Герои спят вечным сном 24

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/02/23/23

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ИДЁМ

Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострёшь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведёт, куда не хочешь.
Евангелие от Иоанна, глава 21, стих 18.

Витька цепляется за Парфёна, потому что теперь ночь. Казалось бы: есть ли разница! Есть. Подсолнух – трава, и тот понимает. Человек же – подавно, даже тюкнутый.

Тропа накатана. Преграды отсутствуют. Багажник хрустит, ветер свистит! До Захаровой десять вёрст - ни то, что Андрюшке в город, мигом долетели.

Там – «высокая гора, в ней – глубокая нора. В той норе…», как повсюду: родничок малый, телефон, средства отопления и приёма пищи.

Спасибо немцам, что б делать без них! При зимнем разгроме карательного отряда расстарались: бросив имущество, обеспечили партизан спиртовками, завезли в болотный анклав термоса.

Восемь лет мак не родил, и голоду не было, - так это назвать, а всё ж – приятно.
Захаровский пост не большой: наблюдательных точек - пять, убежище – одно. Тут пережидают время часовые, сведения отдают и получают.

Землянуха просторная. Свод на бане, * как исстари ведётся: от бомбы спасёт, от снаряда. Вентиляция сотворена ветвистой, чтобы дым расходился: ни чутьём, ни глазом его не вычислить.

Пирамида с оружием, боеприпасы – отдельный вход: близко, скрытно, безопасно. Витька сразу, не осознав, как, ощутил поворот в то помещение. Железом пахнет, ружейным маслом или ещё чем? Нет, иное нечто, вроде холода на сердце.

Вообще, утратив зрение, обнаружил тренированный следопыт множество других знаков и чувствований, помогавших прежде. Интонационные приметки, слабенькие, но оттого - не менее важны. Так, - блеск стёкол под солнцем: рядом с ним по мощи не сравнивай, а лишись, безликим станет мир.

Прежде на постах бывать не доводилось. Вошёл  и понял: электричества нет в таких схронах, зато свечек – вдоволь, ведь колоды у всех. Медок, разумеется, чай – травяной, для здоровья полезен.

Спать в "норе" нельзя, а можно подкрепиться и до полноценного жилья добежать. Если раненый – волокушкой перевезут или санями.

Еды вдоволь: здешние в дозорах, каждый несёт. Особь статья – сменная одёжа, носки, рукавицы. За них война меж бригадами: кому, куда, сколь поставить.
Место – Захарова гать: с Южного хутора к соответствующей деревне дорога. Бал Полухины правят, а бабы у них весьма ленивы на прядево и вязанье.

Зимой замечательный случай был: некий немец (совсем, видать, простоголовый) в свободное от фашистской обязанности время пошёл на лыжах прогуляться, так он объяснил. И встретился ему шатун, погнал без памяти.

Заблудился немец-то, да и угодил на Захаровский. Про медведя здесь прошла весть, а потому, пожалели, зверю скармливать, привели в пещерку «путешественника».

Андрей Деменков на тот час стался, и заметил, что у него по всем признакам – обморожение стоп, а Жорик-то, с дозора настывший вздумал немца в тепле разувать.
- Вот! За это вам Бог носков не даёт! – Припечатал диагноз Андрюшка. – Понимаю теперь, с чего мёрзните.

Пленных «Архангелы» не берут: Куда их! Зачем кормить? Попался - в расход. Если не совсем гад, вроде того лыжника, пускают безоружными.
Чем негад от гада отличается? Кому решать, тот и знает.

Это – воинский приём, так надо думать, способ разложения фашизма изнутри. 256-ой батальон, квартирующийся в слободах подгородных, говорят, весь разложен: ходи под носом, и не трогают.

Витьке в то слабо верится: Немцы – по сути своей службисты, присяга – молитве сродни, на испуг - с трудом возьмёшь. С чего бы им нарушать?
Только из песни слов не выкинуть: «Не дал Бог носков», значит, так положено.
За жительство на хуторах всяко-разного слыхали. Каких только баек прихотливый ум ни выдумывает, бескостный язык ни мелет!

- Собрались? – Спрашивает Сыня. Хорошо. К свету пожалуйте. Задача следующая…
Витька – весь внимание, хоть кроме шуршащих бумаг - ничего не понятно. Часики тикают, запах избяной. Скамья под ладонью, до желобка вытертая, до блеска выглаженная.

- Вот Чурово. – показывает Сыня (судя по звуку) тупым концом карандаша. - Здесь – торфоразработки. Отсюда, от Голубиной, узкоколейку немцы тянут. Строители – пленные. Лагерь тут, - порядка шести сотен содержится.

В Чурове Витька не бывал и вообще плохо знает Прокудинский район. А хоть и знал когда-то - ходок с него приторможенный! Сидит он, слушает, и горько, будто во чужом пиру.

Назрел побег. – Продолжает Сыня. - Осечки допустить нельзя. Вас пригласили для консультации: что с собаками делать. Там их много. Полностью свободны. Постоянно в тренаже: на пушечный выстрел человеку не подойти. Эсэс, и те на машинах.

- Откуда про побег узнали, если так строго? - Сам для себя бормотнул Буканин. Сыня пропустил замечание и докончил вводную часть.
- Шестьдесят километров напрямки, по факту – восемьдесят.

 - Самолётик всегда готов, - сказал Парфён. – До Чуровой подвезу без соприкосновений. Часа через полтора на месте будете, и к рассвету вернусь. А нет – хватит ковылюжин – спрятаться.

- Отставить. – Возразил Сыня. – Заманчиво, но ситуацию можно спугнуть. Приметен самолёт: какова дальность мотора по небу? Вот и считайте. Услышит рокот староста или полицай, живо направление заметит и сообщит. Лошадкой надо, ножками… Но прежде – понять: куда, кому, с какой целью.

- Местность открытая, - объяснил Витьке Сулимов, - холмы редки, - угорье в излучине. Путь-Река четырежды виляет.

Понял. Ответил кивком Витька. Вспомнилась карта: проходили на уроке краеведения. Железную дорогу тоже представляет: три моста. Путь этот (вроде Ватуты) с притоками некогда затруднил строительство: заливные луга пришлось огибать. Опорной точкой - угорье. Правильно! И деревня на юру так зовётся.

- Лысое место, - посетовал Федоска, - просматривается, простреливается. В кую сторону бежать? Где спасенье? Может, достроили бы дорогу, да перевели куда-нибудь, оттуда сподручней бы?

- На «Можа» - плохая надёжа. – Возразил главный разведчик Спицын (так его представили). – Лучше не будет. Последнее, что звучало по вашим проводам: «В лагерь успешно внедрены провокаторы». Стало быть, самое время для побега.

- Обрезали! – Охнул Витька.
- А ты как думал? Тоже «не хлебом единым сыты»: ревнуют, господа, проверяют. Побаловались, и хорош.
- Значит, зря мы рисковали?

- Зря хвост у пузыря. – Успокоил Парфён. - Про Серый Улов, небось, немцы не поняли! Вон, Николай загодя заметил, что идут связисты, вкруг обежал и выдернул проволоку с горы, будто бы к железнодорожному кабелю подключались. Опасность большая, но иногда можно слушать.

- Не отвлекаться, товарищи! – повысил голос Сыня. – Собак с наступлением темноты выпускают на «вольные хлеба» в полном смысле этого слова: кормят лишь утром, а вечер – впроголодь, чтоб злей были. Поймавшую или поднявшую шум – награждают. Главное, небольшой пустячок: привады, у здешних немцев конфискованной, те собаки не признают – проверено.

- Голодные, значит? – Уточнил Федос, Что скажешь, Васильич?
- Ничего. Тебя слушаю. – Отвечал Витька.

- Голодных надо накормить.
- Отравить, вы считаете? Изумился Спицын.
-Накормить, говорю, отвлечь кормом.

- Ой ли? – В тоне «разведки» послышалось сожаление о потраченном времени. – Зряшное дело. Учёный пёс. Лишь с хозяйской руки возьмёт.

- А это, смотря, как устроить! Витька меж ключиц почувствовал удачу. – Варёное не возьмёт, битое не возьмёт, а живое! Очень даже!

- Что предлагаешь?
- Силки поставить по лугам.
- На собак?
- А всё бы едино! Хоть на зайцев, или кто попанется.
- Не понимаю.

- У ней, как у мужика, путь через желудок, и про условные рефлексы Павлов написал. Правила наши надо установить: сперва еда, потом служба.

- Думаешь, получится?
- Конечно. Собаки ведь не охотничьи, на людей натасканы! Главное – чтоб ловушка без человечьего запаха, тогда сработает.
- что сработает?

-Вы же просили отвлечь? Ну вот. Двое нас – умеющих! Один «замутит», устроит беспокойство, другой позовёт туда, где привязана дичь. Или оба замутят и позовут, на месте решим.

Одну ночь поедят случайно, вторую- с надеждой… третью- с уверенностью… И каждый пир – дальше от лагеря. Потом – промежуток пару дней, чтоб стосковались, и финал – побег.

- Всё. Понятно! – Прыгнул к потолку дежурный - Никол Полухин, который связистов предупредил. - На ключевую ночь с другого краю звать, куда бегут, чтоб погоня спуталась! Зря тебя не добили, Сомов! Оченно просчитались, надо сказать!

- Вылетела у малого восторженная чушь и тут же в глотку вернулась: Буканин Федос повелел пристынуть ей, немым укором, бледностью лица.

- Вот, теперь смотрите внимательно. – Спицын встал, склонился над картой. – О побеге немцы догадываются, вернее сказать, всегда его предполагают, поэтому лагерь расположен на просторе: сюда поля, сюда луга. Жителей из ближних деревень выкинули, - только гитлеровцы там. Мины поставлены: псы взрывчатку чуют, люди – нет.

- Провокаторы тоже мины знают, - сказал Витька. – Их задача – на «высокой волне» в отряды проникнуть. Ровняться бы по ним?

- Это – не наша компетенция, отрезал Сыня. – Нам - оповестить о маршрутах, обозначить старт, забрать выскочивших. А вам – собаки. Только собаки. Без лишних вопросов и общей картины. Провалов и гестапо никто не отменял: меньше знаешь, проще вывернешься.

- Правильно барин говорит. – Жалостливо прогнусил Сулимов. - Пойдём с тобой за милостыней - двое калек: слепой и безрукий, старик и мальчишка… И что нам кто? И что с нас взять? Придерутся, - обмараемся, пустим слюни: вот они, хоть голыми руками. Как считаете, Федос Егорыч, вместе можно или врозь?

- Не то важно, товарищ военспец: ловушки где у тебя? И думаешь, сразу зверь поймается? Загодя добыть следует, да чтоб в мешочке посидел, духом прониклись верёвки. Тогда проще, убедительнее.

- Времени очень мало, сказал Спицын. - Хотелось бы совместить со здешней «премьерой», больше уцелело бы ребят, мне так кажется.

- Когда начнут, как думаете? – Спросил Парфён.
- Не наши игры. По сути - всё готово, а по факту – тянут. Зачем? Траутштадт знает, да где ж его взять.

Зачем добывать секретные материалы или высокопоставленного "языка"! Сам угодил. Андрей шарахнулся к кухне, съехал по сточному жёлобу. Перед ямой притормозив, прянул в бок. Вот что значит, земля родная! Встретила мягко, без царапин. Осот лишь на "довеске" отыгрался, ну, и хай бы с ним! Будет знать, из чего сделана Русская земля. Только бы ноги не переломаны, не то – тащить на себе гада.

Шапка у него почти что на глаза съехала (сподручней эдак "младшим братом" целиться). В качестве кляпа вставил, и - без печали, "вольный стрелок!" Малик (понятливый) сам подошёл, вплотную остановился.

Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет. *

Кругом прав поэт, но в данном случае жеребец - помеха, потому что устал от долгого пути с двойной ношей. Домой его отослать? Пропадёт за непонюшку. Разумеется, хватившись начальства, немцы по конскому следу пойдут, по крайней мере, одна группа – точно.

«Живи событием. Делай наитием!" - Повесив Траутштадта поперёк седла, Андрей помчал быстрее лани, держась за повод: час один есть, не более: полчаса - прочухаются, полчаса – погоню организуют.

Овраг кончился. Листья расступились, подвинув откос. простор небес над головой! Вот она грань: Вероятнее всего, сразу станут отсюда искать.

Открылась луговина, Анфимов выпас. Полицаи, охраняют лошадей, но овчарки первыми подошли: свой человек! Приветствуют: носы в ладонь.

«Спасибо, собакушки, за тишину. Дороже золота она в безмолвии. - Андрюшка разнуздал Малика, спутал снятым с немца ремешком.
- Ступай, милый, кушай на здоровье. Падлы не догадаются, что ты – именно тот, беглецкий скакун, а дядька поймёт, перекинет весточку.

Так. Дальше куда? А некуда. Самое разумное – пришибить фашиста, ведь в случае прямого преследования, не уйдёшь даже на свежем коне и на двух не уйдёшь: наверняка самокатчики погонят.
Страшно-то как, Господи! Однако, пользуйся данностью, благодари за позволение дышать. Это обеспечивает право и стимул.

Пусть только час времени с минуты, когда зашевелятся. Одному удрать – возможностей много. Бросить? Нельзя. Слишком ценный «язык». И чего же? А вот, чего!»

- Будешь слушаться, будешь жить. – Произнёс Андрей, убедившись, что пленник стоит прочно и смотрит внятно. – Иначе – на себя обижайся. Пошёл! Бегом! Умница, так держать.

«Русскому здорово – немцу смерть», - Йенс Траутштадт Слыхал пословицу и давно убедился в ненормальности русских, но сейчас вообще перестал понимать что бы то ни было.

Как попал в переделку? Почему не сломал шею, рухнув с двадцатиметровой высоты? Кто этот мерзавец? Но главное: куда он направляет безумный бег!

«Трамвай построить – не ишака купить», - сказано в занятной книжке. * Никогда-никогда не будет в этом городе трамваев, потому что весь он – на горах и оврагах. Где ручьи протекают, где люди живут, Верхний Судок, так называется протрещина, – заросли, джунглям под стать!

Путь, Андрюшкой выбранный, - восемьдесят смятых ступеней - предельно узкий подъём в бурьянах! Зовут, разумеется, «Потёмкинской лестницей». Наверх – ещё как-то, а вниз – Господи, избави.

Зондеркомендант, прослужив здесь полгода, не догадывался о существовании подобной «трассы», но понял: вылезут на центральную площадь, туда, где «господствует» виселица.
«Неужели вздёрнет? Вряд ли. Кругом административные здания, часовые, патрули! Да и верёвки может на месте не оказаться!»

- Слушай внимательно и запоминай. – Зашипел похититель прямо в ухо. – Я должен спастись. Ты – прикрытие. – Ты будешь делать, что я велю. Нарушишь первым вздохом, второго нет. Я умру, но ты умрёшь прежде. Понял меня?

Тряпка не дала слова, пришлось кивнуть. Причём тут прикрытие? От кого спасаться, если пойман не ты?

Что такое? Вожжи! Да. «О, Майн Гот!» Запрягает, не иначе! Руки свободны, но торс, бёдра… Как ни крути, всё равно в его власти.

А сколько здоровья в этой скотине: наверх сам несёт, только ноги переставляй. И! Что это! Кляп вытаскивает!

Неужели не достаточно было полевого кепи! Зачем, будто фронтовой "босяк", вытащил из передней части тульи пружину (дабы сминалась), к тому же -    взял в поход за приключениями камуфляжную накидку и чехол на каску! А негодяй при падении сумел не потерять! Теперь они оба - эсэсманы.

- Строевым шагом вперёд! Спрашивать пароль! Откликаться! – прозвучал приказ.
Хорошо сказать: «откликаться!» Какое сегодня число? Какой пароль заявлен? «Бедный-бедный Йенс!» - Сетовала по данному поводу страдающая гастритом тётушка Марта.

Никому не принесло счастья злоупотребление, называемое у русских, почему-то, именем птицы, кричащей ночью в полях. Из-за него, злоупотребления, отвезли в госпиталь, и Гэдке, кудесник Гэдке обещал до утра полный порядок.

А может, происходящее – дурной сон, следствие чрезмерных порций? Как бы то ни было, затемнение действует, и все кошки серые. Придётся объяснять патрульным, переспрашивать. Вот они!

- Ветла. Услышал. - Радиус. – Ответил без запинки.
- Доброй ночи, Гер зондерфюрер. - Узнан по голосу! Нет вопросов.

Правильно: пароль с отзывом расписаны попарно. Объявляются в шесть вечера, вступают в силу с началом комендантского часа.

На окрик Таблица подсунула пятнадцатую строку, будто живая, встав пред «мысленным взором», если в таком состоянии вообще можно чем-то мыслить.

Что дальше? Чего хочет негодяй? Нечто подписать или взорвать? Ни то, ни другое. Безумец! Безумец! Куда он? Знает ли сам! Знает, однако. Андрей уже однажды шёл этим путём.

Осенью было, когда по простоте душевной пытался отбить Кателина Алёшу. Стукнул по шее охранника, захватил пулемёт, открыл огонь… А дальше!

Именно Траутштадт сказал, что бесполезно, даже опасно тащить чудовище в гестапо, допрашивать и прочь. Повесить следует сразу, без рассуждений.

Ошибся, милочок. Стрелять надо было, молча, в упор. А ещё они попервам руки развязывали казнимым, не говоря уже о ногах (на ящик-то надо встать).

Андрюшка дёрнулся, порвал верёвку, сбил палача, помчался, подгоняемый свистом пуль, туда, где должна бы умереть последняя надежда.
На что рассчитывал? Да, нет ни на что: рефлекторно выполнил, и прокатило.

Там, где поднимались овраг хоть какой-то уклон имеет, а здесь, с юго-востока, - отвесный обрыв: прямо в реку падай.

Толкнулся Андрюшка, вниз головой. Глубоко оказалось. Вынырнул, видит, чудо явленное, счастье в жизни! Из откоса бревно торчит, и дырка возле, округлая такая.

Залез. Сухо внутри, потому что предзимнее маловодье. Разделся, растёрся, одёжу отжал… Потом, ежеминутно встрёпываясь, прыгал из боязни, во сне замёрзнуть.
Не Айсрайзенвельт, * а всё-таки! Пазуха речная, и октябрь сорок первого года. Ну, ладно, не околел!

По тёмному времени на брёвнышке верхом удалось перебраться в заречье, добежать до Авксентьевой, согреться в первой же избе.

Сыня, конечно, открутил башку потаскухе из отряда Маслова, объявившей, что жив деменок, только факт не вычеркнуть, дело сделано: слава по всем столбам, посулы премиальных за поимку громче Геббельсовых речей.

И вот идут они, камень шлифуют! »Ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту…» Такова песня. А хрен ли вам! Траутштадта окликали ещё трижды, столько же раз узнавали без пароля, приветствовали. Семь – число полноты!

Наконец – край. Тычок в спину. Колено под зад. Кажется, немец закричал, но значения это уже не имеет: мало ли криков ночью из осквернённой казнями земли! Лучше не слушать, пропустить.

Водичка приняла. Вход, как и предполагал Андрюшка, из-за дождей гораздо ниже поверхности. Оно и лучше. Пусть ищут, соколы! А мы посидим, побеседуем на досуге. Ага! Не тут-то было.

Первое, что сделал фашист, едва отплюнувшись, - за горло схватил. Андрей пихнул его, подавившись мерзотным запахом, кошкой полез по стене. Благо, несмотря на условную подводность, вмятин довольно. Взобрался и почувствовал, грунт отъезжает.

Напрасно прошлый раз не обследовал помещение. Очень бы теперь пригодилось, да вот ведь! Земля-то со всех сторон плывёт, и вода поднимается! А с ней всё ближе и ближе Траутштадткины лапы.

Он, пока, в более выгодном положении, хоть обвязан, как шелкопряд, и вожжа на руку намотана, следом тащит. Бросить, что ли? Ого! Смотри кА ты! Выступ техногенной природы: крюк или петля металлическая!

Зафиксировал, освободился. Выше, выше ползёт! Стена, кстати, удобно сложена, под правильным углом к поверхности воды, будто воронка вниз трубой.

«Погоди кА! Это – дальняя от реки стена! Ближняя не может быть такой, значит – нависает? Ага! Понятно, как в наши дни вошёл водопровод, сработанный ещё рабами Рима! *

Ближайшее строение – исполком, до революции – дом купцов Холодилиных. Ёмкость – канализацией была, давно законсервирована.

И крюк о том же: «В курганах книг, похоронивших стих, железки строк случайно обнаруживая, вы с уважением ощупывайте их, как старое, но грозное оружие».

Он, гитлер поганый, нехай ощупывает эту железку, в полное удовольствие наслаждается, а с меня хватит! Честное слово, под завязку сыт».

Люк не понадобилось отодвигать, «светиться» на отмостке площади - тоже. В берегу оказалось другое отверстие, невесть как промытое. Андрей спустился в воду, ободрав пузо и ладонь, лёг на спину, отдался воле течения. "Слава тебе, Господи, хоть дышать можно! Не воняет гитлерятиной!"

Едва подсвеченные розовым, поплыли очертания крыш, двинулось время. Близкими друзьями глянули облака, растаяли на губах кристаллики звёзд. И так-то ласково стало вдруг, благодарственно!

Тот раз, когда вешали, Андрюшка опытом вызнал, за смертной чертой Мир не кончается: Другое всё, больше, ярче! Что успел ухватить здесь из тамошних ценностей, то и твоё. И как же сладка возможность остаться, приобрести!

Для этого следует выбраться вон, не влипнуть ещё раз, а потому, прощай цивилизация! Прости, девочка, что косвенно втянул тебя в эту историю. Не поминай лихом.

Сыня ждёт новостей, - тоже мимо. К Анфимке нельзя. До рассвета лучше исчезнуть из города и где-нибудь в камышах пересидеть острую фазу событий.

Хотя, будет ли острота? Затеют ли поиски? Рискнут ли спуститься в овраг? Сколько их здоровалось? Не меньше дюжины, надо полагать, и все подтвердят, что главный каратель жив.

Поворот. «Подкова» пройдена. Восток слева. Сам не понимая, зачем, Андрюшка тихо свистнул и, спустя полтораста вздохов и триста взмахов, на фоне проснувшегося неба увидел силуэт бегущей берегом лошади.

К чему бы это, и кто он теперь? Сопляк-конокрад! Оборванец в грязных лохмотьях! Тинэйджерами таких зовут англичане.
Правой рукой шевельнул чуть сильнее, встал на песок, обнял припавшего к воде Малика.

Осталось – всего ничего: перекинуть ногу через круп и охлюпкой, * минуя слободы, на белом коне въехать в город, слившись с потоком спешащих на базар крестьян, чтобы за мешочек соли продать жеребца Анфиму.

1.       Свод на бане - особенность каменной кладки.
2.       «Золото купит четыре жены…» - Михаил Лермонтов. «Песнь Казбича».
3.       «Трамвай построить…» - Илья Ильф; Евгений Петров «12 стульев».
4.       Айсрайзенвельт  - пещера в Альпах.
5.       «Как в наши дни вошёл водопровод…» - Владимир Маяковский. "Во весь голос".
6.       Охлюпкой - без седла.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/02/25/1246