медиум

Медиум

Меня мучают предчувствия. И не просто в виде реальных ощущений, а такие, которые сбываются в настоящей жизни.
Я не знаю, когда это началось, но что однажды это стало достоянием общественности – знаю точно.
 Я работала в противочумном институте, где по режиму необходимо было снимать свою одежду, а взамен надевать казенную форму. Формой была пижама, обыкновенная сатиновая мужская пижама, которую дамы кое-как приталивали, чтобы не выглядеть бесформенным мешком и сами стирали, стараясь не сдавать в прачечную, чтоб не поблекли краски раньше времени списания. Сверху пижамы, при необходимости манипуляций в лаборатории, надевался белый медицинский халат.
Было жарко, и я пижамную куртку сняла, чтоб она не запотела и не замялась. А в кармане  этой самой пижамной курточки  и был припрятан мой собственный кошелек с деньгами – величиной с недельный бюджет молодой семьи!
Так вот, деньги эти  пропали, хотя в помещении была только одна тетка, кроме меня, конечно. Я слыхала, что она попивает, но не до такой же степени,чтоб воровать у сотрудницы?…
Когда пропажа мною обнаружилась, тетка уже ушла домой, а я прилюдно и в сердцах пожелала вору выкрученных ног и рук, а также живота.
 Все бы ничего – что не скажешь на нервной почве, если зарплата через неделю, а взять негде? Да вот незадача: наутро звонит подозреваемая тетка с жалобами на выкрученные ревматизмом руки и ноги, а также сообщает, что по вышеперечисленным причинам она никак на работу прийти не может, так как не может слезть с горшка…
Пока разговор с ней  продолжался по телефону, и повторялись вслух ее жалобы и симптомы, на меня все присутствующие сотрудницы не то, что «косяки»  бросали – после контрольного слова «живот» они замерли и просто смотрели на меня, не мигая, выпученными глазами.
Но народ там медицински образованный, эзотерикой не страдающий, материалистически подкованный.Все успокоились тем,  что это – моё проклятье и внезапная болезнь предполагаемой воровки –  случайное совпадение.

Вскоре я закончила «универ» и  ушла работать в школу учителем биологии и химии. Ну, с химией понятно, а вот какое значение имеет биология в учебном процессе, я думаю, знают многие – никакого. Особенно дарвинизм в девятом классе – мало того, что урок раз в неделю, так  активно развивающиеся вторичные половые признаки совершенно не позволяли  акселератам сосредоточиться на этом  несущественном предмете.
Чтобы усилить в их глазах значение любимой науки, я проводила то опросы по карточкам, то устраивала  диспуты на заданную тему, то крутила учебные фильмы… Заодно  оценками пополнялись детские дневники и журнал.
Эта неделя началась с  бодрого опроса старшеклассников. Теперь мне предстояло проверить и выставить оценки – такую работу лучше не откладывать. Поэтому я и разместилась в лаборантской комнате и только начала проверять стопку листочков, как заметила, что уже вечереет, домой нужно, к маленькому сыну.
Я, не замедляя проверку, в тревоге поглядывала в  окно, где поглощался свет уходящего понедельника наступающей осенней тьмой.
В этот момент дверь в лаборантскую распахнулась, и вошли  коллеги по какому-то несущественному вопросу, и я, нехотя слушая  беседу на навязанную мне тему, автоматически начала очерчивать простым карандашом фамилию ученика Рябушина – в этот момент именно этот лист был у меня под рукой. Именно этот.
Вскоре его фамилия оказалась густо обрисованной грифелем.
 – А зачем ты сделала Рябушину траурную рамку? – пришедшая  молодая учительница была его классной руководительницей.
– А...да?– Я даже не знала, что ответить, испугалась содеянного и автоматически замалевала фамилию полностью, вызвав теперь бурное осуждение учительниц.
Как я могла объяснить им, что делала это несознательно?
Они ушли, возмущенно-громко топая каблучками по пустым рекреациям школы.
 На другой день, то есть во вторник,  девятые классы в школе отсутствовали, так как  им проводились  обязательные производственные уроки в другом квартале города.
А  вот на  следующее утро школа гудела, как высоковольтная линия: девятиклассник Рябушин как лег вечером  понедельника спать, так не проснулся во вторник, умерев во сне. Престарелые родители и не догадывались, что у мальчика в голове была опухоль. Разные противоречивые детали жизни, смерти и тайной болезни ученика в подробностях передавались из уст в уста, будоража не только школьников и учителей, но и растения на окнах класса, где учился усопший.
Все обратили внимание на то, что толстолистый «декабрист» зацвел раньше срока, а фуксия, наоборот, начала вянуть.
А со мной добрая половина учительского коллектива  избегала встречаться даже глазами,  уж не говоря о том, чтобы просто по-человечески  общаться.
Я, едва истёк учебный год,  покинула эту школу.
Я покинула, эту школу, этот район,  этот дом, этого мужа и чуть не утонула в новой жизни.

Стоя годами – бесполезно и тупо – в очереди на мифическую квартиру, приходилось снимать ее у тех, кто уже успел застолбить свое  законное место под солнцем Родины. Однажды в такую съемную квартиру постучал сосед с угрозами, что если мой малолетний сын будет бегать у него под дверью, то он ему – моему пятилетнему сыну – переломает бутылками ноги. Все вышесказанное мужик подтверждал взмахом кулачища. В момент  получения ультиматума я как раз снимала пояс – широкий модный кожаный пояс с массивной пряжкой. Вот этим поясом, предусмотрительно ухватив пряжку в ладонь( так дрались знакомые с детства пограничники), я и засветила обидчику поперёк туловища. Он ахнул и вытянулся в струну. Парень он был высокий и жилистый, даром, что синий алкаш, поэтому битва ожидалась затяжная. Прикинув, что шансы не на моей стороне, я, изловчившись наконец, перехватила пояс другим концом, не оставляя соседу сомнений в том, что засвечу ему промеж глаз. На секунду он опешил от такого материнского напора, и я его сильно оттолкнула, жестоко матерясь и, в сердцах угрожая ему страшной смертью через три дня.
 В оставшиеся доли секунды я  смылась за дверь, заперлась и затихла. Мужик повыступал - повыступал и ушел к себе в квартиру по соседству.

В ближайшие дни было за стеной тихо. Кто-то к нему звонил, стучал – он звуки подавал, но не открывал. Вот, думаю, стервец, обдумывает, наверное, мне месть. Сына предупредила ходить мимо него на цыпочках.
На третий день прохожу мимо, смотрю: милиция и группка собутыльников в качестве болельщиков вскрывают его дверь. Я гордо удалилась к «себе», не проявляя ни малейшего интереса.
Но на другой день его уже хоронили из этой квартиры.
Он, оказывается, поскользнулся и упал в ванну с кипятком, который все набирали  и студили, так как месяцами не было  холодной воды. Вот на третий день он и умер, предыдущие дни подавая непонятные звуки обваренным ртом.
Вот тут мне, наконец, стало не по себе. До этого как-то не доходило…
Не то, что я поверила в свою сверхсилу  и мне это понравилось – нет, нет!  Я не ощущала себя причастной  событиям, хотя  понимала – я озвучиваю событие, еще сокрытое от людей. Я стала следить за своими словами и старалась не желать никому ничего плохого. Но все оказалось не так просто.

Уже приняв крещение, посещая исповеди и пытаясь себя блюсти, я снова столкнулась с этим «озвучиванием».
Произошло это накануне Радуницы – в эти дни православные посещают могилы, убранные накануне, возлагают цветы, раздают поминальную пищу.
А могил набралось много и все по разным кладбищам.
Собрались  на одно поехать – нужно венки купить, живые цветы. А назавтра – то же самое собирать, но на другое  кладбище.
Вот мы с родственниками  уезжаем на Северное ростовское кладбище, машина уже от дома отошла, а навстречу сосед-нарик с товарищем, не нужны ли мне цветы, спрашивает.
–Нужны, – отвечаю я из окошка, – да только откуда они у вас?
– Да вот у товарища, – показывает нарик на незнакомого парня, – теплица, а в ней цветы.
Ну, что ж, у его товарища морда вроде честная. Ну, мало ли что, может и вправду цветами человек занимается.
– Ну, смотрите, – предупреждаю я, – если с кладбища цветы мне принесете, то  на него и попадете.
 Парни клялись-божились, что порядок знают, и хай их Боженька накажет, если они… и т.д. Деньги за цветы я отдала сразу.
Мы уехали на Северное кладбище,самое большое в Европе, а цветы, нужные мне для другого, местного, кладбища,  парни обещали доставит к вечеру.
Возвращаюсь поздно вечером, смотрю , изнутри на забор поцеплен букет.
 Несколько тюльпанов, две калы и ветки зеленой иглицы.
Вечнозеленую иглицу здесь никто в доме не выращивает – все знают, что этот  куст режут на дорогие венки. По набору цветов стало понятно, что  цветы  кем-то купленные на рынке, сворованы  моими парнями с ближнего  кладбища.
 Но на дворе ночь.Я отнесла цветы на край кладбища, бросила их через ограду – кладбище через пять домов от меня.
Вечером другого дня они приходят оба.
Я – с воплями на соседа-нарика. Сосед отнекивается, и  честно винит во всем молчаливого  товарища-цветовода. Но я, разъяренная донельзя, тычу пальцем в этого наглеца, как в старшего и знакомого:
– Чтоб ноги твоей больше не было!
 Ну что, собственно говоря, я сказала такого страшного?
Оказывается, он в этот же вечер колется в пах, а через неделю умирает от острого сепсиса, не смотря на то, что ногу ему отрезали в хирургии по самый си бемоль, пытаясь спасти.
Этот  несчастный наркоман умер без ноги в возрасте 32 лет, оставив двух маленьких детей...
Конечно, я и к батюшке обращалась. Он только спросил:
Это – ваше? – имея в виду мою собственную волю к исполнению.
– Нет, нет, я и не думала проклинать. Это – слова!!! – Отнекивалась я, как могла
– Ну тогда, молчите больше, – вздохнул батюшка, – иногда человеку дано больше, чем он сам в состоянии вынести.

Но это странное «озвучивание» происходило даже в форме  дружеского назидания. Пришел одинокий молодой отец с маленькой девочкой ко мне в гости. В описании своих трудных будней,  мой гость ссылался на понятную нехватку времени в условиях запущенного частного дома и интеллигентского безденежья. На что я сказала, что детей нельзя оставлять без присмотра ни на минуту, особенно на улице. Всегда надо помнить, –сказала я, – что  жизнь ребенка зависит от любого случайного дурака.
Вечером того же дня он звонит:
– Мы в больнице…
 Девочка решила купить жевательную резинку и – выскочила  под машину, которая  разворачивалась у магазина. Сотрясение, ушибы…

А вот еще.
Зашла к соседке. В закуте бегают поросята. Стояли, разговаривали о проблемах школы. Вдруг, смотрю, а на земле закута, под кучей  дров – мертвый поросенок. Я  даже разговор прервала  вскриком – ой, поросеночек умер!
 А соседка мне:
– Ты это…. Чего ты… это бумага скомканная валяется!
Глянула я пристальней – правда, бумага. Почудилась гадость какая-то сослепу…Неудобно стало.
На другой день смотрю – соседка прошла, косится и  не здоровается. Через время и выяснилось, что поросенок тогда действительно издох к вечеру.
 А соседка решила, что я «глазливая», ей убыток сделала. С трудом удалось ей объяснить, что это – моя беда, а не сознательное  действие.


А в последние годы, занимаясь репетиторством на дому, я объезжаю своих учеников на велосипеде, экономя время на передвижении и поддерживая спортивную форму.
 У меня один ученик живет далеко, и не вписывается ни в какой график. Ни с кем я не могла этого мальчишку спараллелить.
Приходилось к нему одному  по четвергам добираться зимой на автобусе, а с весны на велосипеде.
Недавно еду от него и, вдруг, я обращаю внимание на сливную бетонную канаву вдоль тротуара. Притормозила, повела в руках велосипед, поймав себя на мысли, что будет  очень опасно туда чухнуться головой.
Боже упаси, я даже вслух ни слова не произнесла!
Конечно, такие дренажные канавы должны чем-то закрыть, но – когда?
 Прошла неделя. Так не хотелось к этому ученику ехать – но убедила себя, что конец учебного года, годовые контрольные,  да и денежка нужна. Поехала, как всегда, на велосипеде.
Мимо гудят машины – а у меня предчувствие беды, по спине мурашки. Доехала, провела занятие, уже возвращалась.
На ровной дороге, без единой машины на трассе, я вдруг потеряла равновесие и – с высоты велосипеда – через бок упала в глубоченную бетонную сливную канаву, еще более глубокую, чем та, которую видела.
Еще и ногой наотмашь ударилась о бетонную плиту.
Отделение травматологии. Месяц на вытяжке, теперь вот, уже два месяца дома в гипсе, потом решат, что делать с коленом. Может, оперировать придется, а может и срослось…
Башку зашили, чтоб последние мозги не вылетели, а швы забыли снять.
Вот, сижу теперь дома, нитки потихоньку вытаскиваю,   пишу, вся в синяках и гипсе.
А мысль-то сверлит, что знала  ведь обо всем.  Знала.
Что с этим знанием делать? Ума не приложу.