5. Дискуссия физики и лирики

НА СНИМКЕ: Поэт Борис Абрамович Слуцкий (1919-1986), написавший в 1959 году ставшее знаменитым стихотворение «Физики и лирики».


И.А. Полетаев оставил воспоминания о дискуссии «Физики и лирики». Приведу выдержки из него.

Разумеется, всю эту дискуссию от начала и до конца я читал на протяжении нескольких лет, и для меня она была как глоток свежего воздуха.

«Прозвище «инженер» прилипло ко мне – пишет И.А. Полетаев, – прочно на всесоюзном и частично на международном уровне с 1959 года, после и по поводу дискуссии с ныне покойным Ильей Григорьевичем Эренбургом о так называемых «физиках и лириках». А было это вот так.

Прозвище «физики» и «лирики» придумал, как известно, Б. Слуцкий: «что-то физики в почете / что-то лирики в загоне. / Дело видно...» – дальше не помню. Зазвучало это позже, в ходе этой самой придурковатой «дискуссии».

...Объективно о дискуссии я знал далеко не всё, знал просто мало. Но вот – то, что происходило со мной и вокруг.

В октябре 1959 года, в один из рабочих дней (я служил в звании инженер-подполковника в одном из военных НИИ) ко мне обратился один из моих сотрудников – Толя Толпышкин (если не путаю фамилию после стольких лет) и показал статью в «Комсомольской правде» (числа не помню). В статье какой-то научный журналист со смаком рассказывал о теперь известном «чуде в Бабьегородском переулке», псевдо-открытии, сделанном на заводе холодильников при испытании нового образца продукции: радиатор холодильника отдавал в виде тепла заметно больше энергии, чем потреблял электрической из сети питания.

Журналист – автор заметки – ликовал: к.п.д. больше 100% и выкрикивал печатные лозунги.

На самом деле никакого чуда не было, и «советская промышленность» не «получит очень скоро сколько угодно даровой энергии», как обещал автор. Дело в том, что термодинамика – для многих трудная и непопулярная глава физики. Случилось так, что её я знал (но это уже другая история про моего руководителя юных лет проф. Б. Н. Клярфельда) и пытался Толе рассказать о цикле Карно и его обращении.

Газету с заметкой я взял с собой, негодуя на очередную журналистскую безответственность.

В троллейбусе по пути домой я еще раз прочёл заметку. Всё было ясно, и от скуки я стал читать остальной текст газеты (как правило, я не читал «Комсомольской правды»). Тут я наткнулся на «подвал» с сочинением И.Г. Эренбурга, не помню заголовка, номер у меня впоследствии украли, восстанавливать я не пытался.
В этом «подвале» содержался поучительный ответ маститого писателя на письмо некой «Нины X».

Нина жаловалась инженеру душ на своего возлюбленного («мужика», как ныне говорят уважающие себя дамы) за то, что он, будучи деловым инженером, не желает вместе с ней восторгаться шедеврами искусства, отлынивает сопровождать её в концерты и на выставки и даже посмеивается над её восторгами.

В своей статье Илья Григорьевич полностью солидаризировался с заявлениями «Нины» супротив «Юрия» (так звали ее «мужика»). Юрий, дескать, «деловой человек», душа его (раз не ходит в концерты и по музеям) не развита, она (душа) – целина, корчевать её надо, распахивать и засевать. И всё такое прочее. Гос-споди, чушь какая!!!

Сначала я просто удивился. Ну как такое можно печатать? Именно печатать, ибо сначала я ни на секунду не усомнился в том, что И.Г. Эренбург печатает одно, а думает другое (не круглый же он дурак, в самом деле, с этой «душевной целиной»). Потом усомнился. А может, дурак? Потом решил: вряд ли дурак, просто хитрец и пытается поддержать загнивающий авторитет писателей, философов и прочих гуманитариев дурного качества, которые только и делают, что врут да личные счеты друг с другом сводят. На том и остановился.

В этот день вечером я остался дома один: жена, дочь и сын ушли куда-то. Единственная комната, в которой мы вчетвером много лет ютились, осталась в моём распоряжении – редкое везенье. Чувствуя, что я, дескать, исполняю гражданский долг, вытащил свою «Колибри» (немецкую портативную пиш. машинку) и аккуратно отстукал на ней письмо в редакцию «Комсомольской правды», постаравшись объяснить их ошибку по поводу «чуда в Бабьегородском»...

Кончил. Посмотрел на часы – ещё рано. Кругом тихо, и дел у меня нет срочных. Вставил еще один листочек под валик и напечатал полстранички «В защиту Юрия» – о статье Эренбурга и письме «Нины».

И черновик, и напечатанная заметка хранятся у меня в папке под названием «Герань в космосе».

Оба варианта отличаются за счет редакторской правки, хотя немного (ну скажем у меня: «...не исправишь чтением стихов Блока и даже Эренбурга», в печати: «и даже Эренбурга» вычеркнуто; вычеркнуто также «...бедного Юрия, которого автор придумал в назидание читателю» и др.).

В заключение я написал листок, разъясняющий, что о «чуде» я пишу всерьез, а об Эренбурге так, ни для чего, ибо сие меня не касается, ибо по специальности я – инженер (сам себя обозвал, можно сказать!). И подписался так же: И. Полетаев (инженер).

Письмо в три листка было отправлено и забыто мною. Через неделю, что ли, пришла открытка от какого-то бедняги, сидящего в редакции над чтением писем. Он «благодарил», как положено, и всё. Но в конце была фраза, которую я по наивности недооценил: «...высказывания об Эренбурге нас заинтересовали, и мы их, возможно, используем в дальнейшем». Или что-то в этом роде. Наплевать и забыть.

Прошла еще одна неделя. В воскресенье в номере «Комсомольской правды» целая страница оказалась посвящена обсуждению читателями статьи И.Г. Эренбурга о «Нине». В северо-восточном углу оказалась моя заметка «[Несколько слов]» – пропущено редакцией – «[в] В защиту Юрия» (оставлено редакцией). Узнал я об этом в понедельник, придя на работу.

Оказалось, что-то вроде грома среди ясного неба! Не вру, два или три дня интеллигенция нашего НИИ (и в форме, и без) ни фига не работала, топталась в коридорах и кабинетах и спорила, спорила, спорила до хрипоты. Мне тоже не давали работать и поминутно «призывали к ответу», вызывая в коридор, влезали в комнату. Для меня всё сие было совершенно неожиданно и, сказать по правде,- непонятно. Откуда столько энтузиазма и интереса?

«За меня» было меньше, чем «против». Но не многим меньше. В моей тогдашней оценке счет был 4:6. Но дело не в этом, произошло какое-то закономерное расслоение, которое меня поразило, когда я на третий день стал размышлять и подсчитывать.
 
«За» меня оказались люди, которых я ранее почитал за толковых и эффективных работников, «против» же оказались в основном бездельники, охламоны и неумехи, которых всегда предостаточно и в «научном», и в ненаучном учреждении.
И еще: «против» кричали очень громко, агрессивно и, увы, в общем-то бездоказательно: «неужели не ясно?!..», «а как же тогда?..», «но ведь Лев Толстой сказал...», вариант – «Максим Горький писал...».

Спокойная логика была у моих «сторонников», и они в крик не вдавались. После первого удивления мне это понравилось. Я оказался в группировке, которую сам бы выбрал по другим поводам.

Толки и споры затухали медленно. Потом включились домашние, друзья и знакомые. Начались телефонные звонки. Формировалось, что называется «общественное мнение», но не в понимании сталинского «единодушия и единства вокруг», а по личной инициативе и в меру собственного понимания. Трещина прошла между «физиками» и «лириками».

Кстати, это был 1959 год, когда Чарльз Перси Сноу, английский писатель (слабоватый, впрочем, и сноб – я с ним встречался впоследствии в Академгородке СО АН), выпустил свою книжку «Две культуры» о взаимном непонимании и недоверии между гуманистами и представителями наук естественных и точных. Об этой книге я узнал уже после основной дискуссии и прочел её по любезности друзей, ещё через год. Она даже в частичном переводе на русский потом, говорят, вышла.

«Комсомольская правда» продолжала печатать материалы обсуждения, но они относились уже не столько к похвалам Эренбургу, сколько к поношению «инженера Полетаева».

Боюсь, «Комсомольская правда» печатала не всё. Редакция, хоть и не была единодушна в возникшем споре, но публиковала материалы только «в пользу» И.Г. Эренбурга.

Я сказал – «споре». Но о чём, собственно, шёл этот самый «спор»? До сих пор ни мне, ни другим его участникам, насколько я знаю, это не известно. Было гораздо больше увлеченности, даже – порой - ярости, чем смысла.

Споры вообще не ведут к открытию или утверждению истины. Это просто способ самовыражения и самоутверждения. Гибрид искусства и спорта, способ прогулять собственную эрудицию и интеллект (if any) или же его эрзац перед глазами восторженной аудитории.

Я не хочу сказать, что споры вообще бесполезны. Они полезны, но не для «истины» и ее распространения и утверждения, а ради опробования устойчивости собственной аргументации. В споре на тебя совершенно бесплатно выльют всю грязь, которую сам никогда бы не собрал и не выдумал. Это – большая помощь, хоть она и обходится дорого (я потом скажу – почему). То, что называется «грязью», на самом деле, вещь целебная.

Всякий серьезный человек, придумав что-либо (ну хотя бы perpetuum mobile) и не додумав проект до конца, вынужден и обязан переключиться с роли автора на роль жестокого оппонента, стать временно врагом самому себе и своему проекту и тщательно продумать все стороны вопроса: «а почему это работать не будет» (или: «а почему это не нужно и даже вредно»).

Этот необходимый этап работы очень труден, но без него человек из автора превращается в «изобретателя» (читай – «реформатора», «пророка» и т. п., словом - жалкого психо-калеку, обивающего пороги учреждений в тщетной надежде, что его «услышат»...). Если же автор сумел себя раскритиковать, убедительно и строго,- очки в его пользу, он честный и умный человек; наградой ему будет то, что он что-то понял. Если не сумел, он имеет право отдать свой проект на посторонний суд, не будучи, впрочем, очень-то уверен, что он непременно прав.

Спор снимает этот трудный этап работы. Критикой занимается ревнивый оппонент, а ты – только на ус мотай да увертывайся.

Я сказал выше, что это обходится дорого. Да, это так. Дорого, потому что в споре бьют ниже пояса, идут на нечестные приемы, с которыми нельзя мириться, и от которых бывает обидно и больно, так сказать, «за род людской».

Видишь воочию – какое мы все вместе взятые всё-таки, в сущности, простите,- г...о! А это – травма...

Из споров «физиков» и «лириков» я вынес убеждение, что никто не играет честно, что никто никого не то что «не принимает», но даже не понимает, и, что хуже, – не тщится понять. Единственное стремление – самоутвердиться и возобладать. Это что – первичная природа живого? Может быть. Но разумом и честью это не пахнет.

Впрочем, никто не знает, что такое «разум», а тем более «честь». Эвфемизмы – не более. А я знаю не больше других на эту тему.

Что же я отстаивал (а я-таки «отстаивал» нечто) в этом споре? Я это помню, и я готов «отстаивать» и ныне. Вероятно, то, что я отстаивал, кратко можно назвать «свободой выбора». Если я или некто X, будучи взрослым, в здравом уме и твердой памяти, выбрал себе занятие, то – во-первых – пусть он делает как хочет, если он не мешает другим, а тем более приносит пользу; во-вторых, пусть никакая сволочь не смеет ему говорить, что ты, дескать, Х – плохой, потому что ты плотник (инженер, г...очист – нужное дописать), а я – Y – хороший, ибо я поэт (музыкант, вор-домушник – нужное дописать).

Есть охотники «по перу», а есть «по шерсти» (и собаки, и люди), а есть ещё и рыболовы. Не беда, если они не будут ходить на ловлю все вместе или не будут все вместе обсуждать успехи, не беда если они не будут не только дружить, но даже встречаться – охотник с рыболовом и v. v. Беда начнется, когда дурак, богемный недоучка, виршеплет, именующий себя, как рак на безрыбье, «поэтом», придет к работяге инженеру и будет нахально надоедать заявлением, что он «некультурен», ибо непричастен к поэзии. Именно это и заявлял Эренбург, да будет ему земля пухом». Конец цитаты.

Юрий Ревич в уже цитированной статье пишет:

«И вот это признание, публикованное уже после смерти Игоря Андреевича его сыном, выводит всю проблему совершенно на другой уровень.

Дискуссию ту, конечно, нельзя было развернуть в сторону спора о «свободе выбора».

Если бы оказалось, что на самом деле вопрос стоит об основах «открытого общества», сосуществования культур и мировоззрений, то никакой дискуссии просто бы не состоялось. А жаль, потому что вопрос и по сей день совсем не закрыт, и имеет еще много уровней, о которых сам Полетаев, скорее всего, совсем не подозревал».

А вот стихотворение поэта Бориса Слуцкого (1919-1986) «Физики и лирики»

Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
дело в мировом законе.

Значит, что-то не раскрыли
мы, что следовало нам бы!
Значит, слабенькие крылья –
наши сладенькие ямбы,

и в пегасовом полете
не взлетают наши кони...
То-то физики в почете,
то-то лирики в загоне.

Это самоочевидно.
Спорить просто бесполезно.
Так что даже не обидно,
а скорее интересно

наблюдать, как, словно пена,
опадают наши рифмы
и величие степенно
отступает в логарифмы.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/02/21/699