Герои спят вечным сном 26

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/02/25/1246

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ПРИЮТ

«Ave, Caesar, morituri te salutant»
«Император, идущие на смерть приветствуют тебя». – Девиз римских гладиаторов.

"Пять стадий соглашения с неизбежным: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие". Не лучше ли сразу? Наверное - да, особенно, если: 

1. нельзя отрицать;
2. бесполезно гневаться (обычно делается это на показ, хотя бы перед самим собой);
3. Нескем торговаться…

Четвёртая стадия затягивается, поглощая предыдущие, и не позволяет случиться пятой, подразумевающей возможность выбора и выхода.

Леон, хоть имелся в живых, но  пропал: очень уж страшно беспомощному, лежать вниз лицом, свисая с плывущей по ухабам телеги. Куда везут? Кто б сообщил! Тихо вокруг. Имеются ли рядом люди, можно понять по шороху шагов, проникающему сквозь жуть ощущений. 

Несмотря на вывернутость рук и ног, сознание не угасает; намокшие при попытках кричать штаны высохли; повозка отвратительно скрипит; путь длится; сопли растворились, позволяя вдыхать конский хвост.

Зачем поймали? Куда везут? Ладно, хоть не тащат волоком, а было и такое, причём, долго!

Если не убили сразу, значит – кому-то нужен, или с кем-то перепутали. Следует собрать волю, силу, знания и любым-любым образом вывернуться. Ушёл же от беспечных хуторян, и отсюда уйдёт.

Флибустьеры и авантюристы,
Братья по крови, горячей и густой!!! *

Вот во что следует вцепиться! Сёма Кордов, по прозвищу «Москвич» (за вылет из ИФЛИ), * посредством гитары и этой штуки достиг таки вершины и женился на дочери Кожмехсбыта. Кто он – Кожмехсбыт, Леон не знал, никогда с ним не встречался, но Сёма, сосед по лестничной площадке,  с тех пор только и ходил, что «в белых штанах». *

Про немцев Леон много наслышан, да и повидал кое-кого: один Сомов чего стоит,  а Зуев с Мазиным! Деловые! Сопротивлялись. Леон - не станет: на всё, на всё пойдёт, чтоб выбрать верную минутку и сбежать.

«Всё» началось сразу же, как только проглянул на свету, потому что первым, кого увидел и осознал, оказался отец.
При немецкой форме, с нашивками и нашлёпками, Ян Новиковский восседал за столом в избе, освещённой электричеством от автомобильного аккумулятора. Рядом – тоже, скорее всего, немцы.

Ничего себе! Процветает командиром папочка, благоденствует! А врали: «евреев заживо жарят! Многие подряд врали – не один Глущенков Ефим!»
Меж двух пролетела «флюида»: «не узнавай», - велел папочка, потому что узнал первым.

«Видимо, хочет спасти, как по маслу, - решил Леон и удержал лицо. – Умеет же вертеться! А говорили: убит, повешен! Ладно. Будем посмотреть. Знает, наверное, какую-то лазейку».

- Кто ты. – Сказал Новиковский. – Назови своё имя.
- Лёнька Мухин. – Потупившись, выговорил Леон.
- Откуда?
- С Лутовина.

- Брешет, - грянуло из затенённого угла, нет у нас таких и рядом не стояло.
- Я там тихо жил, невидимо.
- Где?
- У Кумачовой Анны.

- Ох, и сало заливное! Кумачовы то с «красными» отступили! Хвамилия у их заметная:  - при Европах иметь такую нельзя.

- Допустим, Прохоров, - миролюбиво осадил «знатока» Новиковский, - он правду говорит, а ты – спутал. Пусть будет так. Спросим дальше: куда шёл, откуда, зачем?

- Я не сегодня у Кумачовых жил, а осенью, и послали меня – соли купить на Палешь. А тут… Как началось! Как началось! И остался я там, и жил… Потом - надоело. Пошёл своих поискать, вот и всё.

- Правдоподобно весьма,  - поддакнул Новиковскому сосед справа, - соль - имеется. Ну, что же? Кумачовых нет. Куда теперь?

- Не знаю, дяденька. Назад нельзя, смеяться станут. Не знаю, куда. - Леон бросил ладонь вниз, сделал округлые (от страха) зенки. – А можно, хоть до утра, с вами поживу, потом – в город. Там у меня Тётушка в Колосовом переулке.
- Тоже Анна? – Хмыкнул Прохоров.

- Не цепляйся к недорослю, - вступился сидевший слева от отца воин. – Правильно говорит. Только мы про житьё на Палешах спросим. Если не ошибётся, - оставим у себя. Как устроен посёлок?

- Крестом. – Сказал Леон. - Нет, квадратом перекрещенным: площадь в середине, хата, где жил, - с угла. Вайтанцевы там, пришлые, потому и взяли. В ихние семьи хрен-то попадёшь: хоть собакой в подворотне вой. Тут же – беженец, как все.

-И что ж тебе не пожилось у Вайтанцевых?
Работать стали заставлять. Прям – на живом пахали!
- Вайтанцевы?
- Председатель, Митька Полухин. Он всех на учёт!

- Партизаны там есть? – спросил Прохоров.
- А вы, дяденька, чего, к ним на соединение?, так их нету, одни Полухинские шавки с детворой. Да, может, и есть партизаны, по хуторам ховаются! Вам – оно лучше знать. Меня же с палеши никуда не пускали, болотом запугивали. Ну, правда, трясины кругом, и собака воет по ночам. Скучно стало, муторно, вот и ушёл.

- Собака – это правильно. Есть такая. – Подтвердил востроносый человечек в зипуне.
- И не одна! – Захлебнулся голосом Леон. - Стаями ходят, кучами. Оттого - тоже сбежал, - их боюсь.

- Ладно, хватит! – Сзади от двери поднялся рыжий, с волосатыми руками, мужик. – Бум дураля послухали, теперь – отвечай.

Вот где  испуг «Лёньке Мухину» пришёл: рыжий, по виду, не шутит, а руки – клещи молотобойские. «Ну, сейчас и папочке достанется, - решил Леон, - Этот, видимо, самый главный». Ладно, пускай, хоть что делают: будет выть, орать, на всё соглашаться, путаницу нести…

Sofort zu stoppen, - бормотнул Новиковский. Резкое лающее слово осадило рыжего тем более, что на пороге возникла новая фигура: автоматчик с зелёными, будто ряска, глазами. – в чём дело? – Спросил он по-немецки.

Леон когда-то чего-то учил, родственники общались на идиш, * зеленоглазый произносил слова так раздельно, чтобы его поняли, поэтому быстро картина вырисовалась.

- Кто это? – Обратился немец к Новиковскому.
- Мальчик. Шёл один с болот.
- Что говорит?
- заблудился, якобы.

- Хорошо. Очень хорошо. Вы считаете, он тот, за кого себя выдаёт?
- Скорей всего – тот: даже не пытался сопротивляться, - не умеет. Лазутчика обучили бы чему-нибудь.

Немец недоверчиво глянул, пожал плечами.
- Что предлагаете?

- Слишком близко посты. Допрашивать – обозначимся. Пристукнуть? По такой внешности есть инструкция.
- Не понимаю вас.
Новиковский порылся в кожаном планшете, достал и подал зеленоглазому плотный лист.

«Внимание личному составу Ваффен и Зондеркоманд! –Было написано там. - Для подразделения «KS 281» требуются подростки от 10 до 14 лет, мужского пола еврейской национальности. Сумма вознаграждения зависит от физического состояния каждой, отдельно взятой особи, а также - их количества…»

- Видите, каков? – Указал Новиковский на Леона. - Смотрите: искомый экземпляр, и возраст подходящий. Допросом изуродуем. Требуют целых, здоровых.

Да, правильно. – Фашист потёр переносицу, глаза посерели, забегали (как это он разнарядку упустил). - Тем более, здесь недалеко. Пошлите нарочного, чтобы затемно вернулся и не забыл деньги привести.

- Где – здесь? – уточнил Новиковский.
- Скоростью определяется успех, - Пуще смутился сболтнувший лишнее  немец. - Железная дорога: до города – и назад.

- Вам следует послать, - подыграл Новиковский. - Носитель языка нужен. Наш олух пока объяснит ночью, зачем пришёл, охрана сорок раз застрелит.
- Верно. Только лишних людей нет.

- Отправьте медика: ему - работа не скоро.
Немец замялся, забарабанил пальцами по краю стола и, будто нехотя, резюмировал: – Хорошо. Отвезём. Пакуйте, чтобы молча.

«Выгородил папочка! Не будут бить!» обрадовался Леон.
- С нами, - сказал ему Новиковский, - находиться опасно, и детям – нельзя. – Леон понимающе кивнул. – Представляется возможность, пожить в удобном, спокойном месте до тех пор, пока ни найдём родственников. Ты согласен?-

Леон снова кивнул. - Но есть одно условие. – Новиковский вынул из недр форменного кителя пёстрый платок. – Это следует взять в рот, чтобы не навредить себе случайным звуком. Ты согласен? – Леон кивнул третий и последний раз.

«Вот, сволочи! Хоть бы попить дали!» Ну, нет: Тычок в спину, поворот к двери, падение с порога, заменяющего крыльцо…
- Осёдланную лошадь. – Приказал немец, - свежую, пожалуйста.

Неуловимый жест, и Леон едет снова вниз лицом, со связанными руками… на этот раз – поперёк седла. Что бы сие значило? Да, ничего хорошего.

Папочка, видимо, договорился об одном, а сделали другое. Но опять, как в первый раз, мигнули три стадии соглашения, возникла четвёртая, облекла сердце удушьем тоски.

Двигались шибко , показалось, - рядом: можно пешком дойти, без затычки помолчать. Наконец – стоп. Что там чернеет? Стена? Железом отзывается. Сбоку едва уловимое световое пятнышко. Немец, не слезая с седла, сухо щёлкнул и сказал, словно в телефон:

- Здесь Унтерштурмфюрер Шлютер. У меня подарок вашему шефу. Прошу разрешения предъявить.
Ворота лязгнули, лошадь отпрянула назад, но, покорная удилам, устоялась и пошла меж раздвинувшихся створок.

- Налево. – Приказали Шлютеру. – Прямо 100 метров. Вот коновязь. Давайте повод.
Когда упал платок, последний привет от родственника, Леон не заметил, потому что затёкшие кисти понадобилось растереть.

Под ногами мостовая - плитка. Ступени каменные. Запах больницы. Свет за второй дверью. Там некто в белом. Речь немцев малопонятна из-за скорости, лишь отдельные слова высовываются, и по тону заметно, обе стороны удовлетворены «подарком» для шефа.

- Ваши документы. Прекрасно. Заполните бланк. Где обнаружили? Обстоятельства - в двух словах, пожалуйста. Сумму прописью вот здесь.

Нет, не мы – централизованно, из бюджета. Аккуратнее: адрес; имя получателя; отношение к вам (мать; сын; жена; возлюбленная…). Да, обязательно. Это – достойное деяние, польза Рейху - зачтётся в порт фолио им и вам.

Хорошо, вы свободны. Кстати, как его называть? Нет, номер, конечно, будет, но здесь не лагерь, а приют, поэтому – имя допустимо. Не знаете? Ладно, разберёмся. Доброй ночи, Гер Унтерштурмфюрер.

Шлютер выехал. Закрыли за ним. С хорошей дороги довольно скоро пришлось свернуть, и гул копыт остался  в прошлом. Лошадь, поняв, чего хочет седок, пошла по возвратному следу. Надо же! Гораздо разумней собаки Божья тварь!

До чего тихо вокруг, и сколь превратны обстоятельства. Думал ли он на закате летнего дня, что по полуночи так серьёзно пополнит семейный бюджет! Не думал. А способ! Как объясниться с ожидающим денег Новиковым? Без разницы: следует сказать первое, пришедшее на ум.

Если всмотреться придирчиво, полицай этот смахивает на еврея. Или нет: если пожелать, еврейскую внешность разглядишь даже в телеграфном столбе.

Парень, конечно, характерный, но зачем наци так носятся с черепами и носами, сверх всякой меры отстаивают идею неравенства с ярко выраженным превосходством нордической расы и, прежде всего, германцев? Чтобы их побольше перебить? Впрочем, заработок недурён.

Странно, очень странно повернулась жизнь. Всё оказалось не тем, к чему привык, чему учила мама. Жестокость - как рутина, как ежедневный ритуал бритья и умывания делает из мальчика мужчину, -считают вокруг.

«Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью…» - он сказал! * Разве такое возможно? На то и химера, чтобы являться в нежданный, угодный ей час, в самой причудливой форме.

Главное, каждый всегда наедине с собой. Даже обсудить, не найдётся собеседника. Пауль Гэдке, друг детства, и тот избегает углубляться в тему, а почему, собственно? Неужели думает, что Шлютер донесёт?

С какой стати донесёт? О чём? Не поддерживает Гэдке разговор, - значит, имеет иное, отличное  от общепринятого, мнение? Или вовсе не задумывается? Не может не задумываться: он – потомственный медик, мыслитель априори. Кажется Шлютеру, Гэдке смотрит в сторону Бога, поскольку говорит, что довольным человек может быть лишь в духовном мире. Конечно! Это - вид анестезии у доктора, только и всего.

Химера же! Вот она, притаилась и ждёт. Иди, драконохвостая, займись другими! Не сам Шлютер выдал себе вознаграждение? Разумеется – не сам. Вряд ли Новиков возразит и пожалуется, хотя под шумок может пристукнуть.

Что, собственно, случилось? Почему сумбурные мысли плетут паутину, мешая наслаждаться природой и молодостью?

Гэдке, возможно, прав. Алчная сволочь Новиков! И все они!!! Как намыленные, лезут в акцию, где сперва спецпаёк: 200 граммов водки, 100 граммов колбасы, 5 папирос и хлеб; потом – та самая прививка жестокости, возбуждающая на новый кусок колбасы.

Anus mundi: * влип по уши Вилли Шлютер! Обычно при наступлении на партизан немецкие части идут последними, пропуская союзников, впереди которых - полиция из местного населения. Но в случае очень серьёзных операций для подстраховки во главе этих подразделений параллельно с их командирами должны стоять немцы, вот ему и досталось.

Пока сидят, скромно сохнут, маскируясь под траву, однако, силы собраны существенные. Значит, нечто готовится.

- Они переводят на текущий счёт, - объяснил Шлютер Новиковскому, - не военнослужащим, а кому-то из родственников следует отправлять. Половины суммы для раздела у меня нет. Я не знаю, как быть. Что вы предлагаете?

- Разочтёмся когда-нибудь. – Без видимого огорчения ответил тот. – Не деньгами, так молитвой друг за друга расплатимся. Подневольные мы у начальства, что поделать!

«Зря боялся. Честный человек Новиков». Выдохнул тревогу Шлютер, а Новиковский «убил двух зайцев» сразу: избавился от опасности быть опознанным, как еврей, и, прикинув на карте расстояние по времени отсутствия немца, отметил себе местоположение пункта  «KS 281 « - полезное слово для партизан, если попадётся.

Как же так! За что! Большевики отвалились, прокатил фронт, Ян всё на свете бросил и бежал далеко на запад, чтоб, вступив в ряды коллаборационистов, затеряться, пересидеть. И вот – перегруппировка! Вернули в родные, прости Господи, пенаты!

Страшно! Узнают! Леонид обезопашен. Милка где-то здесь! И столько знакомых в городе!!! Главное – выдержка. Тогда один не выдаст, другая не съест.

Итак: "против кого дружить будем?" – Извечный вопрос встал острее острого. - «Против всех, однако! Большой тухес - это тоже нахес». *

- Имья тфоё? – спросил человек в марлевой маске.
- Мухин Леонид.
- Дом тфой?
- Колосов переулок 15.

- Ношь зашэм ходить?
- Заблудился.
- Латно-латно. Раздефайс - криазный. Мыться - чистый. Потом - обед.

Вода оказалась тёплой, душевая комната – светлой. Не успев выпутаться из большого махрового полотенца, Леон почувствовал укол в бедро. – Прифифка надо, - услышал тот же ровный, успокаивающий голос, - надо, не чихать. Сиди. Дам кушать.

Стакан сладкого чая, хлебный ломоть, покрытый толстым слоем маргарина показались очень кстати. «Бутерброд – это у русских, - вспомнил Леон, - немцы же так и называют: покрытый хлеб».

Кусок истаял, дрёма напала… и потекла, потекла дорога, бесконечная, как жизнь, поплыли перелески, ржаные поля, овраги, холмы. Сталью блеснула река под закатным лучом, заволновался курящийся лён… звёзды встряхнулись.По синему вечеру звоны пошли гулять, маяться, а когда прояснилось, увидел - светло.

Лежит на кровати, в ряду шести таких же никелированных подруг, головой выстроившихся вдоль стены, а ногами – к двум занавешенным тюлью окнам.

Тишина. Из-за дверей едва проникает жизнь здания. Постели пусты. В душе ласка, в теле покой: ни пить не надо, ни другое прочее… Давно так хорошо себя не чувствовал. Одна малая досада - между ног.

Дёрнулся, - кисти привязаны к грядушкам мягкими бинтами, щиколотки – тоже. Потрогать нельзя, придётся предполагать, с чего бы так!
Тухес * зашили? Ну, нет, воздух выходит беспрепятственно. Поц * отрезали? Опять же – нет. Что тогда? Зачем пластырь и салфетки?

«На другой день после этого,  - вспомнил Леон сполоборота, - я уже навеки перестал ржать, я стал тем, что я теперь. Весь свет изменился в моих глазах. Ничто мне не стало мило, я углубился в себя и стал размышлять. Сначала мне всё было постыло. Я перестал даже пить, есть и ходить, а уж об игре и думать нечего. Иногда мне приходило в голову взбрыкнуть, поскакать, поржать; но сейчас же представлялся страшный вопрос: зачем? к чему? И последние силы пропадали». *

Ясен пень! Найден ответ. Теперь Новиковский Леонид Янович, ученик третьей школы в полном смысле  - не такой! Молодец Папочка! Устроил! Как же он сразу не догадался-то? Ведь если с евреями и впрямь всяко обращаются, - не выгодно признавать Леона сыном!

А Леону? Лучше было бы, если бы папочку тоже обработали - сразу двоих? Нет уж. Пусть останется, как есть. Ни к чему - уточнять. Мухин, и всё.

«Я люблю тебя!», «Жизнь за тебя отдам!» - Часто читывал Леон в книжках, и так это казалось естественно, так красиво! Не помнится, говорил ли папочка  подобные слова. Леон говорил, особенно – маме. Где она? Тоже отдала жизнь? У неё внешность – самая, что ни наесть, жидовская. Ян же – за поляка сойдёт: блондин, и нос нейтральнный.

Катящиеся валом размышления почему-то не причиняют мук. Это вам не права качать перед Сулимовым! Странно. Леон поймал себя на мысли, что на третьей минуте поимки протесты, свойственные мятежной душе его, девались куда-то, негодование сделалось вялым, тусклым, будто копчёное стекло, а теперь ледяной ужас кровь в жилах остановил, или препарат некий впрыснули.?

Нет, не смерти бояться надо, не побоев и пыток, а возвращения в обычную жизнь к обычным людям. Вот где будет настоящая пытка!

«18-ти лет попался он в плен к персиянам. – Вспомнилось другое место из другого классика. - Его скопили, и он более 20 лет служил евнухом в хареме одного из сыновей шаха. Он рассказывал о своём несчастии, о пребывании в Персии с трогательным простодушием. В физиологическом отношении показания его были драгоценны».

С простодушием Леон сроду не дружил: «как выглядит»; «что подумают»; «где обошли»; «удалось ли самому обвести», - вот набор – четыре правила успешнного человека. Появилось пятое: «чтобы не догадались».

Да, жуть. Но до чего светел разум! И если кто-нибудь войдёт сейчас, Леон не взовьётся, не закричит. Он, будто пулемётчик, подпускающий ближе и ближе вражескую цепь. До предела сжимается время, кровью отдаёт испарина, и чем плотнее мгновения, чем спресованней вдох, тем больше вероятность победы в неравном бою.

- Унтерштурмфюрер, предписание. – прозвучало глухое слово. – Прочтите и следуйте за мной. Нет. Только вы. Без переводчика.
Что бы это значило! Новиковский привык спать одетым, а потому просто сел, обхватив пальцами тяжеленную голову, и превратился в слух.

Шлютер вышел, Вселенная стихла. Остался разновеликий храп, почёсывания, похмельные стоны. "Что-то будет?" Нечто - обязательно: иначе, остановится жизнь.

- Кто ещё, - крикнул Анфим вниз по лестнице на грохот входных дверей. – Неймётся ночью!!!
- Открыфай! Табак надо. – Гавкнуло в ответ.
- Дня вам нету!
- Открыфай, сказал!

Владелец постоялого двора, будто школьник, съехал по перилам, снял с предохранителя бывший на подоконнике пистолет так, чтоб слышал посетитель, нарочито громко накинул цепочку, приоткрыл дверь. – Ну! Чего хочешь?

- Анфим Лаврентьевич, - прошелестел жалкий в неуверенности голос, - не откажите, выслушайте: очень-очень нужен табак турецкий, из старых запасов. От бессонницы помогает, силы придаёт.

- Анфимка выдернул клин, распахнул двери. На крыльце, осиянный лунным светом, в сопровождении эсэсовского унтера стоял хозяин Палешей, Егор Детинцев.
– Жевательного табаку, - лепетал испуганный человек, - вы же знаете… Остаток должен быть… Я просил вас…

- Сами-то зачем пришли? – Недовольно буркнул Анфим. – Послали бы вон, этого!
- Простите великодушно! Я подумал, - он не то принесёт… Нюхательный… А надо – жевательный.

- Последние. Пару плиточек. Себе оставлял. Больше нет. – Спустя малое время протянул Анфим свёрток, почему-то, немцу. – Деньги завтра занесёте. Не хочу ящик открывать. Доброй ночи, господа.

Дверное полотно хрустнуло, железный клин отозвался. Двое, повернувшись, пошли через площадь, и только тут охранник важной особы заметил: штаны у неё не застёгнуты. «Теребят дохлого трясуна, - выругался на сторону немец. – Ни на что ведь не годится! Еле жив, и туда же!»

Анфим почувствовал, как шар земной завертелся под ногами, одномоментно восстал, без шума и света задвигался дом. «Вот оно! Грянуло. Подан знак: открыт «магазин», следовательно – через пару часов «Дикий барин» (так испокон зовут Детинцевых) будет в районе Гащилина, сверит карты и лично поведёт оголтелую армаду на хутора проводником - заложником! «Больше осечек случиться не должно», так повелел Эммембергер. Поэтому (для маскировки) бухает траутштадт.

На тот случай, на крайний, Андрюшкин голубок скрытно живёт за трубой. У немцев тоже голубятники, соколов держат в контрразведке. Наверняка выпустили. Следует проверить.
Лезет Анфим на поветь, прежде голубя теребит и бросает в воздух, одну за другой, трёх заполошных ворон.
Так и есть: побоище состоялось! А тем временем Мишка полицай пустил (без записки) тренированного под ночь и день турманочка.

1.       "Бригантина" - Георгий Лепский, Павел Коган.
2.       ИФЛИ - Институт философии, литературы и истории.
3.       Полтора миллиона человек, и все поголовно в белых штанах!" - Илья Ильф. Евгений Петров. "Золотой телёнок".
4.       "Sofort zu stoppen" - немедленно прекратить.
5.       Идиш - еврейский язык германской группы.
6.       Унтерштурмфюрер СС (младший лейтенант).
7.       «Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью» - Фраза приписывается Гитлеру.
8.       Химера - чудовище с головой и шеей льва, туловищем козы, хвостом в виде змеи; порождение Тифона и Ехидны; мать Немейского льва.
9.       Anus mundi - вселенская задница (лат.).
10.   Тухес - задница (идиш).
11.   Нахес - счастье (идиш).
12.   Поц - мужской половой орган (идиш).
13.   Лев Толстой. "Холстомер"
14.   Александр Пушкин. "Путешествие в Арзрум".   



Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/03/01/958