Науки и преподаватели

Из сборника «Страна, которую мы забыли»

Глава 5. Как я учился в МГИМО (1969-1974)

5.9. Науки и преподаватели

     Без помощи зачетки вспомнить хотя бы названия тех предметов, которые нам преподавали, было бы нелегко. Все без исключения бывшие студенты любого вуза сразу же назовут «Историю КПСС». Это был обязательный предмет на всех первых курсах, но в МГИМО мы изучали его в течение двух  лет. Так же, как и политэкономию: первый год – капитализм, второй – социализм.
     Из разговоров с друзьями я знал, что все идеологические науки они изучали по «учебникам для домохозяек». Эти произведения догматического искусства были созданы для того, чтобы претворять в жизнь заветы Ильича. То есть научить любую кухарку управлять государством. В МГИМО к этой продукции относились с нескрываемым презрением или даже брезгливостью.
     Мы изучали марксизм по «первоисточникам». Для конспектирования «Капитала» и ленинских трудов не хватило бы и полных двадцати четырех часов в сутки. Понимая это, приходилось откровенно халтурить или выпрашивать чужие конспекты. Преподаватели тоже всё хорошо понимали и принимали контрмеры. Например, чтобы конспекты нельзя было пустить по кругу, забирали их на длительную проверку или делали в них свои пометки. Семинары по истории КПСС вел Рувим Израилевич Сидельский. Пожилой, с карикатурным носом, очень спокойный, с тихим размеренным голосом, не лишенным особого выговора. Он очень мягко, интеллигентно, без какого-либо нажима взял нас в ежовые рукавицы поистине социалистического учета и контроля. Его регалии и подробности биографии ныне нетрудно уточнить благодаря интернету.
     Семинарские занятия по политэкономии некоторое время вела Наталья Павловна Драчева, ставшая при Лебедеве бессменным проректором по научной работе. Это была красивая, ухоженная дама, которая так же, как ее коллега-историк, спокойно и уверенно не оставила ни малейшего сомнения в твердости своего характера. Много лет спустя я узнал, что ее дочка училась в одной группе со Стасом, тем моим одноклассником, который при поступлении в институт получил французский язык. Маша (по-моему, у нее была фамилия Макарова) вышла замуж за однокурсника Сергея Омельченко. Он был из так называемых производственников и членом партии. Когда стало известно, что Маша с мужем уехали на работу в Париж, Стас с умилением порадовался за нее: «Как хорошо, ведь она так любила французский язык!». Возможно, сам он любил французский язык недостаточно, так как всю жизнь проработал всего лишь в бывших африканских колониях Франции.
     Самым лучшим учебником слыла «Политэкономия капитализма» Брегеля. Автор уехал в Израиль в 1973 году, поэтому книгу еще не изъяли из библиотеки. Собственно, она и была подробным конспектом марксова «Капитала». От своих собственных, так называемых общих, толстых тетрадей я избавился только много лет спустя. Сначала казалось, что они могут пригодиться для подготовки к госэкзамену по политэкономии, потом было просто жалко уничтожить результаты тяжких трудов. Так они еще долго болтались по разным углам.
     Однако двумя главными монстрами дело не ограничивалось. «Диалектический и исторический материализм» (в просторечии философия), «История международного коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения» (в просторечии межрабдвиж), «Основы научного коммунизма» - все эти предметы были призваны выковать из студентов несгибаемых бойцов внешнеэкономического фронта.
     Благодаря такой закалке я всегда мог отличить тех, кто учился по учебникам для домохозяек, от более или менее грамотных догматиков. Поэтому сегодня мне очень забавно наблюдать за нынешними приверженцами коммунистических идей, которые пошли гораздо дальше, то есть просто никогда ничего не читали. Между тем, не только они, но и участники цветных  и цветочных революций могли бы много чему поучиться у «классиков марксизма-ленинизма».
     Вернемся, однако, к «выписке из зачетной ведомости». Очень яркие воспоминания остались от предмета под названием «Счетная техника и финансово-хозяйственные вычисления». Про финансово-хозяйственные вычисления ничего сказать не могу, а вот счетная техника оставила неизгладимые впечатления. Объяснить, что такое арифмометр, современному школьнику практически невозможно. А вот будущие экономисты-международники должны были в совершенстве управляться с этим чудом техники. Следующим этапом было освоение электрического арифмометра. Это объяснить еще сложнее. По крайней мере, я не встречал ни одного человека, который бы знал, что это такое.
     Печатную машинку еще можно увидеть в каком-нибудь американском фильме. Электрическую печатную машинку – уже  проблематично. Поэтому сравнение электрической счетной машины с электрической печатной машинкой мало что дает современному «продвинутому пользователю». Всего через каких-то пятнадцать лет я получил в подарок от родительницы одного из учеников японский калькулятор «Casio» - в качестве дополнительной взятки к ставке репетитора по географии. Естественно, благодаря тому, что она вместе с мужем побывала в Японии в длительной загранкомандировке. Еще через тридцать лет мой любимый «Casio», наконец, оказался на помойке.
     Так вот, запомнился этот учебный курс благодаря тому, что на клавиатуре электрического арифмометра была заветная кнопка, нажав которую можно было добиться незабываемого эффекта. Мотор агрегата начинал вращаться с нарастающей скоростью в сопровождении приближающегося рева истребителя-бомбардировщика. Остановить апокалипсис могла только преподавательница, знавшая о существовании другой заветной клавиши.
     Предмет под названием «Высшая математика и ее применение в экономических расчетах» был призван оправдать наличие математики в числе приемных экзаменов. Несмотря на оценку «отлично», от него остались лишь смутные воспоминания о транспортной задаче, которую следовало решать, используя матрицы. Зато «Бухучет и анализ хозяйственной деятельности во внешнеторговых организациях» не только запомнился, но и пригодился.
     Уникален он из-за того, что оказался единственным предметом, зачет по которому я не сдал с первого раза. Побеседовав со мной, преподавательница заявила, что в принципе, я заслуживаю положительной оценки. Однако, учитывая тот факт, что я еще и комсорг группы, моих знаний явно недостаточно. Поэтому нам придется встретиться еще раз. Такая вот партийная принципиальность.
     Преподавательница была молода, я был неотразим. Но понимание причинно-следственных связей пришло ко мне лишь много лет спустя. Когда мой коллега на кафедре Володя Жирнов предложил принять участие в переэкзаменовке по «Экономике Франции», я был несколько обескуражен. Ну, совсем не моя специализация. Однако он загадочно добавил, что я не пожалею. И действительно, студентка-двоечница из Вьетнама заслуживала того, чтобы неоднократно пересдавать любой предмет, если в качестве экзаменаторов выступали лица мужского пола. Ее фантастическая красота напрямую отсылала к роману «Тихий американец» модного тогда Грэма Грина. Или, если абстрагироваться от разницы в весовой категории, к анекдоту о Людмиле Зыкиной, которую в Грузии не просили петь. Достаточно было того, чтобы она просто прохаживалась по сцене. Так и мы с Володей: посидели, полюбовались вьетнамской мадонной и с чувством невосполнимой потери поставили ей «трояк».
     Еще одним признанным уникумом была дочь монгольского посла, из-за которой симпатичный венгр Шандор Рац даже пытался резать вены. Как и в первом случае, здесь тоже поражало сочетание европейских стандартов красоты с ярко выраженным восточным колоритом.
     Так вот, значит, бухучет. К пересдаче я, естественно, не готовился, но слова «план счетов», «проводки», «кредит», «дебет» запомнил на всю жизнь. Именно это сакральное знание в 1987 году, еще до выхода «Закона о кооперации в СССР», дало основание моему школьному приятелю Яшке Ройзману пригласить меня главным бухгалтером в его кооператив «Стоматологическая помощь». К этому времени разрешения на совместительство от начальства по «основному месту работы» уже не требовалось, и я мог отказаться от репетиторства, получив другой, легальный и гораздо менее обременительный источник дополнительного дохода.
     Еще более полезным мог оказаться предмет под названием «Товароведение экспортных и импортных товаров». Он претендовал на статус одной из технических наук, поэтому должен был даваться гуманитариям с большим трудом. Благодаря ему я твердо усвоил разницу между чугуном и сталью, закрепил знания о доменном процессе, который мы проходили еще в школе на уроках химии. Но при этом по-прежнему очень слабо различал меха и ткани, искусственную и натуральную кожу. По иронии судьбы, бесполезное всегда усваивается гораздо легче, чем полезное. Позднее я всегда сожалел об упущенных возможностях, когда покупал одежду и обувь.
     Смертельно скучные лекции незабвенного Семена Тихоновича Себко, несмотря на всю их потенциальную полезность, не воодушевляли. Товароведение меховых товаров он читал нам в прямом смысле слова: открывал учебник своего авторства и диктовал буквально по слогам. Предупреждение о том, что учебников в библиотеке на всех не хватит, почему-то нужного воздействия не производило. Самые сознательные во время лекций выполняли домашние задания по иностранному языку. Остальные развлекались, кто как мог, в меру своей фантазии.
     Последний раз я видел профессора товароведения уже после путча ГКЧП. У входа в институт глубокий старик в гневе вырвал из рук какого-то студента и топтал ногами «петлюровский жовто-блакитный» стяг. Тот самый случай, когда остается только порадоваться, что бедный Семен Тихонович не дожил до перманентных майданов.
     Вряд ли кто-то мог предположить, что спустя каких-нибудь двадцать лет я на практике столкнусь с такими некогда экзотическими терминами как вет-блю или мокро-соленые шкуры КРС (аббревиатура означает всего лишь крупный рогатый скот). Точно так же никак невозможно было предвидеть встречу с моим бывшим студентом с Подготовительного факультета в заводоуправлении Курского кожевенно-обувного концерна. В отличие от встречи Остапа Бендера с братом, свидание с учеником проходило гораздо более сдержанно. Дистанция между преподавателем и студентом обычно сохраняется на всю жизнь.
     Владимир Юрьевич Гранкин был заместителем начальника отдела внешнеэкономических связей, а я приехал в Курск разрабатывать легальную схему обхода законодательных ограничений. Поскольку кроме сырья вывезти из страны было, как всегда, нечего, чиновники грудью стояли на страже государственных интересов. Соответственно, под запрет попадали как пресловутые шкуры КРС, так и полуфабрикат с иностранным именем «вет-блю».
     А еще через пару лет, в начале февраля 1993 года, Валера Кожемяка, бывший коллега с кафедры мировой экономики МГИМО, принял меня на итальянскую фирму «Текноленьо». Для непосвященных поясню: «леньо» по-итальянски означает лес в смысле строительного материала. Так вот, я должен был продвигать на наш рынок итальянское деревообрабатывающее оборудование. О том, что когда-то в институте мы изучали лесные и целлюлозно-бумажные товары под руководством автора соответствующего учебника А.А.Строкача, я смог вспомнить только сейчас и то с помощью все того же интернета. Из подсознания даже выплыл термин «березовые хлысты». Естественно, к верховой езде это никакого отношения не имеет. Надо было столько ждать, чтобы начать работать по приобретенной в институте специальности?! Между прочим, если бы я не поступил в аспирантуру, для меня государством было предусмотрено распределение во всесоюзное объединение «Экспортлес». От судьбы не уйдешь. Воистину, неисповедимы пути господни!
     Одна из наук обозначена в зачетке с явной опечаткой. Иначе трудно объяснить тавтологию «Конъюнктура мировых торговых рынков». Естественно, имелись в виду товарные рынки. Самый загадочный предмет машинистка, заполнявшая документ, для своего удобства назвала «Планирование». Сокращение ускорило процесс печати, но лишило последней возможности судить о содержании данного учебного курса.
     Как ни старались полковники и даже один отставной генерал, большинство студентов относилось к спецподготовке весьма легкомысленно. Так иносказательно именовался предмет, который преподавали важничавшие мужички с военной кафедры. Позже в военном билете в графе «военное образование» процесс обучения трансформировался в формулу «военная подготовка при институте в 1974 по программе военный переводчик на венгерском языке».
     Мне запомнились только постоянные гонения из-за всегда слишком длинных причесок и несколько рассказов того самого генерала о реальных боях. Именно его рассказы о войне остались среди наиболее запомнившегося в институте.  В частности, он объяснял, почему надо следить за падающими сверху бомбами, зачем стрелять из винтовки по самолетам, что дает наступающим артподготовка. Говоря о всесилии страха на войне, Семен Семенович Черниченко вспоминал, как с перепуга ударом рукоятки пистолета пробил стальную каску на голове немецкого солдата.
     Однокашники, поступившие в МГИМО после службы в армии, проходили военную подготовку наравне со вчерашними школьниками. Правда, незначительные послабления им все-таки делались, так как на период обитания на территории военной кафедры они назначались «командирами взвода». Девушки, как и в медицинских вузах, тоже изучали тактико-технические характеристики АК. Освобожден от занятий был только один человек - староста курса лейтенант Анатолий Дементьев. Более высокое звание ему в любом случае уже не грозило.
     В конце третьего курса, после двух лет общевоенной подготовки нас вывезли на полигон в одну из воинских частей, где выдали по три патрона и по автомату Калашникова. Предохранитель велели поставить на стрельбу одиночными выстрелами. Мои результаты, в отличие от ранних детских опытов стрельбы из мелкашки, оказались слабоваты. Но на дальнейшую судьбу это никак не повлияло. Позднее, уже будучи полноценным лейтенантом запаса, я однажды по собственной глупости угодил на офицерские курсы переподготовки. Здесь нас тоже возили в тир и дали возможность по шесть раз выстрелить из Макарова. В остальном подготовка по-прежнему напирала на интеллектуальную составляющую.
     Спустя двадцать пять лет я, наконец, вдоволь настрелялся в нейтральной Швейцарии из боевого пистолета и автоматической винтовки. Сегодня любой желающий может пострелять и в нашей стране. Тоже за деньги.
     На четвертом курсе спецподготовка уже полностью ограничивалась военным переводом, то есть будущей военно-учетной специальностью. Теперь полковники могли отыграться за недостаточно серьезное к ним отношение и продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство. Правда, касалось это только языков потенциальных противников или, проще говоря, наиболее распространенных наречий.
     Поскольку четвертый курс я провел по обмену в Будапештском университете, весь военный перевод свелся для меня к государственному экзамену после возвращения к родным пенатам. Принимать его мог единственный специалист Владимир Сергеевич Иванов, заведующий кафедрой языков соцстран Европы и автор учебника, по которому мы учились. Почти год, проведенный в Венгрии, позволил настолько повысить мое самомнение, что я даже не счел нужным явиться на консультацию перед решающим испытанием. Игорь Севастьянов, вместе с которым мы были в Будапеште, так рисковать не решился. Вернувшись из института, он позвонил мне и рассказал, что Владимир Сергеевич показал ему тексты, которые надо будет перевести на экзамене. По мнению Игоря, они были не очень сложные, он выбрал себе рассказ о танке времен первой мировой войны. С экзаменатором они условились, что этот билет будет лежать посредине между двумя остальными.
     Каково же было мое удивление, когда, взяв после Игоря экзаменационный билет, я обнаружил в нем описание танка на огромных колесах. Текст был, действительно, не очень трудный (с высоты моего заграничного опыта). Несмотря на такой неожиданный пассаж, все закончилось вполне благополучно для нас обоих. По крайней мере, в строке «спецподготовка» в моей зачетной ведомости значится «отлично». Думаю, у Игоря тоже.
     Практически сразу все студенты усвоили, что главным предметом является иностранный язык. Система преподавания ничем не отличалась от школьной рутины. Пять дней в неделю по полтора часа плюс ежедневные домашние задания. Спрятаться за спину товарища, когда напротив преподавателя максимум семь студентов, невозможно. Пропустив несколько занятий, чувствуешь себя идиотом, выставленным голым на всеобщее обозрение. Мне казалось странным, что при такой системе у кого-то могли возникнуть сложности.
     Тем не менее, для мечтавших избавиться от школьной опеки, такая ситуация оказалась нежданным откровением. А для давно оторвавшихся от школьной парты «производственников» – довольно серьезным испытанием. В результате, двойка по языку была самой распространенной и одновременно единственной причиной, по которой можно было гарантированно вылететь из института.
     Вот здесь-то и начало сказываться преимущество относительно редкого венгерского языка. Наша преподавательница Алла Имревна Перени оказалась самым наглядным и завидным примером того, что называется «билингва». Причем оба родных языка – русский и венгерский - у нее были на фантастическом интеллигентском уровне. Впрочем, культурный кругозор и гуманитарная образованность от лингвистики не отставали. Поэтому складывалось впечатление, что преподавание венгерского языка для нее - нечто вроде необременительного хобби в ожидании настоящего серьезного дела. Странно, что ныне на сайте МГИМО именно Перени не упоминается среди коллег по унгаристике. Тому виной, возможно, ее скоропостижная преждевременная смерть.
     Вся группа быстро оценила выпавшую нам удачу. Мы сразу же влюбились в венгерский язык и в красивую миниатюрную преподавательницу. Несмотря на молодость, ей удавалось сохранять должную дистанцию и непререкаемый авторитет. В дальнейшем Алла Имревна сыграла немаловажную роль в моей профессиональной судьбе.
     Так называемый второй язык мы начинали учить со второго курса. И здесь ситуация складывалась иначе. В отличие от редких языков на английских кафедрах господствовали профессионалки из ИнЯз-а им. Мориса Тореза, посвятившие жизнь целиком и полностью любимому делу. Наталья Никодимовна Байкалова окончила институт иностранных языков за год до нашего поступления в МГИМО, была влюблена в английский язык не меньше, чем к этому времени мы в венгерский, и ожидала от нас соответствующего отклика.
     В ответ на свой энтузиазм она получила сдержанное безразличие, доходившее до откровенного саботажа. Возможно, сказывался недостаток педагогического опыта, но растопить лед не помогали ни двойки за невыполненные домашние задания, ни докладные в деканат по поводу прогулов и срыва занятий. В особенности доставалось, несмотря на эталонное произношение, Оле Воробьевой, которая на летние каникулы ездила к родителям, работавшим в Лондоне. Дошло аж до критического «неуда» в конце четвертого курса. Англичанка вполне справедливо считала, что чрезвычайно редкий в употреблении венгерский язык представляет собой совершенно второстепенное, если не полностью никчемное знание. В отличие от практически интернационального и потому незаменимого английского. После того, как она заявила об этом вслух, шансы наладить контакт свелись к нулю. В результате, в графе «второй иностранный язык (англ.)» в моей зачетке значится скромное «хорошо».
     По иронии судьбы именно Наталья Никодимовна оказалась единственной, кто заметил в журнале «Крокодил» мои первые переводы юмористических рассказов. Как-то, пробегая по длинному институтскому коридору, она не преминула отдать мне должное. Я воспринял это как признание того, что в свое время она была неправа по отношению к венгерскому языку.
     Спустя двадцать лет после окончания МГИМО я должен был бы отдать должное уже самой англичанке. Мои длительные любовные отношения с унгаристикой резко оборвались. Зато английский язык на следующие двадцать лет занял подобающее ему место. И во время работы, и на время отдыха. Исключая две ностальгические поездки в Будапешт.

Москва, декабрь 2015