Между утром и вечером

      Маленькое предисловие.

   Я на ПРОЗУ не часто заглядываю, так, от случая к случаю. А тут наведался недавно, и снова нелёгкая меня попутала. Я как-то зацепился за один из рассказов Анилы Емпл и, возможно, несколько переусердствовал, над ним стебаясь. Надеюсь не обидеть автора на этот раз, но я не устоял и попробовал несколько подкорректировать её последний рассказ, максимально стараясь не отрываться от сути авторского текста. Если Автору придётся по душе, можем как-нибудь поработать вместе.

Ниже приведён оригинальный текст Анилы Емпл, а следом за ним он же со скромным моим участием.
 
   Анила Емпл:

   Между утром и вечером.

   - Возможно, пришло время написать что-то по-настоящему удивительное и грандиозное? - Спросил сам себя молодой писатель.
   Он глубоко вздохнул и слегка устало опустился на кровать.
- Надо бы уже написать что-то особенное, - пробормотал он, - годами я пытался придумать что. Пока у меня есть только несколько запятых. Но они уже интригуют и меня и, я уверен, покажутся любопытной находкой для издателя…
   Он замолчал на несколько минут, но когда кто-то открыл окно и начал залезать в комнату - сбросил с себя оцепенение и стал с интересом наблюдать за незнакомцем.
   Это была алкоголичка, лет 20. Она деловито перебралась в комнату.
- Почему ты не удивился мне? - Задумчиво спросила незнакомка.
- Видел, что ты околачивалась у дома еще с прошлой недели. Я вообще ждал тебя вчера.
- Я заметила... ты демонстративно поливал вазоны водкой, а потом еще вышел с дома и полил дерево у окна. - Немного равнодушно сказала она, - я уже видела тебя когда-нибудь... может в другой комнате, не помню.
- Да, я иногда бываю на кухне, там тоже есть окно. А ты часто приходишь ночевать на нашу клумбу?
  Девушка слезла с подоконника и начала расхаживать по комнате.   
- Частенько. Спасибо конечно, что притащил и поставил там скамейку, но мне нравится лежать на траве. Когда у меня плохое настроение - я могу разлечься на ромашках. Это ты их посадил?
- Я. Всемирно известный писатель! - Торжественно произнес юноша. - Но в свободное время я люблю покопаться в земле. Когда ты только начала слоняться у дома, я оставил на ступеньках отравленную землянику. Извини, но выглядела ты очень подозрительно и… мои подозрения тут же оправдались, когда ты, обойдя корзинку, принюхалась и неодобрительно зарычала. Впрочем, довольно мелодично. Я тогда еще подумал, что хотел бы услышать твой голос, наверняка пропитый и сиплый, но все же…
  Девушка криво улыбнулась и посмотрела на него. Писатель тоже взглянул на нее, открыто и великодушно. Было ясно, что в нем нет предубежденности. Перед ней находился истинный писатель, чья мысль не ограниченна, чье слово не заковано в рамки.
- А не отравленная земляника у тебя есть? - Наконец промолвила гостья. - Выпить то у меня всегда найдется…
- Сейчас. - Юноша стремительно вышел из комнаты, бормоча про себя, - подумать только…
  Незнакомка окинула взглядом стены и неторопливо начала рассматривать грамоты по садоводству. Потом ее внимание привлекла рукопись, лежащая на столе.
- Нет, нет, я еще не дописал, не открывай. - Подойдя к ней, сказал писатель. - Держи.
  Несколько минут девушка молча уплетала землянику, запивая ее своим любимым напитком.
- А почему ты все-таки решила заглянуть ко мне в гости? - Спросил он, невозмутимо наблюдая за тем, как девушка кладет хрустальную вазочку в свою сумку, полную каких-то лохмотьев и пустых бутылок.    
- Мне стало интересно, как ты живешь. О моей жизни ты успел немного узнать. Она проходит прямо у тебя под носом.
  И незнакомка весело улыбнулась.
- Ну что ж, - юноша немного смутился, - и правда, у меня все никак не было возможности рассказать о себе больше. Иногда я выходил из дому, надеясь, что мы столкнемся на улице, но всякий раз я обнаруживал, что ты спокойно и даже умиротворенно спишь среди ромашек, привязав к ногам пустые бутылки. Зачем, кстати?
- Это мои сторожевые. Но и сон у меня чуткий.
- Об этом я и сам узнал, когда думал в одно дождливое сырое утро укрыть тебя хоть чем-то. Вернулся домой за пледом, а когда пришел - ты уже укрылась пакетом.
- Пакеты практичнее, они почти как палатка, почти как крыша над головой, - кивнула ему девушка, допивая из бутылки.
  Писатель, сидя за своим письменным столом, повернувшись к ней, некоторое время молчал. Его гостья бережливо спрятала опустевшую бутылку в сумку и уютно устроившись у батареи начала греть свои красные руки. Она сидела, закутавшись в свои мягкие лохмотья, очень непринужденно, и не так уж сильно выделялась из окружающей обстановки.
- Неплохо все-таки. - Небрежно заявила она, вынув хрустальную вазочку и довольно рассматривая ее. - Можешь подойти сюда на минуту?
  Он подошел к ней и сел рядом, опираясь спиной о батарею. Девушка накинула ему на плечи пакет, который он уже не раз видел на улице, и не скрывая радости, спросила.
- Правда ведь весь твой теплый удобный дом не сравнится с тем внезапным ошеломляющим уютом и теплом, исходящим из этого простого полиэтиленового пакета? Теперь ты понимаешь? Постигло ли тебя внезапное осознание истины? Перешел ли твой разум границы разумного?
  Писатель сначала удивленно смотрел на нее, а потом медленно кивнул, с посветлевшим лицом, и с воцарившим в нем необычным настроением.
Девушка, добродушно посмеиваясь, повторила, скорее про себя: "так-то оно…" и начала листать его рукопись.
- Взгляни.
Он посмотрел на листы бумаги, на которых раньше не было ничего. Теперь там каким-то образом оказались ряды коряво и мало различимо написанных слов.
- Рецепт, по которому я готовлю себе самое адовое пойло на свете. - Довольно улыбаясь, спокойно объяснила она. - А вот здесь, около текста я нарисовала венок из нескольких ромашек. Принесешь мне когда-нибудь потом такой же на могилу?


      Анила Емпл при участии Стэна Калашникова:

      Между утром и вечером.

   – Эх, а давай-ка в кои-то веки я напишу что-то по-настоящему удивительное и грандиозное! – постановил для себя молодой писатель, глубоко вздохнул, глянул на девственно чистую вордовскую страницу на мониторе и расслабленно растянулся на кровати.

   – Пора бы уже написать что-то особенное, значительное, – пробормотал он, сладостно зевая и погружаясь в творческие мечты. – Годами я уже пытаюсь придумать хоть что-нибудь эдакое, особенное, монументальное, так сказать, чтобы как у Льва Толстого, например, или там у Булгакова, да только по-прежнему в голове лишь несколько грёбаных запятых, пара двоеточий и несколько восклицательных знаков с многоточиями, если я правильно помню названия знаков препинания. Но они всё так же интригуют меня и, я уверен, окажутся истинной находкой для любого издателя, особенно если их умножить, развить, дополнить какими-нибудь словами и постараться присобачить ко всему этому чуточку смысла. Хотя с последним в последнее время напряжёнка наблюдается. Да и не в последнее, если уж быть полностью честным.

   Писатель сел, ненадолго прервав беседу о высоком с самим собой, и вознамерился для усиления творческого потенциала отхлебнуть грамулечку-другую дешёвого коньячку. На приличный элементарно денег не хватало. Писательские гонорары такие маленькие. Но это у тех, кому их выплачивают. Наш писатель пока не успел получить ни одного, прозябая на деньги родителей, которые, полагая сыночка не раскрытым ещё гением, продолжали ему помогать. Донести до рта наполненный на две трети стакан он не успел. Окно в комнату, которое он позабыл запереть на щеколду, неожиданно с треском распахнулось. Возможно, то был сквозняк, а возможно и нет, так как, судя по натужному кряхтению и матерному сопровождению, кто-то явно предпринимал попытку вскарабкаться на подоконник. Ну да не так уж и это просто, если без лестницы. Этаж хоть и первый, но от земли до нижнего обреза окна метра два с половиной, если не больше.
 
   Чья-то грязная косматая голова периодически то появлялась над подоконником, то снова исчезала. Молодой писатель отставил непочатый стакан, окончательно сбросил с себя мечтательный флёр, на всякий случай вооружился подвернувшимся под руку хлебным ножом и переключился на реальность, со смешанными пополам любопытством и страхом наблюдая за потугами незваного гостя. Точнее гостьи. Половую принадлежность он сумел идентифицировать не сразу, а только когда голова над подоконником в очередной раз приподнялась особенно высоко, и под ней нарисовалась верхняя часть бюста. Похоже, в гости рвётся одна из тех алкоголичек, что регулярно инспектируют местные мусорки.
 
   Интересно, а сколько ей лет? – отстранённо подумал писатель. – Двадцать? Тридцать? Сорок? Хрен разберёшь под этими космами. С другой стороны, специфические одутловатые рожи алкашей со стажем вообще возраста не имеют. Во всяком случае определённого. Ну точно. Конкретно эта рожа неоднократно мелькала около мусорных контейнеров и ближайшего винного магазина, то сосредоточенно копаясь в мусоре, то сшибая мелочишку у прохожих. Кажется, это она недавно оглушительно храпела на цветочной клумбе в обнимку с плетёнкой, полной подгнившей земляники, которую он вынужден был выбросить по собственной остолопости. Купил неделю назад да так и позабыл прямо в полиэтиленовом пакете в прихожей посреди прочего хлама. Жил он один и не особо напрягался с уборкой, так что всевозможных пакетов там хватало. А поскольку пришёл тогда домой не слишком трезвым, с приятелями встречались, то сразу завалился спать и про землянику наутро даже не вспомнил. Вспомнил только, когда уже начало откровенно пованивать. Да даже и не вспомнил, а попросту наткнулся в поисках источника запаха и дрозофил, успевших размножиться на дармовом бесхозном продукте неимоверно и разлететься по всей квартире.

   Алкоголичка, предприняв поистине титаническое усилие, таки перевалилась через подоконник и рухнула в комнату, неподвижно замерев на полу в позе совершенно немыслимой для живого тела, но точно живая, ибо продолжала натужно дышать с частотой одуревшей от жары собаки. Разве что язык не высунула.
 
   По комнате стремительно распространялся убийственный смрад, источаемый неделями не мытым телом и ещё дольше не стираной одеждой, но молодой писатель, узрев в происходящем неожиданно свалившийся прямо под ноги оригинальный сюжет, положил нож, вытащил из шкафа носовой платок, взбрызнул его лосьоном и прикрыл себе нижнюю часть лица. Стало более-менее терпимо.

   К тому времени, как проникновенка пролежала без движения минуты три-четыре и наконец-то затихла, писатель начал опасаться, что незваная посетительница, не рассчитав подточенные алкоголем силёнки, от перенапряжения преставилась, как та вдруг распахнула пронизанные красными капиллярами глаза и вопросила сипло:

   – Ты мне не удивляешься? – после чего повторно отключилась ещё на пару минут. Когда она снова очнулась, он ответил, хотя вовсе не был уверен, что она всё ещё помнит свой вопрос:

   – Ты так долго залезала, что удивляться я успел перестать. А вообще давно приметил, что ты регулярно околачиваешься поблизости. Могла бы, между прочим, и раньше меня навестить, коль уж вознамерилась. Чего было тянуть-то, муза. Так ты конкретно ко мне или тебе что-то иное в доме нужно? – поинтересовался писатель вежливо. – Может быть, душ?
 
   Посетительница не слушала и на непонятную «музу» никак не отреагировала. Всё её внимание было приковано к бутылке с коньяком. Проследив траекторию голодного алчущего взгляда, писатель вздохнул и с сожалением протянул ей приготовленный для себя стакан. Делиться столь необходимым для плодотворного творчества напитком в его планы отнюдь не входило, но потенциальный сюжет требовал жертв.

   – Я заметила... ты демонстративно поливал вазоны водкой, а потом ещё вышел с дома и полил дерево у окна, – произнесла она после того, как, пошире раздвинув в стороны мешающиеся космы неопределённого цвета, в один присест уговорила янтарный напиток. Он явно пошёл на пользу, так как к профессиональной синюшности немедленно добавилось немного розового. – Я уже видела тебя когда-нибудь... может, в другой комнате, не помню, – продолжила она развивать тему.

   – Да, – пошёл он навстречу, – я иногда бываю на кухне, там тоже есть окно. Кстати, чтоб ты знала: выходят не с дома, а из дома, и вазоны я поливал не водкой, а обыкновенной водой, налитой в бутыль из-под водки. И для сведения: от спиртного растения загибаются в момент, в отличие от людей, которым на это обычно требуется некоторое время, в зависимости от частоты потребления и дозы. Встречный вопрос: тебе, как я недавно заприметил, нравится ночевать на клумбах?

   Немного ожившая после принятия «лекарства» проникновенка поднялась с пола и, немного пошатываясь, сделала несколько неуверенных шагов в сторону стоящего поблизости стула, сперва ухватившись за спинку, но потом всё же на него сев.

   – Когда дождя нет, можно и на клумбе, – подтвердила она. – Спасибо, конечно, что притащил и поставил там скамейку для меня, но мне больше нравится лежать на траве. На ней мягче. Но когда у меня плохое настроение, могу полежать и на клумбовых ромашках. Или это ты их посадил и тебе их жалко?

   – Ромашки? Нет, сажал не я, хотя мне их всё равно жалко. Да и скамейку я не притаскивал. Она там который год уже стоит, если мы говорим об одной и той же клумбе. Или скамейке. Вообще-то я всемирно известный писатель! – напыщенно произнес юноша, неожиданно захотев придать себе значимости и будучи убеждён, что незваная гостья не настолько литературно подкована, чтобы опротестовать столь нелепое заявление. – Но в свободное время иногда люблю поковыряться в земле. Успокаивает и настраивает на творческий лад, знаешь ли. Я тут давеча наблюдал тебя вповалку с испорченной земляникой. Ты выглядела, м-м… очень усталой. Лежала и, э-э… посапывала так, мелодично. Я тогда ещё подумал, что интересно было бы услышать твой голос, наверняка пропитой и сиплый, но всё же…

   Алкоголичка криво улыбнулась и посмотрела на него. Писатель же смотрел на неё почти неотрывно, стараясь выглядеть открытым, радушным и не предубеждённым, хотя давалось это с трудом. Вот только вряд ли её волновало, находится перед ней истинный писатель, чья мысль не ограничена, чьё слово не заковано в рамки, или же это всего лишь возомнивший о себе неотёсанный дилетант. Её гораздо больше волновал остававшийся в бутылке коньяк, да и перекусить бы чего-нибудь не мешало.

   – А не гнилая земляника у тебя есть? – промолвила гостья с надеждой. – А если ещё и принять под неё, так это ваще… – что именно «ваще», она уточнять не стала.

   – Сейчас. – Юноша стремительно вышел из комнаты, не забыв прихватить от греха остатки коньяка и бормоча про себя: – подумать только, я расшаркиваюсь перед какой-то подзаборной пьянью…

   Пока его не было, незнакомка прошлась мутным взглядом по стенам, из мебели отметила лишь кровать, после чего её внимание переключилось на стопку журналов «Сад, Огород». Благополучно свалив её неосторожным движением на пол, алкоголичка наткнулись глазами на рукопись, обособленно притулившуюся на дальнем от неё конце стола. Лежащая сверху страница была озаглавлена лаконично и невероятно ёмко: «Заглавие». И только она протянула к рукописи руку…

   – Нет! Нет! Не смей! Не трожь! – завопил вернувшийся в этот момент в комнату писатель, подхватывая пачку бумаги и зажимая её под мышкой. – Это ещё сырой материал, не дописанный! – продолжил он немного спокойнее, но всё ещё на повышенных тонах. О том, что остальные страницы в пачке представляют собой чистые листы бумаги, он предпочёл не уведомлять. – Я его никому пока не показываю. На вот, держи, – протянул он ей тарелку со свежей земляникой.

   – А коньяк? – незамедлительно напомнила гостья о главном.

   – А коньяк я допил, – соврал юноша. – Могу предложить только водку, – предложил он замену, скрипя сердцем. Водка была приличная да к тому же ещё не распечатанная.

   – Водка тоже подойдёт, – согласно кивнула гостья, не став привередничать. – Тащи.

   Дождавшись, когда хозяин ещё раз сбегает на кухню и принесёт обещанной водки, проникновенка принялась молча уплетать землянику, по глоточку запивая ягоду сорокаградусным напитком. Впрочем, если судить по счастливому выражению лица гостьи, можно было предположить, что это какой-нибудь крюшон или даже глинтвейн.
 
   – Скажи, так всё-таки почему ты решила заглянуть ко мне в гости? – спросил он снова, делая вид, что невозмутимо наблюдет за тем, как алкоголичка запихивает в свою сумку, забитую какими-то лохмотьями и пустыми бутылками, опустевшую хрустальную вазочку, в которой он принёс землянику.
 
   – Мне захотелось хоть немного приобщиться к той далёкой от меня жизни, которой ты живешь, – произнесла она почти трезво и чуть ли не философски. – О моей жизни ты уже успел немного разузнать. Не мудрено, она проходит прямо у тебя под носом. О тебе же я практически ничего не знаю.

   Незнакомка довольно улыбнулась. Видимо, её организм достиг стадии комфорта. Вот только надолго ли.

   – Ну что ж, – юноша заметно смутился. Незваная гостья неожиданно заговорила словами, плохо сочетающимися с её внешностью и особенно с запахом. – И правда. Мне как-то не предоставлялось до сих пор случая что-нибудь поведать тебе о себе. Иногда, когда я выходил из дому, мы сталкивались на улице, но всякий раз ты либо сосредоточенно ковырялась в мусоре, либо попрошайничала, либо умиротворенно спала среди ромашек, привязав к ногам пустые бутылки. Зачем, кстати?

   – Это мои сторожевые. Но и сон у меня чуткий, – объяснила она непонятно, тут же заставив писателя усомниться в предыдущих выводах о проснувшемся интеллекте гостьи.
 
   – Что ж, сторожевые, так сторожевые. Не мне судить. Помню, как-то раз, в дождливую пору, наблюдал, как кто-то из твоих соплеменников, уж прости, не знаю, как их помягче обозвать, дрых прямо под дождём, прикрытый лишь несколькими драными пакетами. Неужели на свалках так трудно отыскать какое-нибудь одеяло или плед? По-моему, такого добра много выбрасывают.

   – Пакеты практичнее. Они почти как палатка, почти как крыша над головой, – не согласилась гостья, попутно допивая остатки водки. Пожалуй, после такой дозы ожидать её выхода из состояния комфорта долго не придётся.

   Писатель некоторое время молчал, переваривая информацию. Гостья же тем временем бережливо спрятала опустевшую бутылку в сумку, сползла на пол и, уютно устроившись у батареи, положила на неё руки. Можно было подумать, что в пору ромашек и земляники кто-то специально для неё озаботился включить отопление. Тем не менее, закутавшись в свои лохмотья, она притулилась у батареи абсолютно непринужденно, нелепо контрастируя с окружающей обстановкой.
 
   – А у тебя тут совсем не так уж плохо, – известила она, вынув из сумки хрустальную вазочку и рассматривая её с недоумением, будто в первый раз увидела. – Можешь подойти сюда на минуту? Посоветуй, за сколько можно это продать?

   Борясь с отвращением и плотнее прижимая к лицу платок, на который уже дважды приходилось плескать дополнительную порцию лосьона, он приблизился и даже сел, стараясь соблюдать дистанцию. Не помогло. Резким движением незнакомка накинула ему на плечи пакет, вроде того, в котором он неделю мариновал землянику, и, не скрывая радости, спросила:

   – Правда ведь, весь твой теплый удобный дом не сравнится с тем внезапным ошеломляющим уютом и теплом, исходящим из этого простого полиэтиленового пакета? Теперь ты понимаешь? Постигло ли тебя внезапное осознание истины? Перешел ли твой разум границы разумного?

   Похоже, состояние комфорта гостьи стремительно улетучивалось, особенно если учесть, что две последние фразы алкоголички были практически плагиатом текста из третьего фильма о Гарри Поттере. Неужто эта мымра его смотрела? Писатель с сожалением посмотрел на нее, смахнул с себя вонючий пакет и встал. Продолжать этот цирк и дальше было выше его сил.
 
   – Убирайся! – рыкнул он раздражённо. – Можешь не через окно, можешь через дверь. И чтобы больше я тебя никогда не видел!

   Незнакомка добродушно ухмыльнулась, поставила на стол вазочку и заковыляла к окну.

   – На бумагу свою взгляни, – молвила она и уселась на подоконник.
 
   Писатель инстинктивно глянул на листы, на которых прежде ничего не было. Теперь же там непонятным образом теснились ряды коряво и разномастно написанных слов.
 
   – Рецепт, по которому я готовлю себе самое адово пойло на свете, – пояснила гостья. – А после него я нарисовала венок из ромашек. Принеси мне как-нибудь потом такой же на могилу.

   Не дожидаясь ответа, незнакомка кувырнулась через окно и исчезла. Высунувшись вслед, юноша обнаружил под окном лишь ровную землю с непримятой травой. Ни незнакомки, ни следов, ни даже драного полиэтиленового пакета.
 
   – Как знать. Может быть, и принесу, – пообещал он ветру.

   Как знать, добавил он про себя, а вдруг ты и в самом деле была моей Музой, а я тебя взял и выгнал? Вдруг это стало не твоей, а моей могилой?..