У реки

 Река... гонимая течением, устремляется она в дальние дали, напрямик к горизонту, к которому так влечет беззубое солнце. А солнце... Солнце - это ведь воплощение надежды, мечты. Так красиво оно и так манит блеском своим, и, подобно мечте, неизбежно отдаляется, уходя в свои какие-то особые тихие, сокрытые от человеческого разумения уголки мироздания, едва начнешь, влекомый его невообразимой красотой, приближаться к нему.

 Гирляндов, воин метафизических фронтов, сидит у берега на притащенном из лесу пне и уныло провожает взглядом течение реки, бесконечно при этом о чем-то раздумывая. Иногда встанет, наклонится к земле и поднимет камень. Оглянет. Красивый, блики солнца отражаются. И бросает его, наклонив при этом ребром, в водную муть Гирляндов, провожая взглядом и считая, сколько будет кругов на воде оставлено этим порожденным матерью-природой снарядом. Потом снова садится Гирляндов, снова начинает думать. Представляет, что он - Даль; и начинает давать определения самым разнообразным словам: "Любовь; пир; мир; наука; пьянство..." и т.д.

 Идея - то, что движет Гирляндовым. А идей у него много. Но что он может сделать с ними? Один в этом огромном мире, он - хлебная крошка, оставленная идиотом, пылинка, комок грязи из пупка. Как сможет он на что-то повлиять, если едва может повлиять на самого себя? Вот сейчас идут работы по уборке сена. Вот сейчас скучает его возлюбленная. И таких "вот сейчас" наберется, при некотором прилежании в поиске этих "вот сейчас", много сотен, тысяч, миллионов. А он что? Сидит сейчас у реки, ничем не занят - думает, растрачивая тем самым свое драгоценное время. Ильич вот мог в это время осуществить, пожалуй, сразу несколько революций. Гирляндов же направляет в пустоту сильнейшее до сей поры оружие человека - мысль, занимаясь пустой софистикой. И мысли - сплошные софизмы. Вот, например, одна из них:

 "Человек - это, конечно, nihil, ничто. Но ведь когда-то же будет воздвигнут человеком зиккурат своего nihil, который, противореча самой своей сущности, будет не возносить этого человека все дальше, глубже, выше в nihil, а, наоборот, поспособствует преодолению оного, вознося тем самым этого человека от nihil к невиданным метафизическим далям."
 
Или вот:

"Почему же и сейчас, несмотря на дарвинизм да и в целом огромные, по сравнению с, допустим, временами Канта, достижения науки, до сих пор существует огромное количество мыслителей да и просто, подобных мне, обывателей, которые упрямо стоят на том видении Мира, который предоставляет нам на блюде с голубой каймой метафизика?"
 
И везде-то в его суждениях мелькала эта "метафизика", слово, которое вставлял он куда не попадя, и, судя по всему, не всегда верно понимая значения этого слова, а лишь для красоты. Действительно, более благозвучное слово отыскать было непросто.
 "Нет, - думает Гирляндов. - Надоело. Толку от этого? Ученый, что ли? Да таких "умников", как я, тысячи и тысячи. Разве оно нужно? Одним больше, одним меньше..." И с этими мыслями пошел Гирляндов туда, где не нужно было думать, туда, где было просто ХОРОШО. Он пошел к своей девушке.

                ***

Вот и пришло время уходить, чтобы назавтра вернуться снова. На глазах ее, как и всегда в такие моменты, прокрадываются едва заметные слезы. Гирляндов мысленно махнул рукой , как машут на некстати привязавшегося дворового кота, и, настолько быстрее, насколько это возможно, развернулся и побрел прочь, потому что очень боялся растрогаться сам, глядя на это умильное, в слезах, лицо возлюбленной своей. Щемящая тоска сопровождала его на протяжении всего пути домой.

                ***

А вот и дошел Гирляндов домой. Ложится на диван, и... снова. Снова мысли, бесконечные, беспорядочные, беспредельные в своей силе.
 "Отчего я не животное? Отчего не могу я отказаться от всех этих мучительных раздумий, отчего не могу я быть простым животным? Есть, пить, спать, не тревожась ничем... Отчего?"