Чтобы лошади жили

Поленья в печке затухали, чётко окрашенные края каждого высвечивались из открытой дверцы.
Галя стояла без одежды, и только волосы до щиколоток прикрывали спину.
Светло-русые волосы струились с её маленькой головы необыкновенным покрывалом, и Мишку всегда это возбуждало, окружало облаком нежности к жене. В эти весенние дни наступало затишье и на полях и на огородах. Семена были положены в землю и теперь только покой и тишина требовались этому неспешному невиданному чуду, когда рождался листок, лепесток и колосок.
- Галь, ну повернись! – тихо говорил Мишка, любуясь женой и даром на её голове.
- Да ну тебя, к тебе повернись, а потом опять в роддом – отбивалась она, но всё же поворачиваясь, и захватив рукой прядь волос, расчёсывала её от плеча до самых округлостей.
- И так уже целая кошёлка. -
У Мишки с Галей новый, выстроенный недавно дом – большой, светлый; трое ребятишек погодки, друг за другом как горошинки сыпались на радость всем.
Мишка озорно засмеялся, обхватив её за талию одной рукой, другой закрыл задвижку на двери баньки…
Это был их укромный час, когда после всех срочных весенних работ можно уже не спеша уделить друг другу нежности и сказать сокровенные слова.
- Мишка, там дети, мать – слабо отбивалась Гала, сама уже уплывая и растворяясь в нём.
Ульяна, мать Мишки, ходила по двору, кормила кур, поросят, поила телёнка, который высовывал мордочку уже из решётки на двери сарайки, просился на травку, на лужок. Но не торопила она сына с невесткой, знала, что когда они в бане, это их час и этот час дан для истины и жизни.
Не спеша разводила в большом блюде тесто на 40-50 блинов – наступал праздник, который душил её воспоминаниями. Этот праздник был у каждого свой.
У кого-то это четыре года ожидания, у кого-то смертельная рана в душе и пожелтевший листок похоронки. Ульяне было 18 лет и ему 18, когда началась война. Вот-вот призовут, вот-вот уведут навсегда. Свадьба была скорой, тоскливой, но желанной. Один месяц была она замужем и никогда больше. И то, что месяц любви и горести, подарил ей сына – Мишку, всю жизнь благодарила она бога и ни о чём больше в жизни не жалела.
Сын рос послушным, трудолюбивым, никогда не хотел покинуть мать и благодарна она была судьбе за это. Белобрысый, коренастый, ни красотой, ни богатырской фигурой не обладал он, но был в нём заложен стержень той любви и горечи одного месяца, которого хватило на всю жизнь и матери и сыну.
Дети потянулись с кроватей на запахи блинов и других бабушкиных праздничных кушаний.
Гала быстро одевалась, чувствовала, что ушёл их час:
- Мишка вставай, мать будет сердиться – заплела быстро косу, укладывала вокруг головы.
- Галь, на сегодня выезд в лес планируется, надо быстро управиться по хозяйству.
- А мне ехать надо…
«Снегирь» - так звала его вся деревня, работал шофёром, его распоряжении была спецмашина  - «Летучка».
По каким-то веяниям в стране создавались в каждом хозяйстве станции технического обслуживания сельхозтехники. Набирались в слесари самые опытные механизаторы, обязанности которых были регулировки сложной аппаратуры с тракторов, автомобилей, а также выезды в поле, где во время работы произошла какая-то поломка.
В семидесятые годы этот опыт широко распространился и машины технического обслуживания – «летучки» были выпущены специально для этого. Они были снабжены тисками, сверлильным станком, инструментом. Но постепенно эта программа сводилась на «нет», и машина с фургоном превратилась в такси для перевозки людей. Также она была в распоряжении инженера, который мотался на ней за запчастями в район и область, по полям, где работала техника.
Инженер уже два года работал в колхозе. Это был интеллигентный молодой человек, мягок в обращении с грубым мужичьим поведением села. Мишка помогал ему вживаться в непростую сельскую жизнь, иногда смеялся над полудетскими обидами своего начальника, иногда огорчался из-за его неправильных выводов о жизни и работе. Но в основном, они сошлись, старались помогать друг другу и участвовать друг у друга в жизни.
Мишка прошлое лето сошёлся в поведении с его молодой беременной женой, которую часто приходилась возить в больницу по её женским делам. Она доверялась ему, так как знала, что у него уже трое детей. Он был опытным отцом и мужем, и она надеялась, в случае чего на его помощь.
После сладкого утра в бане, он лениво подошёл к машине, потоптался над каждым колесом, вымел веником из будки. Сегодня надо было везти делегацию в соседское село к братской могиле на митинг и возложение венков.
Праздник Победы в доме проходил тихо, мать всегда что-то готовила праздничное, тщательно протирала портрет отца и ставила букет сирени в стеклянной банке на столе кухни, где было её рабочее место. Мишка никогда не видел отца, пока подрос, рождённый в суровый 1942 год, родители отца умерли от голода в войну. Воспоминаний  почти не было, только четыре месяца знакомства матери с ним. Простой букет сирени – символ их  встречи и его существования, всегда сопровождал этот праздник в их доме.
Ежегодные поездки к братской могиле в соседнее село было уже традицией. Собирались ветераны, ехали пионеры с горном, барабаном и торжественными стихами, подтягивались местные жители. В этом 1980 году был юбилей окончания войны, всё было ещё торжественнее. По пути на колхозную площадь у клуба, Мишка, проезжая мимо бушующей ограды сирени, наломал целый букет и положил на сиденье в кабине рядом с собой.
На площади уже белели парадной формой с алыми галстуками пионеры, женщины, шли в парадных пиджаках с орденами ветераны. Ветераны - ещё крепкие деды, многие из них ещё были в рабочем строю, некоторые занимали ответственные посты в колхозе и пользовались двойным уважением.
Мишка подъехал к толпе, посреди которой волновался председатель сельсовета с портфелем, с какими-то списками в руках, и раскрасневшимся лицом. Отличник на физмате, из учителей математики, как-то случайно попал в председатели сельсовета. Случайно потому, что эта должность совсем не соответствовал по характеру этому человеку, постоянно возникали курьёзы и анекдотические ситуации, над которыми потешалось всё село. Но в общем это был добрый, порядочный, не в меру суетливый человек.
- Палыч, какие будут распоряжения? – подошёл Мишка.
- Сейчас, сейчас! – махая листами в руке, нервничал «Палыч»:
- Ветераны ещё не все подошли, а уже время!
Подошла пионервожатая:
- Может, мы в автобус с детьми будем садиться, нам ещё на месте порепетировать надо?
«Палыч» не мог решиться – если детей с женщинами посадить в автобус, то ветераны не поместятся, сажать в Мишкину буку детей тоже нехорошо…
Тут Мишка решил дилемму:
- Садитесь все в автобус, кто сейчас есть, а я остальных ветеранов подожду и привезу!
Председатель сельсовета по-детски обрадовался, начал грузиться в автобус.
Подъехал инженер на своём «козле». Лицо было хмурое, что побудило Мишку с юмором поздороваться:
- Что, Николаич, какие дела на техническом фронте!
Тот отмахнулся:
- Миш, после митинга, часа в два, заедь за мной домой, поедем в лес, праздновать.
Мишка кивнул головой и инженер, подобрав четыре человека с площади, поехал в сторону села, где должен был быть митинг.
У специалистов колхоза было уже традицией, по весне всем вместе, выезжать на природу, и если позволяла погода на 9 мая. Эта весна была дружной, тёплой, позволила быстро управиться с весенними полевыми работами и душа требовала праздника.
У колхозного руководства были прикреплены шофёры с машинами, поэтому они с жёнами попадали в эту компанию и были уже на равных.
«Снегирь» выполнял различные наряды по перевозке грузов, людей, иногда даже как скорая помощь, возил до районной больницы заболевших. Но всё-таки чаще всего был в распоряжении инженерной службы – возил запчасти, кислородные баллоны, газосварку.
Инженер считал его у себя в подчинении, и он этому не противился.
Мишка сел в кабину и стал дожидаться пятерых ветеранов из списка «Палыча».
Самым важным среди отставших был кавалер трёх орденов Славы со странной для деревни белорусской фамилией Радзевич. Это был высокий, полнеющий человек, с крутым нравом. Он руководил одной из молочных ферм в колхозе, держал всех в строгости, дисциплина была как на войне. Когда приходил в правление колхоза, доставалось всем специалистам, председатель пытался ускользнуть, а если попадался, то соглашался со всеми претензиями и выполнял все его требования. Знали Радзевича и в районе. Тогда он надевал колонаду наград и без всякого стука открывал двери секретаря райкома, прокурора.
Мишка завозился с проводками на щитке приборов, стоял на подножке и заглядывал под руль, где свисала «коса» из проводов, когда сзади кто-то потянул его за штанину. Не разгибаясь, оглянулся через руку и увидел Никитовича – колхозного конюха.
- Ты чего Никитыч? – разогнулся Мишка.
- Как чего, а митинг где?
- А ты на митинг?
- Да, председатель сельсовета открытку прислал.
- Что-то ты раньше по митингам не ходил!
- Так не приглашали, а теперь что ж…- безысходно и виновато опустил глаза конюх.
- А что произошло? – Мишка спрыгнул с подножки и глаза оказались на уровне неуклюжей фуражки на голове Никитыча.
Он был маленького роста, ниже Мишки, худенькое воробьиное тело с годами ещё больше усохло, и новый пиджачок всё равно не мог скрыть выпирающие лопатки.
Глаза Никитыча как-то виновато искали опору на лице шофёра:
Так вот же! – он отвернул лацкан пиджака: Мишка увидел яркую, свеженькую Красную звезду – Орден.
- Вот это да! – Это где же такое дают, на конюшне с лошадьми что-ли? – пытался пошутить Мишка.
- С лошадьми, только не на конюшне, а на войне…
- А раньше чего никто не видел у тебя этого ордена?
- Так в военкомате неделю назад выдали!
Мишка от волнения зашевелил губами, не находя слов.
- К юбилею раскрыли какие-то архивы, бумаги и нашли мой орден…
- И ты знаешь за что? – обрадовался за него Мишка.
- Как же, под Смоленском, на лошадях снаряды подвозил к пушкам, а потом, когда бабахнуло, полгода в госпитале лежал, вот и не нашли сразу.
«Паня», так звали Никитыча, призывался на войну вместе с отцом «Снегиря». Они были одногодками, вместе ходили в школу.
Когда уходил на войну, в доме оставалась мать с двумя младшими сёстрами. Отец умер от дизентерии, ещё в 1938 году, с пятнадцати лет стал Паня мужчиной в семье.
После госпиталя ещё год остался работать там, так как не мог вернуться домой – немцы были в деревне.
По ранению в живот где-то, что-то переклинило, нога подволакивалась, и были другие обстоятельства, которые объяснил главврач госпиталя, когда Паня собрался ехать в 1943 году домой – как негодный к службе.
- Куда едешь, Панфил Никитович! – спросил врач, выписывая документы.
- Мать дома одна с сёстрами, бедуют очень, надо ехать…
Тоненькая фигура Пани переминалась с больной ноги на здоровую у двери.
- Сядь, надо поговорить – доктор оставил бумаги на столе, придвинул свой стул к его табуретке.
- Жениться тебе нельзя после ранения, не мужик ты теперь!
Паня хлопал глазами, не понимая ещё до конца этого злоключения, что с ним случилось. Попав 18-летним, не целованным парнишкой в военный котёл, еле выкарабкавшись из госпитальных кроватей, слово женитьба была в немыслимых, недосягаемых пределах.
Домой вернулся по весне. Дом совсем обветшал, обнищал, свалился на его худенькие плечи.
Ни в председатели, ни в бригадиры не вышел ни лицом, ни званиями, пристроили Паню на конюшню, где стояли три тощие лошадёнки с опущенными животами и один рыженький жеребёнок…
Так и прожил Паня на своём дворе и на конюшне.
В 50-е, 60-е годы конюшня, благодаря его любви к лошадям умножилась, лошади были востребованной рабочей силой.
К этому времени Паня жил один в небольшом домике, мать уже умерла, сёстры жили в городе. Иногда они наезжали, белили его хатку, сажали, пололи огород, привозили племянников. Вся судьба и радость была в этом у Пани. В деревне относились к нему как к чудаковатому, ни от мира сего человеку. Иногда напивался, лежал на лавочке около своей конюшни, тихо и виновато потом отходил после этого проступка.
Ветераном войны он числился, но не всегда его приглашали на какие-нибудь мероприятия – ни сказать речь, ни рассказать о своих подвигах на войне он не мог, без семьи был не ухожен и непотребен.
Мишка смотрел на человека, стоявшего перед ним, как на только что появившееся чудо.
Подошли ещё трое дедов-ветеранов, все возбуждённые, парадные. Чуть ли не бегом прибежал Радзевич – «Дела, дела»!
В честь юбилея он получил новенького «Жигулёнка» и зять с дочкой впервые приехали на нём из города – обмывали.
Радзевич на правах героя и главного уселся в кабину, небрежно отодвинул охапку сирени. Деды стали залезать в будку летучки, только Паня остался сзади и не залезал.
Мишка выскочил из кабинки:
- Ну, что гвардия, поехали!
- А ты чего Никитыч?
Паня виновато опустил глаза:
- Никак не подниму ногу в твою будку, к старости совсем окостенела.
Мишка пытался подсадить Паню, но ничего не получилось.
- Яков Николаевич, обратился он к Радзевичу, может в будку пойдёте, а то Панфил Никитович никак не залезет?
Радзевич резко развернулся на голос: «Панфил Никитовича»??? – а кто это такой?
- Чего ему делать на митинге, этому забулдыге!
Деды тянули руки из будки к Пане, знали, что с Радзевичем шутки плохи.
Но тут и Паня выпрямился, глаза засветились, во всём теле чувствовалась твёрдость и упорство.
Мишка рассвирепел. Уже опаздывали и что делать дедами?
- Пока не выйдешь из кабинки, никуда не поеду! – сказал он.
- Радзевич грузно вывалился с сиденья, на ходу угрожая:
- С тобой разговор будет после – пообещал Мишке, небрежно оттолкнул Паню, с лихостью вскочил в будку.
Паня тоже не хотел идти в кабинку, но услышав угрозу в адрес Мишки, молча вскарабкался на сиденье и промолчал всю дорогу.
Как только подъехали, начался митинг, пионеры выстроились с двух сторон у братской могилы, заиграл горн и забил барабан.
Выступал секретарь парткома, ветераны, женщины, которые хоронили в войну погибших бойцов в эту братскую могилу. Около пятидесяти фамилий было выбито на обелиске. Фамилии были не местные, в основном азиатские, сибирские.
В войну, рядом в школе был госпиталь, куда свозили горелых и покалеченных в 1943 году с Прохоровского поля танкистов и артиллеристов. Братская могила была местом упокоения умерших в госпитале.
Радзевич, разгневанный после поездки, с особым пафосом рассказывал о своём героизме на войне, за что получил три ордена Славы.
Мишка неподалёку ходил вокруг машины, тоже взволнованный и даже злой. И вдруг мысль обожгла его, сила памяти об убитом на войне отце, о тех, кто забыт из мёртвых и живых, заставила его скромного, неконфликтного человека, выйти на всеобщее внимание. Он подхватил охапку сирени из кабины, нашёл Паню в толпе и за руку поволок к обелиску.
 Радзевич заканчивал свою речь, заканчивался митинг, и появление этих странных людей у обелиска обеспокоило всех, колыхнуло толпу.
- Вот, Панфил Никитович, …Тоже герой! Хочет сказать – выдохнул Мишка и вложил в ему руки сирень.
Паня поднял свой остренький носик над шапкой цветов, вытянулся по стойке «смирно».
Тишина поплыла над всеми от недоумения, от поломанного порядка и невзрачности этого человека…
- …Дак лошадь у меня убили, она на меня свалилась, и я остался живой… - беззвучно и виновато сказал он, но все услышали в этой звонкой тишине этого маленького и великого человека.
Не сказал он, как прорвался на повозке сквозь взрывы со снарядами к пушке, как помогал ребятам стрелять до последнего, пока не бабахнуло так, что не осталось ничего ни от пушки, ни от артиллеристов, только убитая лошадь и он под ней.
Паня повернулся к могиле, положил сирень, выпрямился и отвернул лацкан дешёвого пиджачка. Как сияла и алела его звезда на маленькой  груди!
- А теперь надо, чтобы лошади жили и люди жили!
– Ещё тише сказал Паня и заковылял из оградки…
---
Аня вздрогнула от плача ребёнка, встала с постели, ища ногами тапки. Маленький Димка проснулся в кроватке и жалобно звал плачем. Только к утру обоим удалось поспать, резались зубки, давила температура. Нервозность от Ани передавалась ребёнку. С утра она слышала, как муж – инженер колхоза, собирался и тихо уходил. Сегодня праздник, вроде должен быть выходной, но они уже привыкли, что в деревне выходных не бывает, хотя праздники все же были.
Они учились в одном институте, поженились на последнем курсе. Были и у него и у неё какие-то любовные истории до их встречи, но это ушло в прошлое. Настоящее строили на искреннем, доверительном отношении друг к другу.
Полуклятвой были слова, что если вдруг что-то случится у кого-то в душе – рассказать друг другу и вместе пережить.
Ане очень хотелось детей, но первая беременность обернулась трагедией, врачи грозили бездетностью, но она добилась встречи с профессором в здешнем медицинском институте, врач расписала лечение на целый год, где было и переливание крови и трёхкратный курс противовоспалительной терапии и физиопроцедуры, которые Аня выдержала и ни на шаг не отступала.
Регулярно с Мишей Снегирёвым («Снегирём») – шофёром мужа, ездила на консультации в город к профессору, и потом , когда под сердцем забился Димка. Радость к ребёнку была общая и у Анны и Сергея. Но Анна резко изменилась после рождения ребёнка. Все душевные силы, всё время уделяла она сыночку, со страхом вспоминая пережитое. А Сергею хотелось свободы, хотелось общения и праздника, что не всегда удаётся в любой семье, когда есть маленький ребёнок.
И пошли маленькие предательства: то уйдёт один на день рождения к не очень знакомым, то задержится, играя в карты и выпивая.
Вчерашний вечер был переломом и конец невнимания и терпения
к его поведению. Димка, девятимесячный малыш, вдруг разболелся, не спал, не ел, горел от температуры. День продержала Анна его на руках, кое-как вздрёмывали вместе на 5 – 10 минут. К вечеру стало ещё хуже.
Сергей не приехал на обед, она ждала его к вечеру, позвонила в контору. Дежурная ответила, что после вечерней планёрки все разошлись.
Аня позвонила Юле, жене зоотехника, с которым Сергей сдружился, и они часто проводили время вместе.
- Юля, а Николай дома?
- Нет, - нервно ответила она.
- И Сергея тоже дома нет…
Они поговорили ни о чём, Аня жаловалась на болезнь ребёнка, то, что она одна сидит дома, и не кому помочь.
Часа через два в дверь позвонили.
- Чего он звонит, у него же ключ есть – думала она о Сергее.
Звонок повторился.
Открыв дверь, на пороге она увидела Юлю, с которой разговаривала недавно по телефону.
- Ты что?
- Пришла тебе помочь! – сказала она, поднимаясь по лестнице.
Недоумевая, Аня заперла дверь, пошла за гостьей.
- Я тебе таблетки и микстуру принесла, недавно мой Игорь болел, поможет от температуры!
Юля была старше лет на семь Анны, у неё было двое детей. Она работала заведующей в магазине, имела влияние и определённый авторитет в деревне. Всегда с высоким, нахлобученным начёсом на голове, с большими стрелками на глазах, тушью на ресницах и ярко накрашенными губами, она была похожа на восточную женщину с открытки или обложки журнала. Аня не любила много краски на лице, огромных причёсок и осторожно относилась к общению с Юлей.
Было уже около 10 вечера, когда Димка после микстуры немного поел и заснул в кроватке. Гостье уже пора было уходить, но она не спешила.
- Аня, а сходи в клуб. Может они в бильярд там играют, а если их там нет, то они тогда точно на ферме печёнку жарят – вдруг сказала Юля.
- Нет, я не пойду, ночь на дворе, Димка больной, ты что! – возмутилась Аня.
- Ну сходи, я посижу у тебя, Димка спит.
- А ты  сама пойди, чего ты!
Юля была великая артистка, многие это знали, но Аня была ещё не обучена этим уловкам. Увидев слёзы в её глазах, потянулась к ней:
- Что-нибудь случилось?
Юля зарыдала:
- Коля однажды, когда я пошла за ним на работу, избил меня и запретил раз и навсегда бегать за ним куда-либо!
От возмущения Аня взорвалась; как модно бить эту женщину с обложки! Николая она знала как положительного уважаемого человека и не могла до конца поверить в это, но видя несчастный вид Юли, стала быстро одеваться.
Не знала она закон жизни, что мужчины, все как один, бунтуют, когда их начинают контролировать, на виду у всех выволакивать из компаний  и демонстративно никогда не подчиняются.
Она почти добежала до клуба, который был в трёхстах метрах от дома в их посёлке. Ирина Ивановна, завклуб, уже закрывала двери.
- Ирина Ивановна, а здесь кто-нибудь играл в бильярд? – спросила Аня у удивлённой женщины.
- Мальчишки немного постучали, но уже как час назад все разошлись.
- А что Васильевна случилось?
В деревне специалистов, учителей, интеллигенцию всегда назвали по имени – отчеству (исстари, это уважение в деревне, когда при встрече с учителем шляпу снимали).
- Да нет, ничего, просто Сергей Николаевич, часы где-то забыл, попросил меня прогуляться до клуба и узнать – придумала она.
- Не было здесь начальства, и часов никто не отдавал – озабоченно протянула завклуб и внимательно посмотрела на Аню.
- Что же я делаю? – вдруг мелькнуло в голове, резко повернула она и побежала к своей квартире.
Это «Васильевна» и внимательный взгляд опытной женщины отрезвили, и вдруг всё стало ясно.
- Ну что? – у порога встретила её Юля.
- Иди домой, Юлия Ивановна, там никого нет, я больше никуда не пойду – официально сказала Аня.
- Извини, я сегодня промучилась день и ночь с ребёнком и хочу поспать!
- А ты не думаешь, что они могут быть с бабами?
И Юля ушла с гонором.
Аня легла на кровать, но сон не шёл. Ни о каких «бабах» у неё в мыслях никогда не было, но поняла она в эти минуты, что что-то сломалось, что-то изменилось и что жизнь и отношения в ней не будут прежними.
Сквозь дремоту, уже во втором часу ночи, услышала возню у порога, вскочила босая, в рубашке навстречу. Сергей был пьян, никогда в таком состоянии раньше она его не видела.
- Уйди – он пытался снять туфли, держась за притолоку двери.
- Как уйди? – проснулась Аня.
Куда уйди? – крикнула, подступая к нему.
Он вдруг резко оттолкнул её, прошёл в комнату на диван, а она ввалилась в стенной шкаф. Верхняя полка с грохотом упала на плечи. Димка, проспав 3 часа, опять захныкал. Она молча плакала, варила кашу, наливала в бутылочку, кормила ребёнка и понимала:
- Ничего не вернуть: колёсики механизма семейной жизни уже вращаются с другими измерениями и неизвестно, как к ним приспособиться…
… Сергей пришёл домой с митинга, молча что-то ел на кухне, зашёл в комнату, где Аня держала на руках Димку, взял его из её рук.
- К двум часам Мишка заедет, поедем в лес, все собираются, даже председатель будет.
Аня хотела услышать слова прощения, но его спокойный и совсем не виноватый тон совсем взбесил её.
Она выхватила Димку:
- Ты не видишь, что у него температура, или тебе на всё наплевать! И куда ты нас ночью посылал, тоже не помнишь? Никуда я не поеду, и если ты поедешь, то это будет конец. Ты первый уйдёшь отсюда, понял! – уже кричала она и выталкивала его в двери комнаты.
Взбудораженный поездкой Мишка подъехал к своему дому, где уже во дворе бегала Валюшка с новым бантиком на светлой головке и Юрка, в новых спортивных штанишках.
В лес брали и детей, они играли в мячик, бегали по весенней травке и купались в благодатной природе, пока взрослые накрывали стол, выпивали и пели.
Галя тоже вышла в обновке. Всё это успокоило Мишку и привело к нормальному ритму жизни.
Подъехав к квартире инженера, он просигналил, дети и жена высыпали из кабинки, ожидая более маленького и более уважаемого пассажира. Хлопнув раздражённо калиткой, инженер вышел один.
- Николаевич, ты чего один?
- Поехали! – сказал инженер и пошёл к будке, резко открывая дверь.
К Мишке опять вернулись чувства, унесённые с митинга – неправильности и несправедливости жизни.
- Одну минуту – уверенно и спокойно сказал он, глядя на жену и детей.
У двери опять завозились.
- Ага вернулся!, совесть проснулась – уже светлея подумала Аня, но увидев у порога Мишку, задрожала.
- «Василих», чего ты капризничаешь? Гляди погода, красота!
Мишка подошёл к ней. Ребёнок, увидев чужого, не напугался, знал его, стал откликаться на его приветливую мимику и даже улыбался.
- Никуда я не поеду, у меня ребёнок больной! – горячилась Аня, уже готовая разрыдаться.
- Что ты Димка, будь мужиком, хватит хандрить! Мишка играл с ребёнком.
- Ань, так это известная картина в этом возрасте, зубки наверное – сказал опытный отец.
- А это что! – Аня показала синяк на плече, после упавшей полки. И слёзы брызнули из глаз.
Мишка вдруг посуровел, замолчал, присел на  стул.
- А это я не знаю что, только точно знаю, что тебе надо поехать с нами и с мужем – жёстко сказал он и помолчал…
- Обещаю, через час ты будешь дома, я тебя привезу назад, а сейчас собирайся.
Аня вдруг почувствовала такую силу и такую правду в этом мужчине, что хотелось верить ему и идти за ним.
Аня одевала ребёнка, Мишка сидел на стуле, наблюдая за её руками.
Вдруг что-то изменилось в его лице, не то улыбка, не то грусть промелькнула в глазах.
Он взял детское одеяльце в пододеяльнике с кружевами, расстелил на кровати. Димка, одетый в праздничный костюмчик, пошёл к нему на руки.
Мишка, уже улыбаясь ребёнку и чему-то своему, заворачивая его в одеяло, вдруг сказал:
- Надо, чтобы лошади жили и люди жили! – и вышел из дома с ребёнком на руках.
Через час молодая семья, муж и жена вернулись домой со спящим ребёнком в руках…
Голубое небо, весна и все цветы были в этот час у братских могил на земле!