Мой друг хомячок Васятко

«Господа офицеры, прежде чем начать воплощать
в жизнь какую–нибудь вашу идею – рассмотрите её
со всех сторон и обязательно представьте себе
конечный итог»
(Из моей лекции молодым офицерам)

Часть 1.
Начало служебного дня.
Сентябрь – одна из лучших месяцев года на Камчатке. Леса ещё не оделись в багряные цвета, северные ветры не домчались до сопок и вулканов, но уже не жарко и прохладный освежающий ветерок обдувает твоё лицо, когда ты идёшь к месту своей службы…
Так или примерно так думалось капитану 3 ранга Пониковскому Станиславу Семёновичу, который направлялся по «бетонке» сильно потрёпанной временем и машинами к 4-му пирсу бухты Завойко, на корне которого стояло здание, в котором располагались:
– КПП;
– узел связи «Байка»
– трансформаторная подстанция на 1.000 кВА;
– дверь с широковещательной вывеской «Электромеханическая служба войсковой части 69003».
Как раз за этой дверью и находилось место службы капитана 3 ранга, неторопливо как раз и подходящему в данный момент к КПП. Дежурный по бригаде – капитан 2 ранга Ярин Виктор Юрьевич (я его не раз описывал в своих рассказах – как то: «Наполеон», «Спас дурня» и т.д.) – вышел навстречу заслуженному электрику и поприветствовал Станислава, а заодно узнал, что прихода комбрига в ближайшие 4 часа не предвидется, так что можно смело поднимать Флаг и Гюйс, после чего с чистой совестью ложиться баиньки.
Станислав подтвердил Виктору Юрьевичу, что бывший командир–атомоходчик и несостоявшийся командир крейсера «Аврора» (комбриг – капитан 1 ранга Шуляков Сергей Афиногенович), его вечный (как и Пониковский в ЭМС) зам – капитан 1 ранга Красильников Владимир Сергеевич, замполит – капитан 2 ранга Чистяков Валерий Анатольевич вместе с НЭМСом – капитаном 2 ранга Хориным Николаем Васильевичем сёдни убыли на рандеву с адмиралами в штаб Группировки Сил и Войск в град Петра и Павла, так что раньше обеда их, сизокрылых наших, и ждать нечего.
– Так что, – было заявлено бравому командиру «Варшавянки», с которым пытливый читатель впервые встретился ещё в чинах капитан–лейтенантских в рассказе «Наполеон» – быть тебе, мил друг, Виктор Юрьич, старшим, а вот у меня дел немерено – должен приехать какой–то хмырь из Главного штаба ВМФ проверить обстаконовку, ну и всё такое прочее…, так что не суетись, поднимай Флаг и Гюйс, проинструктируй народ и иди спать – если что – я тебя подстрахую…
Виктор Юрьевич Ярин даже в чине капитана 2 ранга и в должности командира ПЛ (кстати, и потом – уже после увольнения в запас) категорически и непреклонно отвергал своё участие в разрезании чайного гриба, который плавал и радовался жизни в пятилитровой банке из – под венгерских нарезанных огурцов, бывшего своего механика и который (гриб, ясный пельмень) он совместно с двумя сотоварищами Володиным Александром Геннадьевичем (минёром ПЛ «Б–229») и Соломина Сергея Викторовича (командира БЧ–4,7 того же «потаённого судна») ещё в славном граде Бечевинка, будучи «слегка» подшафе нагло разрезали на глазах изумлённой супруги Пониковского Валентины Петровны, приняв сей продукт за торт имени первого французского императора и использовали в качестве закуси после употребления внутрь организмов флотского механического «шильца».
Но будущий (а в настоящее врем – и настоящий) командир ПЛ 877 проекта как и тогда, так и сейчас ничего не помнил, но чтобы товарищ Ярин не расслаблялся Станислав Семёнович периодически напоминал бравому подводнику о его «преступлении», благо тогда самому Стасу от Валентины Петровны крепко влетело за таких «друзей–товарищей»…
Виктор Юрьевич развернулся и бодро пошагал на пирсы, чтобы возглавить самолично вечное – как гибель империализьма – действо по поднятию Флага и Гюйса на кораблях славной бригады.
Станислав Семёнович не стал заморачиваться хождением с последующим прикладыванием руки к правому уху во время подъёма священных символов корабельной жизни родного ВМФ, а открыл входную дверь и прошёл в помещение. Пройдя «предбанник», он вошёл в довольно большое помещение, уставленное столами, стульями, «холодными» макетами приборов и механизмов, миновал его и подошёл к двери, на которой красовалась табличка «Начальник ЭМС капитан 2 ранга Хорин Н.В.», открыл дверь и вошёл в кабинет. Справа от входной двери, в глубине кабинета, напротив окна стоял стол – рабочее место напарника Пониковского – капитана 3 ранга Ломова Олега Владимировича, который в данный момент лежал в госпитале и поправлял своё пошатнувшееся здравие в виде сломанной в автомобильной аварии ключицы. К нему с торца был приставлен стол «насяйника», который – как читатель помнит – ехал в данный момент в Петропавловск минус Камчатский на какое–то совещание. Напротив входной двери чуть вглубь кабинета стоял стол Пониковского, на котором возвышался купленный в складчину компьютер и принтер,  прямо за ним стоял сейф, в котором механики хранили всякие нужности и ценности и на котором сверху стоял магнитофон.
Пониковски включил свет, снял плащ, повесил его на вешалку и бодрым шагом прошёл за свой стол. Включил ПК, дождался, когда экран покажет, что механическое и электронное изделие «готово к труду и обороне», после чего открыл лежавшую рядом с клавиатурой ТРТВ , запустил программу «Word», и, протянув руку, нажал кнопку «Play» (даже переводить не буду – и так все знают – что означает сие слово) на магнитофоне, после чего под тихо полившуюся музыку  датской певицы чилийского разлива Медины начал переносить данные из книжки в компьютер. А из динамиков доносились слова песни «Forever (Навсегда)»:
Look deeper inside
And you will find a tainted soul
Sometimes it makes me lose my mind
When I can feel it taken over me
Like I
Can’t come up for air
Because it’s pulling me under
When it gets lonely in here
I want you there it’s no wonder
Because you’re making me wanna change
You make me open my heart again
And I can’t help believing it when you say
It’s you and me forever

You and me forever
I’m always gonna be right here
Me and you forever
I always wanna feel you near
You and me forever
And I’m feeling so alive cuz we’re
You and me forever

Go deeper inside
Maybe there’s a tainted soul
But it feels better now cuz I
I’ve let you in to make me whole again
My body shivers I’m letting go
Off all I used to be cause I know
That I can’t help believe in it when you say
It’s you and me forever

You and me forever
I’m always gonna be right here
Me and you forever
I always wanna feel you near
You and me forever
And I’m feeling so alive cuz we’re
You and me forever

Now even if we hurt each other so
And even if I lie you just close your eyes and let it go
You’re not afraid to let all your feelings show
Cause baby you’re the one one one one

You and me forever
I’m always gonna be right here
Me and you forever
I always wanna feel you near
You and me forever
And I’m feeling so alive cuz we’re
You and me forever…[А]
Работа спорилась… В 08.30 Станислав Семёнович доложился помощнику ОД по ТБГ  об отсутствии замечаний с матчастью и проводимых планах на эти сутки с кораблями бригады и получив заверения, что всё принято и понято, дал отбой на свой узел связи, положил трубку телефона и вернулся к процессу набора данных…
Сев на стул, Пониковский снова протянул руку к магнитофону, извлёк закончившую играть кассету, перевернул её, закрыл приёмник и снова нажал пипку «Play». Зазвучала песня в исполнении Чезарии Эворы «Besame Mucho (Целуй меня много)» [название «Besame Mucho» можно перевести как «Целуй меня крепко» или «Целуй меня крепче», однако лучше этого не делать. «Крепкий» поцелуй – это не совсем то, о чем можно мечтать. «Mucho» означает как «много» так и «больше»], написанная юной 16-летней девушкой Консуэло Веласкес в далёком грозном 1941 году, которая по своей популярности и значимости для мужчин–военных на Западном (так называемом втором) фронте не уступала знаменитой «Прощание Славянки»:
Besame, besame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez.
Besame, besame mucho,
Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.
Quiero tenerte muy cerca,
Mirarme en tus ojos,
Verte junto a mi
Piensa que tal vez manana,
Yo ya estare lejos,
Muy lejos de aqui.
Besame, besame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez.
Besame, besame mucho,
Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.[Б]
…Пониковский печатал, не отрывая своего взгляда от ТРТВ, как дверь в кабинет ЭМС открылась и на пороге возникла фигура контр–адмирала. Станислав Семёнович допечатал строчку и, встал для доклада, изобразив вид, что принял стойку по команде «Смирно», и произвёл доклад:
– Товарищ адмирал, Помощник Начальника ЭМС–метролог 182-ой отдельной бригады ПЛ капитан 3 ранга Пониковский. Личный состав занимается по суточному плану, ПЛ «Б–394» готовится к доковому ремонту, ПЛ «Б–229» и «Б–405» – в навигационном ремонте, «Б–445» и «Б–464»  – в ремонте на 49 СРЗ.
– Вольно, – скомандовало начальство. – Я прибыл для проверки вашего соединения. А чего тут музыка играет? Что – больше заняться нечем?
– Почему это «нечем»? – удивился главный электрик бригады. – Она мне не мешает трудиться, а сейчас я занимаюсь подготовкой ремонтных ведомостей к доковому ремонту «Б–394». Где–то через пару часов закончу набирать ведомости и начну распечатку.
В это время из динамиков зазвучала мелодия группы «Status Quo» в составе Фрэнсиса Росси – вокалиста и соло–гитариста, Рика Парфитти – вокалиста и игрока на ритм–гитаре, Энди Бауна – клавишника, гитариста, игрока на губной гармошке и вокалиста, Джона Эдвардса – бас–гитариста и вокалиста, а также Леона Кейва – ударника  (капиталистического шоу–бизнеса и по совместительству на барабанах, тарелках и прочем), исполняющих песню под широковещательным названием «In the army now (Ты теперь в армии)»:
A vacation in a foreign land
Uncle Sam does the best he can
You're in the army now
Oh, oh, you're in the army now
Now you remember what the draftman said
Nothing to do all day but stay in bed
You're in the army now
Oh, oh, you're in the army now

You be the hero of the neiborhood
Nobody knows that you left for good
You're in the army now
Oh, oh, you're in the army now

Smiling faces as you wait to land
But once you get there no one gives a damn
You're in the army now
Oh, oh, you're in the army now

Hand grenades flying over your head
Missiles flying over your head
If you want to survive get out of bed
You're in the army now
Oh, oh, you're in the army now

Shots ring out in the dad of night
The sergeant calls: stand up and fight
You're in the army now
Oh, oh, you're in the army now

You've got your orders better shoot on sight
Your finger's on the trigger but it don't seem right
You're in the army now
Oh, oh, you're in the army now

Night is falling and you just can't see
Is this illusion or reality
You're in the army now
Oh, oh, you're in the army now. [В]
Песня звучала 3 минуты 43 секунды, за которые Пониковский проводил адмирала к стулу своего шефа,  проверил – не сел ли адмирал мимо стула, после чего не погнушался нагнуться к тумбочке, что стояла справа от хоринского стола у стенки рядом с этажеркой, и достал оттуда «сиротскую» кружку для «значимых гостей» ёмкостью 0,5 литра, на боку которой светилась надпись «Для уважаемых гостей», погрузил в гостевую ёмкость чайную ложку, достал банку пайкового растворимого кофе под условным наименованием «Пыль краснодарских дорог», затем смело добыл пакет с пайковым печеньем и всё это смело водрузил на стол начальника, после чего повернулся к тумбочке, набулькал в электрочайник водички и включил электрический прибор, на шнуре которого виднелась бирка, прочитав которую можно было выяснить, что сопротивление изоляции замерялось два дня назад и было в пределах, разрешающих его безаварийное использование…
Адмирал молчал и с интересом наблюдал за манипуляциями Станислава, который после того, как всё приготовил, повернулся к товарищу с «мухой» на погонах и заявил:
– Сейчас кофию попьём и начнём проверять, а то на пустой желудок напряжённо трудиться, да и время уже поджимает…
В это время магнитофон на французском языке голосом Джо Дассена начал выводить знаменитую мелодию «Et si tu n'existais pas (Если б не было тебя...)»:
Et si tu n'existais pas,
Dis–moi pourquoi j'existerais.
Pour tra;ner dans un monde sans toi,
Sans espoir et sans regrets.

Et si tu n'existais pas,
J'essaierais d'inventer l'amour,
Comme un peintre qui voit sous ses doigts
Na;tre les couleurs du jour.
Et qui n'en revient pas.

Et si tu n'existais pas,
Dis–moi pour qui j'existerais.
Des passantes endormies dans mes bras
Que je n'aimerais jamais.

Et si tu n'existais pas,
Je ne serais qu'un point de plus
Dans ce monde qui vient et qui va,
Je me sentirais perdu,
J'aurais besoin de toi.

Et si tu n'existais pas,
Dis–moi comment j'existerais.
Je pourrais faire semblant d';tre moi,
Mais je ne serais pas vrai.

Et si tu n'existais pas,
Je crois que je l'aurais trouv;,
Le secret de la vie, le pourquoi,
Simplement pour te cr;er
Et pour te regarder. [Г]
Под эту мелодию в обеих кружках уровень живительной влаги существенно упал, а печенюшек в пакете существенно поменьшало.
– Ну что, готов к проверке? – спросило проверяющее лицо с адмиральской звездой на погонах после очередного прикладывания к краям любезно предоставленной Пониковским ёмкости. – Или будешь героически тонуть как «Челюскин».
– Как «Челюскин» – нет, ибо тех раздавило по дурости явной, главное – чтобы не как «Пижму» ко дну пустили[Д].
– А причём тут «Пижма»? – удивился механический адмирал.
В это время из динамиков полилась задушевная мелодия песни под названием «Shooting star» (Падающая звезда) в исполнении граждан бывшего врага СССР  Томаса Андерса и Дитера Боле, составивших довольно популярный в своё время германский дуэт:
Tonight, I'll be right here
Next to you
Tonight, My heart is burning
What can I do?

I will stay... Forever...
I will go... To heaven, girl
Anyway, anywhere, you know...
I'll die for you

You are my shooting star!
Believe it, I tell no lie
Life is a «Bon voyage»
I'll show you my paradise Ooh!

You are my shooting star!
So strange are the ways of love
It's like an oddisey
But I can't get enough... Ooh!

Tonight, Baby can't you feel?
My love is true
Tonight, I'm so...
In love with you

I will stay... Forever...
I will go... To heaven, girl
Anyway, anywhere, you know...
I'll die for you

You are my shooting star!
Believe it, I tell no lie
Life is a «Bon voyage»
I'll show you my paradise Ooh!

You are my shooting star!
So strange are the ways of love
It's like an oddisey
But I can't get enough... Ooh! [Е]
– Так ведь она встала во льдах в 30-и километрах сзади от «Челюскина» и её потом взорвали, когда лётчики  – первые Герои Советского Союза – уже начали вывозить челюскинцев…
– А я и не знал, – пробормотал адмирал, но быстро вспомнил – зачем он сюда приехал. – Начнём проверку. Давайте ЖБП …
Пониковский достал с полки им же в своё время напечатанный ЖБП и предъявил московскому гостю. Не поленился Станислав Семёнович и достать несколько папок с другой полки, на которых были напечатаны широковещательные таблички с «окорочком» в левом верхнем углу (по новой моде ВС РФ), которые гласили, что в них находятся:
а) планы занятий по специальности с офицерским и мичманским составом ЭМБЧ ПЛ;
б) план–конспекты занятий
в) планы тренировок по специальности с офицерским и мичманским составом ЭМБЧ ПЛ;
г) планы тренировок по БЗЖ с офицерским и мичманским составом ЭМБЧ ПЛ;
д) планы тренировок по БЗЖ с офицерским составом ПЛ;
е) планы тренировок по АСП  с офицерским составом ПЛ;
ж) планы тренировок по расчёту остойчивости и непотопляемости ПЛ с офицерским составом ГКП  ПЛ;
з) планы учений по БЗЖ  с личным составом ЭМБЧ ПЛ;
и) планы учений по специальности с личным составом ЭМБЧ ПЛ;
к) планы учений Ж–1, Ж–2, Ж–3 и Ж–СЛ на ПЛ;
е) планы тренировок по расчётам дифферентовки ПЛ с офицерским составом ПЛ.
Все эти папки Станиславом Семёновичем были разложены на столе Олега Владимировича Ломова, который своим правым торцом упирался в аккурат заднего творца стола капитана 2 ранга Хорина Николая Владимировича с благой целью предъявить отмеченные в ЖБП проведённые мероприятия как любил говорить «вечный зам» комбрига капитан 1 ранга Сергей Александрович Красенский (ныне – к большом сожалению автора – покойный)  «в металле»…
После того, как Станислав Семёнович выложил все свои (и ЭМС-овские) разработки перед проверяющим в магнитофоне четыре товарища из Швеции – как – то Агнета Фельтског, Бьорн Ульвеус, Бенни Андерссон и Анни–Фрид Лингстад – начали исполнять самую любимую песню всех времён и народов (особенно «богоизбранного») «Money, mone, money (Деньги, деньги, деньги)».
I work all night, I work all day,
to pay the bills
I have to pay
Ain't it sad
And still there never seems to be
a single penny left for me
That's too bad
In my dreams I have a plan
If I got me a wealthy man
I wouldn't have to work at all,
I'd fool around and have a ball...

Money, money, money
Must be funny
In the rich man's world
Money, money, money
Always sunny
In the rich man's world
Aha-ahaaa
All the things I could do
If I had a little money
It's a rich man's world
It's a rich man's world

A man like that is hard to find
but I can't get him off my mind
Ain't it sad
And if he happens to be free
I bet he wouldn't fancy me

That's too bad
So I must leave,
I'll have to go
To Las Vegas or Monaco
And win a fortune in a game,
my life will never be the same...

Money, money, money
Must be funny
In the rich man's world
Money, money, money
Always sunny
In the rich man's world
Aha–ahaaa
All the things I could do
If I had a little money
It's a rich man's world
It's a rich man's world

Money, money, money
Must be funny
In the rich man's world
Money, money, money
Always sunny
In the rich man's world
Aha–ahaaa
All the things I could do
If I had a little money
It's a rich man's world

It's a rich man's world. [Ж]
…Проблем особых в ходе проверки не возникло. После того, как адмирал несколько раз возжелал посмотреть планы и конспекты уже проведённых мероприятий и ему были предъявлены соответствующие документы под композицию «Another brick in the wall (Ещё один кирпич в стене)» британской группы «Pink Floyd» (в составе: ударника Ника Мэйсона, бас–гитариста Роджера Уотерса, клавишника и вокалиста Ричард Райта, со временем уступившего позиции лидера группы гитаристу Дэвиду Гилмору, в своё время заменившего вокалиста и гитариста  Сида Барретта) из альбома «The wall» 1979 года
Часть I
Daddy's gone across the ocean,
Leaving just a memory,
A snapshot in the family album.
Daddy, what else did you leave for me?
Daddy, what you leave behind for me?
All in all it was just a brick in the wall.
All in all it was just the bricks in the wall.
и части II
We don't need no education
We don't need no thought control
No dark sarcasm in the classroom
Teachers leave them kids alone
Hey! Teachers! Leave them kids alone!
All in all it's just another brick in the wall.
All in all you're just another brick in the wall.

We don't need no education
We dont need no thought control
No dark sarcasm in the classroom
Teachers leave them kids alone
Hey! Teachers! Leave them kids alone!
All in all it's just another brick in the wall.
All in all you're just another brick in the wall.

«Wrong, Do it again!»
«If you don't eat yer meat, you can't have any pudding. How can you
have any pudding if you don't eat yer meat?»
«You! Yes, you behind the bikesheds, stand still laddy!»[З],
в которых стояли даты проведения, соответствующие записям в ЖБП с отметками о выводах и замечаниях, а также в папках с «Суточными планами», которые принесли  вызванные по телефону Станиславом дежурные по ПЛ, вопросы к ПНЭМСу у адмирала иссякли.
Затем Пониковский провёл адмирала по помещению ЭМС, не забыв выключить магнитофон, чтобы тот не молотил вхолостую с любимыми песнями, показал аудиторию, в которых проводились занятия по специальности, холодные макеты «Палладия», «Пирита», АВМ и аппаратов ИДА–59, ИДА–59М, ШДА, ИП–6, ПДУ и ПДА, насоса НЦ–5/17, преобразователя АПО–20–400Р и некоторых других механизмов, предъявил плакаты и схемы, используемые при обучении подчинённых, после чего не без гордости предъявил московскому гостю мастерскую с точильным, сверлильным и токарным станками, сварочным и зарядным агрегатами.
Далее адмиралу возжелалось пройтись по ПЛ. Пониковский не стал препятствовать благородному стремлению ознакомиться с бытом подводников. Выйдя на пирс, Станислав Семёнович вкратце ознакомил проверяющего со схемой электроснабжения кораблей и предъявил тому колонки питания переменного тока, которые в прошлом году сам лично собирал своими руками, а также ознакомил с агрегатом подводной сварки на четырёх колёсах, который в своё время Пониковский «выцыганил» у механика ПБ–9 взамен привезённого с Бичевинки сломанного агрегата, доставленного на Камчатку из солнечного Магадана перегнанным пароходом «ВМ–50» . Далее адмирал повернул на правый трап и взошёл на борт бывшей лодки Пониковского «Б–229».
Там его уже встречал с докладом командир БЧ–5 капитан–лейтенант Олег Николаевич Осмокин, который и поведал адмиралу, что матчасть в строю, за исключением участка трубопровода водоотливной и осушительной системы в аккумуляторной яме №2, но если её (трубу) заменить и загрузить новую аккумуляторную батарею – лодка хоть завтра готова выйти в море.
Адмирал сделал вид, что всё понял и возымел желание посмотреть рабочую документацию ЭМБЧ…

Часть 2.
Похороны страдальца.
Проводив адмирала, Станислав Семёнович долго смотрел вослед удаляющейся «Волге» и когда та скрылась за поворотом напротив БЭМа , облегчённо вздохнул, миновал КПП с широковещательной надписью «Войсковая часть 69003 МО РФ», приблизился к железной двери с упомянутой мной в первой части сего рассказа табличкой, после  чего изволил прошествовать в кабинет офицеров ЭМС. Включил чайник, затем нажал всем известную пипку «Play» на магнитофоне и под музыку ансамбля «White Eagle» – ой, будьте люб'язні , вибачте мене  – «Белый орёл» – довольно популярной в те годы песни «Потому что нельзя»:
«Облетела листва, у природы своё обновленье
И туманы ночами стоят и стоят над рекой
Твои волосы, руки и плечи твои преступленье
Потому что нельзя быть на свете красивой такой

Потому что нельзя, потому что нельзя
Потому что нельзя быть на свете красивой такой
Потому что нельзя, потому что нельзя
Потому что нельзя быть на свете красивой такой

Эти жёлтые листья в ладони свои собираешь
Отсверкали они и лежат на холодном лугу
И ты сердцем моим, словно листьями теми играешь
И бросаешь в костёр, не сжигая только нашу листву

Потому что нельзя, потому что нельзя
Потому что нельзя быть на свете красивой такой
Потому что нельзя, потому что нельзя
Потому что нельзя быть на свете красивой такой

Я боюсь твоих губ, для меня это просто погибель
В свете лампы ночной твои волосы сводят с ума
И всё это хочу навсегда, навсегда я покинуть
Только как это сделать, ведь жить не могу без тебя

Потому что нельзя, потому что нельзя
Потому что нельзя быть на свете красивой такой
Потому что нельзя, потому что нельзя
Потому что нельзя быть на свете красивой такой

Потому что нельзя, потому что нельзя
Потому что нельзя быть на свете красивой такой
Потому что нельзя, потому что нельзя
Потому что нельзя быть на свете красивой такой

Потому что нельзя быть на свете красивой такой.
Потому что нельзя быть на свете красивой такой».
Практически не вслушиваясь в музыку, Станислав Семёнович пошевелил мышкой, дождался – когда экран компьютера засветится – и продолжил набирать ремонтные ведомости.
Где–то часа через два, когда механически капитан 3 ранга уже вставил в приёмник магнитофона новую кассету и уже собрался под музыку Игоря Николаева слушать как поют Владимир Кузьмин с Аллой Борисовной Пугачёвой песню «Две звезды» (слова, кстати, тоже Игорька Николаева!)
«В небе полночном, небе весеннем
Падали две звезды.
Падали звезды с мягким свечением
В утренние сады.
Этот счастливый праздник падения
Головы им вскружил.
Только вернуться снова на небо
Не было больше сил.

Две звезды – две светлых повести.
В своей любви, как в невесомости.
Два голоса среди молчания –
В небесном храме звезд венчание…

Но, к сожалению, звезды не птицы,
Крыльев им не дано.
В небе высоком снова родиться
Звездам не суждено.
Звезды сгорают, не долетают
До берегов земных.
Как золотые свечи растают,
Звездные песни их.

Две звезды – две светлых повести.
В своей любви, как в невесомости.
Два голоса среди молчания –
В небесном храме звезд венчание…»
и продолжить свой труд, как в кабинет зашёл старший помощник ПЛ «Б–394» капитан 3 ранга Железный Пётр Андреевич, в руках которого наблюдался пакет, в котором по очертаниям угадывалась полуторалитровая банка, сел на стул и тяжко вздохнул. Оторвавшийся от компьютера и ТРТВ главный метролог славного соединения подводных сил Тихоокеанского флота посмотрел на своего бывшего штурмана (по службе ещё на ПЛ «Б–229») и к немалому своему изумлению увидел на щеке старпома скупую мужскую слезу, медленно, но верно, в соответствии с законом Ньютона, сползавшую по щеке вниз.
– Не понял, Андреевич, какая скотина обидела тебя. Ты тока скажи – урою в момент…
– Да никто не обижал. Просто Васятка задохнулся…
– Кто такой? Почему не знаю?
– Да хомячок мой…
– Слышь, Петро, да хватит по нему убиваться – сдох, да и хрен с ним. Говна меньше будет, да и кормить не надо…
– Похоронить хочу его по человечески, три года у меня жил, – слёзы начали бежать по щеке бывшего штурмана крупнее и чаще…
– Хорош убиваться по скотине–то, сдох и сдох – все там будем. Сядь, расслабься, да чайку попей – сейчас согрею…
Станислав встал, подошёл к чайнику, пополнил его водой и включил на «подогрев». Тем временем слёзы на щеке старпома иссякли, оставив предательские следы «дорожек», и Пётр Андреевич решил поделиться своим горем в полном объёме с бывшим механиком.
В это время из магнитофона донёсся до боли знакомая мелодия песни «Трава у дома» на слова Анатолия Поперечного и музыку  Владимира Мигули в исполнении ВИА «Земляне»:
«Земля в иллюминаторе,
Земля в иллюминаторе,
Земля в иллюминаторе видна.
Как сын грустит о матери,
Как сын грустит о матери,
Грустим мы о Земле – она одна.

А звезды тем не менее,
А звезды тем не менее,
Чуть ближе, но все так же холодны.
И как в часы затмения,
И как в часы затмения,
Ждем света и земные видим сны.

И снится нам не рокот космодрома,
Не эта ледяная синева.
А снится нам трава – трава у дома.
Зеленая, зеленая трава...

А мы летим орбитами,
Путями не избитыми,
Прошит метеоритами простор.
Оправдан риск и мужество –
Космическая музыка
Вплывает в деловой наш разговор.

В какой–то дымке матовой
Земля в иллюминаторе –
Вечерняя и ранняя заря.
А сын грустит о матери,
А сын грустит о матери...
Ждет сына мать, а сыновей – Земля.

И снится нам не рокот космодрома,
Не эта ледяная синева.
А снится нам трава – трава у дома.
Зеленая, зеленая трава...»
– Вчера отпросился у командира отвезти Галину Серафимовну (это жена моя) с детьми на самолёт. Собрались ещё с вечера, решили выехать пораньше. Машина завелась как никогда легко и просто. Загрузил вещи. Санька (это младший сын Петра – примечание автора) потребовал, чтобы Васятку забрали с собой – ибо мне некогда – утром ухожу, к «нулям» возвращаюсь – поэтому взяли банку побольше, посадили Васятку туда и закрыли крышечкой – чтобы не сбежал…
Тем временем чайник закипел и, недовольно урча, отключился. Станислав Семёнович поднялся со стула, из пачки достал два пакетика – один сунул в свою именную кружку, второй – закинул в кружку для гостей (из которой ещё пару часов назад пил адмирал), из пачки растворимого рафинада в каждую кружку кинул по 2 куска «белой смерти», после чего залил обе ёмкости кипяточком. После сих мероприятий водрузил чайник на своё место и, протягивая кружку Петру, участливо спросил:
– Андреич, а дырки хоть в крышке сделал?
Товарища Железного передёрнуло.
– Нет, я же прикинул – ехать около часа, воздуха хватит…
– Понятно, понятно… Видать не хватило… ПХС и РБЖ – не твоя стихия…
– Вот и я говорю, – из левого глаза Петра Андреича опять, переливаясь всеми цветами радуги под лучиком солнца, с трудом пробивавшегося сквозь запыленные окна механического кабинета, показалась слезинка. – Всё шло по плану, вот только у кольца на выезде из города образовалась пробка – мы в ней часа полтора простояли, а Васятко не достучался…
– Ну да, конечно – он стучался – головой о крышку, ты её, скорее всего ещё и в багажник сунул, – прокомментировал услышанное Станислав Семёнович.
– А куда ещё его девать – не в руках же везти – я же за рулём… Короче, приехали в аэропорт, начинаем выгружать вещи – а он – там в банке, уже мёртвый совсем и язык высунул… Жалко…
Пониковский не знал – смеяться или плакать, но в это время в кабинет вошёл химик с лодки Железного.
– Тащ, вызывали? – спросил подчинённый Петра Андреевича…
Петро отставил полупустую кружку, исходившую парком, встал со стула и, протянув своему подчинённому пакет с банкой, проговорил:
– Веселов, закопай его, только подальше от дороги, вместе с пакетом. Пусть он упокоится с миром…
Выкормыш школы Менделеева посмотрел на своего начальника как на тронувшегося остатками разума, но ничего не сказал и вместе с пакетом, в котором в наглухо задраенной банке покоились бренные остатки Васятки, вышел из кабинета, сопровождаемый символичной песней «Гори, гори, моя звезда», которую многие ошибочно считают народной, но на самом деле слова этого романса написаны Василием Чуевским, которые Петр Булахов и положил на музыку, после чего его романс и исполнил Александр Малинин:
«Гори, гори, моя звезда.
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.

Сойдёт ли ночь на землю ясная,
Звёзд много блещет в небесах,
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах.
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах

Звезда надежды благодатная,
Звезда любви волшебных дней,
Ты будешь вечно незакатная
В душе тоскующей моей!
Ты будешь вечно незакатная
В душе тоскующей моей!

Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я – ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!
Умру ли я – ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!»
Пониковский вновь обратился к компьютеру, а по щеке Петра Андреича снова  побежала скупая мужская старпомовская слезинка, которая – как утверждал великий русский писатель Фёдор Михайлович Достоевский – не стоит и целого мира…
Но в этом мире уже столько слёз пролито и не только детьми, что если бы эта фраза была бы правдой, то мира бы уже давно не было. Но нужно помнить, что помимо слёз горя в мире есть и слёзы радости ребёнка, которые и охраняют наш Мир Яви от безумства взрослых...


Комментарии.
[А] Перевод песни «Навсегда»:
«Загляни поглубже,
И ты обнаружишь запятнанную душу.
Иногда я теряю рассудок из-за этого,
Когда чувствую, как это захватывает меня,
Будто я
Не могу подняться в воздух,
Потому что меня тянет книзу.
Когда здесь становится одиноко,
Я хочу, чтобы ты был здесь. Неудивительно,
Потому что ты заставляешь меня желать изменений,
Снова раскрывать моё сердце,
И я не могу не поверить, когда ты говоришь:
Ты и я навсегда.

Ты и я навсегда.
Я всегда буду здесь.
Ты и я навсегда.
Я хочу, чтобы ты всегда был рядом.
Ты и я навсегда.
И я чувствую себя такой живой, потому что мы –
Ты и я навсегда.

Пройди в глубину,
Может быть, там есть испорченная душа.
Но сейчас она чувствует себя лучше, потому что я,
Я впускаю тебя, чтобы снова обрести себя.
Мое тело дрожит. Я отступаю
От всего, чем я была, потому что я знаю,
Что не могу не поверить, когда ты говоришь:
Ты и я навсегда.

Ты и я навсегда.
Я всегда буду здесь.
Ты и я навсегда.
Я хочу, чтобы ты всегда был рядом.
Ты и я навсегда.
И я чувствую себя такой живой, потому что мы –
Ты и я навсегда.

Теперь, даже если мы так раним друг друга,
И даже если я лгу, ты просто закрываешь глаза и пускаешь всё на самотёк,
Ты не боишься показать все свои чувства,
Потому что малыш, ты единственный, единственный, единственный, единственный.

Ты и я навсегда.
Я всегда буду здесь.
Ты и я навсегда.
Я хочу, чтобы ты всегда был рядом.
Ты и я навсегда.
И я чувствую себя такой живой, потому что мы –
Ты и я навсегда».

[Б]  перевод песни «Целуй меня много...»:
«Бесаме Мучо
Я прошу, целуй меня жарко,
Так жарко, как если бы ночь нам осталась одна.
Я прошу, целуй меня сладко,
Тебя отыскав вновь боюсь потерять навсегда.
Хочу к тебе ближе быть,
Видеть в глазах твоих
Преданность только лишь мне.
Я завтра исчезну,
Но эти мгновения
Будут со мною везде.
Я прошу, целуй меня жарко,
Так жарко, как если бы ночь нам осталась одна.
Я прошу, целуй меня сладко,
Мне так суждено: отыскав потерять навсегда».
Ещё один перевод (литературный):
«Песня сердца»
(Слова и музыка Консуэлы Веласкес, перевод Гарольда ЭльРегистана, 1941 год)
«В грустный час,
В час расставанья,
Слёзы сдержи, дорогая,
Не плачь, не тоскуй.
В грустный час
Ты на прощанье
Крепче целуй меня,
Крепче, родная, целуй.
Ночь ведь последняя
Скоро кончается,
Завтра буду далеко.
Страшно терять тебя,
Сердце прощается,
Счастье забыть нелегко.
В грустный час
Ласковым взглядом
Сердце согрей мне, родная,
На долгие дни.
В грустный час
Плакать не надо.
Крепче, нежней
На прощанье меня обними!
Ночь ведь последняя
Скоро кончается.
Завтра буду далеко.
Страшно терять тебя,
Сердце прощается,
Счастье забыть нелегко».

[В] Перевод песни «Ты теперь в армии»:
«Каникулы за границей,
Дядя Сэм сделал все, что мог,
Ты теперь в армии,
Ты теперь в армии.

Ты помнишь, что тебе сказали в военкомате,
«Делать нечего, кроме как валяться в постели».
Ты теперь в армии,
Ты теперь в армии.

Ты станешь героем окрестности,
Никто не знает, что ты больше не вернешься,
Ты теперь в армии,
Ты теперь в армии.

Все улыбаются, пока ждут тебя,
Но как только приедешь, всем на тебя наплевать.
Ты теперь в армии,
Ты теперь в армии.

Ручные гранаты летают над головой,
Ракеты летают над головой,
Если хочешь выжить, вылезай из постели.
Ты теперь в армии,
Ты теперь в армии.

В глубине ночи слышны выстрелы,
Сержант командует: «Корпус, к бою готовсь!»
Ты теперь в армии,
Ты теперь в армии.

Получил свое задание – стреляй без промедления,
Твой палец на курке, но все равно что–то не так.
Ты теперь в армии,
Ты теперь в армии.

Наступает ночь, и уже не понятно –
Это иллюзия или реальность,
Ты теперь в армии,
Ты теперь в армии».

[Г]  перевод песни «Если б не было тебя...»:
«Если б не было тебя,
Ответь мне, для чего мне жить.
Без надежд, без потерь, без тебя,
Без любви во мгле бродить.

Если б не было тебя,
Придумал бы себе любовь,
Как художник, чья кисть вновь и вновь,
Рождает краски дня,
Не ценящий себя.

Если б не было тебя,
Ответь мне, для кого мне жить.
Для всех тех, что ласкал не любя
И кого хочу забыть?

Если б не было тебя,
Стал бы просто точкой я
Средь людей и слезинок дождя,
Ощущал потерю б я,
Ты мне нужна всегда.

Если б не было тебя,
Как жить, меня хватает дрожь.
Делать вид, что блажен, счастлив я
Без тебя, но это ложь.

Если б не было тебя,
Я, кажется, теперь узнал,
Тайну жизни, как быть без тебя,
Я себе тебя создал.
Смотрю в твои глаза».

[Д]  Однажды на просторах Интернета мне попалась следующая статья (привожу её в сокращении незначительном, для любителей читать все бковы – отсылаю по адресу:
Жуткая правда о «подвиге Челюскинцев».
 

Написал сию статью Эдуард Белимов – кандидат филологических наук, работал в НЭТИ на кафедре иностранных языков, а затем уехал на историческую родину своей жены – в Израиль. Там он и познакомился с человеком, который поведал ему подлинную историю об исторической экспедиции «Челюскина». Итак, вольный пересказ его повествования:
…В первых числах декабря 1983 года в институтах Ленинградского отделения Академии наук появилось объявление: «Встреча с челюскинцами состоится 5 декабря в актовом зале на Васильевском острове. Начало в 14 часов. Вход свободный».
Итак, снова челюскинцы. Их пятеро: четверо мужчин и одна женщина. Мероприятие оказалось не случайным. Именно сегодня, 5 декабря, ровно 50 лет назад, ледокол «Челюскин» вышел из Мурманска навстречу своей гибели.
Помню, читал я когда–то книгу о челюскинцах, но вопросы остались. Например, почему «Челюскин» отправился в плавание в разгар полярной ночи, когда океан скован льдами? Почему все это предприятие именовалось экспедицией, и если экспедиция высокоширотная, то есть полярная, то почему в ее состав попали женщины и даже дети? Одна из пассажирок даже умудрилась прямо в пути родить ребенка! Это случилось в Карском море, и поэтому девочку назвали Кариной.
В 1957 году студентом второго курса был я на встрече с летчиком Водопьяновым. О спасении челюскинцев он говорить не захотел – об этом и так все известно, – рассказывал о войне и прочих событиях. Только в самом конце кто–то из зала спросил, сколько челюскинцев он лично вывез на Большую землю? «Тридцать два», – ответил Водопьянов. «Значит, больше, чем другие летчики?» – «Нет, количество вылетов было у нас примерно одинаковым».
Еще одна загадка! Как все знают, на «Челюскине» было около 100 человек. Для их спасения хватило бы трех самолетов и трех летчиков. Однако Москва направила на Чукотку 7 самолетов и 7 летчиков. Кого же в таком случае они спасали?..
Последней выступала женщина. Она оказалась именно той пассажиркой «Челюскина», у которой в пути родилась девочка, названная Кариной. Говорила она недолго. Она гордится своей великой Родиной, она благодарна советскому народу и Коммунистической партии за заботу о ней и ее ребенке. Карина выросла, окончила институт, живет и работает в Ленинграде. Женщина замолчала, и тут в зале встал человек, невысокий, плотный, голова круглая, как это бывает у математиков, и спросил:
– Вы ничего не сказали о своем супруге, кто он такой?
– А почему вас это интересует?
– Можете не отвечать, я и так знаю. А скажите, вам знакомо такое слово – «Пижма»?
Этот вопрос челюскинцам явно не понравился.
– Если и знакомо, – сказала женщина, – то какое отношение вы к этому имеете?
– Представьте себе, имею. Мой отец находился на «Пижме», как вы уже догадались, в должности заключенного. А ваша фамилия Кандыба. Ваш муж на том же корабле был начальником конвоя. Где он сейчас?
– Мой муж в 34-м году был репрессирован и погиб, так же, как и ваш отец.
– А вот тут вы ошибаетесь: мой отец до сих пор жив.
Челюскинцев это удивило.
Продолжать неприятный разговор женщина не захотела и демонстративно села на свое место. Потом выступали еще какие–то люди, а в заключение на сцене появилась... Карина! Вот уж чего никто не ожидал! Ей долго хлопали. О чем она говорила, вспомнить трудно…На этом встреча закончилась, обменивались впечатлениями уже на улице.
Круглоголовый подошел сам, пальто нараспашку, на голове шляпа непонятного цвета. Насколько я понимаю, человеку просто хотелось излить кому–то душу. Мы познакомились. Звали его Яков Самойлович. И вот очень медленно мы идем по направлению к станции метро «Василеостровская». С Невы дует мокрый ветер, под ногами хлюпает снежная каша. Яков Самойлович, наверно, впервые рассказывает то, о чем молчал годами, и завеса тайны вокруг «Челюскина» начинает рассеиваться.
На крыльце станции метро нам предстояло расстаться. Мы проговорили еще минут пять, и тут появилась Карина. На ней было красивое пальто с узким воротником из искусственного меха, на голове – вязаная шерстяная шапочка, так одевались в те времена едва ли не все ленинградки.
Яков Самойлович махнул рукой и, даже не простившись, побежал ей навстречу. Они остановились, о чем–то заговорили и буквально тут же исчезли в дверях метро.
А дня через два или три Елизавета Борисовна, мать Карины, уже принимала у себя дома шумного и бесцеремонного гостя. Она узнала его сразу, едва только он снял шляпу. Как истинная патриотка Елизавета Борисовна относилась к евреям, мягко говоря, без особой симпатии. Но что она могла сделать? Что вообще может сделать мать с 50-летней дочерью, если она надумала переиграть свою молодость? Со временем все улеглось. Елизавета Борисовна не любила рассказывать, однако Яков Самойлович был настойчив, и он имел на это право.
Итак, вернемся в далекое прошлое 5 декабря 1933 года. Часов в 9 или 10 утра Елизавету Борисовну привезли на причал и помогли подняться на борт «Челюскина». Почти сразу же началось отплытие.
Капитанский мостик на «Челюскине» был просторен, как школьный двор. Если смотреть вперед – не видно ничего, кроме мрака полярной ночи. А если оглянуться назад, то там есть на что посмотреть. Вслед за «Челюскиным» плывет «Пижма», вся в огнях, точно сказочный город. По ходовому мостику «Челюскина» почти постоянно прохаживаются два человека: капитан Воронин и начальник экспедиции, академик Отто Юльевич Шмидт. На мостике «Пижмы» тоже почти всегда можно разглядеть две фигуры, одна – пониже, другая – повыше, это капитан Чечкин и начальник конвоя Кандыба, законный супруг Елизаветы Борисовны.
Шли дни. Чем дальше на восток – тем сильнее морозы, тем меньше чистой воды. Обходя ледяные массивы, «Челюскин» и «Пижма» то отклонялись далеко на север, иногда на сотни километров, то спускались далеко на юг, почти до самого континента. Упорно, километр за километром, они продвигались на восток. И только один раз корабли–близнецы причалили друг к другу. Это случилось 4 января 1934 года, в день рождения Карины. Начальник конвоя Кандыба, грозный представитель ЧК, без пяти минут комбриг, пожелал лично увидеть новорожденную дочь.
Елизавета Борисовна занимала каюту–люкс, такую же, как у капитана и начальника экспедиции.
– Какая была каюта! – Елизавета Борисовна мечтательно закрывает глаза. – Вижу ее как сейчас: две комнаты, одна большая, с двумя иллюминаторами, – гостиная, другая поменьше, с одним иллюминатором, – спальня. А еще были ванная и прихожая. Всюду полированное дерево, зеркала, никель, ковры. Кариночка сорок дней прожила в этой каюте и чувствовала себя прекрасно. Никак не могу представить, что все это залито водой и лежит на морском дне. И ведь умеют же они строить!
– А кто они, Елизавета Борисовна, где были построены «Челюскин» и «Пижма»?
– Только один раз в ходовой рубке я случайно заметила небольшую медную пластинку, а на ней по–английски было написано примерно вот что: ««Челюскин» спущен на воду 3 июня 1933 года. Водоизмещение 7 тысяч 500 тонн, построен по заказу Советского Союза на судостроительном заводе в г. Копенгагене, Королевство Дания».
Итак, 4 января вечером начальник конвоя Кандыба перешел с «Пижмы» на «Челюскин». В каюте №6 у постели роженицы состоялось короткое совещание комсостава. Вопрос был один: как назвать новую пассажирку?
Елизавета Борисовна терпеливо выслушала всех и сказала: «Таня, Оля или Маша – хорошие имена, но не для моей дочери. Никто еще не появлялся на свет посреди Ледовитого океана во время полярной ночи. Мы находимся в Карском море, и я придумала необычное имя – Карина».
Мужчины пришли в восторг, а капитан Воронин тут же на судовом бланке написал свидетельство о рождении, указав точные координаты – северную широту и восточную долготу, – расписался и приложил корабельную печать.
Карина родилась в самом дальнем углу Карского моря. Оставалось каких–нибудь 70 км до мыса Челюскин, а за ним, как известно, начинается другое море – Восточно–Сибирское. Но и это еще не конец пути. Куда же и зачем плыли «Челюскин» и «Пижма»?
В 1929 году геологическая партия открыла на Чукотке крупнейшее в мире месторождение олова и других ценнейших металлов, спутников оловянной руды. Два года месторождение изучалось. А в начале 33-го года Совнарком принял скоропалительное решение: построить в конце того же года на Чукотке шахту, обогатительную фабрику и социалистический поселок. Страна должна иметь собственное олово, а заодно и другие редкие металлы!
Для перевозки грузов было решено использовать два больших океанских парохода, заказанных ранее в Дании. В июле 33-го года оба корабля прибыли в Мурманск и встали под погрузку. «Челюскин» просто грузился, а на «Пижме» происходила реконструкция: плотники превращали корабельные трюмы в плавучую тюрьму для двух тысяч заключенных. Забегая вперед, скажу: оловянный рудник «Депутатский» и поселок с тем же названием были построены только в 37-м году. В 1990 году рабочий поселок Депутатский насчитывал 6 тысяч жителей, а летом 1996 года он прекратил свое существование, то есть был оставлен людьми...
Подготовка к экспедиции проходила в невероятной спешке, работали днем и ночью и все-таки уложились только за четыре месяца. Вот почему «Челюскин» и «Пижма» вышли в море лишь 5 декабря.
Корабельные трюмы «Пижмы» не были ни холодными, ни мрачными, как поется в известной колымской песне. Паровое отопление работало бесперебойно, а электрический свет горел круглые сутки. На трехэтажных нарах в невероятной тесноте сосуществовали уголовники и политические. С уголовниками все ясно, они всегда и везде на одно лицо. А вот кто были они, политические заключенные 33-го года? Прежде всего это деревенские мужики из числа так называемых «кулаков», затем бывшие нэпманы, инженеры–«вредители», ученые–»двурушники» и, конечно, церковнослужители всех мастей, по большей части православные священники. Был у них и свой предводитель – митрополит Серафим, откуда–то из Подмосковья. Даже ВОХР, то есть вооруженная охрана, относилась к нему с уважением.
Особняком среди политических заключенных держалась группа евреев–спецов – инженеров–радиотехников и, конечно, «иностранных агентов». Был среди них и отец Якова Самойловича, он тоже удостоился чести путешествовать в трюмах «Пижмы». И за какие заслуги? Спустя полвека его словоохотливый сын рассказал об этом следующую историю.
– Вы же знаете евреев: всегда и везде они суют свой нос, куда не просят. А я всегда говорил: нельзя ничего замешивать только на еврейских мозгах, обязательно получится гремучая смесь и добром это не кончится. Так оно и вышло. Уже в начале 30-х годов по всему миру пошел шум и звон. Судите сами: не где–нибудь, а в отсталой России начинает работать самая мощная в мире Московская радиостанция, а при ней самая большая в мире радиопередающая башня! И это еще не все. Впервые в мире создается самостоятельная радиотехническая промышленность, учебные и научные центры по радиофизике. «Ну и хорошо», – скажете вы. Хорошо–то хорошо, но смотря где. Пока обыватель гордился и радовался, на Лубянке уже задумались: а зачем эти ребята так стараются? Просто так? Но не надо говорить глупости: просто так ничего не бывает. Стали копать и обнаружили: все – евреи, даже те, на кого не подумаешь. Стали рассуждать дальше: а зачем евреям радио? Опять–таки просто так? Не надо смешить народ, не такие евреи люди, чтобы что–нибудь делать просто так. Стали искать и очень даже быстро нашли. Оказалось, у каждого из них дома – самодельная радиостанция и целый список иностранных корреспондентов. В наше время их называют радиолюбителями, а в те далекие времена рассудили иначе: резиденты иностранных разведок. На Лубянке потирали руки: обнаружен и обезврежен шпионский центр! И какого масштаба! Расстреливать их не стали – как раз вовремя подвернулась Чукотка. Было решено так. Пусть поработают пару лет на добыче цветных металлов, а там сами коньки отбросят.
А теперь пора рассказать о самом главном. Но сначала историческая справка. В 1992 году специальная комиссия, назначенная президентом Ельциным, обнаружила в архиве Политбюро ЦК КПСС за 1933 год два любопытных документа – две ноты правительства Дании правительству Советского Союза. В первой ноте речь идет о пароходе «Челюскин», а во второй – сразу о двух пароходах: «Челюскине» и «Пижме». Итак, читаем: «Королевское правительство Дании выражает серьезную озабоченность в связи с решением советских властей направить корабли «Челюскин» и «Пижма» в самостоятельное плавание из Мурманска на Дальний Восток через моря Северного Ледовитого океана. «Челюскин» и «Пижма» не являются ледоколами, как это утверждается в советской печати. Оба корабля относятся к классу самых обычных грузопассажирских пароходов и поэтому совершенно не приспособлены к плаванию в северных широтах. В случае гибели хотя бы одного из названных кораблей незаслуженно пострадает престиж кораблестроительной промышленности Дании».
Вот и все. Какой же была реакция Политбюро? В протоколах заседаний датские ноты вообще не упомянуты. Одно из двух: либо повестка дня была очень насыщенной и на такие пустяковые вопросы просто не хватило времени, либо ноты были все–таки зачитаны, но оставлены без ответа.
Наступило утро 13 февраля 1934 года. Полярная ночь была уже позади. А тем временем «Челюскин» медленно скользил по узкому проходу между двумя ледяными полями. Ни прямо по курсу, ни за кормой парохода свободной воды видно не было. Ледяные поля упрямо двигались навстречу друг другу, и никакая сила не могла помешать этому движению. «Челюскин» оказался в смертельной ловушке. Пройдут всего лишь сутки, и весь мир узнает о трагедии в Чукотском море. Почему в Чукотском? Да потому что задание партии было уже почти выполнено. Осталось проплыть каких–нибудь 300 километров до чукотского поселка Певек с большой и надежной бухтой, но именно эти километры так и остались непройденными. Спустя 50 лет челюскинцы будут вспоминать, словно это было вчера, как ожило корабельное радио и хриплым голосом капитана Воронина произнесло: «Всем на лед! Мы тонем!» Тонкая стальная обшивка корабля в этот момент лопалась под напором льдин, точно была сделана из бумаги.
Едва ли не в тот же день американский президент Рузвельт предложил Советскому Союзу безвозмездную помощь в спасении челюскинцев. Совершенно неожиданно для всех советское правительство в категорической форме отказалось принять помощь. Вот уже чего президент Рузвельт никак не мог понять.
А все было проще пареной репы. По Северному морскому пути плыли не 1, как думали американцы, а сразу 2 парохода. На одном из них, по имени «Пижма», находились заключенные и вооруженные охранники, а на другом, по имени «Челюскин», – жены и дети охранников. С одним из кораблей случилась беда, и в результате на льдине в 50-градусный мороз оказались женщины и дети, включая самых маленьких. Как же можно было отказаться от американской помощи?! Какая жестокость! Однако не будем торопиться с выводами. Не надо забывать о «Пижме». Верная спутница «Челюскина» в последнее время начала отставать и в конце концов застряла среди льдин и торосов. К 13 февраля расстояние между двумя кораблями уже превысило 30 км. А где же была земля? Не так уже далеко, всего в 170 км. Там бродили стада оленей, там жили в своих дымных чумах чукчи. Как долго продлится ледовый плен «Пижмы»? Над этим вопросом ломали себе голову все обитатели парохода, от заключенного до капитана, и неизменно приходили к одному выводу: раньше середины июля открытая вода в этих краях не появится, а это значит - судно с места не сдвинется. Каменного угля и продовольствия было достаточно. Проблема в другом: что делать с 2.000 заключенных? Их много, а конвоиров до смешного мало. И помощи ждать неоткуда. А заключенные уже что–то задумали: это видно по их поведению, по особому блеску в глазах – охранников не обманешь!
Как только стало ясно, что «Пижма» застряла среди льдов прочно и надолго, начальник конвоя Кандыба приказал выгрузить на лед аэросани и начать испытания новой техники. И тут обнаружилось, что никто из вохровцев не умеет управлять необычной машиной. Тогда обратились к заключенным: нет ли, ребята, среди вас летчиков? Летчики, конечно, нашлись,их привели в порядок – помыли, подстригли, одели в новенькие комбинезоны, а дальше все пошло как по маслу. Моторы послушно заработали, пропеллеры завертелись. В первый же день дали себя знать и конструктивные недостатки, но со временем летчики стали водить аэросани без особых происшествий.
14 февраля вечером к правому борту «Пижмы» подкатили аэросани, сначала одни, а потом и вторые. Дверцы распахнулись, и оттуда горохом посыпались дети всех возрастов. По скрипучему трапу на лед спустился Кандыба, подошел к первым саням и заглянул внутрь. Там было темно и жарко. В клубах пара появилась Елизавета Борисовна в беличьей шубке с красным свертком в руках. Итак, приказ был выполнен: все дети были доставлены на «Пижму». Спустя неделю в лагере челюскинцев не осталось ни одной женщины. Мужчинам–челюскинцам Москва приказала оставаться на льдине и ждать помощи с Большой земли. Маленькая Карина и ее мать снова поселились в каюте–люкс, точь–в–точь такой же, как на «Челюскине». Только 5 апреля летчик Каманин перевез их на Чукотку. Вечером этого дня на пароходе остались одни мужчины. В кармане у Кандыбы уже лежал секретный приказ – шифрованная радиограмма. Никто не знал, что там написано, но едва ли не все догадывались.
Что было дальше, достоверно никто не знает. Живых свидетелей давно нет.
Нам остается сообщить лишь несколько подробностей из жизни Карины и ее родителей. Примерно через неделю после торжественного въезда челюскинцев в Москву Кандыбу вызвали на Лубянку. Домой он вернулся в чине комбрига с орденом Боевого Красного Знамени на груди. И никаких объяснений никому, даже жене. Все же однажды, будучи сильно навеселе, Кандыба рассказал Елизавете Борисовне о своем посещении Большого дома на Лубянке.
По длинному коридору его провели в кабинет величиной с баскетбольную площадку. Люди в военном поднялись ему навстречу и пожали руку. И тут же вошел хозяин Лубянки – генеральный комиссар внутренних дел Генрих Ягода – голубые брюки с лампасами, белый китель с золотыми пуговицами. Все сели, начался деловой разговор. Они спрашивали, а он отвечал по–военному коротко и точно. Спросили, например, о летчиках, что он о них думает, способны ли они держать язык за зубами. Отвечать надо было быстро и только правду. «Все эти Каманины, Водопьяновы и Ляпидевские, – сказал Кандыба, – просто наивные мальчики, от них можно ждать чего угодно».
Наступила короткая пауза. Тогда заговорил сам Ягода: «До поры до времени мы им заткнули глотку – специально для них придумали звание Герой Советского Союза, теперь они на седьмом небе».
Все присутствующие засмеялись, однако потребовали уточнений.
– А там действительно было что–нибудь героическое?
– Абсолютно ничего, – ответил Кандыба не задумываясь. – Летали на новеньких самолетах и только в хорошую погоду, час туда и час обратно, садились на хорошо подготовленные площадки, каждый пилот выполнил около 20 вылетов без единого ЧП. Обычная работа, и ничего героического.
– В американской печати появились странные сообщения. Будто бы кое–кто из заключенных с «Пижмы» добрался до Аляски. Что вы об этом думаете?
Холодок страха пробежал по спине Кандыбы. Он–то хорошо знал, на какие «подвиги» способны заключенные. Но чтобы кто–то из этих доходяг сумел пройти 500 километров по замерзшему океану?!
– Этого не может быть! – ответил он без малейших колебаний.
– Была ли как надо взорвана «Пижма», не было ли здесь каких–нибудь упущений?
– Все было сделано как положено: сработали одновременно три заряда, летчики Молоков и Доронин своими глазами видели, как «Пижма» тонет.
Уверенность Кандыбы произвела хорошее впечатление. На этом все и закончилось.
В начале августа челюскинцев отправили на Черное море отдыхать и лечиться. Семья Кандыбы расположилась в генеральском номере санатория НКВД в Ялте. Маленькая Карина сразу стала кумиром всего санатория, а затем и всего города. Подумать только: ведь она родилась на ледоколе, посреди Ледовитого океана, а потом два месяца провела в палатке на льдине. И осталась жива! Со всех сторон приезжали корреспонденты и фотографы. Карину фотографировали для детских книг, журналов, учебников. А она и в самом деле была сущим ангелочком – кудрявая, голубоглазая, с очаровательной улыбкой!
4 сентября Карине исполнилось восемь месяцев. Прошла еще неделя, и на имя Кандыбы поступила телеграмма: немедленно явиться в Москву, и опять на Лубянку.
На этот раз ему пришлось долго ждать. Наконец дошла очередь и до него. В небольшой комнате за письменным столом сидел человек в военной форме, скорее всего следователь. Внезапно дверь распахнулась и вошел Карл Петерс, бессменный зам. председателя ЧК от Дзержинского до Ежова включительно, человек–легенда, беспощадный «страж революции». При виде высокого начальства Кандыба вскочил и вытянулся во весь свой огромный рост. Петерс сделал знак садиться и сам опустился на стул рядом со следователем. В руках у него был иностранный журнал в блестящей цветной обложке. Петерс открыл нужную страницу, положил журнал перед Кандыбой и только тогда заговорил негромким бесцветным голосом с легким латышским акцентом.
– Посмотрите внимательно на этот снимок, вы здесь никого не узнаете?
Сначала Кандыба увидел силуэты американских небоскребов, и только потом заметил внизу большую группу бородатых людей, одетых как–то странно. Присмотрелся и понял – это православные священники в полном церковном облачении. Пробежал глазами по лицам и от удивления даже открыл рот: перед ним были его старые знакомые – невольные пассажиры «Пижмы», а на переднем плане – митрополит Серафим собственной персоной!
– Ага, я вижу, вы их узнали. Этот снимок был сделан в Нью–Йорке месяц тому назад. Мне очень хочется знать, как эти господа попали в Соединенные Штаты. И не только они, но и большая группа евреев–радиотехников. Можно лишь предполагать, какие интервью они дают американским журналистам, какие ужасы о нашей стране рассказывают!
Это не был допрос. Петерс говорил, а Кандыба, бледный и жалкий до неузнаваемости, слушал и молчал.
– Вы получили приказ взорвать «Пижму». Но как вы его выполнили? Из трех зарядов почему–то взорвался только один, да и тот небольшой мощности. Вместо нескольких минут «Пижма» тонула восемь часов. За это время заключенные успели перенести на лед сотни тонн грузов, а потом, получив в свои руки запасы продовольствия и теплой одежды, они всем табором двинулись к Большой земле. Насколько мы знаем, многие сотни добрались до берега и рассеялись по Чукотке. Понадобятся годы, чтобы их выловить. Но ушли не все. Большая группа политических заключенных осталась ждать американской помощи. И они ее дождались. Перед тем как покинуть «Пижму», гражданин Кандыба успел забежать в радиорубку и вывести из строя рацию. Для этого он несколько раз выстрелил из нагана по радиолампам, но почему–то забыл о запасном комплекте. Среди зэков было сколько угодно специалистов по радиоделу. За несколько минут они заменили разбитые лампы целыми, и рация снова заработала. Один из них тут же отстучал в эфир своим заокеанским друзьям сигнал SOS. Когда на «Пижме» начался бунт заключенных, вы, гражданин Кандыба, бежали в лагерь челюскинцев на аэросанях, прихватив с собой лишь несколько человек из охраны. Что стало с остальными вохровцами, можно только догадываться.
Судьба Кандыбы была решена заранее где–то на самом верху. Спустя много лет Карина пыталась реабилитировать отца, но не смогла ничего сделать. Дело Кандыбы в архивах КГБ обнаружено не было.
Наша история подошла к концу. Но ставить точку немного рано. Еще раз вернемся в 34-й год! Большая группа политзаключенных попадает не на Чукотку, а в Соединенные Штаты Америки, где нет цензуры, где можно говорить и писать кому что вздумается. Осенью 34-го года в советской печати совершенно неожиданно появляется Указ «Об ужесточении мер в отношении лиц, предпринимающих попытки незаконного перехода границы». Такое преступление теперь карается смертной казнью. А как быть с теми, кто все–таки убежал? В этом случае ответственность перекладывается на близких родственников: за попустительство и беспечность – 10 лет строгого лагерного режима. Сначала даже в Советском Союзе многие удивились: не слишком ли строго? Но потом разобрались – все правильно! Как можно бежать из такой замечательной страны, где «так вольно дышит человек»?! Каким надо быть негодяем! А родственники? Будут, конечно, божиться, что ничего не знали. Да только кто им поверит?
Трудно сказать, был ли кто–нибудь на самом деле привлечен к ответственности по этому указу. Зато в Америке кое–кто сразу же прикусил язык. Наши беглецы вспомнили о своих родителях, женах и детях, сменили фамилии и никому больше не рассказывали свою биографию.
Еще одно событие произошло в 1980 году. Ленинградская квартира на Васильевском острове. Перед телевизором в кресле 50-летний человек с круглой лысой головой и уже седеющими висками. Это наш старый знакомый Яков Самойлович. Звонит телефон. Яков Самойлович смотрит на футболистов в экране телевизора, машинально поднимает трубку и слышит высокий, несомненно старческий голос.
– Мне нужен Яков Самойлович.
– Я вас слушаю.
– Я должен убедиться в том, что вы и есть тот самый человек, которого я ищу. Вы родились 1 августа 1930 года?
– Абсолютно верно.
– Вашу маму зовут Софья Израилевна?
– Моя мама погибла во время ленинградской блокады, но ее действительно звали Софья Израилевна.
– В таком случае вы именно тот, кого я ищу. Я ваш отец. Я звоню вам из Соединенных Штатов.
– А вы, как видно, большой шутник! Мой отец погиб при невыясненных обстоятельствах еще в 34-м году в должности «врага народа».
– И тем не менее я не шучу. Я вовсе не погиб. С божьей помощью остался жив и попал в Америку. Дорогой сын! Я тебе все напишу в письме. Если бы ты знал, как трудно мне было тебя отыскать!
Так у Якова Самойловича появился отец. Однако встретиться им так и не пришлось. Ленинградских ученых в те годы за границу не выпускали. А его отец, ровесник века, не мог приехать по причине слабого здоровья. Прожил он еще 5 лет и умер в один год с Елизаветой Борисовной.
В 1992 году Яков Самойлович уехал на историческую родину, и Карина осталась одна. Она по–прежнему живет в своей маленькой квартирке на Охтинской стороне. На стене над ее кроватью висит увеличенная фотография в рамке. Под фотографией подпись: «Ялта. Август 1934 года». На снимке отец – в военной форме, с золотой звездочкой комбрига в петлице, и мать, как невеста, в белом платье. Оба молодые и красивые. На заднем плане кипарисы и Черное море. На другой фотографии поменьше, что стоит на тумбочке у кровати, уже знакомый нам человек, в соломенной шляпе и шортах, на фоне уже другого моря – Средиземного. Иногда с берегов этого моря приходят письма, иногда звонит телефон. И это, пожалуй, все.

[Е]  перевод песни «Падающая звезда»:
«Сегодня вечером я буду здесь,
Рядом с тобой.
Сегодня вечером мое сердце пылает,
Что я могу поделать?

Я останусь... Навсегда...
Я уйду... на небеса, девочка.
Во всяком случае, в любом месте, ты знаешь...
Я умру за тебя...

Ты моя падающая звезда!
Поверь, я не лгу.
Жизнь – это «Счастливый путь»,
Я покажу тебе рай, о-о!

Ты моя падающая звезда!
Так чудны пути любви.
Это как одиссея,
Но мне всё недостаточно, о-о!

Сегодня вечером, детка, разве ты не чувствуешь?
Моя любовь – это правда.
Сегодня вечером, я так...
Влюблен в тебя.

Я останусь... Навсегда...
Я уйду... на небеса, девочка.
Во всяком случае, в любом месте, ты знаешь...
Я умру за тебя...

Ты моя падающая звезда!
Поверь, я не лгу.
Жизнь – это «Счастливый путь»,
Я покажу тебе рай, о-о!

Ты моя падающая звезда!
Так чудны пути любви.
Это как одиссея,
Но мне всё недостаточно, о-о!»

[Ж]  перевод песни «Деньги, деньги, деньги»:
«Работаю всю ночь, работаю весь день,
лишь, чтобы оплатить счета,
по которым должна заплатить,
Просто тоска,
И кажется, лично мне никогда
не остается ни единого пенни,
Как жаль,
Но в мечтах у меня созрел план,
Вот если бы зацепить богатенького,
Мне бы вовсе не пришлось работать,
Я бы повеселилась, я бы оторвалась вовсю.

Деньги, деньги, деньги
Должно быть забавно
В мире богачей,
Деньги, деньги, деньги
Вечный праздник жизни
В мире богачей,
А-а-ага,
Все то, что я смогла бы сделать,
Будь у меня хоть немного денег,
Этот мир – для богачей,
Этот мир – для богачей.

Такого мужчинку трудно найти,
но я не могу не думать о нем,
Просто тоска,
Даже если вдруг он окажется свободным,
держу пари – я ему не понравлюсь,
Как жаль,

Вот почему я должна уехать,
я просто вынуждена поехать
В Лас–Вегас или Монако,
И выиграть целое состояние,
тогда моя жизнь никогда не будет как прежде…

Деньги, деньги, деньги
Должно быть забавно
В мире богачей,
Деньги, деньги, деньги
Вечный праздник жизни
В мире богачей,
А-а-ага,
Все то, что я смогла бы сделать,
Будь у меня хоть немного денег,
Этот мир – для богачей,
Этот мир – для богачей.

Деньги, деньги, деньги
Должно быть забавно
В мире богачей,
Деньги, деньги, деньги
Вечный праздник жизни
В мире богачей,
А-а-ага,
Все то, что я смогла бы сделать,
Будь у меня хоть немного денег,
Этот мир – для богачей,

Этот мир – для богачей».

[з]  перевод песни «Ещё один кирпич в стене»:
часть I
«Папочка сгинул за океаном,
Оставив лишь воспоминания,
Фотокарточку в семейном альбоме.
Папа, что ещё ты оставил мне?
Папа, что ты оставил мне после себя?
В общем-то, это был лишь кирпич в стене.
В общем-то, это были лишь кирпичи в стене»

часть II
«Нам не нужно никакого образования
Не надо зомбировать нас
Никакого сарказма в классе
Учителя, оставьте же вы детей в покое
Эй, учителя! Оставьте их в покое!
Это ж всего лишь ещё один кирпич в этой стене
Ты же всего лишь ещё один кирпич в этой стене

Нам не нужно никакого образования
Не надо зомбировать нас
Никакого сарказма в классе
Учителя, оставьте же вы детей в покое
Эй, учителя! Оставьте их в покое!
Это ж всего лишь ещё один кирпич в этой стене
Ты же всего лишь ещё один кирпич в этой стене

«Неправильно, переделывай всё!»
«Не съешь мясо, тогда не дам никакого пуддинга!
О каком пуддинге может идти речь,
Если ты ещё не доел мяса!»
«Ты, парень возле гаража, стой смирно!»»