просто отпуск на Тереке. Окончание

23 февраля 1944 года была ликвидирована Чечня.
В тот день я приехал на Кавказ и видел, как чеченцев с Кавказа вывозили.
И вот мое последнее посещение Чечни: просто отпуск на Тереке.

Мы отплыли из Совхоза, с которым была связана наша юность.
На стоянку после Червленой подошла стая собак. Видно было, что они очень опасаются людей и близко не подходили, ожидая, в надежде чем-либо поживиться, когда мы покинем стоянку.

Ночью мне приснился сон, будто мы плывем дальше, но уже на ледоколе среди льдов и подплываем к заполярному селению Аксай. Кругом льды и мы никак не можем пробиться к берегу. Тогда капитан говорит, что ледокол не освящен. Что на форштевне должна быть фигура покровителя и на форштевень за поясной ремень подвешиваем Павла. Хотели ему руки прикрепить назад к скулам ледокола, но знатный презнатный механизатор, который работал еще с Макаром Семеновичем, сказал, что этого делать не следует. Пусть Павел рукой указывает путь ледоколу.  В Аксае многоэтажные небоскребы стоят, а вдали от берега под пленкой густая зелень тутовника и среди зелени мемориальный уголок Аксая с бараками и семилетней школой, где мы учились. Под пленкой, сам как экспонат, ходит в средневековом костюме бывший в то время, когда мы там жили, главный инженер совхоза. Мы, как великаны, смотрим сквозь пленку сверху, а этот главный инженер, как экскурсовод, рассказывает об Аксае.
Так во сне я еще раз побывал в Аксае.

В Аксае, мы как-то повесили Павлика (ему было в то время 5 лет) за поясной брючный ремень на сук дерева у нашего дома, чтобы он от нас отстал. В Аксае у школы был тутовник, под крону которого я пришел на первое свидание, в Аксае был, заброшенный туда войной, главный инженер, который не стеснялся выходить во двор в кальсонах. (Конец выписки из дневника).

Когда мы на следующее утро поплыли дальше, одна из собак побежала по берегу за нами. Возможно, она еще не вжилась в стаю, возможно, ей очень захотелось в это утро вернуться к людям. На очередном повороте Терека, фарватер ушел к другому берегу, мы скрылись за поворотом, и раздался душераздирающий вой этой собаки, потерявшей надежду обрести среди людей себе пристанище.
Река сразу стала какой-то мрачной, к тому же плот постепенно терял плавучесть. Я не мог понять: в чем дело, ощупывал шарики, они не сдулись, надуты камеры, а плот уже так погрузился, что если станешь на край, то вода доходит до настила.

До свидания с Аксаем решили не плыть. Конечно, в Аксае нет небоскребов, но и того старого, что дорого нам в воспоминаниях, нет, нет и знакомых. Пусть уж Аксай останется в памяти таким, какой он нам с Валиком дорог в нашей памяти о самом начале юности нашей. Плавание решили закончить у Брагунов. Распотрошив плот, поняли, почему он постепенно терял плавучесть. Мутная вода, втекая в мешки, успокаивалась, и из нее выпадал осадок, так постепенно мешки наполнились илом.      
 
  На берегу оказались двое юношей; наше понятие «отдых» к ним было неприложимо. Как только с приходом лета они освободились(!) от занятий в школе, а в это время поспела черешня, они поехали на курорты Минеральных Вод, где черешня поспевает на несколько дней позже, и стали торговать ею кулечками, и так все лето, – работа, заработок, работа. Естественно, относясь к нам как к индивидуумам вполне доброжелательно, они должны чувствовать неприязнь к подобным нам, как к бездельникам, живущим, как они считали, за их счет.

В поезде из Гудермеса в Астрахань люди стояли. Я просунул свои ноги между ног стоящих, а сам, полулежа на рюкзаке, положил голову на край полки и на какое-то время заснул. Постепенно и остальные отдохнули, уступая друг другу место. Мало того, когда подошло время, ехавший в нашем «купе» старик что-то сказал, и из купе вышла женщина, старику освободили местечко в уголке на первой полке, где он расстелил коврик и, по компасу определив направление на Мекку,  совершил намаз. Проезжая мимо громадной бахчи, поезд остановился, и машинист, несколько проводников и пассажиров арбузами поживились.   
Из Астрахани разлетелись по домам.