Лоскутки продолжение

23.8. 03
     А сегодня захотелось мне поговорить "о странностях любви".
     В наших семейных преданиях много захватывающих любовных историй. Любовь - это ведь событие, следствия которого для каждого человека (и, следовательно, для Истории вообще) чрезвычайно многозначительны. В этом истоке - начало каждого из нас (из вас, из них...). И вот сейчас я хочу рассказать, откуда "есть пошла" семья собственно наша - наша малая семья внутри нашей семьи большой.
     Моя мама, Зинченко Зоя Семёновна, родилась и выросла в семье железнодорожника в маленьком украинском городке Смела Черкасской области. Семья была большая, и работать в ней начинали рано; тем более, что мама у моей мамы умерла, и её растила мачеха. Ещё школьницей, Зоя помогала отцу в депо; но оставаться здесь не собиралась, потому что не хотела быть ни слесарем, ни механиком, а хотела стать агрономом. И хороший, я думаю, из неё получился бы агроном: она любили землю, и растения её слушались; они хорошо росли под её руками.
     Но в двадцать девятом году (в стране тогда шла борьба с неграмотностью) вызвали её, уже комсомолку, в райком и велели идти на учительские курсы, а потом ехать в деревню ликвидировать неграмотность. А если не пожелает, то это, конечно, её дело; но тогда - комсомольский билет на стол. Потому что с такой сознательностью - какая же она комсомолка?.. Вот так началась мамина учительская карьера.
    И случилось так, что в том самом селе, где начинала свой педагогический путь моя будущая мама, стоял танковый полк, в котором проходил службу мой будущий папа. Вечером солдаты ходили на танцы, и там мои будущие родители познакомились... Но не так-то всё просто, как вы, возможно, подумали! Папа-то в нашу маму сразу влюбился, да и сам её, в общем, понравился. Но у мамы уже был в это время жених, да ещё какой! Лётчик, офицер, да и взрослый совсем; а папа был всего лишь танкист, да и старше мамы только на три года. Мама называла его "мальчишка" и даже провожать себя не позволяла (хотя, как она говорила позже, необыкновенно синие папины глаза с первой встречи заметила). И вышла мама замуж за своего лётчика, Дмитрия Ратушного.      
      Родился у них сын Олесь, и всё было хорошо. Дмитрия перевели на Дальний Восток, жена с маленьким Олесиком, как водится, к нему приехала - ну, словом, всё и вправду шло хорошо. Но года через три или, может быть, четыре Дмитрий, лётчик-испытатель, погиб; и тогда всё стало очень плохо. Мама не могла оставаться там, где всё напоминало о погибшем муже. Она пошла в райком и попросила, чтобы её послали куда угодно, но только подальше от этого места. Ей выдали, как положено, комсомольскую путёвку в Анадырь. Подъёмные выдали... И так она с маленьким Олесиком попала на Чукотку.
     А когда она сошла на берег - представьте! - там, на берегу её встретил тот самый "мальчишка"-танкист, Михаил Лурье, с которым она когда-то познакомилась на танцах в далёком украинском селе! Он уже не первый год работал на Чукотке вторым секретарём в окружкоме комсомола. Судьба?
     Мама не сразу признала, что это судьба. Сначала в памяти у неё оставался только Митя; потом возник некто, по фамилии, кажется, Чулков (сейчас не вспомню), который, как говорила мама, её-то саму на руках готов был носить, но вот сына её полюбить так и не смог...
     Но... но в конце концов мой папа, Михаил Давыдович Лурье, и моя мама, Зоя семёновна Зинченко, всё-таки поженились, и мы все трое - Таня, Юра и я - всё-таки родились.
     О том, что у нашего старшего брата Олега был другой отец, я узнала уже взрослой, когда погиб мой муж. Тогда, чтобы моё горе не казалось мне таким исключительным, мама рассказала мне про своё горе, про своего Митю. Потому что, пока твоё горе кажется тебе исключительным, ты не можешь вынырнуть из него, цепляешься за него, и трудно тебе продолжать жить дальше...
     А до этого я и понятия не имела, что Олег был папе неродной. Потому что Олег и папа очень любили друг друга. И разница, которую папа делал между нами, касалась только нашего возраста: Олег, мол, старше, умнее, и поэтому мы все должны его слушаться.
     А Олег-то, оказывается, всё это время знал, что у него был другой отец. И в пятидесятых годах папина сестра, тётя Броня, напомнила ему об этом.
     Дело в том, что в начале пятидесятых в стране проходила кампания "борьбы с космополитизмом" - так называлась новая волна антисемитизма, поднятая на этот раз "сверху", лично товарищем Сталиным. А мой брат Олег как раз в это время должен был поступать в институт. Закончил он школу с медалью (единственный из нас четверых); но в тот институт, куда он хотел, ему с фамилией Лурье поступить было невозможно. Тогда тётя Броня ему сказала: так и так, мол, все твои бумаги у меня, все они целы, и ты можешь взять фамилию своего родного отца, Ратушного, и тогда поступай, куда захочешь - с этой фамилией тебя возьмут.
     Но мой брат (и как же я горжусь им!) ответил, что никогда на это не пойдёт. Что ж выходит, сказал он, пока папа меня растил, он был мой папа, а теперь я вроде как бы от него откажусь?..
     И он просто пошёл в другой институт со своей предосудительной фамилией Лурье; и сдал все экзамены на "отлично"; и стал учиться. Вот такой у меня старший брат!
     Может быть, вы скажете, что это пустяки, и что любой поступил бы так же? Ну нет! В те времена люди лот родных отцов, бывало, отказывались; и никто их за это не винил. И потом, Олег ведь действительно Ратушный; и его отец был вполне достойный человек; и не был ни в чём виноват ни перед ним, ни перед мамой. Так что ничего "такого" не было бы, если бы Олег в той ситуации просто бы вернул свою прежнюю фамилию - и шёл бы себе учиться, куда хотел. Но дело было именно в "той ситуации" - в этой самой "борьбе с космополитизмом".
     Олег остался Лурье и с этой фамилией прошёл всю жизнь; и он передал свою фамилию сыну Мише; а тот, очень любивший деда, - своему сыну Серёже. Мать у Миши была русская; отец, как вы поняли, украинец, женился он тоже на украинке (она взяла его фамилию, Лурье). И вот фамилия у этой, чисто славянской, семьи - чисто еврейская - все они Лурье.
     В наше время, когда развелось столько всяких "борцов за чистоту крови", носить еврейскую фамилию опять небезопасно. И я горда своими близкими, которые хранят её, хотя спокойно могли бы от неё избавиться!

18.9.03
     Три дня назад основная группа Шпицбергенской партии уехала домой, в Питер. Мы остались пока втроём - Юрий Борисович Волков, Василий Викторович Алексеев и я. Потом мои товарищи уедут, а я останусь на зимовку.
     Сегодня впервые после отъезда ребят мы взялись понемногу за уборку. Дело в том, что, как оказалось, все трое мы воспитаны в том (я согласна) суеверии, что подметать вслед за уехавшими нельзя, во избежание несчастья в дороге. Нельзя, как говорили мои бабушки, "след заметать". Конечно же, это суеверие, и мы сами смеёмся над ним; но как-то не поднимается рука для такого простого действия, как выметание мусора; страшно как-то как бы взять на себя ответственность за безопасность покинувших нас...
     В нашей семье было много переездов. Мы часто встречали и провожали гостей. Всякий раз приезд, чей бы то ни было, сопровождался тревожным ожиданием чего-то необыкновенного, а отъезд - печалью, даже если уезжающий человек был не очень приятен и утомил. Встреча-разлука - это такие события, которые просто не могут оставить человека равнодушным.
     Когда мы были маленькими и жили в Геленджике, мы страшно завидовали старшим: они ездили встречать гостей аж в самый Новороссийск! Нам же разрешали бегать только "на угол", перекрёсток Морской и Луначарской. По Луначарской проходила автотрасса. И мы бегали туда по десять раз за один час, изнемогая от нетерпения - едут, не едут... "Едут!" О, какое счастье, особенно для того, кто первым встретил гостей! Улыбки, объятья или, если гость не столь уж близок, рукопожатия - и непременно цветы. Было принято встречать людей цветами. И провожать - тоже непременно с цветами.
     Я помню, однажды, когда мы ждали из Москвы тётю Соню и тётю Басю, наше с Юркой терпение лопнуло, и мы решили встретить их в Новороссийске. Мы увязались за нашим соседом Сенькой Бекетовым, большим мальчиком, которому была доверена эта торжественная миссия, и он просто вынужден был взять нас с собой. И мы ехали на автобусе до самого вокзала, и Сеня купил нам перронные билеты (в пятидесятых годах без билета на перрон не пускали),и мы бежали вслед за поездом - он проехал мимо нас, замедляя ход, и протащил нужный нам вагон далеко-далеко. И мы добежали до вагона первыми, а Сеня - уже потом. И мы вручили нашим тётушкам по букету полевых цветов, мы сами их нарвали по дороге, ещё в Геленджике. Мы с готовностью бросились помогать с вещами... Но нас, представьте, никто не похвалил. Наоборот, представьте: тётушки пришли в ужас от нашей дерзости: ехать одним в Новороссийск с мальчиком Сеней в роли старшего! А бабушка и Таня даже не знают об этом!.. Словом, нам "всыпали по первое число", а Сеня несколько дней прятался от бабушки...
     Встречи - разлуки, встречи - разлуки...
     Помню, провожала я сестру Таню из Ленинграда. Дело было в семидесятые годы, и были мы уже вполне взрослые. Но нам так не хотелось расставаться, что мы тянули и тянули время и наконец опоздали к отправлению поезда. Уже на ходу мы вскочили в последний вагон, прошли с вещами вдоль раскачивающегося состава до вагона, где было Танино место. Пришлось долго объяснять проводнице ситуацию: у меня-то билета не было. Я утешала сестру тем, что поезд вот-вот остановится, я смогу выйти и спокойно вернусь домой на электричке. Но проводница объявила, что это скорый поезд, и первая остановка будет аж в Бологое! А денег-то было у меня всего не то пять рублей, не то три - не помню...
     Как бы то ни было, сошла я ночью в Бологое; а ведь утром к восьми часам мне надо было успеть на работу. Я работала тогда на фабрике "Веретено", и мне нельзя было опаздывать: не пустят в проходной. Денег мне хватило только до Малой Вишеры. Там я просидела на вокзале до пяти утра; проскользнула в первую электричку и зайцем доехала до Московского вокзала. Я даже успела забежать домой за пропуском... Не знаю, почему мне вдруг вспомнился этот случай...
     А в другой раз мы с Таней вместе провожали кого-то и, уже возвращаясь к вокзалу, увидели пару, мужчину и женщину, которые, видимо, прощались. Они держали друг друга за руки и не плакали, но смотрели друг другу в глаза так напряжённо, с такой мукой; было очевидно, что никого вокруг они не замечают, только друг друга видят... Таня сказала: " Не могу я смотреть в такие лица. Мне кажется, что они прощаются навсегда"...
     Нет, встречать лучше, чем провожать. И встречать, я думаю, действительно надо с цветами. Непременно!..
     Но где все те дорогие, кого мы бегали встречать "на угол" с таким нетерпением и счастьем? Никого из них уже нет. Мы всех их уже проводили.
     Да и мы - те, кто встречал - где мы сами теперь? Нетерпеливые, счастливые, полные ожиданий - где мы? Тех нас уже тоже нету. "Нас" мы тоже давно проводили...

     (продолжение следует)