Почти древнегреческая трагедия

       Вольдемар Теодорович, чиновник «Местгазпрома» высокого ранга, но при этом, как ни странно, человек глубоко порядочный и даже, не побоимся этого слова, совестливый, внезапно почувствовал себя одиноко.
     Возможно, в его жизни начался какой-то новый этап переосмысления, называемый примитивными психологами каким-то там невнятным кризисом среднего возраста. Да что они там понимают, психологи? Как объяснят это состояние, когда жаль становится сил и времени на что-то второстепенное? А близкий человек, находящийся рядом и проживший с тобой ни один год, - жена, молодая, красивая, - построила свой кукольный домик, в который ты просто не можешь втиснуться.
     Впрочем, Вольдемар Теодорович не проводил никакого анализа причины, почему он так моментально отреагировал на голос Маргариты Милоуз по телефону - именно так назвалась представитель заказчика на том конце провода. Голос был бархатный, манящий, но при этом точно слегка испуганный, просящий покровительства и защиты, этот голос ласкал, обещал, гладил, спрашивал, и вышло как-то само собой, что с обсуждения служебных вопросов они сбились на темы нейтральные, а потом – и личные.
     Вольдемар Теодорович быстро привык к этому телефонному общению и уже ждал, когда в обговоренный час Маргарита наберёт его служебный номер и начнёт обласкивать его своим притягательным, просящим и многообещающим голосом.
     И когда пришло время встретиться по вопросу подписания контракта, Вольдемар Теодорович предложил совершенно не по-деловому встретиться для этого за обедом.
     И вот теперь он с нетерпением ждал свою спутницу во французском ресторанчике, посматривая через широкое окно на заснеженный город и спешащих прохожих и впервые за последние пару лет ощущая себя заинтригованно, умиротворённо и уж совершенно не одиноко.
     Он уже знал Маргариту по фотографии на её рабочей странице в соцсетях, поэтому не боялся не узнать её. Тем не менее, он с интересом и любопытством окинул  взглядом свою подошедшую спутницу. И внезапно с сожалением ощутил разочарование. С ней явно что-то было не то. Что-то, чего он не мог уловить, слушая её бархатный голос.
    Подписав документы, принялись за еду, продолжая исподволь разглядывать друг друга. И вдруг Вольдемар Теодорович почувствовал, как его икру погладил носочек её сапожка, а потом, придвинувшись, она коснулась пальцами его колена, и её рука потихоньку начала подниматься выше.
     Вместо ожидаемого возбуждения Вольдемар Теодорович ощутил холод и желание отодвинуться. Но переломил себя и взял её руку в свою ладонь. Рука была нежная. Ноги – стройные. Фигурка – точёная. Лицо – пожалуй, его можно было бы назвать даже и красивым, но когда Вольдемар Теодорович вглядывался в него, ему казалось, что по этому ясному лицу проходить какая-то рябь, точно на какую-то долю секунды человек, любующийся сверкающей морской гладью, вдруг может увидеть сквозь толщу зелёной воды на недосягаемой для человека глубине безобразных чудовищ, рассыпающиеся остовы давно затонувших и забытых кораблей,  скелеты людей, захлебнувшихся и сгинувших в морской штурмовой пучине несколько веков назад.
     Впрочем, он не мог сформулировать всё именно так, ему просто хотелось, чтобы поскорее закончился этот обед, чтобы можно было отпустить эту руку и больше не  ощущать её прикосновений.
     Сославшись на дела, он закончил обед намного раньше, чем планировал до встречи с Маргаритой.
     Когда прощались, она прильнула к нему, ожидая поцелуя и приглашающе приподняв свою кожаную юбку. Вольдемар Теодорович не хотел её целовать, его плотно сжатые губы лишь коснулись краешка её рта. Он всё-таки положил ладонь на её круглую попу, но всё, что он почувствовал,  – это гладкость капрона.
     Три дня он не мог заставить себя поговорить с ней и не отвечал на её звонки, но наконец у него получилось написать ей очень осторожное и вежливое письмо, из которого она должна была понять, что их роман умер, ещё даже толком и не родившись, и он даже не может понять и объяснить, почему. Просто не сложилось. Просто не случилось химии.   
     И он понятия не имел, какова будет её реакция.
      И вот сегодня он наконец об этом узнал.       
До его слуха донеслась какая-то громкая возня в его приёмной, дверь его кабинета отлетела и на пороге нарисовалась, тяжело дыша и трепеща ноздрями, Маргарита Мидоуз. Из-за её скульптурного плеча выглянула его секретарь Леночка (как положено – молодая берёзка с голубыми глазами, белокурыми локонами, в высоченных шпильках на тонких ножках, с тщательно прорисованным лицом и губками бантиком)  и пискнула: «Вольдемар Теодорович! Я – честное слово! – не пускала!»
     На что тот движением руки показал, что она не виновата и что можно закрыть дверь. Ещё не хватало устраивать разборки при свидетелях. А, судя по вздрюченному виду Маргариты Мидоуз, намечались именно разборки, которые следовало сразу же превратить в мирные переговоры.
     Мирные переговоры – это был его конёк и он нимало не сомневался, что быстро сумеет усмирить эти трепещущие ноздри и плавно завершить эти неудачные, так толком и не успевшие начать развиваться отношения.
     Но только он набрал в грудь воздуха для начала примиряющей фразы, как, безо всякого объявления войны, с Маргаритой Мидоуз, тут же успевшей считать все намерения Вольдемара Теодоровича решить всё миром,  начали происходить непонятные в своей жути изменения. С её лица сбежали все краски и оно стало похоже цветом на выбеленную мелом стену, её тёмно-серый костюм начал растекаться вниз и в стороны и бледнеть на глазах, пока не завершил своё преображение до белоснежной туники. Волосы зашевелились, начали подниматься, разделяться на пряди, и Вольдемар Фёдорович к своему ужасу увидел, что все эти пряди трансформировались в змей, извивающихся на голове Маргариты Мидоуз. С их быстрых раздвоенных язычков падали капельки яда – прямо  на пузырящийся от соприкосновения с ними линолеум. Глаза Маргариты увеличились, стали почти прозрачными и полыхнули кровожадным огнём, точно это были два необычной величины бриллианта, к которым поднесли ярко горящие факелы.
     Вольдемар Теодорович попытался выпрыгнуть из кресла, но  его настиг безумный взгляд страшных глаз  Маргариты Мидоуз.  Она точно метнула два раскалённых луча в лицо Вольдмара Теодоровича, и под кинжалами её глаз он… окаменел. В прямом смысле этого слова. Поначалу он почувствовал покалывание в конечностях, потом -  онемение, неживой холод, который начал подниматься всё выше и выше, точно его заливало водой в закрытом кубрике тонущей подводной лодки, пока живым в нём не осталось только одно трепещущие сердце, но и оно начало затихать…
     Но и вид каменой статуи не отрезвил до конца Маргариту Мидоуз, и она завизжала – профессионально, нужно сказать, то есть ультразвуком, - и от её визга каменная статуя рассыпалась в пыль.
     И только тогда, уставившись на горку каменной пыли в кресле и проводив взглядом серую струйку, просыпающуюся с кресла на пол, Маргарита Мидоус пришла в себя. 
     Глаза погасли. Змеи опали и умерли, разделившиеся пряди волос вновь улеглись в художественном беспорядке на голове. Белоснежная туника начала усыхать и менять свой цвет, точно её постепенно опускали в окрашенную в тёмный цвет воду, пока её наряд не приобрёл первоначальный вид рабочего костюма.
    «Великий Зевс и святые карамельки! – Маргарита Мидоуз воздела вверх глаза и руки, как это принято в древнегреческих трагедиях, - ну  вот, раз в сто лет обязательно со мной такая фигня случается! СтОит только напороться на умного мужчину, как обязательно в итоге напартачу! Хорошо, что не так часто они встречаются. Хотя… вон кузине моей в Китае не повезло – говорят, целая армия там ей под руку попалась. И чего её в Китай понесло, они там – вообще странные ребята! Понятно, с одним прокол случился, с другим, ну и начала пластать всех подряд, целую армию и напластала. Потом, говорят, лет двести по санаториям на Крите восстанавливалась. Чтобы ни говорили, непросто  это всё-таки – живого тёплого человека – и в камень! Ой, да я вообще с веками сентиментальная стала! Нужно как-то исправлять. Вон он как со мной – вежливо, культурно. Семья у него, ребёнок. Опять-таки – производство встанет, пока замену ему найдут, а у нас с ними как-никак контракт подписан, смета утверждена. Сроки полетят, пересогласовывать придётся. Себе же головную боль получу! 
     Ну, погорячилась,  исправлять придётся. Хорошо, что у них тут, на Руси, на эту тему продуманные технологии – мёртвая вода, живая вода. Сейчас применим… » 
     Очнувшийся Вольдемар Теодорович обнаружил себя лежащим на полу. Возле него на коленях стояла и брызгала в него водой где-то в районе галстука Маргарита Мидоуз. Вид у неё был какой-то смущённый и смурной.
    «Как? Что? Где? - заплетающимся языком спросил он, вытирая со щеки неведомо как взявшуюся там серую пыль и параллельно удивившись, откуда она взялась, уборщицы в «Месгазпроме» были вышколены, - что со мной случилось?»
     «Прощения просим, Вольдемар Теодорович, погорячилась я, вот Вы и… того…».
     «Что значит – того?»
     «Ну… огорчилась я и в сердцах дыроколом-то в Вас и запустила!» - и в знак доказательства взвесила в руке чудовищных размеров серый дырокол.
     «Ну и…?» - уточнил Волдемар Теодорович, непроизвольно отодвигаясь от дырокола.
      «Ну и… попала… Вы увернуться пытались, реакция у Вас хорошая оказалась, - одобрительно подтвердила Маргарита, - но тесно у Вас там между креслом и стеной, места для маневрирования маловато, вот я Вас и… припечатала точнёхонько в висок. В честь чего Вы сознание потеряли и изволили упасть. Простите уж меня, дуру неумытую!» - глаза у неё были честные-пречестные, и было непонятно, искренне она говорит или глумится. Несмотря на честные глаза, пострадавший склонялся ко второму.
    Он коснулся пальцами виска, но вид дырокола не пробудил в нём никаких воспоминаний. А всплыли воспоминания другие - нереальные, яркие и пугающие: лучи из зловещих сияющих глаз, мраморной бледности щёки, шипящий клубок змей на голове того существа, в которое преобразилась Маргарита, - и он, опершись на локти, попытался это озвучить.
     «Примерещилось Вам… от удара примерещилось!» - скучным голосом объяснила Маргарита.
     И тут свой длинный носик сунула в дверь Леночка, изнывающая из любопытства, удалось ли её начальнику усмирить дерзкую дамочку. Увидев его на полу, она охнула и с криком «Вольдема-а-ар Тыадорыч!» тоже кинулась перед ним на колени.
     «Голова у меня закружилась, - тем же скучным голосом Маргарита начала преподносить очередную  версию - уже для третьего лица, - Вольдемар Теодорович, как истинный джентльмен, изволили подать мне стакан воды, - отчего-то она говорила о её начальнике во множественном числе, видимо, от излишнего почтения, -  а я за ковёр каблучком зацепись, да и выплеснула на него воду, - и в знак доказательства она пальцем ткнула в его мокрый воротник рубахи и галстук, отчего он непроизвольно дёрнулся, - тогда они тоже споткнулись и… в общем, мне пора!» - нелогично закончив и быстро засобиравшись, Маргарита встала с четверенек, отпихнула ногой дырокол,  попятилась спиной к выходу, как паладин, не смеющий показать спину своему султану, - и вывалилась за дверь.
     «Леночка! – с большим чувством сказал Вольдемар Теодорович, поднимаясь, отряхиваясь и ощупывая себя со всех сторон,  - никогда! Слышите?! – ни-ког-да! Не пропускайте эту дамочку в мой кабинет. На пушечный выстрел. И охрану внизу предупредите. Нет, не надо. Я сам предупрежу. Чтоб в крайнем случае – стреляли на поражение! И скажите там в кадрах, чтоб уборщицу у меня поменяли. Пыль там какая-то под моим креслом».   
     Маргарита Мидоуз возвращалась в свою контору пешком и степенно рассуждала сама с собой: «Негоже, негоже так! Не по плану, в сердцах-то! Подумаешь – отшил. А ну как я постарела, - уж, чай, третье тысячелетие разменяла, может, хватку уже потеряла, и теперь времена наступают, когда меня каждый второй отшивать примется?! Эдак мужчин на тебя не напасёшься, голубушка!  Не те нынче времена, чтобы по своему желанию людей в камень  обращать. Он же – государственный служащий, не хухры-мухры. Думать надо! Это во времена моей молодости в Греции к этому легко относились. Ну, сунулся  какой-нибудь царский сын куда его не просят, встал красивой статуей среди скал на берегу  моря, всем понятно – рок, судьба у него такая, поэму написали, песню сложили, миф сочинили – и успокоились. Потом его рассыпавшийся прах слизнёт шипящая ласковая волна Эгейского моря, а его имя останется в веках, и новых героев ждёт страна, потому как – какие песни и мифы без героев? А нынче – время прагматичное  и каждый человек на учёте. В розыск объявят, газетчики шум поднимут… Да и в героях сегодня какие-то странны люди ходят. Явно – не Персеи и не Прометеи. Пожалуй, пора записаться на курсы по управлению гневом…»