Эстетика В процессе написания, добавлена 2 глава

Пролог

Разгар рабочего дня, людей мало. Большинство бюджетных кафе забиты безработными, школьниками и молодежью, не считающей своим долгом посещать пары. В заведениях подороже и вовсе пусто, лишь занято несколько закрытых комнат для деловых встреч.
За окном все еще властвует зима, ей остался месяц, может, чуть дольше. Коммунальные службы накрыли народ большим половым органом – тротуары засыпаны месивом из грязи и снега, взбитым ногами многочисленных прохожих. Холодно.
За столиком неразумно дорогого молочного бара сидит высокий ссутуленный человек. Он так и не снял пальто, но положил на стол черную шляпу. Волосы у этого человека были темными с уже наметившейся проседью, а лицо поросло такой же щетиной с вкраплениями седых волосков. Уставшие глаза зияли темными провалами на изможденном бледном лице. У этого человека заканчивались силы жить, и оставалась лишь инерция существовать.
Из-за барной стойки где-то вдали зала выплыла официантка с подносом. Она прошлась, покачивая худыми бедрами, выставила перед посетителями напитки. Кому-то достался молочный коктейль, кому-то – заварной кофе. Перед человеком в пальто, занявшим столик в самом дальнем и плохо освещенном углу, поставили большую керамическую чашку с какао, на поверхности которого плавала горка мелкого зефира.
Этого человека за столом звали Драгомир Рыдой. Когда-то в юности он стал одним из румынских эмигрантов, которые перебрались в ставшую независимой Украину, а теперь, спустя двадцать лет и будучи полноправным гражданином страны, наблюдал, как открываются стихийные конторы, помогающие людям перебраться в его родную Румынию и получить там гражданство. Такие переезды вызывали у Драгомира нервные смешки, ведь он сам когда-то бежал оттуда без вещей, без поддержки и без планов на будущее. Нет, не потому что там было плохо, хотя и хорошо тоже не было. Совершить побег юношу заставила несчастная любовь, что могло бы показаться глупой подростковой прихотью любому взрослому и здравомыслящему человеку, как и показалось тогда родителям Драгомира. И все же он пересек границу, о чем пока еще ни разу не пожалел.
Несчастная любовь и разбитое сердце так или иначе выпадают на долю каждого. Кому-то достается этот удар в юности, кому-то – ближе к старости, когда за спиной прожитые годы, а на плечах - несколько детей и вроде бы состоявшийся брак, которые давят к земле. История же любви господина Рыдоя сводилась к его особенности, которую в развитой стране приняли бы за сумасшествие, но в Румынии просто предпочитали не заострять на этом внимание.
Драгомир Рыдой знал о природе любви. Именно так, среди толпы смертных Рыдой видел тех, кому отведены больший срок и особая власть – нелюдей. Он не учился этому, просто видел и, как в детстве, не всегда мог понять, кого видел. Временами он узнавал героев из сказок, которые мать рассказывала ему и братьям перед сном, порой видел персонажей холодящих кровь историй, которые дети шепотом пересказывают друг другу в темноте, домешивая собственные фантазии, когда родители думают, что они уже спят. Одними из этих нелюдей были повелители самого светлого чувства на земле – купидоны. По крайней мере, так казалось Рыдою, который превозносил любовь на вершину пирамиды прекрасного.
Рядом послышался скрип, так скрепят металлические ножки стула, когда его тянут по кафелю. Рыдой повернул голову на звук.
Невысокий, тощий, как нынче в моде, парень. Белое пальто было явно осенним, а не зимним, по плечам рассыпались завитые крупными локонами белокурые волосы. И все бы ничего, но через грудь был перетянут золоченый ремень, крепивший за спиной колчан с сияющими стрелами. В руках парня был лук, кажется, отлитый из золота, если из таких вообще возможно стрелять.
Купидон будто не замечал Рыдоя. Отодвинул себе стул, но прежде чем сесть достал из колчана стрелу, положил на тетиву и оттянул.
Рыдой огляделся, рефлекторно ища будущую жертву купидона. Не то, чтобы он собирался броситься грудью на амбразуру и убеждать людей, что внезапно вспыхнувшее чувство – это происки купидона, но… Ему просто было любопытно. Рефлекторно любопытно, как бывает, когда проходишь мимо толпы людей и задаешься вопросом, чем же они заняты.
Молочный бар располагался в центре города, на первом этаже одной из старых сталинок. Вокруг было много не вписывающихся в архитектуру старого города бизнес-центров, а потому клиенты у местных кафетериев были всегда. И сейчас, когда часы показывали чуть за полдень, народу заметно прибавлялось – начался час обеденных перерывов.
Купидон, не теряя времени и почти не целясь, выпустил стрелу. Можно было бы подумать, что стрела вонзится в стену или чей-то стол, или просто попадет в случайно проходившую мимо официантку, но купидоны не стреляли просто так.
Стрела вонзилась в грудь сидевшему за одним из столов мужчине, после чего распалась на тысячи золотых искр, видимых только купидону и Рыдою. Это был молодой человек, едва ли начавший проживать четвертый десяток. Русоволосый, коротко стриженый; у него было по-мужски красивое лицо с волевым подбородком и прямым носом. Глаза у этого человека вопреки всей его внешней привлекательности были темными и напоминали пуговки, какими украшали когда-то тряпичных кукол. Он не смотрел вокруг, слегка наклонил вперед голову и гипнотизировал взглядом чашку черного кофе, стоящую на столике.
Тем временем купидон уже наложил на тетиву вторую стрелу, и Рыдой мог предположить, в кого она попадет. Людей в кафе было достаточно, чтобы он мог ошибиться, но купидон, похоже,  думал в том же направлении – красота к красоте.
Стрела вонзилась в упругую, плотно упакованную в придающий объем лифчик грудь. Мишень обладала светлыми волосами, собранными в высокий пучок, и по-модному пухлыми губами, подведенными матовой помадой. Ярко очерченные черной подводкой глаза скрывались за прозрачным стеклом очков-пустышек.
И снова искры, от которых рябит в глазах, но видит их лишь Рыдой.
Купидон, не стесняясь, положил лук на столик, за которым сидел Драгомир, и сел на стул. Узкая ладонь с длинными пальцами потянулась к чашке мужчины в попытке утащить зефир, но Рыдой пресек попытку, звонко шлепнув купидона по руке. Ответом ему были полные недоумения голубые глаза и печально искривленные пухлые розовые губы.
Внешне купидон был воплощением святой невинности и чистоты. Но это отнюдь не значило, что так выглядят все крылатые. Просто этот предпочитал соблюдать стиль, воспетый в многочисленных валентинках. И, пожалуй, в этом была доля сарказма, ведь образ невинности довершался хитросплетеньем злорадства и презрения к людям, но об этом Рыдой знать пока еще не мог.
- Ты чё, видишь меня? – округлил глаза купидон. – А неплохо. Неожиданно, я бы сказал.
К зефиру в чашке он уже не тянулся, зато с интересом рассматривал Рыдоя, всем своим видом выражавшего явную неприязнь.
- Вали нахрен, пернатый, - хрипло проговорил мужчина. – Ты свое дело сделал, больше тебе здесь делать нечего.
Рыдой знал цену любви. Он знал, скольких усилий затем стоит ее поддерживать, не разойтись из-за ерунды и не разбить друг другу сердца, утащив осколки с собой в новую жизнь. То, что совершил купидон, вызывало в нем волну злости. В понимании Рыдоя нельзя было так, играючи, соединить две судьбы просто потому что эти люди оказались в одном заведении в одно и то же время.
Купидон прищурился, и в этом прищуре были и злость, хитрость, и безмолвное обещание.
- Представление только начинается, - протянул он. – Смотри внимательнее.
У купидона был мягкий нежный голос, будто для него не существовало подростковой ломки. И этот голос мог бы завораживать, но у Рыдоя он вызывал отвращение.
По прошлому опыту мужчина знал – не спорь с тем, кого видишь только ты. По крайней мере, в людных местах. Только проблем с санитарами ему не хватало.
Рыдой отодвинул чашку к центру стола и поднял руку, привлекая внимание официантки. Уже знакомая девица с худыми бедрами оказалась возле столика в мгновение ока.
- Закажете что-то еще?
У нее в руках будто по волшебству возникли блокнот и ручка.
- Нет, принесите счет.
Когда официантка ушла, купидон сокрушенно покачал головой и несколько раз цокнул языком.
- Зря ты, - сказал он. – Шоу обещает быть интересным.
Рыдой промолчал. Вступать в разговоры с купидоном не хотелось. Тем более, что «интересное шоу», которое обещал блондин, не было загадкой для мужчины. Как, впрочем, и для любого взрослого человека, знакомого с особенностями купидонов.
Для них не было преград. Замок, стена, другой край света – неизвестным Рыдою образом купидоны легко со всем этим справлялись, а потому скрыться от них было невозможно. Другой вопрос, что единственное, что привлекало купидонов больше, чем превращение чужих жизней в руины, был секс. Мерзкие проныры потакали собственным слабостям и часто отправлялись в спальню вместе с теми, в кого только что выстрелили. Именно так Рыдой узнал когда-то, что его любовь хоть и была ниспослана свыше, но отнюдь не тем, кого он за нее благодарил.
Официантка принесла счет.  Чек, вложенный в деревянную шкатулочку с нарисованной на ней бутылкой молока. Рыдой оставил в коробочке несколько купюр и, не дожидаясь сдачи, встал из-за стола.
- Ну и иди себе, - надул пухлые губы купидон. – Ты еще об это пожалеешь.
Таково было поведение купидонов в представлении людей – капризные дети, вечно либо дующие губы, либо смеющиеся. И таким пытался казаться этот, нарушивший одиночество Рыдоя. Впрочем, человеку до его капризов дела не было.
Рыдой покинул бар, так и не озаботившись тем, чтобы проверить, забрали ли оставленные им деньги. Он расплатился, а дальше уже не его проблемы.
На душе скребли кошки – на глазах мужчины два чужих человека повторили его собственную судьбу. Но, может, их жизнь сложится иначе, ведь никто из них не увидит купидона над их постелью?


Глава 1

Драгомир Рыдой засиживался до поздней ночи. Это была его привычка еще со времен жизни в Румынии, когда многочисленные обязанности вынуждали просыпаться с третьими петухами и позволяли уснуть, лишь когда стрелки часов приближались к полуночи.
Его жизнь в Украине, разумеется, разительно отличалась от привычной. Даже сейчас Рыдой отчетливо помнил бессонные утра, когда внутренний будильник, настраиваемый всю жизнь, будил его в четыре утра, но вставать с постели было не нужно. Сначала эти пробуждения были обузой – в бараке лучше проваливаться в темное, тягучее небытие, чем считать тараканов, выползающих из трещин на стенах. Но через несколько лет Рыдою удалось получить собственное жилье, пусть даже не самым честным образом, и после этого пробуждения приобрели совершенно иной окрас. Он все так же открывал глаза и видел за окном рассвет или ночное зимнее утро, но теперь это была не мутная от грязи форточка под потолком, а полноценное окно с выходом на балкон, занавешенное сетчатым советским тюлем. Даже матрас пах не старой мочой, а всего лишь пылью и порошком, как и все постельное белье – простое, с незамысловатым рисунком из мелких цветочков, но новое, его собственное.
У Рыдоя открылась любовь к чистоте, которую он не проявлял на протяжении всей юности. Общее полотенце для всей семьи, постель, менявшаяся раз в полгода в лучшем случае? Для него таких вещей даже не существовало; главное – есть, чем вытираться и на чем спать. О природе такой любви Рыдой задумывался не раз, но ответа так и не нашел. Его устраивало то, что он мог поддерживать приятный ему порядок в собственной квартире и не покидать зону комфорта.
Этот вечер мало чем отличался и был на грани идеального. Мужчина сидел на старом продавленном диване, возле подлокотника лежала большая перьевая подушка, а ноги Рыдоя накрывали пуховое одеяло и плед. На низком журнальном столике перед ним стоял раскрытый ноутбук, освещая мужчину светом экрана. На мониторе пробегало видео – запись сегодняшних семичасовых новостей, которые Рыдой, как обычно, пропустил.
В последние пару лет доброжелательные сюжеты сменились репортажами о войне на востоке страны. Репортажи одной недели были как две капли воды похожи на репортажи другой недели и отличали их только численные показатели: количество выстрелов, количество жертв и количество отправленных солдатам припасов.
Рыдой щелкнул клавишей пробела, ставя видео на паузу. Еще одно преимущество просмотра уже записанной передачи. Он откинул одеяло с ног и встал с дивана.
У мужчины была привычка передвигаться по квартире в темноте. Для освещения единственной, но достаточно большой комнаты, служившей и гостиной, и спальней, ему хватало света от экрана ноутбука, а на кухне он и вовсе мог довольствоваться подсветкой электрочайника.
Выйдя на кухню, Драгомир щелкнул переключателем чайника, и тут же по кухне разлился оранжевый цвет подсветки. В этом освещении он открыл один из ящиков, но искать нужное пришлось на ощупь. Несколько новых плиток шоколада, среди которых одна достаточно дорогая, с кусками мармеладок и леденцов, купленная по акции из-за подходящего к концу срока годности. Пара зажигалок и коробок со спичками. В этой шухляде Рыдой хранил то, что было особо дорого его сердцу. И, как всегда, в самый неподходящий момент, закончилось самое важное – сигареты.
За окном с готовностью завыл ветер – выходи, я здесь, жду тебя.
Драгомир поежился. Ему совершенно не хотелось покидать теплую квартиру. И пусть отопление в очередной раз хромало, но он сменил старые деревянные оконные рамы на металлопластиковые и без зазрения совести держал включенными несколько обогревателей: небольшую дуйку в ванной на стиральной машинке и полноценный обогреватель в гостиной-спальне. Кухню он отапливал газом.
Закипел чайник, щелкнул затвор, кухня лишилась единственного источника света, и Рыдою пришлось включить верхний свет. У него была маленькая кухня, такая же тесная, но уютная, как и вся квартира. Здесь все еще стояла старая советская мебель, а стены были отделаны кремовым кафелем с более темными разводами, складывающимися в цветы. Плита тоже стояла старая, Электро, но работала, как считал Рыдой, гораздо лучше многих новых.
Ему не требовались перемены. Этого человека устраивало вырываться из объятий неонового города, прятаться от иностранных брендов и новых модных тенденций в маленьком островке Советского Союза, который он так и не застал здесь. Впрочем, Рыдою хватало и того, что Союз создал эту квартиру, и большего ему не требовалось. Единственным, что позволил себе изменить мужчина, были ноутбук и роутер. Он появился у Рыдоя лишь пару лет назад, когда каждый в мире уже носил в кармане Всемирную Паутину. Нельзя было настолько отгородиться от прогресса. Впрочем, об этом он еще ни разу не пожалел. Как и все люди старой закалки, Драгомир Рыдой умел выбирать в Сети то, что ему нужно, не рассеиваясь на фото котиков и видео-хиты последней недели.
Он вернулся в комнату с чашкой горячего чая. Поставил чашку на старую дискету, служивую подставкой для посуды (как будто одна чашка могла испортить этот древний стол), и снял с паузы видео. Улыбка диктора, минуту назад с гордостью вещавшего об успехах родных дипломатов на очередном саммите, померкла, на лице отразилась наигранная скорбь.
-…Они просят вас: «Если вы видели ее – свяжитесь с родителями Марины!» Номера телефонов обоих родителей и родного брата Марины вы можете увидеть внизу вашего экрана.
Желтым шрифтом под лицом ведущего высветилось несколько номеров.
Затем изображение переключилось на фотографию с подписью «Мы ждем тебя дома, родная!»
Рыдой с удивлением обнаружил, что лицо девушки на фото ему подозрительно знакомо. Несомненно, это одна из сделанных для Инстаграма фотографий, на которых мало что сходится с реальностью. И все же черты были знакомы. Даже не только черты, но и определенные детали, которые, впрочем, могли принадлежать любой девушке – производители косметики гребли всех под одну гребенку: небольшие, едва заметные за ресницами стрелки, матовая помада заметно увеличивала и без того пухлые губы, карандаш придал широким бровям идеальную форму. В голове Драгомира щелкнуло, и воображение надело на маленький аккуратный носик девушки очки с прозрачными стеклами, а распущенные светлые локоны собрало в небрежный пучок.
Да, определенно, это ее он видел в кафе сегодня.
Для циничного Рыдоя все складывалось в предельно простую картину: девчонка, вряд ли разменявшая второй десяток, влюбилась по уши, пронзенная стрелой купидона, и загуляла с таким же влюбленным в нее мужчиной. И одно дело любовь, которую дарят волшебные стрелы, но когда к этой любви примешивается банальная внешняя привлекательность, у людей есть все шансы утонуть.
Он взял со стола чашку и отхлебнул горячий чай. Из-за температуры сахар почти не ощущался, заболел обожженный язык.
Немного кольнула совесть: а если что-то случилось? Ты знаешь, кто был с ней рядом. Возможно, ты был последним, кто видел ее… живой?
Неимоверно захотелось курить. Устроиться за кухонным столом, сделать пару бутербродов, на плечи накинуть плед, чтобы не тянуло по спине из открытой форточки, и курить одну сигарету за другой, вместе с дымом выдыхая все то дерьмо, которое приключилось в жизни. И не только в его жизни.
Репортаж новостей подходил к концу, Рыдой выключил видео и задумчиво посмотрел на полную чашку еще горячего чая. Он миллион раз обещал себе купить сигарет и рассовать по квартире: под матрац, в старый сервант, на антресоль в прихожей, да хоть за бачок унитаза – чтобы именно на такой черный вечер у него нашлась запасная пачка или хотя бы пара сигарет, чтобы успокоить душу.
Мужчина выбрался из одеяла и включил свет. Он достал из шкафа джинсы и тонкий свитер, быстро оделся. Не потрудившись найти носки, Рыдой обул зимние ботинки на голую ногу, ощутив кожей меховую подкладку.
Часы показывали без пятнадцати минут одиннадцать. Либо он успеет купить сигареты в супермаркете, либо придется идти пару кварталов до заправки или круглосуточного ларька. Рыдой запер дверь и, сунув ключ во внутренний карман куртки, пошел к лифту.
Он обитал в старенькой хрущевке. Картонные стены, зато вахтерша на первом этаже, домофон и лифт. Даже лестничную клетку отремонтировали, хоть через месяц все равно ее загадили. Но отремонтировали же! Не дом, а просто санаторий какой-то.
Рыдой спустился по лестнице. Гуляя поздней ночью под чужими дверями, можно было узнать много нового. Нет, он отнюдь не собирался подслушивать, как в квартире на пятом зло кричит пьяный мужчина, или как на третьем плачет ребенок, кажется, девочка. Он всего лишь делал для себя выводы – жить одному проще и приятнее, по крайней мере, о своем образе жизни он еще ни разу не пожалел.
Фонари во дворе не работали. Дорожки были покрыты смесью из снега и песка, превратившейся в грязь, под ботинками оглушающе хлюпало. Рыдой несколько раз едва не упал, поехав на спрятавшемся в грязи льду, прежде чем все-таки покинул двор.
Вывеска супермаркета светилась зеленым, из помещения дохнуло теплом, когда Рыдой открыл дверь. Единственный кассир, может, и был бы рад закрыться пораньше, но за такое он мог бы лишиться своего рабочего места. Рыдой прошел мимо разгадывавшего кроссворды охранника и вошел через турникет в зал. Ему всего и надо было, что обойти пару стеллажей и уже на кассе взять сигареты, но неожиданно захотелось чего-то сдобного, и мужчина завернул в хлебный отдел.
На деревянных полках теснились недельной давности булки в целлофановых упаковках, несколько полок пустовало – возвращавшиеся с работы люди быстро разобрали свежий хлеб. Рыдой пощупал несколько плетенок, определяя самую свежую, и сунул выбранную под мышку.
Вопреки ожиданиям, в зале еще были люди. Кто-то возвращался с работы, кто-то выскочил из дома за самым необходимым, как был – в домашних спортивных штанах с вручную зашитой дыркой на колене. Куда здесь закрываться?
К кассе Рыдой вышел с плетенкой, упаковкой кексов и бутылкой персикового йогурта с отметкой качества на этикетке.
Работала лишь одна касса, и мужчине пришлось стать невольным свидетелем того, к чему он, рано выпорхнувший из-под родительского крыла, относился весьма философски. Возле кассы стояло нечто явно допаспортного возраста и требовало пачку сигарет, потрясая фиолетовой купюрой.
- Да какая вам вообще разница? – возмущался ребенок. – Схема проста, я даю вам деньги, вы даете мне товар! Андестэнд?
Кассир, дородная женщина, явно ожидавшая наступления пенсионного возраста на хоть бы какой работе, смотрела устало и немного раздраженно.
- Детка, да не могу я тебе продать сигареты без паспорта!  Не могу, понимаешь? Тут камеры в каждом углу натыканы, меня уволят. Сходи вон… куда-нибудь еще. Домой, например, спать!
Рыдой слышал, как осеклась кассирша. Похоже, эта женщина была из категории тех людей, которые понимали, что запреты не остановят подростка на пути к вожделенной пачке сигарет. Мужчина мог поклясться, что кассир хотела отправить девчонку в тот самый ларек, который был его запасным вариантом – там никогда не спрашивали документы, а местным алкашам даже наливали под запись в тетрадь.
Вдруг девочка резко развернулась к Рыдою.
-Дяденька, купи сигарет, а? – она протянула ему купюру. – Винстон с ягодной капсулой.
Рыдой с удивлением рассматривал девочку. Лет пятнадцать ей точно было – под футболкой, не скрываемой расстегнутой курткой, хорошо видна крупная, несмотря на астеническое телосложение, грудь. И все же она подросток – на смазливом лице по всему подбородку и щекам россыпь воспаленных прыщей, кое-как замазанных светлым, почти белым тональным кремом, глаза вульгарно подведены стрелками, а на ресницах почти нет туши. Девчонка откровенно презирала каноны красоты и бунтовала против социума: пирсинг в нижней губе, в правой брови и в перегородке носа, сальные волосы выкрашены в синий и топорщатся так, словно она спала.
- Ау, дядя, завис? Сигарет, говорю, купи, - снова окликнула его девочка. – А, пожалуйста.
Она наигранно шаркнула ножкой в тяжелом ботинке, будто вспомнив о приличиях.
Рыдой хмыкнул. Он не собирался поощрять курение среди малолетних, но девчонка не была похожа на ту, кто пойдет домой спать после отказа. Поэтому лучше он купит ей сигареты здесь, чем она потащится через полрайона в ларек, возле которого даже в холодную зимнюю ночь дежурят алкаши.
Он взял из ее рук купюру и положил на подставку для сдачи.
- Винстон с ягодной капсулой, пожалуйста.
Кассирша вздохнула и опасливо покосилась на охранника. Мужчина в черной униформе все так же мудрствовал над кроссвордом, согнувшись в три погибели, и явно не интересовался происходящим на кассе, пока никто не нажмет тревожную кнопку.
Женщина привстала со своего места и с витрины над кассой достала серебристую пачку.
- Пожалуйста, - ответила она, забирая купюру и доставая из ячеек кассового аппарата сдачу.
Рыдой жестом указал девочке на сигареты и несколько купюр остатка, мол, бери, я не претендую. Благодарно кивнув, она сгребла в карман необъятной куртки покупку вместе со сдачей и вылетела из магазина.
Кассирша включила ленту, подтягивая ближе покупки Рыдоя.
- Пакет нужен?
- Да, маленький, пожалуйста. И пять пачек Ротманса синего.
Он достал из внутреннего кармана куртки кошелек. Кассирша пробила пакет.
Когда он вышел из супермаркета, у входа его ждала та самая девочка. Между двух тонких пальцев о обгрызенными, но выкрашенными в черный ногтями тлела почти скуренная сигарета.
- Спасибо за сигареты, дядя.
Она отсалютовала ему рукой с сигаретой и снова затянулась.
- Не за что, - Рыдой остановился. – Шла бы ты отсюда, а? Ночь на дворе. Найдешь проблем на свою тощую задницу, потом никто разбираться не будет, в лучшем случае в шесть просто выйдешь из обезьянника.
Сигарета в пальцах девочки истлела почти до фильтра, и она с сожалением бросила ее в снег. Огонек погас моментально.
- А мне некуда идти. Не подскажете, как выйти отсюда к метро?
- До метро ты пешком не дойдешь, разве что выйдешь к трассе и сядешь на троллейбус, они еще должны ходить, - Рыдой махнул рукой в нужном направлении.
Он уже сделал шаг в сторону дома, собираясь вернуться в свое теплое гнездо, оставив позади неопрятную курящую девочку, но раздавшийся рядом крик заставил мужчину замереть на месте.
Рыдой никогда не был рыцарем, и если где-то рядом собиралась толпа и начинались скандальные разбирательства, он всегда старался покинуть это место как можно скорее. Брать на себя ответственность за решение чужих проблем, когда полон рот своих собственных, Рыдой считал глупостью.
По снегу к ним бежала женщина. На ней был длинный черный пуховик-дутик, из-под которого были видны голые ноги и ботинки с развязанными и просто засунутыми в сам ботинок шнурками. Во все стороны из-под ее ног разлетались комья грязного мокрого снега.
- Даша!
Женщина едва не упала, зацепившись о бровку, но сумела удержать равновесие. Она подскочила к ним и согнулась, упершись ладонями в голые колени. Полы ее пуховика оказались незастегнуты и разъехались в стороны, демонстрируя длинную застиранную футболку с потрескавшимся рисунком Микки Мауса.
- Даша! Как ты могла?!
Она подняла голову, все так же тяжело дыша открытым ртом, из которого вырывались клубы пара. Рыдой с удивлением узнал в женщине соседку по дому. Она жила в другом подъезде, кажется, с мамой. Они выходили во двор весной, садились на лавочку под яблоней и пили чай из термоса, о чем-то беседуя. Теперь оказалось, что у женщины есть еще и дочь.
- Даша, хватит капризничать. Идем домой, уже поздно.
Рыдой с легким любопытством рассматривал мать и дочь. Они были совершенно не похожи. Темные волосы матери, которые выглядывали из-под капюшона, были идеально вытянуты плойкой, на лице хоть и не было макияжа, но было понятно, что за чистой кожей ухаживают на совесть. В быту они явно были противоположностями. Впрочем, сходства ни в лице, ни в фигуре тоже не было. Даша была тощей, как щепка, а вот мать могла похвастаться фигурой гитары, пусть даже с чрезмерно крупными для нее бедрами, делавшими ее похожей на лампочку.
- Женщина, что вам от меня нужно? – округлила вдруг глаза Даша. – Вы меня с кем-то спутали! Дяденька, скажите ей!
Неожиданно девчонка вцепилась в рукав Рыдоя мертвой хваткой, повиснув на нем и едва не заставив выронить пакет с продуктами. Мужчина дернул плечом, но девочка и не думала отцепляться.
- Дяденька, я не знаю, что нужно этой женщине, клянусь! Она какая-то маньячка!
«Маньячка» наблюдала за представлением с широко распахнутыми глазами и то открывала, то закрывала рот, пытаясь что-то сказать. Она, наконец, выровняла дыхание и выпрямилась, снова запахнув пуховик.
- Что-то маньячка плохо оделась для охоты на маленьких девочек, - заметил Рыдой, кивнув на женщину. – Иди с мамой, пока не огребла ремня. Ох уж эти мне демократичные методы воспитания…
- Да не моя она мама! – выкрикнула Даша. – Моя мама умерла, когда рожала меня, а эта мне даже не мачеха! Вообще первый раз ее вижу!
Рыдой стал педантично, один за другим, отгибать тонкие пальцы, сжимавшие ткань его куртки. Он не собирался задерживаться здесь дольше, чем потребуется, чтобы освободиться от хватки избалованного ребенка.
- Даша, но ведь я помочь тебе хочу, - устало вздохнула женщина. – Правда, пойдем домой. Очень тебя прошу. Мало ли кто сейчас по улице ходит.
- Никуда я с вами не пойду, дамочка, - прошипела Даша, с силой сжимая пальцы. – Продадите меня на органы, да?
- Даша, отпусти мужчину, - потребовала женщина. – Ему домой нужно.
Даша замерла, будто размышляя. Рыдою на миг показалось, что эта заминка позволит ему высвободиться, но вместо этого девочка вцепилась крепче и посмотрела на него, осененная гениальной идеей.
- Дяденька, а возьми меня к себе, а? Я приготовлю ужин и посуду помою, а утром просто уйду. Как идея, а?
Даша висела на мужчине всем весом, отчего того кренило вбок, единственным противовесом служил не слишком тяжелый, но удобный для баланса пакет с покупками. Он посмотрел на девочку и шикнул сквозь плотно сжатые зубы.
- Плохая идея. Бери мамочку под ручку и вали домой, пока еще какой-нибудь добрый дяденька тебя не оприходовал. Уяснила?
Он резко дернул плечом, сбрасывая Дашу с руки и зашагал прочь. Он не собирался проводить ночь с незнакомыми людьми. Более того, после столь бесцеремонной попытки ворваться в его личное пространство хотелось как можно скорее вернуться в теплую квартиру с работающим обогревателем, заварить еще чай и запить им купленную булку.
Рыдою показалось, что он уже оставил досадное приключение позади, когда в плечо врезалось что-то тяжелое. Мужчина рефлекторно с силой оттолкнул от себя потенциальную угрозу, и Даша полетела в грязное месиво на асфальте. Раздался короткий крик – девочка не успела выставить перед собой руки.
Даша распласталась на земле, а к ней уже спешила мать. Женщина стала на колени, пачкая голые ноги в грязи, и помогла девочке сесть. Лицо Даши было залито кровью, и оценить повреждения было невозможно. Рыдой замер, не зная, как себя вести. Покой и тишина были так близко.
- Дашенька, пойдем домой, - ворковала женщина, пытаясь ладонями вытереть кровь с лица девочки.
«Дашенька» же, как показалось Рыдою, ничуть не огорчилась из-за падения. Наоборот, это был еще один аргумент, который она собиралась использовать.
- Никуда я с тобой не пойду, - вызверилась она. – Лучше истеку здесь кровью.
Женщина подняла голову и с надеждой посмотрела на Рыдоя. Мужчина медлил. Он мог позвать их обеих к себе, и тогда его совесть будет чиста, но как же не хотелось нарушать свое уединение. Рыдой привык жить по принципу «Мой дом – моя крепость».
- Можешь зайти ко мне и умыться, - с трудом выдавил он.
Было сложно и мерзко. Прощайте, чай, одеяло и плюшки. Спокойный вечер и привычный релакс помахали Рыдою ручками и скрылись в неизвестном направлении. Но идти на сделку с совестью мужчина не хотел. Уж лучше быть добрым по мелочи, когда это тебе почти ничего не стоит, чем потом чистить карму Великим постом и суточными молебнами на коленях перед золочеными иконами.
Даша поднялась сама, без помощи матери. Она просто встала, словно только что не она разбила лицо об грязный асфальт, и стала рядом с Рыдоем.
- Другое дело, дяденька, - весело произнесла девочка. – Показывайте, где живете.
Ее мать тоже поднялась с асфальта, и Рыдой заметил, что она содрала кожу на коленях. Кажется, они опустошат его аптечку. 


Глава 2

Он любил ее до потери сознания. Стоило ему увидеть ее, как все прочее теряло свою значимость. Она была для него всем, и временами ему казалось, что если она исчезнет, его сердце просто остановится: от тоски, от потери смысла.

Антон перевернул фотографию изображением вверх. Это был старый, но уже цветной снимок, сделанный на пленочный фотоаппарат в начале двухтысячных. Так называемые мыльницы давали не лучшее изображение, но были доступны почти каждому, кто мог позволить себе регулярно покупать новую пленку. Много фотографий на такой аппарат не сделаешь, но в этом и заключалась их ценность: люди фиксировали то, что хотели сохранить на всю жизнь, а не походы в санузел ресторана. Впрочем, возможно, он просто не успел за сменой ценностей.

Самого тогда еще молодого Антона камера зафиксировала лишь наполовину: половина лица и плечо ушли за кадр. Кажется, он тогда отклонился, чтобы взять со стола стакан с популярной тогда смесью водки и бесцветной Росинки. В центре снимка оказалась Лика: высокая благодаря туфлям на каблуках, которые не были видны на фото, она почти сравнялась ростом с Антоном; с совершенной фигурой, подчеркнутой правильным платьем с глубоким декольте.  Тогда никто еще не знал о лифчиках с поролоновыми подушечками, у Лики все было натуральным. Антону казалось, что, если приглядеться, то уже можно увидеть чуть округлившийся живот Лики.

По временам их юности Лика была эпатажной девушкой. Она любила привлекать к себе внимание, любила, когда с ее приходом все замолкали, устремляя взгляды на нее, и молчание это никогда не было неловким – она легко перехватывала инициативу. И все же Антон знал – ее воспитание близко к пуританскому.

Антон ухаживал за Ликой долго. Это была первая его любовь, и вряд ли он еще сможет когда-нибудь полюбить с той же силой, что и в юности. Да и второй такой уже не будет…

Когда они расписались, живот Лики уже был хорошо виден, и они вместе выбирали ей свободное и, к счастью, модное в те времена платье-балахон, введенное в обиход простых смертных блистательной поп-дивой. Ему удалось склонить Лику к греху, но видит Бог, иначе она бы не стала его женой, не согласилась бы.

Он рассматривал длинные темные волосы, ярко подведенные глаза. Старое фото добавило контраста. Антон провел пальцем по лицу Лики. Прекрасна. Он часто вспоминал ее. Её юное лицо, улыбку и ямочки на щеках, этот образ хранили многочисленные фотографии. Но в его сердце было место и для старости, которую он так мечтал встретить с ней. Он представлял мелкие морщинки вокруг глаз и истончившихся губ, просевшие ниже к глазам брови, все так же тонко выщипанные и подведенные черным карандашом, чуть провисшую кожу под подбородком…

В сознание Антона снова ворвался образ постаревшей Лики, будто все эти годы они жили вместе, и сейчас она лишь отошла на кухню, чтобы поставить на плиту чайник…

…По квартире разнесся требовательный зов дверного звонка.

Как жаль, что все эти годы Лики не было, по крайней мере, с ним, в мире живых. И чайники давно уже никто на плиту не ставит.

Антон быстрым движением вложил фото между страницами книги и, зажав книгу подмышкой, пошел открывать дверь. У него не было привычки смотреть в глазок – мужчина не испытывал страх, но сейчас он пожалел, что так поспешно щелкнул замком, выдавая, что квартира не пустует.

На пороге стоял мужчина лет пятидесяти в милицейской форме. Он поднял руку с удостоверением, но по старой привычке быстро его захлопнул, не давая прочесть мелкий шрифт пластиковой карты.

- Лейтенант Мухин, - представился он. – Ваши соседи вызывали полицию. Скажите, вы знакомы с Юлией Гречухиной?

Антон пожал плечами. Может, видел в лифте, но имя точно не спрашивал. Пожалуй, он с трудом мог сказать, сколько квартир на его этаже заселены – часть точно была выкуплена, но пока что там крутились только рабочие, подготавливая помещения к въезду жильцов.

- Впервые слышу.

- Может, слышали за стеной крики, шум? Звуки ударов?

Полицейский смотрел на него немигающим взглядом, не отрываясь. Так смотрят на человека, когда хотят поймать на лжи. Но пока что Антону не о чем было врать.

- Здесь отовсюду шум, я его не дифференцирую, - ответил мужчина. – Там делают ремонт, там, там и еще на пару этажей выше, но слышно даже сюда, наняли каких-то китайцев…

Он по очереди указывал пальцами в разные стороны, демонстрируя, что звук идет со всех сторон.

-… но пока они не шумят в неположенное время, у меня претензий нет, - закончил Антон. – А с соседями я не знаком, тут полно рабочих, часто еду с кем-то в лифте, хотя по правилам дома они не должны им пользоваться.

Болтай, больше болтай и рассказывай о «накипевшем» так, будто ждешь помощи, тогда никто не будет задавать вопросы – всем плевать, что тебя волнует и мешают ли тебе спать.

- Я вас понял, - кивнул полицейский. – Пойду, может, кто из рабочих что слышал. И на будущее – в квартире справа от вас живут люди.

- Всего доброго.

И что ему с того, что там живут люди? Он с ними чай пить на кухне не собирается.

Полицейский отсалютовал, и Антон с облегчением закрыл дверь. Впрочем, выдохнуть он смог только после того, как дважды провернул замок.

Антон оставил книгу на комоде в прихожей. Он носил ее с собой всегда, когда ходил открывать двери – чтобы видели, что отвлекли и гостям здесь не рады.

Квартиру в новостройке Антон купил несколько лет назад. Он въехал сюда одним из первых, когда большую часть квартир еще даже не раскупили. Несколько месяцев ночевал на упакованном в пленку матрасе, подкладывая под голову рюкзак, но все-таки закончил ремонт, заказал мебель. Он бы и рад нанять рабочих для этой цели, но на квартиру у Антона были особые планы, которыми он не собирался делиться с выходцами из солнечных стран.

Одним из таких планов была потайная комната за шкафом-купе. По планировке квартиры это была кладовая. Не маленькая советская кладовка, которую в первые пару лет забивают банками с соленьями, а спасение любой хозяйки – комната, которая могла бы стать спальней, если бы не отсутствие окон. Здесь могли бы поместиться и соленья, и гладильная доска, и стиральная машина и еще бы осталось место, но Антон был готов разместить все это даже в гостиной, а на комнату без окон у него были свои виды– ради этой комнатушки он и покупал квартиру.

Дверь в комнату закрывалась на встроенный замок, ключ в нем торчал почти всегда – Антон забирал его лишь тогда, когда уезжал из дома. Саму же дверь со стороны коридора преграждал вмонтированный в пол шкаф-купе. Мужчина раздвигал зеркальные двери, нащупывал под потолком ручку из скрученной проволоки и тянул, опуская заднюю стенку  шкафа вниз, словно мост над рвом. Затем открывал дверь, ведущую в саму кладовую, и оказывался в маленькой импровизированной спальне.

Здесь не было мебели. Впрочем, нужда в ней тоже отсутствовала. У стены напротив двери лежал на полу толстый ортопедический матрац, застеленный скомканной простыней, здесь же была подушка и одеяло – Антон не пожалел денег ни на матрац, ни на постельное белье. К стене над матрацем была прикручена ручка, такие же, только две, прикручивают на стены больничных туалетов, чтобы больные могли держаться, когда опускаются на унитаз. От ручки вниз тянулась обшитая мехом, чтобы не звенела, цепь. Эта цепь заканчивалась двумя браслетами на худых запястьях, обладательницу которых не было видно под одеялом.

Несомненно, она слышала, как Антон открывал ее камеру.

- Мы уезжаем через несколько часов, когда я закончу приготовления.

- Пожалуйста, отпустите меня…

Она уже не рыдала и, кажется, даже перестала плакать. Просто лежала, накрывшись с головой одеялом. Сползла вниз, и на подушке лежали лишь закованные в наручники руки. На запястьях были видны темные синяки от попыток вырваться – металлический браслет не щадил.

Антон никогда никого не любил так же сильно, как любил Лику, и никогда не полюбит. Пожалуй, его сердце все еще принадлежит покойной возлюбленной, пусть даже временами кажется, что он готов отдать его другой.

Лика умерла в родах. Ее родители были против их любви, их брака, даже против их ребенка, хотя дочь и была копией матери. Они не позволили Антону прийти даже на похороны, чтобы попрощаться и в последний раз взглянуть на ее лицо. И у него остались только фотографии.

С тех пор у Антона случались наплывы. Он постарел и знал, что будь Лика жива, она бы старела вместе с ним, но временами он видел ее лицо в молодых девушках. Ее глаза, лукавый прищур, тонкие брови, ямочки на щеках – все это сводило его с ума, заставляя испытывать нечто, похожее на любовь. Такой влюбленностью была и Марина.

Антон помнил каждую из них. Поначалу он пытался видеть в них тех, кем они были: Оля, Катя, Вика… А дальше все они смазались в одну линию подобий Лики. Такой была и эта девушка. Сейчас он помнил ее имя, обращался к ней по имени, но уже через пару недель он будет помнить ее как Лику, ее собственные черты сотрутся из его памяти, уступив место лицу с фотографий, а имя канет в Лету.

Сам Антон был уже готов. На узкой полочке возле двери стояли флакон из темного стекла и стакан, наполовину заполненный водой.

Антон взял с полки флакон метадона и покрутил в руках. Легкий. Он бы рассчитывал дозы до капли, если бы не опасался, что кто-нибудь из девушек придет в себя в дороге. Пять миллиграмм на литр, полстакана воды. Он открутил крышку и, стараясь не вдыхать легкий лимонный аромат, влил остатки препарата в стакан. На лице мужчины отражалось сомнение в том, хватит ли дозы, но раздумывать времени не было. Если у соседей случилось что-то серьезное, он тоже может попасть под раздачу, рисковать нельзя.

Он подошел к лежанке, покачивая в руке стакан, словно бокал с шампанским. Комната наполнялась едва уловимым ароматом лимона.

- На, выпей.

Антон присел перед девушкой на корточки. Так он мог видеть ее макушку и немного лба. Она подняла голову и посмотрела на него.

Глаза покраснели и опухли, нос потерял форму и покраснел, губы расплылись двумя такими же красными пятнами и лишились очертаний. Кожа лица была сухой, было видно, что Марина уже перестала лить слезы, но отек так и не сошел.

- Прошу, не нужно…

- Пей.

Было в его голосе что-то такое, что заставляло испытывать животный страх. Решимость или что-то еще, Марина не могла определить. За время пребывания в квартире Антон ни разу не причинил ей боль, используя в основном приемы обезвреживания. Даже заковал ее не на полу, а на лежанке, оставил включенный свет.

Дрожащей рукой Марина взяла стакан. Ударить? Куда? В висок? Чуть ниже глазницы, ближе к уху, где проходит тонкая кость, похожая на дверную ручку, и пучок сосудов. Какова вероятность, что он скончается, если она разрежет ему артерии стеклом? Или, стоит метить выше, в висок, чтобы лишить сознания?

Руки скованны слишком близко друг к другу, ей не хватит сил замахнуться.

Марина привстала на локтях и поднесла стакан к губам. Сделала глоток.

- Пей до дна.

Теперь в его голосе звучало довольство, и вместе с этим Марина ощущала горечь от того, что упустила, возможно, последний шанс выбраться. Мольбы не помогут – она уже знала это.

Он забрал у нее пустой стакан, и девушка обессиленно упала на подушку лицом вниз. Кончик носа загнулся вниз, ткань плотно прижала крылья носа, перекрывая поток воздуха, и Марине это показалось еще одним выходом, но тело не позволяло так просто убить себя. Она повернула голову и вдохнула полной грудью. Слабачка.

Антон вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, но не провернув ключ. Выбрался из шкафа и направился на кухню. Он тщательно вымыл стакан и поставил на полку, пустой флакон от лекарства завернул в целлофановый пакет, чтобы позже выбросить в мусорный бак в чужом дворе на другом конце города, прежде чем выехать за его черту.

Он упаковал свои вещи в спортивную сумку, в черный пакет сложил синтетический плед и небольшую подушку в форме подковы. Для Марины уже было заготовлено вязаное пончо, чтобы скрыть наручники и синяки на запястьях.

Антон педантично вычищал квартиру, будто допуская мысль, что уже не вернется туда. Еще раз проверил стакан, не остался ли на стекле запах, но пахло лишь яблоком – аромат моющего для посуды. Он упаковал в пакет постельное белье, на котором еще днем занимался сексом с Мариной, затем проверил ободок унитаза и на всякий случай прошелся по нему Доместосом. Затем вычистил умывальник и вентили крана.

Она касалась слишком многого в этой квартире. Мыла руки, подходила к окну, сидела на кожаном диване в гостиной, поправляла макияж, глядя в зеркальные двери того самого шкафа. Он был бы рад, если бы она просто пошла и сама защелкнула браслеты на своих руках, но такого не могло быть. А он просто не сможет убрать все невидимые глазу следы. Да и не зачем.

Он отнес вещи в машину. Постельное белье и сумки уложил в багажник, а пакет с пледом и подушкой – на заднее сиденье. Чуть позже он усадит туда ничего не осознающую Марину, протянет цепочку наручников через крепление ремня безопасности между сидением и спинкой, чтобы она не могла вырваться, и завернет девушку в плед, подложив под голову подушку. Она будет похожа на его больную подругу, и даже если кто-то заметит ее, когда он выйдет из машины, чтобы выбросить флакон, то никто ничего не заподозрит.

Антон вернулся в квартиру. Дело оставалось за малым. Вытащить девушку, замаскировать комнату, установив в шкафу трубу и повесив на нее вешалки с одеждой, а затем просто вывести пленницу из дома, предварительно одев.

Ему пришлось повозиться, натягивая на расслабленное тело джинсы и высокие сапоги. Марина едва стояла на высоком каблуке и постоянно норовила упасть, а Антон поймал себя на том, что нужно придумать замену пончо – удобно, но слишком уж оно не вязалось с узкими джинсами и лакированными сапожками.

И уже через несколько часов за спиной осталась пустая, но будто бы обжитая квартира, а Антон и его новая Лика летели по скоростной трассе к одному из поселков области, где их ждал родной для мужчины дом.