Принципы тенниса

перевод с английского языка из сборника рассказов "Португальские неправильные глаголы" Александра МакКолла Смита

Профессора, доктора филологии, Морица-Мария фон Игельфельда, часто посещала мысль, насколько ему повезло родиться не кем попало, а именно собой. Стоит только человеку хоть на мгновение поставить мир на паузу, чтобы задуматься, кем еще его могло угораздить родиться, как он напугает себя до смерти. Возьмите для примера коллегу фон Игельфельда, тоже профессора и доктора Детлева Амадеуса Унтерхолтцера. Ну что это, скажите на милость, за имя! Именоваться Детлев уже весьма обидно, но этого мало -  добавьте к первому имени претенциозное ala Моцарт среднее имя, достигающее своего крещендо в фамилии – Унтер-холт-цер. Не имя, прямо скажем, а турнепс в сусальном золоте! Если бы кто-то удосужился рассмотреть все житейские обстоятельства носителя этого имени,  он бы понял, что тут Пелион вышними силами взгроможден на Оссу. Унтерхолтцеру не повезло, минимум, дважды: происходил он из какого-то захудалого никому неизвестного картофельного угла страны; вторая неприятность состояла в том, что его лицо природа снабдила большим и весьма не элегантным носом. Все этого вменить ему в вину, разумеется, язык не поворачивается, хотя, по мнению фон Игельфельда, такой нос стоило бы носить с чуть меньшим апломбом. Что и говорить, подобный нос вряд ли мог составить гордость своего обладателя, и его никак не следовало дополнительно выпячивать. Напротив, его стоило  максимально скрывать, для чего  держать себя следовало чуточку скромнее. Но Унтерхолтцер свой нос выставлял напоказ и носил его величественно, как муравьед. Где бы он ни появлялся, первым непременно шествовал  нос, что человеку, столь сомнительно украшенному, допускать было неразумно.
В отличие от носа коллеги нос фон Игельфельда выглядел в высшей степени пристойно. Маленьким он тоже не был. С другой стороны, маленький нос может причинить не меньшую досаду, чем большой, придавая своему владельцу вид малозначимый, а то и попросту неприметный. Нос фон Игельфельда чем-то напоминал орлиный клюв и совершенно соответствовал внешнему виду потомка своих прославленных предков. Фамилия его относилась к благородным: igel на немецком означало «еж», соответственно «Igelfeld» переводилось как «ежовое поле» и с точностью отражалось на семейном гербе – еж на зеленом фоне. Унтерхолтцер, разумеется, такому ежу мог лишь скептически улыбнуться. Ничего другого ему сделать не оставалось, ведь  надеяться на богатый смыслами родовой герб ему не приходилось.
Если фон Игельфельд рядом с коллегой Унтерхолтцером чувствовал себя  вполне счастливым,  то вот кем бы он не отказался родиться, так это профессором, дважды доктором – обычным и почетным -  Флорианусом Принцелем,  коллегой по институту романской филологии. С Принцелем, прекрасным человеком и крупным ученым,  фон Игельфельд познакомился еще в университетские годы. До их первой встречи  к своему коллеге фон Игельфельд  испытывал продолжительное беспримесное восхищение. Принцель успел зарекомендовать себя как спортсмен-поэт. Игельфельд же был  ученым и только. Попроси вы тогда Игельфельда описать платоновский идеал, так сказать, образцового Игельфельда, он без раздумий выбрал бы в качестве  идеального себя дважды доктора Принцеля.
Из трех профессоров большей научной славы безусловно достиг Игельфельд. Его авторству принадлежала знаменитая работа по романской филологии «Португальские неправильные глаголы». Эта книга затмевала все остальные труды в данной области, делая их поверхностными и неосновательными. Книга представляла собой  фундаментальное исследование на тысяче двухстах страницах и вмещала в себя долгие и тщательные исследования этимологии и чрезвычайно своеобразного функционирования португальских глаголов. Публика книгу приняла хорошо  - в этом не было никаких сомнений.  Один обозреватель так и написал: «По данному предмету после исчерпывающей  книги фон Игельфельда добавить нечего. Нечего!» Фон Игельфельд принял этот комплимент так, как и следовало ученому мужу. Он лишь скромно заметил, что добавить по темам, затронутым в его книге,  можно еще многое. В основном это касалось  некоторых недостаточно изученных и противоречивых вопросов, ответам на которые он и посвятил все годы после выхода книги. В основном его дополнения и находки становились достоянием публики на конференциях. Зачастую именно его доклады привлекали основное внимание филологического сообщества. Однако справедливости ради надо отметить, что заслуги за его научный вклад не всегда распределялись так, как того ожидал сам профессор фон Игельфельд. К сожалению, например, не он, а профессор Принцель, получил звание почетного доктора в университете Палермо, и многие люди, в их числе и фон Игельфельд, посчитали, что не всегда в науке почести воздаются с безукоризненной точностью. Возможно низкорослым сицилийским  профессорам, удостоившим чести Принцеля, три высоких немецких профессора показались на одно лицо. Эти сомнения, однако, фон Игельфельд оставил при себе, поскольку они  могли быть расценены как нарушение канонов вежливости и угрожали бы дружеским отношениям между профессорами. Так фон Игельфельд ничего не сказал о своих сомнениях Принцелю,  Принцель же из деликатности не информировал Игельфельла о получении звания почетного доктора.
Очередной ежегодный конгресс по романской филологии планировалось провести в Цюрихе, и три профессора решили остановиться в небольшой деревушке на берегу озера. До места проведения конференции каждое утро они отлично доезжали на поезде, а вечером возвращались в отель на лодке. Пристань от отеля находилась всего в пяти минутах ходьбы. Так выходило гораздо удобнее, чем останавливаться в самом Цюрихе, где тебя со всех сторон окружают банки и дорогие часовые магазины. В этой связи фон Игельфельд заметил: «Вы слышите, коллеги, как тикает Цюрих? Тик-так-тик-так! В этом городе я бы не смог заснуть!»
Временным пристанищем наших ученых стал большой и старомодный отель «Карл Густав». Он прекрасно подходил семьям, мечтающим на время сбежать из Цюриха, но не слишком далеко. Утомленные пресловутой швейцарской трудовой этикой банкиры останавливались в этом отеле на праздники. Он нравился им, поскольку при необходимости они всегда могли сказать женам, что идут на прогулку, а сами вприпрыжку отправлялись на железнодорожную станцию, садились в поезд и через двадцать минут уже входили  в свой офис. Через два часа они возвращались к своим благоверным, делая вид, что гуляли по лесу или по берегу озера, хотя сами все это время потратили на прием депозитов и операции по векселям. Именно так некоторые цюрихские финансисты приобрели репутацию людей, живущих без отдыха, чем вселили в своих конкурентов страх и неизменное чувство вины.
Первым в отель прибыл Принцель и выбрал себе лучшую комнату –  с видом на озеро. От этого ему стало слегка не по себе, ведь по всему эта комната должна была достаться фон Игельфельду, получавшему после выхода своей книги «Португальские неправильные глаголы» всегда и везде все лучшее.  Принцель весьма дальновидно решил не упоминать прекрасный вид из своего окна и приложил все усилия, чтобы Игельфельд ни разу не появился в его комнате и не расстроился увиденным благолепием. Унтерхолтцер привык довольствоваться худшими комнатами из имеющихся в наличии, и ему, как и можно было ожидать, досталась темноватая комната на боковой стороне отеля, как раз над рестораном. Вид из его комнаты ограничивался теннисным кортом.
- Из моего окна виден теннисный корт, - объявил он вечером, когда все трое собрались на террасе выпить по стакану минеральной воды.
- Ага! – отозвался фон Игельфельд. – И люди там играют?
- Я видел четырех итальянцев, - ответил Принцель. – Они играли весьма энергично. До тех пор, пока у одного из них ни случился сердечный приступ. Тогда им пришлось остановиться.
Несколько мгновений три профессора сосредоточенно размышляли над этой жизненной зарисовкой. Природа вокруг выглядела такой совершенной и надежной, что мысль о хрупкости  человеческого существования совсем с ней не вязалась. Швейцарцы умеют давать гарантии, умеют добиваться гармонии в мире неодушевленных предметов – вот только человеческая жизнь по-прежнему упрямо выламывалась из выверенных графиков и расписаний.
И тогда Принцелю пришла в голову мысль о здоровом досуге. Выбор его пал на теннис ввиду видимой легкости освоения этого спорта. Летний вечер еще только разгорался. Теннисный корт после вынужденного ухода с него итальянцев пустовал.
- Может быть, нам самим сыграть в теннис, - предложил он.
Коллеги с интересом посмотрели на него.
- Я никогда не играл в теннис, - признался Игельфельд.
- Я тоже, - поддержал его Унтерхолцер. – В шахматы доводилось. В теннис – нет.
- Ну, это не причина отказываться от игры, - поспешил возразить фон  Игельфельд. – Теннис, как и любую другую науку, можно освоить,  если уяснить его базовые принципы. В этом смысле, овладение им напоминает изучение языка. Понимание простых правил приводит к пониманию языка в целом. Что может быть проще?
Унтерхолтцер и Принцель с этим согласились, после чего Принцель получил задание отправиться к управляющему отеля и узнать, где можно  раздобыть теннисную экипировку и книгу с правилами игры. Управляющего удивила просьба предоставить книгу с правилами, но в старых добрых отелях чего только нельзя найти, и вскоре Принцель вернулся, неся в руке видавшее виды руководство по игре в теннис с загнутыми страницами. Оно хранилось в шкафу рядом с другими играми. Руководство именовалось «Правила лаун-тенниса» и было  написано капитаном Джеффри Пемблтоном, чемпионом графства Кембриджшир. Опубликовано оно было в 1923 году.
Вооруженные трактатом Пемблтона, несколько преждевременно аттестованным фон Игельфельдом «великим примером кембриджской образованности», трое коллег уверенно прошествовали к корту. Капитан Пемблтон  весьма предусмотрительно включил в свою книгу несколько глав с описанием теннисной техники. Основные удары изображались небольшими точечными рисунками, разъясняющими движение рук и положение тела.
Фон Игельфельду и Принцелю понадобилось не более десяти минут, чтобы обрести уверенность в своих силах и начать игру. Унтерхолтцер уселся на стул сбоку от сетки и объявил себя рефери. Право первой подачи, естественно, было отдано фон Игельфельду. Он поднял ракетку в строгом соответствии с рекомендациями капитана Пемблтона и отправил мяч в направлении коллеги Принцеля.
Подача в теннисе - дело непростое. И, к сожалению, перебросить мяч фон Игельфельду так и не удалось. Ему была засчитана двойная ошибка.
- 0 – 15, 0 – 30, 0 – 40. Гейм переходит к профессору Принцелю, - выкрикнул со своего стула Унтерхолтцер. – Профессор Принцель на подаче!
Принцель,  терпеливо ожидавший на своей половине мяч от фон Игельфельда, сохранял  предписанное капитаном Пемблтоном положение ног. Он, сверившись заранее с книгой, подбросил мяч высоко в воздух и обрушил на него всю мощь ракетки. Мяч пулей влетел в сетку. Он подал еще раз. И еще раз взмыл в воздух мяч. Но счет и не думал склоняться в пользу подающего.
- 0 – 15, 0 – 30, 0 – 40. Гейм выигран профессором фон Игельфельдом, - Унтерхолтцер старательно имитировал судейские интонации. – Подача профессора фон Игельфельда!
В таком роде игра продолжалась довольно долго. Количество геймов увеличивалось. Ни одному из игроков так ни разу не удалось выиграть гейм за счет собственного мастерства. Побеждали они наоборот - исключительно за счет отсутствия такового у противника. Надо отдать должное участникам поединка – несколько раз мяч все же перелетал сетку, раз или два он даже вернулся обратно. Но к выигрышу гейма эти кратковременные удачи отношения не имели. Унтерхолтцер продолжал громко оглашать счет и временами ловил на себе алчущий взгляд фон Игельфельда. Тому не терпелось обратиться к «Правилам лаун-тенниса», чтобы понять, кому же присуждается победа в подобных  случаях.
К сожалению, книга по этому вопросу хранила молчание. Капитан Пемблтон лишь обмолвился, что в случае выигрыша одним из игроков шести геймов ему присуждается общая победа в матче. При одном, правда, условии – что по счету выигранных геймов один соперник опережает другого минимум на два очка. Если же это условие не соблюдалось, то поединок необходимо было вести до тех пор, пока разрыв не составит именно два очка. Проблема состояла в том, что ни фон Игельфельд, ни Принцель так и не смогли выиграть ни одной своей подачи, и соответственно никак не могли уйти в отрыв от соперника больше, чем на одно очко.
Вот эта практически неразрешимая дилемма показалась профессорам вопиющей ошибкой в теоретической структуре тенниса.
- Это же смешно, - возмущался фон Игельфельд. – В игре должен быть победитель – это общеизвестно. Но глупая книга не допускает возможности такого  исхода в поединке между начинающими игроками, подобными нам.
- Согласен, - ответил Принцель и в сердцах бросил ракетку на землю. – Что скажете, Унтерхолтцер?
- Мне не интересны запутанные игры вроде этой, - сказал Унтерхолтцер и с жестом раздражения указал на книгу «Правила лаун-тенниса». – Кто-то тут хвалил Кембридж и его образованность!
Втроем они покинули теннисный корт, совершенно не замечая любопытствующих лиц постояльцев гостиницы, спешно скрывающихся за портьерами окон. Нечасто отель «Карл Густав» предоставлял своим гостям такое нетривиальное развлечение.
- Ну-с, - сказал Принцель, - после всего этого спорта я разгорячился. Почему бы нам не поплавать?
- Хорошая идея, - поддержал его фон Игельфельд. – В самом деле – почему бы нам не поплавать?
- А вы умеете? – поинтересовался Унтерхолтцер, удивленный таким неожиданным приливом физической активности у своих коллег.
- На практике не доводилось, - ответил фон Игельфельд. – Но, судя по сделанным мною наблюдениям, это не должно быть слишком трудно. Надо просто попеременно выносить руки из воды и так же вносить их обратно. Таким образом, руки действуют на манер пропеллера и двигают погруженное в воду человеческое тело вперед.
- Совершенно верно, - согласился Принцель. – Я много раз видел, как это делают другие. Буквально сегодня утром я наблюдал, как гости нашего отеля плавали на озере возле пристани. Мы можем попросить плавательные принадлежности у менеджера отеля.
- Тогда не будем терять времени, коллеги, и пойдем плавать, - откликнулся фон Игельфельд с энтузиазмом. – До ужина еще больше часа, и плавание  взбодрит нас. И игравших в теннис, и зрителей. – Он выразительно посмотрел на Унтерхолтцера.
Вода оказалась прохладной и освежающей. По озерной глади курсировали белые элегантные яхты, их подгонял дувший с гор бриз. С  пристани, где стояли профессора, если выгнуть хорошенько шею, можно было увидеть то самое место, на котором Карлу Юнгу пришла мысль о коллективном бессознательном. Что же до плавания, то оно в теории все еще казалось вполне посильным делом, о чем не преминул напомнить коллегам фон Игельфельд.
Возле окон отеля «Карл Густав» опять собирались зрители. Они с нетерпением ожидали продолжения.