Нюрушка. Встреча 2

                Встреча

Мы продолжаем рассказ о двух судьбах современников и земляков, уроженцев Орловщины.  О митрофорном протоирее Василии Ермакове и простой русской женщине Анне Васильевне. Исторические масштабы их не сопоставимы. Так кажется нам. Но в духовном пространстве они распознали друг друга. Их встреча состоялась. Навсегда.

Она живёт на краю Отрадного. Бабушка-задворенка, как говорили в старину. Участок земля и домик обращают внимание особенной опрятностью, какой-то светлой простотой. Дом снаружи кажется крохотным, но внутри очень ладно спланированный и вполне вместительный. Мы встретили её прошлым летом. Маленькая быстрая старушка обкашивала траву вдоль канавы. «Пора, а иначе травой зарастёшь», – весело отозвалась она на приветствие и легко вступила в беседу.

Приводим рассказ Анны Васильевны. В тексте отчасти сохранены диалектные особенности, сообщающие особую достоверность рассказу, и прелесть подвижной разговорной речи. Думаем, что читателю доставить радость подлинная народная интонация, уже исчезающая с нашей земли.


                Нюрушка

       Скоко горя!

Родилась в 1922 году в деревне Редьково Орловской области (теперь Калужская). Брянск 60 километров.

Я осталась на одиннадцатом годике круглой сиротой. Тятя от грыжи умер в 1933 году. В колхоз не шёл: «умру, не пойду». У церкви работал старостой. Отец красивый был, кудрявый.  Василий Васильевич Лагутенков. Тут уже коммунисты были. А матерь симпатичная была, красивая, грудастая. И она тоже не шла. Её за деревню вывел коммунист, начальник главный, и её так бил …Приходит, плачет … Она через неделю от заражения умерла. Я побежала к бабушке Прокопова: «Тётя Таня, мама умерла». Симпатичная мама была. Красивая, высокая. А была ещё сестра Саня, семи лет, и брат Вася, ему было 18.  Умерли родители, им было по 48 лет. А мы осталися трое.

Вася завербовался и уехал в Ленинград. Саня тоже скоро померла. – А я в доме! – Что я пережила, один Господь знает!

А дом был красного кирпича. Большой дом, красивый. Рядом кирпичный завод, а отец там начальником. Вся деревня, 68 домов – все кирпичные. Сами обжигали. Сами делали. Икон было много у доме, прямо всякие иконы. Под золото всё. Такая божница была большая. Прямо угол аж горел огнём. И лампадочка всё время горела. Тятя в церкви работал старостой. Богатый. Я из богатой семьи, оказывается, кулацкой человек я.

А никогда крест не снимала, с самого детства. При коммунистах: «ах, надела крест!». И в школе – «снимай крест!». В школе носила. Я его прятала в карманчик. Одна я в кресте, а больше не было.

   Скоко горя! Как Боженька держит миленький!



          Нюрушка, вот возьми!

Я осталась одна в доме. Ни дров ничего. Когда святки, знаешь, какое гулянье! Ребятам говорят: «Вон идите к Нюры-сиротке на бесёды». Дак они мне с каждого гостя по два полена дров. И вот бывало наносят.

 Не могла хворосту нарубить, просила. Соседи мне помогали. Ну, попрошу, дров нарежут. А русская печка, я не доставала. Я поставлю табуретку.
Когда праздники большие: Рождество, Пасха, Троица, мне до чего булок нанесут!  Ну, хлеба, сами пекли. Сала. И молока топлёного в горшках. «Нюра, Нюрушка!» Ой, приносили мне! Молоко-то выпью, а потом горшки раздаю.

Меня одевали-обували как сиротку. Люди мне столько давали. А бабушка Прокопова, богато они жили, бывало скажет: «Нюрушка, вот возьми!». В праздник меня так нарядят, что лучше, чем с матерью. Как кукла была.

Пять кулаков в деревне было. Всё у них было. Мука бочками. Песок бочками. Сало бочками. И это всё стояло. Когда их раскулачили, вся деревня разбирала. А их на Соловки отправили, в чём мама родила. Страшное дело, что пережили!

 
              голод

Что ж деревня всё время давать будет? Не кажный же раз давать. Соседи были богатые. А я у них полола, чтоб они похлёбки налили.

Тоже голод был страшный – трава сухая. Шёл народ – падали и умирали. Пухли. Всё засохло. А деревни рядом: прямо дверь не закрывалась. И ко мне: «подайте ради Христа!». А у меня тяти и мамы нет.

Так и жили. И побиралася по деревням ходила. Давали. А были богачи. Кулаки были. А потом их на Соловки.

В Москву ездила побираться. А на поезде ехать – надо деньги. Товарники идут, а под ним есть сундуки такие широкие. Там и ездила. Столько наберу!
Что я пережила!


           сама по себе

Я не учёная. Два класса училася, пока родители были. После не училася. Писать умею. Я жила сама по себе. В школу не загоняли. Я сироткой была.

Одна жила. 20 соток земли и 15 соток сад. И картошка, и лук были.  Я возьму лошадь, мне помогут запрячь её. Лошадь давали. В колхозе работала. Потом и сама большая стала. Стала уже уметь лошадь запрягать. И в Жизру повезу, 3 километра от нас. Продавала, чтоб себе купить на платье. Кур много держала, петухи. Там евреев много жило. Они любят. 


        всю жись одни гробы

 Кавалер у меня был Яша, три с половиной года дружила. Один сын у матери. А у меня ничего; и одеть было. Одно платьишко ситцевое. Он богач, а вот с такой сиротой голой. Вот влюбился в меня, и я его любила. А потом его взяли на шахту, где уголь достают. В неделю два письма слал. Я, говорит, Нюра, устроюся, а потом за тобой приеду. А вдруг от друга письмо: «Нюра, Яши на свете больше нет. Обвалился уголь, и его задавило».

После войны замуж вышла. Петя через полгода умер. Вот у меня дочка от него.
Всю жись одни гробы, с самого детства, с 11 лет. Сперва отец, мать, сестра, тётки тут, было пять тёток. А я вот живчик. Господь знает, значит, зачем-то нужно. Вот и живу.

Страшное дело, что пережила. Богу надо молиться, и Господь помогает. Господь даёт, что попрошу. Ну, я в Бога очень верую.


         немцы

В два часа ночи пришёл немец к нам. У нас в деревне мужчина был, по-немецки говорил. Стучится: « Нюра, пусти начальника с переводчиком. Мы ничего плохого не будем делать». Дом-то большой, я как одинокая. У меня всё время немцы были, но не самые, а который начальник. Не безобразничали.  Такой их приказ был, если они тронут русского человека, сразу на фронт на первую линию. Без никаких разговоров.

У меня и куры были и козы. Молоко им давала. Они мне хлеба. Сами никогда не брали, Боже спаси.  Картошка у меня была. Чтоб они брали? Не-е. Никогда.
Потом немцы готовить позвали. Я ж всё могла делать, сироткой осталась. Я им и рыбу нажарю, и мясо. Так они мне стоко надают, что и подруг накормлю.


      «ТИФ»

В 1943 немцы отступали. Деревню уничтожили. У меня дом при мне подорвали. С трёх концов деревню подожгли. А нас угнали. Три километра пешком гнали. Потом в вагон, где коров возят. И увезли нас, Бог знает куда, до Нарвы.

Наш лагерь в Нарве большой был. 360 человек: мальчиков, девок, по 17 лет, по 18,  одна молодёжь. Начальником был у нас русский, по-немецки одетый. И по-немецки он всё говорил. Как звать забыла. Он  на  ворота, высокие такие,  надпись повесил: «ТИФ».  К нам три раза приезжали в лагерь, чтоб в Германию угнать. Приедут, поглядят и назад. Боялись очень тифа немцы. Только он спас. Царство ему небесное. А то бы нас погнали в вагоны, как собак. Спасал нас, русских девочек да мальчиков.


     Наши скоро придут!

В палатках по 5 человек жили зимой и летом. У нас такие буржуечки стояли, маленькие. Углем топили. Печки теплые. Жарко даже.

Мы окопы копали, для них, для паразитов. Чтоб им спрятаться, сволочам, от нас.  С мой рост. Выроешь, потом еле вытащат. Траншеи копали. Что заставят – то делали. Но я была всё время бригадиром. Была очень выполнительная. Моя бригада лучше всех. Всегда премии получали. Благодарности. И у немцев такая же. У меня вон вся книжка в благодарностях.

В конце сорвалась. Уже километров 12 были наши от нас. Наши, русские, а мы у немцев.  Девки только сели на паузу, отдохнуть.  А немец кричит:  – Давай работать! – А мочи нет. Хлебушки с солью давали нам голодом, две картошины в суп. Сволочи. А я вот так встала: – Наши скоро придут! Вас вех перестреляют! – а ведь 23 года было, ой, мороз по коже. Как мене не застрелили только, наган у него был. А домой шли по тропке через  болото сухое, он как даст мне по виску. Никогда не забуду. А наган был, мог бы и застрелить. Скоко лежала в траве не помню. Встала, в глазах темно. Хоть бы дойтить в палатку свою. Прибрела. Взяла кастрюльку, на кухню пошла. Он вылупил на меня глаза, который ударил: живая! А ничего не сказал. Мне супа налили. Неплохой суп. Только хлебушка давали по два кусочка и такие тоненькие. Долго у меня шум в голове стоял.

В конце войны нас пустили. Поезжай, куда хочешь. У кого есть дома, те домой поехали. А  мне – некуда.

Сколько пережито, как только осталась жива!


         после войны

После войны попала в Ленинград. В Мостопоезде работала, мосты строили. На колёсах жили, в вагончиках. Потом квартиру дали, напополам был у нас домик. А этот дом Лёня сам построил, я помогала.

Я мостовик. Мост через Неву в Павлово мы восстанавливали. Монтажная колонна делала. Моя бригада женщин красила. Привязывались к ремню наверху. Я не боялась никакой высоты, никакой воды. Другие боялись. У меня голова не кружится. И теперь. Тьфу-тьфу.