Перелёт. Камчатка. Зима. Звёздное небо

 
 
       Камчатка. Зима. Звёздное небо. Экипаж подводной лодки летит в отпуск. Офицеры в фуражечках, белые шарфики. Жены, дети,  сумки-чемоданы, настроение почти праздничное.   Ожидая своей очереди,  толпятся дембеля. Сверка по списку и подъём по пупырчатому металлу рампы в  студёное  чрево военно-транспортного самолёта проходит медленно.  Посадочных мест, конечно, не хватает.   Гвалт. Хождение.  Наконец,   поднимается рампа, и член экипажа просит всех  сесть – самолёт готовится к взлёту.  Люди  усаживаются кто куда,  двигатели ревут.  Дребезжа всем, что может   дребезжать, Ил-76  разгоняется и тяжело отрывается   от земли.

       Ровный гул набравшего высоту самолёта приводит пассажиров в движение: разбираются баррикады  багажа, ёрзают молнии сумок, люди   стараются разместиться    по  возможности  удобней. Мне досталось крайнее сиденье, и  я   приставила   к нему огромную сумку, устроив  лежаночку для моей  маленькой Сони.
     Откидные сиденья,  вдоль бортов самолёта,  заняли женщины  с детьми, а  мужчины рассредоточились    на полу.  Отдельной группой   устроились холостяки.  Вскрывались  жестяные  банки  с импортной тушёнкой, из бутылок предательски весело  булькал Royal   –  молодёжь  была возбуждена. Семейные   поглядывали в сторону холостяков и понимающе ухмылялись.  То и дело раздавался детский плач. Родители   кормили малышей из согретых на груди бутылочек.   

       Постепенно народ надышал плюсовую температуру на борту. Дети успокоились и уснули   на руках,  чемоданах,  сумках, сиденьях.  Молодые матери прижимали к себе драгоценные свёртки с грудничками.  Рядом дремали молодые отцы,   готовые принять вахту.      

       Моё место находилось в хвостовой части, у   рампы, которая в поднятом положении напоминала  пологий склон горки. От её подножия  до кабины      кучно   сидели и неудобно полулежали  на вещах    старшины, мичманы и офицеры.  Некоторые уже спали, аккуратно сложив  белые шарфики в фуражки.  Но   те, кто, невзирая на усталость и поздний час,  был бодр,   открывали бутылки,  сверкали фольгой шоколада и оживлённо общались.   

       Шёл второй час полёта, когда меня взбудоражила мысль:  туалета ведь на борту нет!   

       Первой открылась в своих желаниях женщина лет сорока.   Старательно переступая через сумки и чьи-то  ноги, она достигла рампы в надежде увидеть маленькую дверь.   Слышать женщину  я не могла, но  мимика лица и подвижность глаз дамы были красноречивее слов. После заговорщицких  перешёптываний  с одной, потом с другой женщиной, дама запунцовела, обвела взглядом публику  и заторопилась назад, в носовую часть самолёта.

       Спустя несколько минут она возвратилась,  семеня за здоровым дядькой,   в руке которого блестело новенькое цинковое ведро. Дядька, член  лётного экипажа, поднялся по рампе, обернулся к даме и  вручил ей ведро, а сам   делово снял со стены   огромный   красный круг - заглушку с двигателя,  и с отрешённым видом  закрыл от множества людей, как щитом,  предстоящий  процесс. Но   над красным кругом возникло пылающее лицо дамы с опущенными вниз уголками губ. Губы   прошлёпали что-то жалкое.  Военный  озаботился принести второй красный круг.   

       Самолёт потряхивало. Спиной к нам   стоял, широко расставив ноги и вывернув голову в сторону,  насколько это  позволяла  природа, добрый военный.  За красными кругами совершалось  естественное и через пару минут  тот,   кто не заметил никакой суеты,  или не оценил   монументальной стойки  военного, замершего в позе музыканта с  литаврами в руках,   догадливо понял  всё.  Управившись, дама предстала  с ведром в руке,   полная недоумения в дальнейших действиях.  Военный повесил круги  на прежнее  место,  принял ведро    и закрепил его в самом конце грузового отсека.  Женщина спешно ушла.

       Открытие, так сказать, отхожего места  состоялось, и  к ведру потянулся народ. Шли по двое.  Красный круг выписывал   хаотичные  движения,   замирал на минуту-другую и переходил в руки товарища. Преодолевая смущение, подходили супружеские пары.               
 
       Вскоре другой член экипажа принёс второе ведро, прикрепил его и без всякого красного круга исполнил задуманное. Мужчины тут же переняли опыт, а вот женщинам приходилось     упражняться с предметами – кругами и ведром.       

       Наконец, самолёт пошёл на снижение. Шасси грубо коснулись бетонки, одно    ведро сорвалось и, изливая содержимое,  покатилось  по наклону рампы.  Зловонная жижа хлынула  под сумки, под фуражки, под людей.  Реакция у народа, безусловно, была, но  беззлобная. Кто-то даже  шутил, спасая вещи: «К деньгам, товарищи!»

       Самолёт, руля и выруливая, остановился. Рампа опустилась. Пустое ведро,  приветствуя  аэродром Толмачёво,   весело протарахтело вниз . Сибирский мороз в один момент превратил рампу в каток. Перед глазами открылась  снежная  гладь  без  единого укрытия. Прижимая к себе дочку,  я  бежала подальше от самолёта,   не замечая мороза. Пережив счастливое облегчение, мы возвращались, обходя, как пеньки на просеке, присевших  тут и там женщин.

       У рампы матерились  перепачканные мужчины. Кто-то   пнул  злополучное   ведро и вопросительно рыкнул:
- К полёту готово?
- Всегда готово! –   дурашливо ответила какая-то женщина тонюсеньким голоском.   

       Гогот и хохот в ночи. Чистенькие сочувствовали жертвам. Жертвы чистились снегом.   Обходя примёрзшие нечистоты, народ поднимался на борт.   Ледяные сиденья,  жуткий холод.  Бесконечное ожидание.   Наконец самолёт заправили, рампа поднялась, и тот же  военный крепко-накрепко приладил ведро на прежнее место.   Предстояло  ещё  5 часов лёта  до Москвы. 

       Я ни с кем не была знакома, но это была моя военная семья. Мы служили,  охраняя дальние рубежи Родины, которая терпела разруху. Армия была  унижена и разворована.   «От тайги до британских морей» царил великодержавный бардак.    
 
       Санкт-Петербург. Осень. По Гороховой улице, занимая весь тротуар,  вышагивают четыре морских офицера в чинах. Пока я соображала вправо или влево мне податься, чтобы не расстроить этот маленький парад, офицеры дружно  свернули в ресторан. Чёрные фуражки, белые шарфики.

        Не они ли, продрогшие, двадцать лет назад  шуршали фольгой шоколада? 

 октябрь 2017 г.