Герои спят вечным сном 23

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/02/22/664
   
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
НОЧНОЕ

Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано:
Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь.
Послание к Римлянам. Глава 12, стих 19.

Парфён с Витькой отправились к юго-востоку, Андрей – в противоположную сторону. Чтобы выйти на подгородчину, предстояло преодолеть тридцатник сквозь неудобье и, достигнув Студениковой гати, сменить железного «коня» на живого. Дальше, Андрей предполагал:- пристроит девочку где-нибудь у авторемонтных мастерских, глянет к дядьке Анфиму за новостями и вернётся.

Рита сидит на дополнительном седле, прикреплённом к раме. Ноги вставлены в металлические петли по обе стороны переднего колеса. Это затруднило бы управление велосипедом для кого угодно, кроме Него. Тут, кажется, неиссякаемый источник сил: гонит без удержу, и дыхания не чувствуется.
«Как Он в такой темноте понимает дорогу! И неужели босой? Кожа ведь попадёт в педаль, или у них гальванированые подошвы!»

Сотканное из теней пространство летит навстречу, поражая неожиданностями: ветки выскакивают в глаза, вода является под колёсами, шарахаются непроглядные «стены», раскрывая пропитанный звёздной пылью простор.

Воздух неоднороден, на языке ощущений сообщает о том, с чем соседствует. Прогретость перекрёстков и пролысин чередуется с липкой влагой болот, доминируют холодные росы, напоминание о краткости лета.

Ветер, вроде бы уснув, встрёпывается на поворотах, бросает в лицо леденистые намёки, но стоит защита: стабильное тепло Его присутствия. Каждое движение колена, будто поршнем, нагоняет безусловный восторг: подача вниз, и к небесам душа; возврат наверх, и ярость в сердце.

Увлечённая делом, Рита инстинктивно сторонилась знаков внимания мужчин не по новомодным соображением, а единственно из желания найти того, кто будет нежить и беречь.

Страдание, говорят, очищает, только девочка, слишком рано соприкоснувшаяся со смертью, в глазах пациентов видела иное: алчность несбывшегося, зависть к остающимся жить, стремление схватить за хвост минуту удовольствия.

Доктора и соседи «любили» походя, по принципу: «почему бы и нет». Такое встречается часто, делается просто, кончается спокойно, вызывает отвращение, будто разжёванная пилюля.

Рита вдумчиво перелистывала галерею лиц и характеров в полной уверенности, что если не хлопотать чрезмерно, своего не минуешь. Возраст и внешность позволяют не хлопотать.
Нравился Генрих Циммерер. Анестезиолог был женат, счастлив, - тем и нравился.

И вот она мчится неведомо куда в объятиях пусть не чудовища, но сверхчеловека, и нет разницы, миг это продлится или годы. Чары чрезвычайных умений накрыли, близость образовала кокон с огненной точкой внутри. Он тут, вокруг. Жаркая власть восходит снизу, заставляя откинуться, прижаться, и отделяет малый зазор: единственное опасение - отказ в ласке. Что тогда: настаивать или гибнуть сразу!

Андрей рано ощутил половозрелость и бросился бы в «омут» страстей, если бы не родители: как живут! Как любят! Глядишь, и меркнут все обольщения.

Двух затерявшихся среди вселенской смуты сирот в тифозном бараке обвенчал полуобморочный поп с тем, чтобы детям не потерять друг друга в «ином» мире, не утратить на Страшном Суде.

Сельская церковь (тот самый барак) сгорела вместе со страдальцами, священник тоже отправился к Отцу Небесному. А Даша и Парфентий как-то выбрались, не сголодали, не замёрзли, но стезёю странников Российских достигли городской усадьбы двоюродного дедки Лаврена Мартыныча, Анфимкиного отца.

По чрезвычайной юности ни один не рискнул объявить о венчании. Жили, хранимые Любовью Божией, пока земное чувство ни сомкнуло объятий, результатом которых стал Андрей.

На Кладезь перебрались вдвоём не из романтических побуждений, а потому что вдовый Анфим полюбил Дашу.
Скандал не хилый был, и катиться бы Парфёну на все четыре стороны без «выходного пособия», да Мартын, прямой Анфимкин дед, «восстановил род брату своему» * выделившись с его потомком.

Всем известно: Кладезянские и городские Деменковы не знаются. Шпиён с Анфима получился правильный: «противник» хуторов и партизан, торговец, «лояльный» оккупационным властям, живёт хозяином постоялого двора, принимает и ближних и дальних.

Андрей в двенадцать лет услыхал историю Анфимкиных страданий и решил поближе разглядеть «героя», обещающего всем подряд убить отца. Велик у него к тому времени был, силёнки тоже водились, вот и рискнул: явился жарким днём, уселся на заборе, чтобы лучше видеть.

Первым чужого мальчика заметил Сенька, младший Анфимыч, спросил и чрезвычайно обрадовался предстоящей потехе.

- Батенька, - вкрадчиво доложил отцу Семён, - Тама Деменок торчит на тыну и пялится.
- Который-то?
- Парфёнов, Так ты, кажется, его называешь?

- Да ладно! – Повёл ладонью по глазам Анфимка и, не выпуская топора, коим тесал лесину, поплёлся на передний двор.
Меж берёз, действительно, маячил мальчуган: Деменков, характерный обликом: смолчи соседу, и не отличит от сестриных, например.

- Ты почто горожу качаешь? – спросил Анфим с заметным раздражением в голосе. Малый не понравился дерзостью повадки, наглецой взгляда.
Крепкая, вроде, горожа, - был ответ, - умеешь становить.

- Слазь, говорю!
- Налюбуюсь вдоволь и слезу. – Объяснил намерения Андрей. – Тут, сказали, богатырь живёт, шустряк невиданный – на весь мир.

Речь потребовала самообладания, а мужик с топором весьма впечатлил: под возрастом, коренастый, с таящейся в короткопалых руках спокойной силой, Анфим при ссоре не обещал добра.

- Он, храбрец этот, - продолжал дразнить «гусей» Андрюшка, - будто бы, Кладезя грозился спалить, только ноги для доходу коротковаты, и теперь, я вижу, даже меня поймать не сможет.

- Что! – Под хвост скипидаром взбесился Анфим. – Гадёныш! Сучий потрох!
Завопил дурниной хозяин Деменкова двора, но, будто молния, прежде звука взметнулся топор и, хрякнув, расколол жердь меж штакетинами там, где за миг до того восседал Андрей.

Если бы малый свалился на улицу и удрал, ничего бы не было: опомнился бы Анфимка, покряхтел непечатно, и всё. Но засранец упал внутрь, ибо наружу не успеть. А снутри не выскочить: заперты ворота, и калитка на чепок.

Жёлтые дорожки, пёстрые клумбы, силуэты строений и дерёв заметались в глазах Анфима вслед за человечком в крашеном домотканце, с ловкостью мухи прыскающем в самых неожиданных направлениях.

Цель-то простая: оплеуху закатить, да позабыл про топорище во длани, бегал, махаючи с подвизгом до тех пор, пока ни возникла тётка Суклида, материна сестра, загородила: - Бей меня, поганец, - вопит, - срам какой! На всю улицу срам!

Анфим бросил топор, воздел руки, на ощупь освоив отумлённое гневом лицо. Хотел перекреститься, да пальцы свела судорога. Другой рукой сложил, выполнил и только после этого глянул перед собой.

Андрей стоял заколдованным принцем, будто с бабкиным криком пристыла жизнь.
«Не собирается драпать! – восхищением залился Анфим. - Ох, не перевелись ещё нахалы дерзотные на Святой Руси!!! И не скоро переведутся, что хочешь, с ней делай!!!» «

А этот – первый из отъявленных. Глядит с полной уверенностью: «горячая» фаза окончилась, разум восторжествовал в лице простоволосой старухи. Всё против Анфима, даже белый кобель оторвался, стал поперёк, защищая пришлеца, и главное: сыны, Семён и Гришка, тут же, на подхвате, откроют калитку, случай чего. Только случая не будет, - Деменок не побежит потому, как морально уж убегал противника.

- Пойдём в хату. – Бормотнул Анфим, повернувшись на пятках – обутой и разувшейся в процессе поединка. Победитель, подобрав стоптанный башмак, последовал приглашению.

Ничего себе, хата! Глядит с любопытством Андрей на подворье, дивуется: особняк купеческий с флигелями, в два яруса и к нему - трёхэтажный доходный дом.
Внутри в полной сохранности быт, как положено: передняя с распадающейся надвое лестницей, гостиная и прочь.

Анфимий Лаврентич, хоть считал, что человеку ничего не надо, кроме койки да стола, при смутах и Советах жил себе барином, воспаляя недоброжелателей, но сделать ничего не могли, поскольку подкреплённая силой собственность «священна»: и дома, и пекарня с поварней, и огороды с выпасами, фабричный цех, лабазы с магазином, - всё, прежде Детинцевское, принадлежало сперва коммуне, а потом колхозу «Восход». Анфим же – просто колхозник, координатор городских бригад: сегодня тут, завтра переселится по хозяйственной надобности.

На Деменковой усадьбе проживают семьи родичей и смены с хуторов. Старорежимные апартаменты являются, помимо канторы, клубом, столовой, читальней, детским садом и приютом послеурочных школьников.

Теперь каникулы: тихо, прохладно, пусто. В парадной зале со стен глядят Деменковы «от Ромула до наших дней», включая Анфима. И сталось так, что живой сел строго под нарисованным, чтоб от скромности не помереть.
- Ну, поглядел? – Спрашивает Анфим. – И как тебе?

- Во! – Андрюшка вздымает большой палец. – Двигаешься! Воще - на Аз! И руки приделаны! Жаль, что прежде не знались. Вздор какой-то! Глупость!
- Родителя благодари. – Бормотнул Анфим и хребтом почуял: действительно – глупость.

Кровотечение остановить не удалось. Клавдия истаяла, едва осознав, что Семён явился на свет. Анфим в отчаянной тоске не вдруг заметил, где ребята, кто младенца кормит… а когда пригляделся, - уронил сердце и поднял голову.

Данюшка-Дашуня! Такая девчоночка! Красавицей обещает расцвести! Своя, без подвоха, сроднённая до общенья посредством кивка и взгляда. Главное же: к детям приветная, и слушают её.

Маяться обиняками не стал. Выбрал минуту для укромного слова.
- Ты, - говорит, - ясное солнышко! Гляди, сладились бы! Различье - годов у нас? Двенадцать? Одиннадцать? Если больше, то на чудок! Вовсе не препятствие. А как жалеть буду, радовать! Ни слезинке не дам скатиться!

Клаву полюбил иначе: захотел женой, добивался. Ладно жили, сама видела. Сколь прошло! День ото дня разнствуют, да не минует боль и не глохнет, потому что настоящее. Должно быть, так. К тебе же – благодарность, восторг и надежда на счастье. По крайней мере, с моей стороны без упрёка намеренность.

Отвечать теперь не след: прежде года и полгода свадьба исключается, только надобно, - чтобы знала. Да, вот ещё: Неволи тебе нету. Правдой и совестью моя любовь. Коли мил кто, или другое… скажи тихонечко. Благословлю на добрый час.

Опрокинулись Дашины глазки под взглядом мужика, и такое смятение в тех озёрушках увидал Анфим, что уверился: выгорит дело. Рано или поздно упьётся девичья душа властью и настоянием, склонится голова под руку, ляжет волос на две косы.

Выслушала Дарья, вышла на улицу. Удивилась, как вообще держат ноги.
Усадьбу прибирали к Первомаю. Ефим и Стёпка Глущенковы, катавшие бревном размятый снеготаянием двор, кончили, разломав городулю, * кидали на поветь * шесты. Девушки подсевали клевер. Парфён лопатой очерчивал контуры травянистых «островов».

- Спросить хочу. – Обратилась к нему Даша.
С некоторых, непонятно, каких пор близость их подтаяла, будто лёд, обзавелась неприметно расширяющейся трещиной. Оба чувствовали неловкость, не пытаясь устранить, и, кажется, были рады обилию сторонних наблюдателей.

- Скажи мне, - вялым языком повернула вопрос Даша, - совета твоего прошу.
- О чём совет?

- Об том обещании Господу. Как быть с ним? Я ведь нелицемерно дала и сдержать намереваюсь, потому что давши, просила о жизни для нас. Мы её получили. А ты? При памяти ли ты был? Давал ли слово? Если нет - по малолетству, помоги выполнить.
- Как помочь?

- Нельзя мне замуж. Ни за кого нельзя, кроме тебя. Значит, надо либо в монастырь, либо в комсомольские активистки. Из дому надо уйти. По вербовке уехать. Паспорт надо. Денег на первый случай.

Не поняла Даша, то ли рабочий пот не высох у Парфёна, то ли слёзы выступили… Стоял малый, под ветер лицо, глядел приговорённым к смерти.

- Вот чего скажу тебе, - ответил он, наконец: - обещание под венцом давал я с той же просьбой, сознательно давал, горячо, до остановки разума. Как быть с ним, не знаю. Век бы с тобой жил, печали отводил бы, умереть за тебя не против! Но при мысли о том, что творят мужики с бабами… да к тебе применительно!!! Совесть в лист сворачивает, дыханию мешает. Зачем так делается: святое – и всмятку! Ужас какой!

 - Лишь одно препятствие?
- Ну, да. Хоть (твоё слово) - в монастырь!

Что делают с бабами Даша знала не понаслышке. Не далее, как случилось… Сделал с ней Анфим. Будь воля, пошла бы за ним ни то что под венец, а в омут головой без оглядки, уверенная, - не предаст. Только нету воли, растратила, с настойчивостью торгашки сунула в Господни руки свободу выбора за право дышать… Или нет: за право, чтобы Парфён дышал.

- И только-то? – выговорила Даша. – Зачем же от меня подвоха ждать? Я ведь обещала Богу всякого тебя любить: живого, мёртвого, счастливого, больного, проклятого… а совестного – и подавно. Стыд твой, сколь понимаю, означает, что не время родиться детям.

- Вона как! Если можно без притворства, следует слаживать дом. – Сказал Парфён, успокоился и тем же вечером объявил, что намерен поднять родовое гнездо на Кладезях.

Переселиться туда, идейных не нашлось, но помочь взялись всем кагалом. * Раскатали быльё. * Очистили бурьяны. Дедка Мартын начертил план терема по канону северного зотчества.

За лето обстроились. В проранах * меж работ игрой и песнями затевали толоку. *  Даша украдкой любовалась мужем, ждала, когда скажет: «Люблю тебя правдой и совестью». Он же лишь норовил для неё кусок послаще, тяжесть поменьше, место потеплей.

А дочего хорош! Всем взял: и статью, и выходкой! Ведёт * споро, глядит прямо!!! Тётки на серьёз поговаривают, какую бы девицу взять Парфёну, а Даше хочется лицом ощутить его сердце, будто в минувшем: до всяких мужиков и баб. Спали же вместе на печке, единились в горький миг, и ничего! Уверенней стало бы жить, честное слово.

Раз пошли за рогозником для хлева, искали, где пожёстче, и Даша провалилась в бучал. Бросился на выручку Парфён, да сам – туда же. Взялись один за одного, маялись так-то, покудова ни вытянуло на плотный камыш поверх воды.

«Не порезать бы листотнёй», * - испугался Парфён и поднял Дашу на себя. А она, обретя желанное, обвилась, прильнула…
- Сладко с тобой, - говорит, - будто в детство сойти, или в лучший мир.

И тут понял он, что не отдаст её ни бучале с тванями, ни стыду с причудами, ни молве с пересудами… И нету для него другой ценности на всём свете.

Андрюшка такой получился: природой обласканный, потому что зачат на воде, под ветром да солнышком, и тайна сия велика оказалась. Про Анфима-то напрочь забыли, разу не вспомнили. Когда же старшие Деменковы бабы приметили Дашу непраздной, к нему первому вопрос.

«Нет и нет, - отрёкся Анфим. – Замуж бы взял, но даже в сердце с ней не прилюбодействовал: по Клавдии тоска! Эта же! Узнается, кто осквернил, - убью».

Накануне покрова мать собрала работников и спросила напрямик: чей ребёнок.
- Мой. – ответил Парфён без смущения.

Хорошо, что четверо схватили Анфимку, да двое за ноги! А то бы… не ровен час…
Сколь-то он рвался, безумствовал, ревел, оплетённый ремнями, потом впал в горячку… За это время успели высчитать нажитое и перевести к месту самочинную семью.

- Не было осквернения, - безапелляционно заявил Андрей.
- По чём ты понял?
-По деньгам. Знаешь ли, каково у нас правило: он распоряжается, она счёт ведёт.

- Могу себе представить! – Анфимка ладони потёр, из кресел вытянулся! - Мина растяжная, «брось, а то уронишь!»

- Вот и мина. – Подтвердил Андрей. - Поминутно спор: он слово, она – двадцать. До трёх разов так-то. Потом встанут перед данностью, вспомнят: кто, кому, кем приходится… И – его приказ, её исполнение.

-Чья же берёт? – поинтересовался Гришка.
- Нарочно считал, две недели записывал: ровно из половины! Взаимоуважают – без надлома.

- Ох! Мал ты ещё, голубь, - вздохнул Анфим, - не ведаешь: Баба в своей сущности, всякое простит, любой надлом залечит.

- Неправ кругом, - вмешалась Суклида. – Гляди кА, - треснувший горшок! Сколь ни замазывай! Хоть в горнилах обжигай, или клеем заморским… Ан, всё-таки – бит. Один ты у нас слепенький: недоверие лелеешь. Кладезянцы начисто живут, честью.

 - Верно, тётонька, должно - так. Они, может, честью, да я-то – блудом.

«С младых годов «любовь» эта Утехой зовётся, не даром даётся, - насильно вручается, висит-качается!!! меж ног шагает, парней подстерегает» -
Слыхал Андрей такую побасёнку, накрепко запомнил.

 -«Бабам - чадородие в дар, девки боязнью понести ограждены, А мужику, с гордости хмельному, - вовсе не устоять. Ему – Господь защита. Позабыл, - сразу влип. И горько, да привыкаешь.

- Не похож ты на похабника, ни с первого, ни со второго взгляда. – возразил Андрей анфимкиному признанию.
Отец семейства, позабыв, что пред ним отроки, нырнул в прошлое и вынул тайну, о которой Гришка знал, Семён - предполагал, Суклида журила.

С кумой путаюсь я, Андрюша. Грех, да всё уж – состоялось, не отвернуть. У ней - мужик пьяница, у меня – мачеха детям никчему. Такую мы себе отмазку выдумали. Напрочь о счастье забыв, полынь хлебаем, и «сладко».
- А развестись и жениться?

- Умная женщина люба, добрая, только и овдовей – не сойдёмся: раздавлено, смято. Досада свербит обоим накипью с чайника: обмана того не отмыть, лукавства не вытереть.А съединились бы – беда родится: покоры да попрёки, потому что долгое время - никто, никому, никем.

- Люди разные, уточнила объяснение Суклида, - Прежде свадьбы двое - каждый за себя живут, каждый рот в свой живот. Один Господь соединяет: от него любится и к нему.

Андрей поднялся, почуял - в горле ком, слеза под веками. Эх! Жалко – большой уже, и нельзя влезть на колени Анфимкины, шею руками повить! Но такая любовь в нём выросла, что подошёл, прижался к плечу, глянул близко.

-Знаешь чего, дедонька, - сказал, - Хочу я повиниться перед тобой за мамку. Из-за неё бедствуешь: Почему смолчала! Объяснить тебе! И всё бы!

- Ого! – Анфим скребанул креслами по полу, встал, отодвинув мальчика на расстояние вытянутых рук… И такой лёд потёк из глаз, такое лютое отчуждение, что Андрей уменьшился в разы.

- Ну ка ты! Нашёл, перед кем виниться! – звякнула пудовой гирей отповедь. - Кроме самого никто не виноватый. Столько годов гнев собирал, и на кого? На детей безответных? Тебя чудок ни убил! Да знаешь ли, что век мне этого не отмолить!

- Не бойсь, папаша, пособим тебе! – ободрил Семён. – Молитва – труд, да Слово тут.
Глянул Анфим на сынов и племянника: мужики перед ним, родные люди. «Небушко» прояснилось. Жизнь пошла.

Деменковы говорили, обедали… Стех пор Андрей стал бывать в городе. Ребята показали дом, округу: старые погреба, тайные выходы.Ими довелось пользоваться по лихому времени: спасали не раз.

В безлунье рука не промахнулась. Велосипед подлетел, лёг на ветки, укрылся в них. Андрей тихо свистнул, и рядом возник сбивчивый постук. Здесь ночное, дневное, повремённое… Студеников пост. Сменяются дозоры, пасутся партизанские кони, умней собак, готовые для дальнего пути, стремительной скачки. Отсюда уходят, сюда возвращаются, и часто - одни, без седоков.

Двойной посвист ответом. шумное дыхание в ладонь, комок сахара, пальцы вдоль холки… Понятно: Малик, свой жеребец. Договорились. Деменок снимает треножье, * подтягивает подпруги. *
На этот раз Рита позади, плотно к его спине, чтоб избежать проблем: веток, например.

Хорошая девочка: Умница, выдержанная и так, ничего себе. Андрей не видит лица, но догадывается о чувстве с её стороны и даже в забытьи намерен соблюсти дистанцию!
Все эти с первого взгляда любови, накрывающие чудом столкновения миров - изощрённый обман.

Праздник сил - вот мечта! Небось, в Крыму видал разницу меж морским пейзажем кисти великого мастера и живыми просторами! Близко не станови, хоть примерно то же самое.
Она того достойна, чего ему надо: или по полной, или нет.

Постой! Да ведь она – медичка. Значит, Больничный городок – цель! И по времени укладывается в отведённые Парфёном пять часов.

Железнодорожная лечебница – окраина города, на отшибе. От Московского шоссе охраняется, пулемётная застава есть. С северо-востока же – свобода и независимость. Обрамлённое изгибом оврага место вполне подойдёт для «кукушачьего яйца», если мин не накидали. Впрочем, навряд. Кому подсилу, окромя «Архангела», туда взобраться и оттуда сверзиться живым? Говорят, в эту пропасть скидывали раненых красноармейцев.

«По костям топчусь», дрогнул жутью Деменок. «Стена» возникла ровно та. Подтянув Риту на закорки, Андрей выпрастал руки, полез. И тут облака расступились, лунища выкатилась…
«Ладно. Поставлю у края, пусть оглядывается», - определился и за миг до явления госпитального двора чуть правей увидел фигуру, озадачившую очень.

Но долго задачиться нельзя, надо уже принимать решение, потому что эта тёмно-зелёная сволочь * - Йенс Траутштадт, Штурмбаннфюрер или Зондерфюрер Б! Разно или едино? Кто б его знал, только чем он занимается? Увлечён! Весьма интеллектуальное дело: прицельно орошает посмевшие высунуться из овражной небыли ромашки.

Рита, кажется, уснула, и когда очнулась от холода без него, обнаружила мощёную булыжником площадку, длинное строение справа, группу маленьких – левее. Позади, засыпанная звёздами, щерилась бездна, обрыв в некуда.

Рюкзак лепился к спине. Ноги едва слушались, но всё же она преодолела открытое пространство, двинулась вдоль стены.

На низеньком крылечке у двери, прикорнув стоя, дремал военный санитар.
- Вот, беспокойное племя! – Бормотнул он, едва глянув на Риту. – Идите. А то хватится.

«Явственный сон, - отметила она, ощутив плывущее наружу тепло и запах лечебного учреждения. - Прежде такого никогда не снилось».
Что же, надо идти. Длинный тёмный коридор, свет из-под двери? Конечно. Дежурный врач, должно быть. Именно его боится санитар и дрыхнет, бедолага.

Скоба холодна, тоже не характерное для снов явление. Дверь подалась. Рита шагнула в перевязочную. Стандартный звук. Настольный свет. И ей навстречу доктор поднял обессмысленный взгляд: не кто иной, как Пауль Гэдке, собственной персоной.

1.       «восстановил род брату своему» - обыгрывается ветхозаветное правило: «взял за себя его жену».
2.       Городуля – неуклюжее сооружение.
3.       Поветь – чердак сарая или сеней.
4.       Кагал – сход (еврейское).
5.       Быльё – здесь остатки старых срубов и других сооружений.
6.       Проран – отверстие.
7.       Толока – (здесь) общинная работа (для кого-нибудь из членов общины) с последующим праздником.
8.       Вести – соблюдать порядок и темп работы.
9.       Листотня – травы, схожие с осокой.
10.   Треножье (пута, путы…) - перевязь, которой стягивают передние ноги лошади во время пастбы.
11.   Подпруга – элемент крепления седла.
12.   тёмно-зелёная сволочь – цвет различия офицеров зондеркоманд.


Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/02/24/657