Зооморфы

Зооморфы
1. А потом пришли холода…
Так холодно, что выйдя на улицу, кажется, будто лицо и незащищенные кисти рук лижут молочными языками призраки-псы, Дедом Морозом натравленные на целый мир. Их Бабка Стужа спустила с цепи в дремучих лесах - мол, сами ищите себе пропитанье!
И вот эти псы добрались до городов. Вцепились клыками в прохожих: одним - обгрызли щеки с носами, другим - изглодали ладони, третьим лизнули лбы. И рядом бегут, мизинцы посасывают, как сахарок дитяти.
Ночь теперь рано приходит, и свет фонарей, как впрочем всего электричества, способен лишь подчеркнуть её власть, но не рассеять. Так холодно, что можешь дышать только ртом, потому что ноздри не в силах втягивать мертвый огонь. Идёшь, пар смакуешь, точно желаешь отогреть окоченевшее вусмерть пространство, и понимаешь - нет тепла. Даже в тебе. Нет тепла.
Весь дрожа, забегаешь в подземку...
Наспех выпитый кофе ничуть не спас – вроде и подали горячим, а пока ты делал глоток, он - раз! - и остыл. Так холодно, что и в метро, в толпе, немного потрясывает. Руки спрятав в карманы, садишься в вагоне, кукожась… Едва ль не сложился вдвое… Таким маленьким был только в детстве и в морозы. От напряжения болит голова. Но ты не один - всех колотит.
Напротив сидит бельчиха – в рыженькой шубке, читает газету. Волчица - красивая и молодая - глядит в телефон, не отрываясь. Хотел бы её внимания? Да, хороша. Жаль, что не той породы - волчица! Так холодно, что совсем не до баб... Медведи зимой должны спать… Но, говорят, это лишь дань традициям, быту, культуре. В общем, нельзя заморачиваться, - другой нынче век.
На следующей станции в вагон забегает заяц. Уши поджал, видать, отморозил. Высокий и худощавый, никак переросток. Чего только не увидишь в метро. Заяц садится, трясясь, между белкой и барсуками, закинул в рот морковных жвачек. Ручки сложил, чтоб ладони хоть чуть уберечь от призрачных псов, глазки закрыл - едет, своим мыслям кивая.
Так холодно, что боишься растаять, когда входишь в жилище.
Барсучиха что-то рассказывает бледному сыну, смеясь. Смех это тоже попытка справиться с холодом. Барсучонок расплылся в улыбке, хотя сам весь озяб. Заяц открыл глаза, посмотрел – взгляд чистый-чистый. Можно сказать, холодами выбелен.
Бельчиха перевернула страницу. Волчица застыла... стынет... Тяжело ехать из центра. Медведи зимой должны спать.
Когда-то мы все были людьми... Когда-то... А потом - пришли холода.

2. Когда-то была весна
Говорят, когда-то была весна. Мало, кто помнит об этом. Теперь-то людей не стало. Снежные бури нас превратили в животных – так случается всякий раз, когда холода приходят. Об этом написано в книгах, но книги сейчас не читают – в лапах держать неудобно.
Превращение протекает не быстро. Сначала всё казалось нормальным. Чуть-чуть появляется шерсти, миллиметр за миллиметром, ногти когтями становятся, отрастают клыки. Утром идёшь умываться, в зеркало глядь – уши торчком, на макушке, лицо вытянулось, и всё – стал медведем. Так же и у тетки: чистила зубы, глаза поднимает – уши рысьи.
Тут ещё повезло – дочка её в котёнка тогда превратилась. Ходит в голубеньком платье, мяучит, лапки облизывает. Так и живём. Теперь-то людей не стало. Не повезло быть медведем – медведи зимой должны спать, но нет же – слоняюсь, по голым улицам, площадям, по квартире. Песни пою – рев получается. Тоска. Реву и тоскую. А за окном - пурга.
Не удивился, когда брат стал свиньей. Ни хряком, ни вепрем, ни кабаном, а большим красномордым свином. Красный цвет очень подходит для формы жандарма. У него раньше был шнобель, в угрях и с черными точками – теперь же на прежнем месте свисает пятак. Круглый и розовый. Уши упали, загнулись, тоже розовые. С работы приходит, включает новости и ест недовольный. Шум по квартире катится – это брат перехрюкивает телевизор.
Речь практически не услышишь – теперь-то людей не стало.
Семья одна, а все разные. Хорошо не дожили родители – а то кем бы стали они? Вой кошачий и шерсть клубами – рысь и домашний котенок тяжело понимают друг дружку. Грохот на кухне. Захожу посмотреть: тетка-рысь мышку поймала и ест. Мышь, при этом, живая, настоящая, не бывший человек, а от природы. Хруст и запах крови.
А за окном – пурга.
Тоже воет.
Тетка хрумтит и котенка своего подзывает – охоте учить хочет. Дочка её пока что не озверела – язычок и ушки кошачьи, лапки с мягонькими подушечками. А в целом – ещё нормальный ребенок. Наблюдал один раз – у неё, когда спит, шерсть с лица понемногу слезает. Проснётся – почти человек. Только усы и уши торчат, да коготки проглядывают. Ей бы отогреться – и это пропало бы.
Котенка за руку хвать – не ходи, мол, на кухню. Зачем ей сырое мясо? А с кухни - рык рыси, что значит "не лезь, косолапый!". Котенок вырвался – и к матери-рыси. Боится ослушаться. Кто ж с рысью дело хочет иметь?
Брат давеча не вернулся – почуял, боров, опасность. Совсем оскотинились.
Говорят, когда-то была весна. Но говорят всё реже.
Речь практически не услышишь.
Теперь-то людей не стало.

Финал
Морозы крепчают.
Деревни пурга замела. Карачун с пригорка смеется – брови кустистые, борода белая, по полю вьется. С ним целая свора призрачных псов – загрызут целый мир, никого не помилуют.
Все нынче живут в городах. Миксером мегаполиса перемешаны. Провода заиндевели и оборвались. Нет электричества. Холодно. Никто не починит – теперь-то людей не стало.
Ночь удлинилась. Охотимся друг на дружку – совсем оскотинились. В подворотнях окровавленные морды шакалов мелькают... На перекрестке лежит труп лося, разодранный вклочья. Собаки лижут кровавый след. День выстиран просинью. Солнце поблекло. Нет тепла. Морозы крепчают.
Кое-где ещё горят фонари. На площади стадно... стынем... Там сохранился свет. У кого лапы, у кого руки. Рукастые спирт раздобыли. Греемся. Совсем одичавших гоним к окраинам – когда они прибегают, грызня начинается.
Никто не помнит, как огонь разводить. Теперь-то людей не стало. Старики бают, когда-то придет весна. Тепло будет – шкуры скинем, станем людьми. Главное, не озвереть до конца в колотун.
Осенью, дескать, когда дожди, в птиц превращались – оперились только добрые. Зимой птиц не осталось – все улетели в тёплый край, где издревле люди жили. Там, говорят, такая жара, что даже боги на землю спускаются и живут в лачугах.
В город зашел человек.
Включил электричество, большущий костёр развел. Стали к нему тянуться гурьбой. Он заговорил. Наконец-то услышали речь. Запретил жрать друг дружку и разным видам скрещиваться. Смуглый, худой – из тёплого края. Отогнал Карачуна. Чуть отогрелись – хвосты поотваливались.
Прибежали одичавшие. Грызня началась. Человек испугался. Испугаешься тут. Говорит, что пришёл к баранам – они, мол, стадом живут, их легче пасти. Бараны кинулись – и затоптали.
Вой, рев, тоска.
Грызня началась. Опять оскотинились.
Рукастые тело на шест подвесили, возле костра водрузили. Пьём спирт, пляшем – то ли скорбим, то ли радуемся. Человек очнулся – висит окровавленный и избитый.
Толпа разбежалась – птицы летят. Они человека сняли с шеста и упорхнули. Вой, рев, тоска. Морозы крепчают. Погас костёрок. Стадно... стыдно... стынем... Стыд и спирт - всё, что осталось.
Малюем повсюду подвешенного. Рукастые мастерят амулеты, чтобы помнить, что есть человек, был человек. Мы тоже были когда-то людьми... Пока не пришли холода.
Морозы крепчают. Повезло быть медведем. Впадаю в спячку. Авось, протяну до весны. А там, кто доживет, шкуры скинет, увидит смерть Деда Мороза…
Опять станем людьми...
Может быть...
2017