание денег, а самую настоящую кровь.
Развивая сюжетную линию противостояния автора и героя, Ариэля и графа Т., Пелевин не раз обращается к суровому приговору Толстого Анне Карениной: смерть героини трактуется не столько как самоубийство, сколько как казнь. Граф Т. и перед схваткой с преследователями, и прежде, чем взяться за перо, надевает перчатки. В последнем случае этот атрибут аристократического образа жизни символизирует не только высоту миссии писателя, но и заставляет вспомнить о жесте Понтия Пилата: «Вы трусите убивать сами и принуждаете свою жертву умереть как бы по собственной воле. Ваши руки по локоть в крови, но вы считаете их чистыми, потому что на них перчатки» .
В отношении к искусству Толстой с годами занимал все более бескомпромиссную позицию, так как считал творчество выражением активного, волевого начала, противопоставляя его любви, пассивному, женственному началу. В «Анне Карениной» жизнь и искусство составляют антитезу. Взволнованная зарождающимся чувством к Вронскому, Каренина не может сосредоточиться на книге: «Анна Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить за отражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить» . Ее ошибка в том, что книжные страсти она мечтает воплотить в жизни, более того, она стремится в амплуа автора, творца переписать свою судьбу. Однако на этом пути она теряет контакт с реальностью, в ней появляется искусственность, и она как бы досочиняет свою жизнь. Например, после ссоры с Вронским она домысливает, как мог бы развиваться их диалог: «Все самые жестокие слова, которые мог сказать грубый человек, он сказал ей в ее воображении, и она не прощала их ему…» . В представлении Толстого Бог – это не Создатель, не Автор, Он не трансцендентен. Отношения Бога и человека Толстой видит как отношения хозяина и работника, нравственные принципы он определяет, опираясь на логику мужика: нельзя служить двум господам одновременно (формулировка из таких статей, как «Путь жизни», «Богу или мамоне?», из «Дневника Д.П.Маковицкого»). Обретя веру, Левин говорит: «…Я узнал хозяина» . Касатский, бывший отец Сергий, становится простым, никем не узнанным работником.
Метафорически изображая смерть Анны, Толстой, как и в начале романа, представляет героиню читающей: «И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла» . Книга противопоставляется жизни, и картина строится на контрасте света и тьмы. В романе «t» Пелевин обращается к схожим образам, но использует их в качестве метафоры жизни: «Ты не строка в Книге Жизни, а ее читатель. Тот свет, который делает страницу видимой. Но суть всех земных историй в том, что этот вечный свет плетется за пачкотней ничтожных авторов и не в силах возвыситься до своей настоящей судьбы – до тех пор, пока об этом не будет сказано в Книге… Впрочем, только свет может знать в чем судьба света» . Эти образы подчеркивают мысль о неразделимости создателя и создания, процесса чтения и творчества.
Пелевин нарочито размывает границы между миром реальным и миром книги. Это взаимопроникновение происходит, прежде всего, в ходе мистических бесед автора и героя. Но, кроме того, от содержания книги зависит жизнь Ариэля, так как неугодный заказчику поворот сюжета оборачивается для него «реальными разборками» в стиле бандитского детектива. Автор Ариэль, его герой и читатель уравниваются в правах на книгу: никто из них не знает, каков будет финал романа. Таким образом Пелевин подчеркивает мысль о взаимосвязи, неразделимости ипостасей автора, героя и читателя, жизни и творчества. В романе «t» из отвлеченных диспутов об искусстве рождается мысль о возможности спасения для героя, графа Т., и спасении, сочувствии как нравственных, религиозных понятиях. Реалистические принципы творчества Толстого, его стремление погрузиться во внутренний мир героя, слиться с ним, уподобляются в романе христианским догматам о человеке как о подобии Бога, Творца, и об Иисусе Христе как о богочеловеке, соединяющем сущность Создателя и создания: «;Ты всегда говорил, Лева, что, когда пишешь, обязательно становишься героем сам”, - сказала Софья Андреевна… ;Автор должен притвориться героем, чтобы он возник… Тогда понятно, зачем спасать героя. И где искать Бога. И зачем любить другого человека, когда тот страдает…, – ответил Толстой. - Кто из христиан не мечтал о том, как служил бы Христу, если бы жил в Палестине при Тиберии. А на самом деле помочь путешествующему Богу очень просто… – надо только оглядеться по сторонам и посмотреть, кому рядом плохо”» .
Резкое отрицая все искусственные надстройки в виде искусства, церкви, Толстой, тем не менее, верил в возможность одухотворенной повседневной жизни, и исходя из этого создавал практическую религию, основанную на здравом смысле, на естественном и, по его мнению, изначально свойственном человеку стремлении к добру. Он не считал чудеса высшим проявлением Бога: «Христовы чудеса – это свечи, которые приносят к свету, чтобы осветить его. Есть свет, то он и так виден, а нет света, то светит только поднесенная свечка» . Ирония Пелевина так же часто направлена на героев, чей путь к Богу пролегает исключительно в плоскости тонких мистических переживаний: «…последователям восточных демонических культов мало телесных радостей, и самое страшное свое грехопадение они совершают в духе, увлекаясь тончайшими переживаниями и духовными экстазами» . Настоящим чудом Толстой считал способность человека к бескорыстной любви: «Если добро имеет причину, оно уже не добро… Стало быть, добро вне цепи причин и следствий… Вот оно чудо» . Из сакрального пространство чудо переносится Толстым в повседневность. Купание ребенка Кити и Левина, слова, которые они произносят, неспешность и значительность их движений чем-то напоминают крещение. Чудо во взаимопонимании любящих: любовь открывает возможность чуть ли не телепатического общения, как в сцене объяснения в любви Левина и Кити. Зловещие знаки, вещие сны сопровождают любовь Анны Карениной и Вронского. В «Отце Сергии» герой обретает дар чудотворца. Однако он отказывается от дара, даже от помощи страждущим, надеющимся на его сверхъестественные способности, во имя истинного служения Богу в качестве простого, никем не узнанного работника в услужении: чудо смирения выше этого дара.
Уверенность Толстого в возможность применить заветы Христа во всех сферах жизни, ко всем явлениям современности объясняет его активную позицию, выраженную им в названии его статьи «Не могу молчать». Такое отношение к роли писателя в обществе, несомненно, импонирует Пелевину, в чьих произведениях всегда содержится живой отклик на происходящие события. В романе «t» он виртуозно в одном предложении объединяет политический призыв и описание духовных практик, «умное делание» исихастов, «недеяние» Лао-цзы и «неделание» из одноименной статьи Толстого 1893 года: «Умное неделание беззаботно. Если описать его на символическом языке момента, оно таково – Ваше Величество, вспомните, что вы император, и распустите думу!» . В статье «Неделание» Толстой призывает к осмысленной, духовной жизни, к отказу от суеты, но при этом не зовет в келью. Однако остановка в Оптиной Пустыни в его последнем путешествии выражала, кроме всего прочего, желание уединиться, его усталость от публичности и, видимо, его сомнения в том, насколько та роль в обществе, которую он выбрал, соответствует его принципам. Недаром толпы журналистов, окружавших Толстого после его бегства из Ясной Поляны, придавали происходившему ощущение абсурда. 
Во время той остановки в Оптиной Пустыни, в гостинице, Толстой составил список необходимых ему вещей, в котором значилась ногтевая щеточка… В последних романах Пелевина звучат пессимистические нотки, связанные с осознанием того, что для самих певцов пустоты и простоты они являются едва уловимым состоянием, и титул графа Т., который перевешивает имя, это еще раз подчеркивает. В романе «Бэтман Аполло» (2013) эти темы сливаются в ироничном до сарказма описании опытов по обретению пустоты-простоты, проведенных на добровольцах, простых сибирских мужиках. Тем не менее, для Пелевина путь, кажется, важнее цели и отличия в направлении не так существенны, как сама встреча в пути. А в точках встречи писателей появляются пронзительные нотки, прорывающиеся сквозь буддийских холодок, присущий манере классика-современника. Пелевин набрасывается на штампы, связанные с восприятием Толстого, смело расправляясь с классиком на пьедестале, и одновременно актуализирует интерес к нему, преобразив его в дерзкого и парадоксального современного героя.