Мокошева ломь

Мокошева ломь

Проснувшись, Андрей плеснул из кадки в лицо, сунул по карманам огурец, ломоть здешнего рыже-серого хлеба, и нож с пластмассовой рукоятью. Затем протолкнул ноги в громоздкие резиновые сапожищи, прихватил корзину и поторопился из избы на заросшую проселочную дорогу. Со сна он отхаркивался, по привычке насасывал сигарету. Шагая холмистым некошеным лугом, щурился от румяных бликов зари.
Третий раз уже приезжал он к концу августа в полузаброшенное сельцо Протвино специально для тихого, исконно русского «сафари», становящегося всё более немодным у молодежи. Одним словом, отправлялся опять в дальний грибной поход.
Леса у юго-западного края Тверской области вырубались еще не столь плотно как повсюду. Побродить по ельникам, березнякам, по сосновому бору удавалось пока беспрепятственно, хотя в иных местах истребление «зеленого друга» шло остервенело, в бешеном темпе, и лесовозы под завывание бензопил победными колоннами уносили в неизвестность тысячи кубов отборного кругляка.
Здесь-то, вокруг Протвино, было тихо. «Гыркал» ворон простуженным голосом, неподалеку ныла иволга, будто раздраженная чем-то кошка, оглушительно трещала сорока, воюя с квохчущими дроздами. Ласточки молниеносно носились в бледном небе, собираясь внезапной стайкой на протянувшемся от столба проводе.
Туман в низинах полз дымчатыми полосами, постепенно истаивал. Краешком багрового шара показалось солнце, и Андрей, студент-историк  вышагивал все веселее. Наконец ворвался по синеватой мокрой траве в лес. Начал внимательно зыркать по проплешинам заросших полянок, под разлапистыми елками, у корней мраморных берез, высматривая темнокоричневые шляпки боровиков, рыжие подосиновики и другой привлекательный контингент грибного сбора.
Однако нынешним августом с «тихой охотой» явно что-то не ладилось. Вроде бы и влаги (в виде дождей и рос) хватало, и внезапных заморозков не замечалось. А чего-то лес обижался, куксился, старался отделаться от рыскучих пришельцев свинухами-«дуньками», ватагами валуев, прикидывающихся издали боровиками, да всяческими сыроежками, чернушками, белянками и прочей дребеденью, досадной для опытного собирателя.
Мотаясь  больше четырех часов по разросшемуся орешнику, по березовым рощицам и просторным колоннадам соснового краснолесья, студент набрал только треть корзины. Он приуныл и даже слегка озлился. Юноша он был, конечно, разумный и склонный пофилосовствовать об изменчивости, загадочности и, не исключено, магической необъяснимости явлений природы, несмотря на последние феерические успехи тонких технологий, космического и энергетического прогресса.
Андрей чертыхнулся по поводу малогрибья и для ориентира глянул вверх. Там, над вершинами лесных великанов играло с рябоватыми облаками не очень приветливое солнце, хотя дождь, по-видимому, не собирался. Студент решил передохнуть и съесть наконец свой незамысловатый завтрак. Доев хлеб, он обнаружил, что находится в совершенно незнакомой части леса, куда протвинские старухи почему-то не рекомендовали ему ходить.
Полуповаленный старостью, пораженный короедом, в седых вислых лишайниках, лес этот назывался Мокошовой ломью. И вся местность, по словам старух, была очень нехорошая, страховитая, да просто опасная для жизни. «Вот хошь верь, хошь не верь, - говорили старожительницы убежденно, - только лес тот  лешев, и сам леший со своими прислужниками в нем командует. Навьины те болотины, бадунные оне (бездонные, то есть), пущай и не так большие. И оченно хитро задумано нечистым. Вот идешь себе, малинку собираешь,  черничку али по грибы – и ничего. Всё знакомо, всё миленько, опрятно. И – вдруг! Оглянулась… а ты уж у него в володениях ступаешь и бечь тебе некуды. Во как!» А почему оттуда следовало «бечь» они не объясняли.
Единственный старик во всем сельце еще хозяйствующий у себя на огороде и не чрезмерно увлекающийся самогоном, тоже намекал студенту про эту «ломь» как-то туманно и подергивал при этом плечом в линялой рубахе. «Вот, может, скупят скоро последние деревеньки дачники, не то фермеры, доставят техники разной и тогда уж нечисть моторами распугают. – Словно бы иронически, но как-то двусмысленно хмыкал Игнат Игнатьич Бабилов, бывший бригадир давно канувшего в небытие льноводческого звена. – А пока еще тишища тута не тронутая невесть с кой поры. Можно заблудиться да и не выйти из леса или еще хуже куда втяпаться. Так што, парень, гляди не зарыскивайся в том направлении…»
И вот Андрей стоял где-то среди того самого леса, прислушиваясь к бесконечному тихому гулу, доносящемуся со всех сторон. Неожиданно он чего-то заскучал и пригорюнился, хотя старинные прозвания, вроде «Мокошовой ломи» или еще «Мартиной лядки», как специалиста по языческим славянизмам, его  интересовали.
Случайно заметил он протяженное, хотя и неширокое болотце, распространившееся среди леса и наполненное глянцевито-черной, блестящей грязевой жижей: ни одной щетинистой кочки, ни желтых листков с берез, ни единой хвоинки не лежало на гладкой поверхности. Обнаженная грязь никуда не двигалась, но казалось, будто ее лентообразное пространство струится куда-то непонятным образом.
Такое странное явление Андрея удивило и привлекло. Как всякий любознательный человек, студент не мог оставаться в равнодушном бездействии. Тем более какие-либо грибы, кроме кроваво-алых с белыми пуговками мухоморов, его не отвлекали.
С помощью ножа Андрей приготовил для исследования болота крепкую жердь. После чего подошел к краю черной жижи и погрузил в нее жердь, пытаясь  установить ее глубину.
Минут пять не слышалось ничего, кроме бульканья под настойчивыми усилиями студента и его усердного посапыванья. Однако затем раздался резкий звук, словно лопнул детский надувной шарик. Из середины черной жижи вынырнула небольшая змеиная головка на тонкой чешуйчатой шее и уставилась на студента пронзительно зелеными, почти хризолитовой чистоты, глазками. В них вспыхивали микроскопические острые исткры.
Андрей вздрогнул, потянул на себя жердь и невольно отступил на шаг от болота.
Гадючья головка с зелеными глазками, обращенными в сторону Андрея, поднялась над поверхностью грязи примерно на метр и, будто изображая подобие улыбки, слегка растянула и приоткрыла узкую пасть. Внутри пасть оказалась бледно-розовой, слюнявистой и – что поразило юношу, - с ровными белыми человеческими зубами.
Андрея передернуло от отвращения. Никак она, и правда, мне улыбается? Он отступил еще на шаг, на всякий случай держа свою жердь грозно, наперевес. «А что если это лохнесское чудо из-под Протвино вдруг на меня броситься?» - с нешуточной тревогой подумал студент. – Или я не в своем уме, и мне просто мерещится это улыбчивое пресмыкающееся?»
Существо со змеиной головкой, хризолитовым взглядом и человеческими зубами внезапно еще приподнялось. Андрей заметил изящные пятипалые лапки оливкового цвета, которыми оно делало явно приглашающие движения. Затем змеевидное туловище странного существа конвульсивно изогнулось, свилось широкими кольцами и стало быстро приближаться к тому месту, где он стоял. Андрей замахнулся жердью с намерением нанести упреждающий нападение удар.
Внезапно хриплый рев почти оглушил студента. В панике он шарахнулся в сторону. Неподалеку затрясся большой куст можжевельника. Вздыбившись, выдрав из земли корни, можжевельник обнажил под собой глубокую яму, из которой и раздался этот звериный рев. «Медведь! – мелькнуло в голове Андрея. – Что делать? От медведя не убежишь… Ох, пропал…»
Но из-под можжевелового куста вылез не медведь, а… мужик. Не нормальный мужик (пусть пьяный, чумазый, небритый, драный), а какое-то невероятное уродище в такой жуткой прогнившей рвани, что у студента от смрада защипало в носу и заслезились глаза. Огромная всклокоченная бородища, свалянная с мусором и палыми листьями, свирепо топорщилась, а в ней ревела гневно разинутая пасть показывая кривые клыки. Волосы на голове подземного мужика безусловно напоминали копну прелого сена, да из них торчали еще рога, наподобие сохачьих.
Мужик размахивал ручищами с совковую лопату, будто нарочно вымазанными в грязи. «У-ух!.. – ревел подземный жилец, наступая на Андрея. – Ы-ых! О-го-го-го!» Обеими ручищами он сгребал с земли сучья и швырял их в остолбеневшего студента. Был этот вылезший из ямы громила на три головы выше рослого Андрея и в два раза шире его. К тому же студента дополнительно испугали странные существа, возникшие позади вылезшего из ямы. Видом они будто походили на великана с косматой бородищей. Только эти подобия подземного мужика рисовались в сумрачном воздухе как бы бесплотными. Они тоже взмахивали руками, грозили палками, разевали черные рты. Но это казалось бесцветным, полустершимся немым фильмом. И все же они были многочисленны, довольно омерзительны и вместе с тем – жалки. «Навьи?.. Может, таковы и есть духи некрещеных, мстительных предков?»
Наконец Андрей опомнился. Кинул бесполезную жердь, подхватил свою корзину и пустился бежать, петляя между деревьями, продираясь сквозь кустарник, спотыкаясь об коряги и корни, падая, вскакивая и чувствуя, как ветки орешников и берез секут его спину, будто намеренно стараясь хлестануть особенно больно.
Боковым зрением он заметил двух животных небольшого размера, прыгавших недалеко от него. Один зверь – кругломордый, усатый, коротконогий («Выдра», - предположил студент позднее); другой был обыкновенная рыжая лиса, но какая-то линялая, с ободранным и усохшим хвостом. Животные делали попытки догнать и укусить его за ногу, как обычные деревенские собаки.
Не раньше получаса отстали от Андрея косматые мужики и выдра с лисой. Обливаясь потом, надрывно и тяжело дыша, исхлестанный лесными экзекуторами, он случайно оказался на довольно разъезженной дороге с выбоинами и глубокими колеями. Это напоминание о присутствии цивилизации немного его подбодрило. Здесь только он смог раздышаться и, пожалуй, немного успокоился. « Вот так попал я… - бормотал неудачливый грибник, тревожно оглядываясь и не находя объяснений тому, что произошло. – Одурманился чем-то? А если у него галлюцинация? Но все-таки возможно и недоступное логике явление природы, которое пока следует считать фантастическим, однако имеющим реальную сущность.»
Деревья вокруг тихо шумели без малейшего ветерка. Назойливо гнусило комарье, приставали слепни. Андрею почудилось, будто лиственный говор пытается донести до его сознания нечто таинственное, предупредить о неведомой опасности и убеждает его никогда не заходить больше в это гиблое угрюмое место.
Потирая ссадины и кровоподтеки, студент-филолог освобождался постепенно от суеверного страха. Он с облегчением плюнул и рассмеялся. «А было бы со мной ружье, заряженное свинцовым жаканом, а? – Затем Андрей почесал в затылке и призадумался. – Ну уж точно: бродить здесь безоружным не дело… И вообще закончить жизнь из-за какой-нибудь необъяснимой причины…» - Он вдруг сунул руку под рубашку и нащупал нательный серебряный крестик. Усмехнулся и, припоминая ветхие тексты, которые ему приходилось изучать, вспомнил назидательное древнерусское речение, по смыслу словно бы обращенное к самонадеянному научно-технологическому процессу:»Великими мнят себя быти, дивного  не разумеют, ибо от чванства и корысти окаменели сердца, померкли очи, слуху глухота дадеся.» В этом смысле люди мало изменились за сотни лет.
И в ту же секунду он услышал быстро приближающееся тарахтение мотоцикла. Звук железного агрегата, несущего представителя современного человечества, еще решительней разогнал последние страхи и исключил мысли о существовании фольклорной или какой-то иной нечести. Андрей  настороженно вслушивался. Наконец мотоциклист показался, волоча позади себя клубящуюся строчку дорожной пыли, и остановился перед Андреем.
Хотя студент-филолог не особенно разбирался в классах и марках мотоциклов, но двухколесная машина, на которой сидел некто в шлеме и кожаной куртке, показалась ему чудной, собранной из каких-то проржавленных разнородных деталей. Особенно его озадачила форма руля: ручные держатели были громадные, круто вывернутые, как рога вымершего тысячу лет назад, дикого быка-тура. Мотоциклист позвякивал шпорами, почему-то пристегнутыми к каблукам низких сапог, и в упор смотрел на Андрея. На кожаной куртке у него болтались шнурки с прикрепленными древними амулетами-кусочками кости в виде фигурок животных, птиц и рыб.
- Ты кто есмь, человече? – спросил мотоциклист мужественным тоном. – Чего ищешь в нашей сторонке? От кого побои принял?
- Да это не побои, так… упал… Хотел грибов набрать, а их тут кот наплакал, - сказал Андрей, не желая распространяться по поводу своего приключения.
- Кот? – сурово удивился мотоциклист. – Что за кот такой сборщиков грибов забижает? А кличут как?
- Кота? – увязая в бессмысленном диалоге, уточнил студент. Не совсем понятно было: смеяться или продолжать разговор серьезно.
- Тебя, человече. А кота найдем и повесим на осине.
- Меня звать Андреем, - представился неудачливый грибник.
- Так, первое твое слово, похожее на правду.
- А как тебя… нарекли? – подделываясь под старинный лад, решился узнать студент.
- Орболкап.
- Ишь, какое редкое имя… - поднял брови филологически задетый Андрей. – Ты вепс, что ли? Или удмурт из некрещеных?
- Мое имя означает: Организатор болотного капища, - серьезно пояснил шутник на чудном мотоцикле. – Здесь неподалеку, всего пять веков назад было капище идола славянской богини Мокоши. Слыхал про такую?
- Приходилось, - ухмыльнулся Андрей, как бы невольно оказавшись в аспекте своих профессиональных интересов. – А почему и что за капище ты хочешь организовать?
- Узнал от специалистов, что здесь находится место с остатками не только самого капища, где Мокоши приносили жертвы, но и какие-то местные духи дохристианской Руси, - перестав, кажется, валять дурака,продолжал оживленно мотоциклист. – Как они себя проявляют, я точно пока не выяснил. Но решил разобраться. Предполагаю завтра же в Мокошовой ломи… то есть в дебрях, откуда ты пребежал с пустой корзиной… установить: стоит ли организовывать болотное туристическое агентство с разными жуткими аттракционами: кикиморой, лешим, водяным или, вернее, болотным дедом, красотками, наподобие русалок, и прочими прелестями из тысяч гадюк и толпы навьев… Кстати, ты в курсе, что навьи подземные чудища, духи предков в виде вампиров (на древнерусском – упыри)? Представляешь? Ставим среди леса отель или, в крайнем случае, комфортабельную турбазу, репетируем и показываем публике жуткие видения и пляски обнаженных кикимор…
- Замыслы, конечно, грандиозные, - сказал Андрей, терпеливо выслушав всю эту болтовню и начиная ощущать раздражение. – Только гляди, бизнесмен, как бы тебя тут… Я вот не пойму, чего дрондулет у тебя такой потешный? Просто  со смеху лопнешь…
- Оригинальная модель. Нужна в глазах будущей публики для сближения времен, - нисколько не смущаясь, заявил мотоциклист. – Если идолу поклонялись и приносили жертвы в этих лесах лет пятьсот тому назад, то моему мотоциклу всего сто лет.
- Ну а шпоры зачем? – Из-за шпор мотоциклист почему-то рассердился.
- Вообще ты подозрительный тип и задаешь слишком много вопросов, – объявил он студенту. – Итак, завтра я назначаю вторжение в мир языческих духов. Надеюсь, ты мне не конкурент. В случае успеха моего предприятия, могу взять тебя менеджером.
Андрею захотелось сказать, что подозрительным и беспардонно нахрапистым типом ему представляется как раз такой странный предприниматель. Однако он вспомнил подземного мужика и промолчал: черт их тут всех знает, кто из них кто…
Ржавый агрегат на колесах затарахтел, взвыл противно и, оставив вонь третьесортного бензина, умчал своего наездника в белесом тумане пыли.
Усталый и немного опечаленный, возвратился Андрей в сельцо, умиленно отвлекаясь по дороге на августовские удлинившиеся сумерки, на великолепные, расцветшие к вечеру, яркобелые цветы белозоры, в народе называемые «ясные очи». Пахли цветы душисто и тонко, как жасмин; к их аромату присоединялся запах полыни, укропа, мяты, а из леса – Мокошовой ломи – тянуло сырым ветром, с далеким смрадцем болота. Возник месяц, желтый и большой, как в сказочном фильме, - выставил рог сначала из-за стога  бывшего бригадира Игната Игнатьича Бабилова, а потом из-за покосившейся крыши его же ветхого дома.
Круглолицая старуха, у которой Андрей останавливался на ночевки третий год, бабка Агафья, заглянула к нему в корзину. Ощерилась, сказала «ххы-ы», однако позвала ужинать горячей пшенной кашей и козьим молоком. «Ну, грибоноши… - бормотнула бабка Агафья, - шляются где ни попадя, а в настоящие-то грибные места ни ногой…» Она опять хыкнула, фыркнула как-то странно, не по-людски, и ушла от студента, прикрыв рот широкой ладонью. Видно, от его охотничьих успехов разбирал ее смех.
Ночью Андрею не спалось. Месяц с  ехидной рожей норовил засматривать в оконце и светить прямо ему в лицо. Кто-то далеко-далеко выл долго и пронзительно тонким голосом. На нервы действовал невообразимо.
- Волк, что ли? – ворочаясь, глухо спросил студент.
- Не волк, не боись, молодшенький, - зевнула старуха и сонным голосом предположила. – Сынок ведьмин брошенный плачет, мамкину титьку просит где-нибудь под кустом, а жаба бородавчатая его кусает. А то, можеть, перекидыши какие из людей собрались на собрание, голосують…
- Перекидыши это оборотни? – уточнил фольклорист-филолог.
- Они, они, миленький. Али со старого кладбища упырь жалуется. Попил в былые-то времена кровушки, по нынешней весне могилку его размыло. Он и мучается, сердешненький. Потому н лежать ему теперя негде, ни младеньчика какого загрызть не удается, печали одни у упыря… Жалко его… А ты сам-то, Андрюшенька, по грибы  завтре идешь? Так вот, не кружись ты у Мокошовой-то ломи, не озорничай зря. Ступай себе на Паратово али на Соловьево, и сам цел останешься, и корзиночка полнехонька будеть.
- А как ты, бабка Агафья, узнала, что я побывал на Мокошовых болотах? – не утерпел Андрей и напрягся подозревающее и тревожно.
- Да как-то случайно узнала, – равнодушно ответила старуха и захрапела.
Чуть свет Андрей вышел, как и вчера, решительный, бодро попыхивавший сигаретой. Громко шурша сапогами, зашагал в чистые безопасные перелески. В окне мелькнуло заспанное лицо бабки Агафьи, проследило за ним.
Протопав километра три навстречу лучистому вееру восходящего солнышка, студент остановился. Съёжился, лицом позеленел и встопорщился даже под кепарем, будто пёс. Любопытство обуяло его и жгло где-то под можжичком нестерпимо. Он пригнулся, как злоумышленник. Оглянулся по-сторонам и помчался, перепрыгивая палые деревья, к Мокошовой ломи.
Время промелькнуло немалое. Солнце давно взошло, когда студент-филолог отыскал среди древней пущи черную блестящую грязь заветного болота. Оно тянулось полосой в глухой тишине, в сыром мглистом сумраке. Разведчик затаился в кустах, прислушиваясь. Думал распознать вдалеке назойливое тарахтенье ржавого мотоцикла. Этот звук возник, как еле уловимое громыхание грозы за невидимым горизонтом. Потом приблизился и явственно нарушал лесную тишь в не столь дальних уже пределах.
Вспомнил тут Андрей из изучаемых им древних писаний: «И сходятся мужи и жены и девицы на адское плещевание и бесстудный говор, на бесовские деяния и плясания, на богоотринутые прелести, буйные песни и капищное скакание…» Эти забавы задумал воплотить остроумный мотоциклист, проведав о чем-то у окрестных жителей про якобы сокровенные здешние чудеса.
Знакомый уже звук, похожий на хлопок лопнувшего детского шарика, насторожил студента. Из-за кустов он увидел, как поднялась над гладкой струистой грязью змеиная головка на чешуйчатой шее, блеснули зеленовато-хризолитовые глаза, и неведомое пресмыкающееся быстро задвигалось в определенном направлении посреди своей грязевой стихии.
Где на корточках, где на четвереньках, а где и ползком крался Андрей за волшебным существом. Нередко, в омерзении и страхе, натыкался на крупных гадюк. На одну едва не оперся случайно, да вовремя отдернул руку. Гадюки шипели ему вслед и чертили на бархатистом мху черные извивающиеся иероглифы. Однако Андрею повезло: ни одна не ужалила настойчивого наблюдателя.
Тем временем «гадючая царица» (так мысленно студент назвал странное змееподобное существо, обитающее в блестящей грязи удивительного болота), продолжала стремительно двигаться, посматривая хризолитовыми глазками поднятой головы. Скоро болото закончилось неожиданно светлым и прозрачным озерком всего метров в двадцать пять шириной. У берега, притянутый согнутой ивовой веткой, находился круглобокий долбленый челн.
Зеленоглазое лохнесское чудище из-под Протвино, приподнявшись, перевалилось через борт челнока и долго еще втягивало в эту утлую скорлупку тяжелое чешуйчатое туловище, нагромождая гору отсвечивающих на солнце змеиных колец. Тростничок у берега, невысокий, с перистыми верхушками, на мгновенье полуприкрыл от взгляда Андрея челнок. А когда ветерок отогнул перистые верхушки, студент беззвучно ахнул.
Медленно, чуть покачиваясь, челнок плыл через озерко. Вместо омерзительного пресмыкающегося в нем сидела совершенно обнаженная юная женщина дивной красоты – с белоснежным телом, хрупкой спиной и покатыми плечами. Белокурая головка на высокой и нежной шее была украшена венком из водяных лилий. Опустив в воду тонкую руку, она тихо гребла, подгоняя челн.
За озерком пестрел свежо и пышно лужок, пленяя райской зеленью и несметными цветами – от лютиков, ромашек, колокольчиков и гвоздик до медово благоухающей таволги и диких роз. Челнок причалил среди невысокой прибрежной осоки. Обольстительно изгибаясь и поводя тучными атласными бедрами, красавица ступила через борт в воду и вышла на лужок. Яркое солнце осветило ее всю: бледное личико с огромными хризолитовыми глазами, с пухлым и алым ртом, вздрагивающие розоватые соски, соразмерную чашу живота с пушистым треугольником и стройные лядвии, отсвечивающие серебром.
Безумное влечение сжало горло Андрея тянущей спазмой. Голова его закружилась от страсти, тело тряслось ледяной дрожью. Он готов был, позабыв все страхи, весь этот ужасающий мираж, подняться из-за кустов и броситься к ней напролом, вплавь – через болото и озеро…
Но на лесном берегу, не въезжая на пестревший луг и опираясь на свой чудной агрегат, стоял мотоциклист. Пристально и смело, слегка сощуренными стальными глазами, он рассматривал голую блондинку и о чем-то напряженно размышлял. Нетерпеливо суча коленями, она призывала его плавными взмахами маленьких рук. Она слегка пританцовывала, тряся грудями и посылая на расстоянии поцелуи сочным, прелестным ртом.
И беспощадно-целеустремленный, холодно деловой Орболкап не выдержал. Он слез с мотоцикла и оставил его, прислонив к березе. Еще немного подумал, поиграл сросшимися бровями, собрал и распустил морщины смуглого лба. Затем крупными решительными шагами он приблизился к трепещущей от вожделения неведомой красавице, сияющей белозубым оскалом и огромными глазами, радостно излучавшими зеленый свет.
Дикий вопль взмыл над пестрым лужком и светлым озером – над чародейскими декорациями. Не успев дотронуться до девушки, мотоциклист в долю секунды с головой провалился в бездонную хлябь, разверзшуюся под ним. Только брызги жирной грязи взлетели до верхушек чахлых берез. Хохоча и визжа, бесстыдно выворачивая промежности и задирая ноги, красавица плясала на обманчиво прекрасном лугу. И тут Андрей увидел, что ступни ее ног черные, перепончатые утиные лапы.
«Болотница! – вспомнил языческий фольклор студент. – Чудовище в виде голой женщины, заманивающей людей в гибельную трясину…»
Недолго плясала и трясла белыми грудями болотница. Издав еще несколько торжествующих воплей, она упала на цветы грудой извивающихся змеиных колец. Быстро и жадно трясина будто всасывала свою повелительницу, устремившуюся в глубину за добычей; сверкнула на солнце медно-бурая чешуя, мелькнул раздвоенный хвост, и она исчезла.
Огромный мужик в гнилой рвани и лесном мусоре, выглянув из-за березы, легко, как соломинку, поднял одной ручищей осиротевший мотоцикл и закинул на середину болота, куда он с бульканьем погрузился. Потом борода мужика вздыбилась, как грива какого-то рисованного на старинной фреске фантастического льва; подземный великан заревел, рухнул куда-то в замшелые дебри, неистово завывая, - и вот уже из-за низкой елочки высунулась остроносая морда барсука. Зверь пофыркал, пофукал, покряхтел, как самый обыкновенный хозяин норы, и побежал вразвалку добывать себе пищу: мышей, лягушек, жуков, ягоды, корешки, желуди.
С обезумевшими глазами, чувствуя ледяной ужас, колко скатившийся вдоль хребта, Андрей рваными перебежками бросился прочь из Мокошовой ломи. Изможденный, истерзанный жутким видением, чувствуя себя по- настоящему заболевшим, он несколько часов лежал, будто в беспамятстве, в избе бабки Агафьи и не отвечал ни на один вопрос.
Перебыв кое-как длинную и холодную ночь, во время которой выли где-то невдалеке оборотни, и не раз бились тяжелым крылом в окно мохнатые совы, студент заторопился домой. Сперва пешком до более заселенной деревни Вспольцево, оттуда на попутном грузовике до Ржева, а там – в Тверь.
- Ты, дружок молодшенькой, нониче и грибков не собрал толком и беленьких на бичевке не насушил… И как-то енто все у тебе впопыхах да кубарем… Мне и шаберка-то моя Авдотья сумлевалась: чёй-то постоялец твой неприглядный какой стал вроде, да убегаеть рано… - сетовала бабка Агафья, глядя, как бледный и хмурый студент собирает свои пожитки в рюкзак.
Накануне ухода Андрей заглянул к бывшему бригадиру, начавшему уже копать картошку у себя на огороде. Игнат Игнатьич тоже задал Андрею несколько сочувственных вопросов по поводу неудачи в заготовке грибов. Спросил также о его плохом настроении, поинтересовался не приболел ли часом молодой человек от ночной сырости. «Нет? – продолжал старик, щуря белесые узкие глаза. – А чё ты смурой-то? Не стряслося ли с тобой какого расстройства в лесу? Не напугало ли зверьё или что-нибудь страховитое непонятное?» Воспоминание сейчас же явилось и обожгло. И Андрей, сам не зная с чего, затрясся, схватившись в отчаяньи за голову, и рассказал Игнату Игнатьичу и про обнаруженное в Мокошовой ломи странное болото, и про зеленоглазую змею, и про мотоциклиста, и о страшной его гибели посреди цветущего луга из-за чар девки-болотницы…
Старик выслушал его с вниманием, покачал головой и сочувственно похлопал по спине.
- Бываить… То ись, конешна, я тебе верю, парень… Словам твоим верю, а было ли сказанное тобою по-правде допустить не могу. Небось, нанюхался ты, шастая по болотищам, дурмяной травы, от которой ум мутится и видения всякие предстают… Баял-ить тебе: не суйся в распроклятую Мокошову ломь, тьфу! Ядовитой испариной от ее ты и пропитался… Штоже, пойду тебя проводить малость… Вона ты какой серый да квёлый. Понесу твой рюкзачишко-то до дороги…
Андрей поначалу отказывался от помощи, но потом согласился, и они направились по тропинке к дороге, ведущей в деревню Вспольцево. Там можно было найти попутку.
Вышли(Андрей хотел проститься с бабкой Агафьей и ее соседкой Авдотьей, но они куда-то запропастились). Старик по пути всё рассказывал про чудные случаи, происходившие в их краях в разные времена. Когда-то, мол, по старинным временам, увидал один царевич на озере купающуюся голую девку неописанной красоты – хотел к себе ее во дворец забрать. Кликнул товарищей, показывает, смеется, за косу золотистую ее держит. А товарищи, как увидали, так и ахнули, побледнели, нахмурились да отвернулись. Смотрит царевич: вместо девки держит он за шею змею в медной чешуе с зелеными глазами. Плачет змея, но сделать богатырю ничего не может: у него образ чудотворный Егория, поражающего дракона копьем, на груди был. Так и отпустил он водяную змеищу-то свободно плыть в озеро.
Андрей хотел было записать легенду его в блокнот. Однако Игнат Игнатьич отговорил: «Ладно, так запомнишь, чего бумагу марать». Вспомнил еще одну историю, уж не столь давнюю, в годы войны с немцами. Как целый батальон немецких солдат с офицером взялся провести куда-то некий старичок-лесовичок. Ну, повел. Враги винтовку дулом ему в спину уперли. Сами с автоматами, гранатами за ним. Партизан опасались. А старичок бредет-хромает, посошком березовым подпирается. Так под прицелом через лес путешествовал и ничего супротивного не совершал. Только солдаты которые позади в колонне шли, помаленьку куда-то деваться стали. Тихо, без единого звука. Вот будто идет солдат в каске с автоматом, а глянешь: его уж нету, только дымок желтый в воздухе жидко повисел да рассеялся. И когда офицер ихний хотел приказать чего-то своим, а приказывать-то и некому. Закричал он в страхе, хотел пулю пустить в старичка-лесовичка, только вместо того лягушка сидит на листе болотной кувшинки и глазищи свои глупые на него пялит. Тут главный-то офицер взвыл не своим голосом и совсем окостенел. Ну, лягушка бултых под корягу – и ее как не бывало.
- А офицер немецкий куда делся? –  спросил Андрей и вздрогнул почему-то.
- Кто ж его знаить… - округлив в задумчивости белесые свои глазки, произнес Игнат Игнатьич и пошмыгал востреньким носом. – Кругом лес, болотища непролазные, трясина да дебри… Куды делся? Поди теперь вспомни… А ты, Андрюха, про те потешные картинки, которы тебе с дурмана привидились в Мокошовой ломи, позабудь. Ето одно болезное чарование от плохого воздуха, ядом пропаренного… Не сказывай никому. Подумают люди, ровно ты того… с ума съехал… Не станешь сказывать?
- Не стану. Честно, - твердо сказал Андрей, выходя на проселочную дорогу.
- Ну и добро, и правильно, - напутствовал его Игнат Игнатьич. – Ступай себе прямо во Вспольцево, а я к нашим бабкам ворочусь.
Прошагав метров двести, Андрей с чего-то вздумал и глянул назад, будто надеясь увидеть еще бывшего бригадира льноводческой бригады. Глянул и остолбенел…
С краю тропинки, у косматой кривой ели, поседевшей от лишайников и чешуйчатой плесени, стоял тот подземный мужик с гривой, сохачьими рогами, взлохмаченной мусорной бородищей и в истлевшем рубище, свисавшем клочьями до земли…
У Андрея помутилось в глазах. Закрыл он лицо ладонью и держал ее так не меньше пяти минут. Когда же ладонь убрал и воззрился в ужасе, то только моргал долго. Росла у тропинки попрежнему кривая ель с лишайниками и корявыми неохватными лапами. Но никого возле нее больше не оказалось.
Через часок Игнатий Игнатьич Бабилов деловитым шагом зашел в свой двор с поленницей у разбитого забора. Сел на скамеечку, призадумался. Тут вбежала к нему прямиком в калитку кругломордая, усатая выдра, шлепая когтистыми лапами и с хрустом доедая жирную крысу. За нею шмыгнула снулая лиса с усохшим хвостом. Она жадно облизывалась длинным красным языком.
- Ну-ка, перекиньтесь, - строго сказал Игнат Игнатьич, - хватит баловать-то…
Усатая выдра выплюнула голый крысиный хвост и скрылась в темном углу за поленицей. Закряхтела, завякала противно, - и появилась бабка Агафья подвязывая под толстым подбородком узел скромного старушечьего платка. Приткнулась где-то тут же и лиса с драным хвостом, возникла бабка Авдотья, встрепанная, недовольная.
- Никак ты, болотный дед, отпустил Андрюху? – спросила она Игната Игнатьича. – Не стал его в зайца обращать? Зря. А я зубы-то навострила.
- Уж хоть бы в лосося речного преобразил молодшенького, - подхватила Агафья, - я бы не отказалась.
- Кровожадные больно стали, старухи, - возразил Бабилов, - так обойдетесь. Алеха парень незловредный, нежадный. Пущай живет. А вот встретил  обратной дорогой ахтумобиль чудной, на толстых шинах. Перьвый раз такой вижу. Остановился, заглянул: а в нем трое здоровенных мордоворотов. В пятнистой одёже, из себя наглые. «Эй, дед, - говорят, - где тут деревня Протвино есть, знаешь?» - А как же, - отвечаю, - вот сейчас она перед вами будет.» Они мне:»Мы в районе оформили документы… И купили это самое Протвино. Будем строить развлекательный и туристицкий… что ли… центр. Потому, мол, у вас какое-то место есть бывшего идола, богини какой-то…» - «Так точно, - говорю, - есть капище, а богиня – идолище называется Мокошь.» - «Во-во, - загалдели мордовороты в пятнистой одёже, - оно нам и нужно. Там вроде ужастики всякие случаются. Мы это оплатим и приезжим туристам показывать станем. Чтоб ты с утра явился и проводил нас в эту, как её…» - «Мокошову ломь, - объясняю я. – Только на машине-то врядли проедете, придется пешочком.» - «Ладно. Мы тут пока палатку разобьем, погудим малость. А завтра за дело. Ты, дед, не боись, мы тебе за пособничество оплатим.» Достали они мяса, на железные прутья навтыкали и ну над костром жарить. Потом из бутылей стали локать, а мне кричат: «Девок тут в Протвине у вас никаких не осталось?» - «Будут, - уверяю я приезжих, - уж такие красавицы, лучше не найти. На лужке цветущем для вас плясать будут. Завтра, только солнце подымется. А уж я для вас постараюсь.»
Бабка Агафья хлопнула толстыми ладонями, рот разинула широко и загоготала, показывая свирепые выдряные клыки. Заперхала, захихикала и Авдотья, локтем подтолкнула Игната Игнатьича Бабилова:
- Давай спляшем на радостях, дед!
- Рано радоваться, - недовольно проворчал бывший бригадир. Завтра плясать будешь.
- Да куды они денутся, - вмешалась веселая бабка Агафья, - все тамо будут. Не уйдет добыча. Болотница завлечет. Эх, ма!
И, взявшись за руки, болотный дед и кикиморы начали странный танец, припевая, приплясывая, подлаивая и подвывая. Прилетели здоровенные совы, расселись на крыше избы, на заборе да на деревьях. Щелкали клювами и поводили круглыми желтыми глазищами в предвкушении завтрешнего праздника.
На следующий день, при ярком и  по-летнему припекавшем солнце, Игнат Игнатьич вел троих камуфляжников через Мокошову ломь. Мужчины, крепко набравшиеся вчера, поклевывали на ходу носами, спотыкались и чертыхались с небеззлобным матерком.
- Завел в дебри, дед… - бурчал самый рослый и решительный. – Долго еще переть? Где твое озеро с девками? – Остальные тоже тоже ворчали, хотя таращили припухшие глаза с возрастающим интересом.
- Комарья тут, черт их драл… - недовольствовал старший. – Нарочно таких здоровенных разводишь?
- Щас не будеть комариков, уберем… Фу, фу… - пообещал старик и помахал по сторонам прутиком каким-то. И, надо же, комары мгновенно исчезли.
- Ну, скоро? А то я те, дед, звиздану для бодрости, - мрачно шутил рябой верзила, подворачивая рукава пятнистой рубашки.
- А вота, уже пришли… Гляньте-ка, гости дорогие… - радушно проворковал бывший бригадир.
- Ух, красотища! – вырвалось у грубого предводителя комуфляжников, когда он увидел трех голых блондинок с венками на прелестных головках. – Телки классные и даже не в бикини…
- Это наша художественная самодеятельность, господин предприниматель. Я для вашего удовольствия постарался, хе-хе… - демонстративно пропуская вперед гостей, говорил Игнат Игнатьич.
На зеленом, пестром от чудесного разноцветья лугу, взявшись за руки, ходили маленьким хороводом Болотницы и поглядывали ожидающе в лесной полумрак.
Когда встали на краю урочища засопевшие от буйного вожделения верзилы, Болотницы маняще заполоскали в воздухе нежными ручонками, призывая мужчин приблизиться к их обольстительному хороводу.
- Ну, вот, просим познакомиться, - торжественно сказал Игнат Игнатьич.
Все камуфляжники приосанились и вместе разом, как в военном строю, сделали первый шаг по травянистому бархату цветущего луга.