Торопец отрывки из повести о мусоргском

             КОРСУНСКО-БОГОРОДИЦКИЙ СОБОР

Юлия Ивановна не пропускала службы. Сын часто ее сопровождал. Помогал зажечь и поставить
свечки, опуститься на колени и подняться. Сам он не крестился и не клал поклонов. Но пребывание
в храме нравилось. Помнится, в детстве его привозили в Торопец на праздники, в гости, родители
брали детей на службы. Внутри собор поражал размерами, пространством даже сильнее, чем с улицы.
Друг над другом ряды окон, в третьем - необычайные по высоте со всех сторон, в верхней сфере
световые выступы и увенчана она световым барабанчиком. В солнечный день свет заливал все уголки.
Необычные полы из чугунных плиток. Лепнина, резьба по дереву, узоры из металлических прутьев,
иконы, кресты, подаренные царями... иконостас, алтарь, аналой, кафедры - все украшено на свой лад,
богато, изысканно... книги в кожаных переплетах, украшенные золотом или под золото. И в отличии
от множества торопецких церквей колокольня стояла отдельно, через улицу, самая высокая в городе,
с часами. И сейчас, после Петрограда, собор не казался маленьким.

С верой родились, не задумываясь, следовали обычаям. Модест посещал службы  в школах подготовительной
и юнкерской, охотно пел в хоре; в Глебове, имении Шиловских, сам занимался с хором, дирижировал. И
ныне поклонник неистового атеиста Гольбаха чувствовал в стенах храма успокоение. Голоса священников,
пение хора, благообразные лица. В хоре купцы, мещане, чиновники - красиво и слаженно поют, кажется,
так далеки от земли, суеты... в понедельник вернутся в  магазин, контору, обвесят, всучат негодный товар,
оболгут конкурента, вытянут барашка в бумажке...

Стоял рядом с матерью, задумываясь, закрывал глаза, вслушивался в голоса. Вглядывался в иконы.
Осторожно подошел рассмотреть детали. Видимо, царь на троне. Тщательно выписанные детали одеяния,
орнамента. Разглядел у стоек трона под расписными сапожками детские головки. Ирод? Но было ли в
жарких странах у царей такое тяжелое, закрывающее все тело одеяние? Может, Иван Грозный? Местный
художник в библейских сюжетах ориентировался на знакомое, виденное у своих вельмож. Были мастера
в Торопце, говорят, при Екатерине забирали расписывать церкви, дворцы в Царском Селе, рисовали иконы
в Ниловой пустыне на Селигере...

Раздумья, сомнения в божественном долго не посещали Модеста, хотя он много читал, учителя попадались
прогрессивные, кругом слышались богохульские фразы. Мимо сознания. Познакомился с яростными
атеистами - Балакиревым и Стасовым. Милий часто бывал в квартире Мусоргских - играли на фортепиано.
в карты.Обсуждали литературные новинки. Модест не за себя, а боялся, что резкие отзывы, язвы в сторону
религии могут смутить и возмутить маман. Но она была спокойна. Впрочем, у верующего на все случаи
есть доводы, приговорки для терпения, всё можно оставить на усмотрение Всевышнего... не ведают, что
говорят... Бог простит или накажет...

При знакомстве с атеистами, вроде готовый петь в унисон, поддерживать тон беседы, Модест неожиданно
качнулся в другую крайность - к мистицизму. Чтобы не являлись души покойников - выпей касторки,
смеялись друзья. Вспоминая, задним умом, Модест полагал: забавным он выглядел, особенно в беседах
с Балакиревым о переселении душ, мешал русские фразы с французскими, обьясняя свои ощущения.
А Милий что мог понять, не зная ни слова французского? Вокруг рождаются и умирают существа, тебе
подобные. Человек не ведает, жили они под другой личиной, нежели принять нынешнюю. Что будет после
смерти? Боится смерти. Ищет утешение, предполагает, что будет жить опять. Какая она - жизнь новая?
Чем отличается от нашей? Смерть - выход души из тела.

В ночь на 13 августа 1858 года пишет Балакиреву: "Теперь я на досуге перевожу письма Лафатера - о
состоянии души после смерти. Вещь очень интересная, да притом меня всегда влекло в мечтательный
мир, в письмах его кроме того есть чрезвычайно интересные физиогномические замечания... Насчет
состояния души он говорит, что душа усопшего человека, способного к ясновидению, сообщает свои
мысли, которые, будучи переданы ясновидящим оставленному его душою на земле другу, дают
последнему понять о ее нахождении после смерти. Заметьте, какое соотношение душ,- впрочем, вы
это, я думаю, прочтете, когда я переведу, оно очень интересно".

Под женским корсетом вещи гораздо интереснее, уверял молодого друга Владимир Стасов.

Балакиреву 23 июня 1859 года: Наконец мне удалось видеть Иерихон... Подьезжая только к Иерихону,
я уже заметил, что он оригинален, колокольни и купола церквей так и пахнули древностью. КРАСНЫЕ
ВОРОТА забавны и очень мне понравились, от них до Кремля нет ничего особенно замечательного,
зато Кремль, чудный Кремль - я подьезжал к нему с невольным благоговением. Красная площадь, на
которой происходило так много замечательных катавасий, немного теряет с левой стороны,- от гостиного
двора. Но Василий Блаженный и Кремлевская стена заставляют забыть этот недостаток - это святая
сторона. Василий Блаженный так приятно и вместе с тем так странно на меня подействовал, что мне
так и казалось, что сейчас пройдет боярин в длинном зипуне и высокой шапке. Под Спасскими воротами

я снял шляпу, этот народный обычай мне понравился... В Архангельском соборе я с уважением осматривал
гробницы, между которыми находились такие, перед которыми я стоял с благоговением, таковы Иоанна 111,
Дмитрия Донского и даже Романовых,- при последних я вспомнил "Жизнь за царя" ((Глинки)) и оттого
невольно остановился. Лазил на колокольню Ивана Великого, с нее чудный вид на Москву; из Кремля со
стороны дворца хороший вид на Замоскворечье, еще лучше вид с Москвы реки на Кремль в этом месте...
Гуляя по Москве, вспомнил Грибоедова ("на московцах всех лежит особый отпечаток"), по крайней мере
на простом классе я убедился. Таких попрошаек и надувал свет не производил. Притом какие-то странные
ухватки, вертлявость меня особенно поразили.

Вообще Москва заставила меня переселиться в другой мир - мир древности (мир хотя и грязный, но не
знаю почему, приятно на меня действующий) и произвел на меня очень приятное впечатление. Знаете
что, я был космополит, а теперь - какое-то перерождение: мне становится близким все русское и мне
было бы досадно, если бы с Россией не поцеремонились в настоящее время, я как будто начинаю
любить ее."

Балакиреву 19 октября 1859 года: Вы представили мне 2 пункта, которые предполагаете во мне. Начну
с первого - мистицизма или, как вы удачно выразились - МИСТИЧЕСКОГО ШТРИХА. Как известно вам,
я два года тому назад или меньше был под гнетом страшной болезни, начавшейся очень сильно в
бытность мою в деревне, Это мистицизм, смешанный с циническою мыслию о божестве. Болезнь эта
развилась ужасно по приезде моем в Петербург; от всех я ее удачно скрывал, но проявления ее в музыке
вы должны были приметить. Я сильно страдал, сделался страшно впечатлителен (даже болезненно).
Потом, вследствие ли развлечения или того, что я предался фантастическим мечтам, питавшим меня
долгое время, мистицизм начал мало-помалу сглаживаться; когда же во мне определилось развитие
ума, я стал принимать меры к его уничтожению.

В последнее время я сделал усилие покорить эту идею и, к счастью, мне удалось. В настоящее время
я очень далек от мистицизма и надеюсь навсегда, потому что и моральное и умственное развитие
его не допускает.

Касательно взгляда на вас, я должен пояснить, каким образом вел я себя с вами, с самого начала
нашего знакомства. Прежде я сознавал преимущество ваше; в спорах со мной видел большую ясность
взгляда и стойкость с вашей стороны. Как ни бесился я иногда и на себя и на вас, но с истиною должен
был согласиться. Из этого ясно, что чувство самолюбия подстрекало меня держаться упорно и в спорах
и в отношениях с вами. Далее:
Вам известна бывшая, излишняя мягкость моего характера, вредившая мне В ОТНОШЕНИЯХ С ЛЮДЬМИ.
КОТОРЫЕ НЕ СТОИЛИ ЭТОГО. Раз закравшееся чувство уколотого самолюбия подняло всю гордость
во мне. Нечего говорить о том, что я стал анализировать людей, вместе с этим быстро развивался и был
сам у себя на стороже. Но все время я не пропускал в себе ни малейшего  промаха в отношении к добру
и истине. В отношении людей я вам многим обязан, Милий, вы меня славно умели толкать во время
дремоты. Позже я понял вас совсем и душою привязался к вам, находя в вас, между прочим, отголосок
собственных мыслей или иногда начало и зародыш их.

Последние же наши отношения так сильно сроднили вашу личность с моей, что я совершенно уверен
в вас. Слишком мелка и ничтожна роль паши, а ля Дарго((мыжский)), чтобы я мог  ее приписать вам, да
она ни в каком случае не сродни вам, Спор у Васеньки не ребячество , а уродство, которое иногда
встречается во мне - это болезненная утрация ума, даже вследствие физических причин. Не отказываюсь
от того, чтобы вышеизложенные обстоятельства, только не мистицизм, оставили во мне свои следы; но
теперь это бывает редко, а благодаря вашему доброму, хорошему письму я теперь еще сильнее
примусь подготовлять этой дряни остракизм навек из моей особы"...

В середине января 1860 года послание Балакиреву из Москвы писалось несколько дней, в несколько
приемов: Принужден манкировать, дорогой Милий,- не услышу ваших вещей и Гуссаковского - мороз
страшный до 35 гр. доходит, я простудился и в путь пуститься не рискую, тем более что я порядком
стыл на 10 гр., да еще 3 часа ждал на одно месте за недостатком паров в локомотиве... Читал новый
журнал "Век", статья А. Рубинштейна ((о подготовке профессиональных музыкантов в консерваториях))...
Каковы ПРЕРОГАТИВЫ ограниченности Рубинштейна - СЛАВА И ДЕНЬГИ И КОЛИЧЕСТВО. А НЕ КАЧЕСТВО,
о Осеап, о лужа ((подразумевалась симфония Рубинштейна "Осеап", Мусоргский язвит пространно))

Я окружен здесь весьма приличными личностями, все бывшие студенты, малые живые и дельные. По
вечерам всё ставим на ноги - и историю, и администрацию, и химию, и искусство - всё, и приятно
беседовать с ними; но Иерехон; эти люди составляют в Москве как бы отдельный кружок, впрочем,
хорошие люди везде в стороне, оно и лучше, как вспомнишь, что "блажен муж, иже не идет  на совет
нечестивых".

... На чугунке в пятницу замерзла барыня - в Петербург явился труп ее, хорошо что я не поехал.
... Все будут не любить и все повиноваться и терпеть - такова уже русская порода.
... Мендельсон - кислая сентиментальность.
О подчеркнутой вами ОГРОНИЧЕННОЙ АТМОСФЕРЕ поговорим теперь. Небольшая разница в фамилиях
Асланович и Устимович дает контрасты в личностях. Насчет Ас. вы правы, но насчет Ус., впрочем, вы
говорили только об Ас. Скобки, в которых вы меня задеваете, насчет моего влечения к ОГРОНИЧЕННЫМ
ЛИЧНОСТЯМ, требуют одного ответа: "скажи мне, кого любишь, я скажу, кто ты таков". Итак логично -
я должен быть ограничен. Но Устинович сильно развитая личность, притом крайне образованная и
талантливая. Щукарев, с которым я живу, умный, развитой и вместе с тем оригинальный человек;
2, 3 бывших студента - малые весьма симпатичные  по мозговому отделу. Как меня достает дышать
атмосферой этих людей и обратно их - моей атмосферой - НЕ ПОСТИГАЮ, судя по вашему, из опыта
выведенному мнению о склонности моей к ограниченности (опыт потому, что мы 5 лет знаем друг друга).
Произведение мое, без сомнения, встретит предубеждение с вашей стороны. это естественно потому,
что вас мутит образ действий моей личности.

Насчет того, что я вязну и меня приходится вытаскивать, скажу одно - если талант есть - не увязну,
если мозг возбужден - тем более, а если ни того. ни другого нет - так стоит ли вытаскивать из грязи
какую-нибудь щепку. Говоря прямо, я раз было завяз. не музыкально. а нравственно - выполз. это,
впрочем, вы узнаете после, как было дело - коли того коснется разговор: дело это по бабьей части.
Во всяком случае знаю одно, письмо ваше - побуждение досады ошибочной, потому что пора перестать
видеть во мне ребенка, которого надо водить, чтобы он не упал.
Вот ответ на ваше письмо, Милий,- горячее, несдержанное, но спасибо за него, я боялся, что вы меня
оставите без ответа".

10 февраля 1860 года: Дорогой Милий,
Я, слава богу, начинаю как-будто поправляться после сильных, уже чересчур сильных, нравственных и
физических страданий. Помните, Милий, как мы с вами 2 года тому назад шли по Садовой улице (вы
возвращались домой), это было летом. Перед этой прогулкой мы читали "Манфреда", я так
наэлектризовался страданием этой высокой человеческой натуры, что тогда же сказал вам: как бы
я хотел быть Манфредом (я тогда был совершенный ребенок), судьбе, кажется, угодно было выполнить
сие желание,- я буквально оманфредился, дух мой убил тело. Теперь надо приниматься за всякого
рода противоядия. Дорогой Милий, я знаю, что вы любите меня: ради бога, в разговорах старайтесь
меня держать под уздцы и не давайте мне зарываться; мне на время необходимо оставить и музыкальные
занятия и всякого рода сильную умственную работу. для того чтобы поправиться: рецепт мне - все в пользу
материи и по возможности в ущерб нравственной стороны. Теперь мне ясны причины ирритации нервов;
... но главная вот: молодость, восторженность, СТРАШНОЕ. НЕПРЕОДОЛИМОЕ ЖЕЛАНИЕ ВСЕЗНАНИЯ,
утрированная внутренняя критика и идеализм, дошедший до олицетворения мечты в образах и действиях,-
вот главнейшие причины. В настоящую минуту я вижу, что так как мне только 20 лет физическая сторона
не доформировалась до той степени, чтобы идти наравне с сильным нравственным движением...;
вследствие этого нравственная сила задушила силу материального развития. Надо помочь последней;
развлечение и спокойствие, по возможности, гимнастика, купанье, должны меня спасти.

Сегодня мы с Кито были в балете ("Пакеретта"), очень милый балет, было много красивых картин; но музыка,
Милий,музыка ужаснейшая,Пуни - это музыкальный скиф. Странное впечатление произвел на меня балет,
я был больной в нем, возвратясь, я лег соснуть, гоезы были самые мучительные, но до такой степени
сладко-страдательные, до того упоительные,что в этом положении легко бы умирать; это было заключение
(к счастию) моих страданий, теперь мне гораздо лучше, по крайней мере, я совершенно спокоен...

... Если сам Моисей сказал народу "ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ", тогда я с вами соглашаюсь, потому что это
основной закон для духа и направления народа. Мне кажется, что это правило явилось в самом народе,
независимо от Моисея,вследствие грубости нравов. Доводы ваши: проклятие и обрезание - недостаточны:
Христос вместо обрезания ввел крещение, оно несколько мягче, а в сущности тот же странный обряд.
Проклятие назначалось за преступление, т.е. за невыполнение того или другого закона; вместо проклятия
Христос ввел мысль о вечном мучении - это то же самое, только смягчил это покаянием, вот мое обьяснение;
дайте на него письменный ответ в случае, если наверное знаете, что (око за око, зуб за зуб) положил
сам Моисей..."

26 сентября 1860 года: Милий, вас должна порадовать перемена, происшедшая во мне и сильно, без
сомнения, отразившаяся в музыке. Мозг мой окреп, повернулся к реальному, юношеский жар охладился,
всё уравнялось и в настоящее время О МИСТИЦИЗМЕ НИ ПОЛСЛОВА. Последняя мистическая вещь -
Анданте би-моль (хор) из интродукции к "Эдипу". Я выздоровел, Милий, слава Богу, совсем... Теперь я
привожу все мои музыкальные грешки в порядок. Настал новый период моей музыкальной жизни."

В 1860 году Мусоргский впервые обратился к творчеству Пушкина. И с чего начал!
                Владыко дней моих! дух праздности унылой,
                Любоначалия, змеи сокрытой сей,
                И празднословия не дай душе моей.
                Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
                Да брат мой от меня не примет осужденья,
                И дух смирения, терпения, любви
                И целомудрия мне в сердце оживи.
Молитва, клятва, обет! Программа жизни!

"Из мелких вещей написано: "Владыко дней моих", которая на мой взгляд вышла совсем удовлетворительная"-
свидетельствует Мусоргский. Увы, ничего не сохранилось, ни одного музыкального значка...
Прощай, прошлое, юное, мистика, вперед! к новым целям, высотам, жить по самым строгим требованиям,
прежде всего к себе!
                ххх                ххх                ххх
Знакомство с соборными священниками. Протодиакон Алексей Модестов - "я сед, а ты юн, сын мой, но ты
Модест, а я Модестов". Иоанн Знаменский - любитель истории. Низведенный в пономари Алексей Покровский -
не меня зелено вино низвело, а я его стараюсь извести. Случалось, и на службу являлся на мягких ногах.
На укоры протодьякона ответствовал: "все под Богом ходим, он поймет и простит". Но читал он не как
пономарь, а с чувством, расстановкой. Если уж совсем перебирал, начинал забалтываться, путать слова.

Патриоты города, собора любили напоминать об Александре Невском. В его время церковь из дуба
называлась Егорьевской. Показывали место около городища - бугорки, ямочки, камни, вроде, от фундамента.
В ней и венчался князь. А его невеста, вняжна из Полоцка, подарила храму икону. Ныне - главная реликвия
собора. Греческого письма, одиннадцатый век. Потом центр города сместился на остров. Соборную церковь
именовали Георгиевской, рядом стояла Одигитриевская. По указу Алексея Михайловича в 1676 году на
месте деревянной Одигитриевской выстроили каменный собор, и его уже назвали в честь иконы -
Корсенско-Богородицкий.

В 1676-м Алексей умер. Приводить к присяге новому царю Федору Алексеевичу торопчан разных чинов
прибыл князь Андрей Хованский. Пока в храме присягали, на площади возникла потасовка. Князь обвинил
Александра Траханиотова: его, мол, холопы и пристав приказной избы в первый день принесения присяги
совершали непристойные поступки, били людей московских и отогнали лошадь князя с санями от соборной
церкви. Траханиотов отвергал обвинение: озорничали люди Хованского - напившись пьяными, они сани
воеводы отбили прочь от саней князя, бранились всякой неподобной бранью, одного из людей воеводы
толкнули в грудь, а другого похвалялись ножом резать; затем они вломились во двор к соборному попу и
отбили двери, били стрельцов, одного из них Андреев человек зубом за персть кусал...

Иные сомневались в реальности подарка полоцкой княжны. Икона, конечно, древняя, но попала в Торопец
в конце ХУ!  века, когда поляки взялись католизировать Полоцк - монахини боялись надругательств над
святыней и переправили ее в русский Торопец. Тогда же в соборе сделали хорошую копию, полагая,что
богомольный царь московский  Иван 1У пожелает иметь корсунскую икону у себя. Подлинник спрятали, а
копию выставили... Теперь обе украшают храм...

Иконы спасали от огня. В пожаре 1792 года погорели не только деревянные дома, но и каменные церкви.
Собор попробовали восстановить, однако принуждены были разобрать и позаботиться о новом. Деньги
собирали миром, Но город заметно похирел после того, как отодвинули польскую границу. Он потерял
преимущества пограничного, торговля пошла мимо Торопца. Здешние купцы перебирались в Петербург,
Москву, среди них, к примеру, и Боткины. Но оставшийся на месте Иван Находкин пожертвовал две тысячи
рублей. На них сделали предложение архитектору на приличный соборной церкви план и фасад. На
строительство собирали деньги с напрягом, двигалось оно медленно, с перерывами. Торжественно
освятили собор в 1804 году.

От огня уберегли соборные документы, рукописные книги. Модест читал сказание неизвестного торопчанина
о польском нападении... "Внегда же истощи окаянный тул свой, испусти вся стрелы, и пищали престаша,
и огнь их угасе, тогда мнев окаянный, яко от грому его всему оному острогу пастися, от страха же его мнев
яко уже всем измершим, тогда вскочиша ко острогу со обнаженными мечи и восклицающе: "взяли!" До того
часу все градеския воя западше ждаху во страсе и трепете, внегда же бисть время,- прииде от Бога
милостивное избавление, и от Пресвятыя Богоматери поможение, и от святителя и чудотворца Николая
благословение, вскочише и прибегоша ко острогу, обретоша противных уже по острогу ходящих. Оле!

дивнаго чудеси и преславнаго изменения, како во един час быша во страсе и трепете - обретошася в
крепцей силе, быша яко голубиные птенцы - обретошася яко отрешении орли на лов, быша истороплены
яко овчата - обретошася яко волчи гладнии или яко лвы яросни и драбежливи; вскочиша, ничто ино
глаголюще, токмо вопиюще: с нами Бог, и Корсунская Богородица, и святый Николай, друг друга ташаще,
и на дерзость поощряюще, и друг другу вопиюще: не бойтеся, помрем заедино! Ови из пушек биюще,
инии ис пищалей, инии копии закалающе, инии топорами и бердами секуще, инии колием колюще и
камением биюще, но елико кому могуща руце послужите, толико и потрудишася за святые церкви, и за
православную веру, и за своя домы, и жены, и дети.

Внегда же услышаша глас кричания жены во домах: матери милостивыя - сынов своих, жены боголюбезныя -
мужей своих, сестры единоутробныя - глас братий своих - вскочиша, бегуще ко острогу, плачюще и
вопиюще, и ничто ино вопиюще, токмо глаголюще: Пресвятая Богородица, помилуй! святый Николай,
заступи и оборони нас! мчаще с собою и камение, и колие, и всякое древие, и прибегше тоже творяху,
что и воини: противных биюще и камением за острог метающе,мнозех же на стене противных живых
похватиша. О! преславное чудо тогда сотворися Пресвятыя Богородицы милостию и заступлением и
чудотворца Николаа пособием: во един час несилнии силных одолеша"...

Из поколения в поколение передавались сказания, легенды, побасенки, в какой-то момент  находился
человек, закреплявший их на бумаге.

О приезде Петра рассказывали разное. Мол, царь и дубы в Торопце посадил. Хотя посетил город зимой.
Значит, и еще раз приезжал, весной... Неодобрительно отозвался о работе воеводы, и у того сердце от
страха лопнуло. Другие уверяли, за подписью этого воеводы еще долго шли отчеты в столицу. А купцы
братья Туфановы так опоили царя, что он велил освободить их брата, находившегося на правеже в
Преображенском приказе. Да, брат, деньги и вино - сила.

На переезде из Торопца в Великие Луки Петр задумал пообедать в крестьянской избе. Хозяйка спросила,
кто он такой и куда едет. Еду из Польши проситься к царю на службу. Не делай этого, сердешный,- говорила
простодушная женщина,- царь ноне злой, какого никогда не бывало, ему и то приятно, что собирает
молодых парней, ставит их рядом, дает фузеи, велит разом переворачиваться всем ровно и стрелять
вдруг. А кто не успеет перевернуться либо выстрелить, того велит бить палками, мучит людей и утешается
тем, чего прежде благочестивые цари никогда не делали! А и как ему не делать: был он в неверных землях
и обусурманился. Петр, смеясь, спросил: а видала ль ты когда царя? Нет, не видала, да сохрани Боже и
видеть его. Петр дал ей несколько монет, поблагодарил за совет и предостережение.
                ххх
Когда маман нездоровилось, Модест выходил на вал один. И частенько вдруг рядом оказывался Алексей
Покровский. Хотелось ему поговорить. Местным он надоел или они ему надоели, неинтересны. Нацелился
на молодого дворянина из столицы - музыку сочиняет, много читает, церковные книги понимает. Модест не
сторонился. Что-нибудь любопытное, сладенькое можно выловить из речей низложенного. Видишь, парень,
церковь Жен-Мироносиц? А восемь веков назад у язычников это Поклонная гора, гульбище. Наш-то святой,
много лет изнурявший себя в киево-печерских кельях, принявший имя Исаакий, заскучал по дому, искусил ли
кто его, но пошел из Киева в Торопец. Уже и к горе Поклонной приближился. Тут гудки загудели,гусли заиграли,
плясуны воскричали. Он вдруг очнулся, повернул назад, в Киев.

Распитие Руси - наше веселие, вычурно и непонятно выражался Алексей. Бог Троицу любит. Два или три -
вопрос? Церковь и Русь разделил. Староверы на принцип: нет двух, не будем и совсем пить. А после трех
не остановиться - люди старой веры знали. Шел крестный ход вокруг церкви по солнцу. Никон повелел делать
наоборот. Ну и что?! Жизнь лучше стала?!

У Модестова песни записаны. Наша братия духовная не чужда распитию. Сколько там разного собрано! В
рай с собой не заберешь, цензура у ворот не пропустит. В раю и выпить не с кем. Со скуки удавишься. Так
зачем же я буду напрашиваться в рай? Жаль, не умею петь, а прочесть могу, запомнил.
             Не спасет Бог игумена того,
             Не спасет его бессовестного;
             Не его дело во келейке сидеть,
             Не его дело спасения иметь:
             А его дело во келейке скакать,
             И его дело во келейке плясать.
             Уж я брошу костыль под ногу,
             Я любимую подружку изберу...

В соборе недавно бывал историк Семевский. Наши ему напевали и диктовали песни, про попов особо,
рукописи он читал. Чуть постарше тебя, пожалуй. Ученый. Говорили с ним о пьянстве. И он не знает, что
нас ждет в дали времен. Ин вина веритас. Грешен, чадо мое. В поисках истины сколько нужно выпить?
Одолеть! В ночи поднимешь очи: правилен ли, праведен ли путь? Господи, укажи истинный! Тишина. И
продолжаешь поиск самостоятельно, изнемогаешь. Коли нисвержен, так и выпить не хочется?! Нет, мой
брат во Христе, хизнь не втиснешь в каноны - язычество, христианство, а человек пребывает в своем
естестве, свою натуру выставляет. Хочется жить на этом свете самому, а на том - воля Божья, неподатлив
человек.

Предрассудки, суеверия - тысячелетия вглубь, думал Модест. Колодец! Древний мир живой!

Не могу выразить, что хочется, признавался Алексей. Не тому учился. Но родитель - священник. Только
духовное училище в городе - стезя. Псковская семинария, грешен, слабо учился, ленился, а там много
было книг. Сариента сат - мудрому достаточно. А сколько, мой сын, достаточно? Стукни в лоб, не помню.
Латынь зубрил, а забыл, зачем учил. Латынью мозги конопатил.

Говорили о народе. Мусоргский держал нить. Связь человека с семьей, отечеством, идейной средой. И
эта, последняя, для задумавшегося человека становится едва ли не главной. Не ослабевающей, самой
продолжительной... Знать всего не можем, нужно и верить, Проверять, узнавать, и снова верить. Верить
в знаемое и в предстоящее знание. Модест высказал вычитанное из журнала: народ как личность. Сила
не анархическая, а устроительная. Всякое начинание свое делает плодотворным. Ревновали Мономахи,
ревновали Мстиславы, Иваны Грозные и не грозные, склеивали, подглаживали, подстраивали - и все-таки
оно разлеталось врозь, при первом же испытании оказывалось дряблым и несостоятельным. А вот
поревновал однажды Кузьма Минин-Сухорук - и сделал. Неужели это Минин сделал? Как не затонул в
бурной пучине? Нет, это не Минин, а сила сотворила, которая выбросила его из пучины, подняла, никого
не спросясь, подняла потому, что бывают минуты в истории, когда самые неизмеримые хляби разверзаются
сами собой...
Вспомнили геройскую оду об обороне Торопца. Ведь и в действительности есть минуты порыва - мужи,
жены, чада поднялись едино, мещане, посадские, купцы, дворяне... А потом? На круги своя. После Минина
опять цари мнут народ. Народ снова терпит, дремлет, трудится.

Народ как личность. Но и отдельный человек не влезает ни в какие рамки. Сложен и противоречив, часто
непредсказуем.
Равны перед Богом, говорил Алексей. И царь не помазанник. Человек! Не половой в трактире - а человек!
Народ как личность. И царь - народ, из народа. Но кто сердце? мозг? Инстинкты. Разум. Воля. Кулаки.
Утвердиться на макушке. Управлять. Мять как глину.
Купцы в церкви смиреннее священников. А взгляни, что они вытворяют на улице, дома, в праздники?!

Сидели на валу против Небина монастыря. Опять про вино, что с реформы народ ринулся в кабак. Но
такого быть не может, сиречь все сопьются. В монастыре игумен жил Иона. Сам не помню, мал был, а отец
рассказывал: Иона Пушкина самого учил - за что пить и с кем как пить. Из Святых Гор на родину перевели.
А лет ему за 70 было. Все пройдет, все устаканится - говорил Иона. И половодье долгим не случается. А
то и будет, что нас не будет. С этим не поспоришь.

А откуда ереси? - чадо мое. Откуда и мирские неудовольствия, обиды. Нет правды в жизни, не дают попы
образца праведного. Поборы, вымогательства, дружба с мирским начальством, и чье-то сердце не выдерживает
неправедности круговой. Однако все мы - человеки, ничто человеческое не чуждо. По нашим грехам и живем
нескладно.

Птички осенью в рай улетают. Знать, летом и у нас рай. А к нам зимой снегири, синички летят. А у ворон,
воробьев круглый год рай... У каждого свой рай. У каждого попа свой бог. Свои надежды и упования. И
пастве бога изображает таким, каким видит сам. Нехитрый набор житейских страхов, угроз, наказаний,
подарков, утешений. Алексей нараспев продекламировал:
                В одной келье монах бедный спасается,
                По три разика в день напивается.
                Как к обедне зазвонят, так монах идет в кабак,
                С себя рясу пропивает, и клобук он закладает.
                А целовальник не примает, чернеца в шею толкает,
                Поди прочь, не докучай, не в теперешний случай...

С Алексеем Модест поднимался на соборную колокольню. Низложенный советовал не забираться на
самый верх. Колокола оглушают, звон с других церквей забивают. Постоять на ярус ниже. И с него весь
город и все храмы видны.

Колокольный звон сопровождал с незапамятных детских лет. В Кареве, Полутине, В праздник, в солнечное
утро, в тумане, Зачин - благовест. Оживленный, призывный трезвон, Печальный - погребальный, В метель -
унылый, размеренный звон. Путнику усталому, заблудившемуся - надежда. Зимой почти не проникает
в комнаты, слышнее завывание ветра, шорох снега по стеклу. Но если выйдешь на крыльцо, пробежишься
по двору... Пожар - набат, тревога.
В Торопце иное дело - целые оркестры. Перед окнами - Троицкая церковь, справа - собор, службы
ежедневные, слева- Богоявленская, напротив нее, через улицу и забор - тюремная часовня.

Шесть десятков храмовых праздников в городе, Колокола настраивали, поднимали настроение. Прихожане
узнавали голос своей, с годами различали и остальные. В хорошую погоду на праздник у храма собирались
и из других приходов. Крестный ход, пение... впечатления на детскую душу. Правда, если пробыть до конца,
завершалось гуляние пьяными песнопеиями, драками.

Отец пообещал и прокатил Модю с Кито по озеру перед утренней праздничной службой - увидели панораму
города, услышали колокола всех храмов: это вам не наше полутинское село!  В Успение ездили к бабушке.
Рано утром выезжали на лошадях из Торопца в Добшо. Приближались к тамошней Успенской церкви, в это
время с ее колокольни раздавался призыв к службе, а сзади доносились ослабленные расстоянием звоны
торопецких, казавшиеся с отдаления мелодичнее, душевнее. Отстояв службу, ехали с бабушкой в ее
деревню Семенцево...

Городские привыкли, а приезжие из деревень подолгу толпились у собора, специально привозили детей
взглянуть на велми предивное - часы на колокольне. Колкольчики отбивали минуты, колокола - четверти,
получасы, часы. Труднее всего с отбоем часов, случались сбои со счета. Налаживали не сразу, время
отбивалось невпопад.
На других церквях время отмечали по старинному: от колокола вниз веревка, которую сторож в урочное
время дергал, не карабкался наверх.

Кладбищенские церкви над городом. С пригорков опускался погребальный звон. Случалось, в один
полдень хоронили на трех погостах.

При пожаре по голосу колокола определяли место возгорания. При сильном начинали звонить все...
Модесту предстал город в зареве неохватном. И с колоколен набатные, тревожные звуки: вставай, народ,
спасайся и спасай! Дым, огни от багровых до золотистых, со всеми оттенками... И не раз в своей
истории город выгорал дотла... И восставал!

С соборной колокольни дальний горизонт однообразен - щетинка леса и вода. облака. А поближе -
Привалье, городище, монастырь. Река, пронизав одно обширное озеро, в полверсте впадала в
следующее - Заликовское...
Первым подавал голос огромный колокол Воскресенской - мощный, низкий. Если слушать на Базарной
площади, кажектся, земля дрожит. Это сигнал для всех звонарей города, рассказывал Алексей. От
соборных колоколов гул, казалось, распространялся сначала по горизонтали, потом вниз, и на ярусе,
где стоял Модест, сливался со звонами Троицкой, колокольня оной по высоте заметно уступала соседним.

Но с озера! Ранним утром, еще туман не рассеялся, на лодке Модест и любители звона доплыли до
острова Дретунь. солнышко иссушило туман, потом росу, Разожгли самовар. Гребцы успели наловить
рыбы, на костре варили уху.
С острова панорама города - колокольни, как оркестр перед слушателями. На Базарной площади
Пятницкая, Ильинская, Воскресенская, на острове - собор, Троицкая, Богоявленская, второй ряд пореже,
но длиннее: Небин монастырь, Спасопреображенская, Иоанна Предтечи, Казанская, Благовещенская,
Покровская (сам храм выделялся высотой), Никольская, Успенская. По краям - Мироносиц, Вознесенская,
Рождественская, Всех Святых. За спиной, в деревне на другом берегу - Знаменская. Ее скромные звоны
текли навстречу полифонии городских... Водный простор принимал звуки, очищал от суетных мелочей,
которые улавливались ухом в соседстве с храмом...


Рецензии