8. Техническая физика

Я проснулся от звонка механического будильника. На автоматизме отключил я назойливое дребезжание и некоторое время неподвижно лежал в кровати, пытаясь удержать легкое равновесное ощущение дремы. Но сон неумолимо отступал. Возвращались воспоминания о вчерашнем вечере, о библиотеке, Азаре, милиции и Марии. Мария! Я сбросил упакованное в сатиновый пододеяльник байковое одеяло и открыл глаза.

За бытовыми утренними ритуалами: умыванием и завтраком, Шагина Маша полностью оккупировала мои мысли. Азар, как некоторый случайный, непрогнозируемый фактор, совсем не занимал меня. Вечер завершился нелепо, скомкано, однако маховик следствия завертелся, злодеяние было зафиксировано, запротоколировано и не могло теперь исчезнуть, пропасть. Должны были последовать обязательные формальные шаги: повестки, приглашения на освидетельствование. Дальше, скорее всего, будет суд, потому что дело явно уголовное. Я являюсь профаном во всем, что касается юридической казуистики, однако же наверняка, не удастся избежать разности в показаниях Маши и гопников, что пристали к ней вчера. Помощь моя с изложение картины происшествия, может сыграть решающую роль в разбирательстве. Совсем не отложилось у меня в голове то, что насвидетельствовал Азар. Дурачествами остались в памяти его колкости в отношении стражей правопорядка, да и всех остальных, его сарказмические комментарии, бутылка коньяку, с которой преследовал он капитана Филинова. Задумался я на секунду о том, что если фиксировала милиция всех причастных к делу, то и Азар каким-то образом должен был отметиться в официальных бумагах. Неплохая получалась зацепка к выяснению личностей загадочных моих знакомцев. Мысль эту однако я немедленно отмел, потому что совсем не главным было сейчас дознаваться об Азаре, а вот Маша, с ее состоянием и переживаниями, волновала меня крайне. Хотелось помочь ей, поддержать. По правде сказать, желал бы я и ее сторону истории услышать, особенно касательно роли долговязого Азара.

Завтракаю я обыкновенно молотой овсянкой, залитой кипятком. Заразил меня в свое время отец этой полезной привычкой и не самая плохая это из моих привычек.

Предавшись размышлениям, я задумчиво ковырял серую с отметинами жижу, размазывая ее по покатым стенкам глубокой чашки. Овсяная масса медленно сползала на дно, оставляя вязкий след. Часть каши застревала и держалась за белую поверхность, чтобы потом тоже обвалиться, присоединиться к общей массе. Я заинтересовался этим процессом, будто бы некоторое правило заметил в бытовой шалости. Я снова натолкнул кашу на стенку. Вот сходит первая, жидкая волна. Более твердый слой задерживается, подвисает, склоняясь над пропастью, крепится. И если вовремя подтащить к нему новую порцию каши, то с той, нависшей кручи что-то унесется вниз, но другое зацементируется, уцепится посерьезнее. Я сидел и возил по тарелке ложкой, морща лоб и пытаясь ухватить ускользающее правило, закономерность. Забыл я уже обо всем на свете, и об Азаре, и о Маше, и даже о том, что веду я сегодня первую пару в восемь пятнадцать, какой-то лучик понимания протянулся ко мне, не совсем еще понятный, отдельный от остальных моих мыслей. Уловил я неприметную связь с задачей поиска границы вероятности в квантовой сети, когда нельзя обойтись лишь стандартной формулой и статическим значением границы, как в распределении Гаусса. Никакого не имели смысла наши с Толей опыты по перебору вероятностей, основываясь на коэффициенте масштаба «сигма». Требовался другой расчет, скорее даже перерасчет с учетом предыдущих состояний сети.

Я так увлекся, что потерял всякий счет времени. Разбудила меня каша, которая остыла настолько, что не сползала со стенок посуды совсем, закрепляясь там в причудливых формах и чашка моя в какой-то момент приняла вид серо-желтого цветка с рваными искалеченными лепестками. В вытянувшемся хоботе увиделся мне профиль человеческой фигуры — худой, высокой, в кепи, как бы насмешливо наклонившейся вперед. Бывает так, словно случайная линия выхватывает характерную черту - Азар отпечатался в моих овсяных разводах. Я спохватился и охнул, глянув на часы. Торопливо забросав кашу в рот и залив сверху сладким чаем, я в скором времени уже шагал на работу, думая лишь о том, как поскорее добраться до места.

Я примчался в университет за десять минут до начала занятия, заляпав грязью брюки и ботинки.

Вдобавок к тому, что опаздывал я на лекцию, в голове моей конфликтовали мысли, ни на одной из которых не мог я сосредоточиться: о том, чтобы помочь Маше Шагиной, ну и конечно наметившаяся подвижка в научной моей теме. Курс «Теории Автоматов» я вел уже четвертый год, материал знал назубок и не очень переживал, что не готовился к лекции специально.

В первую очередь, я почистил штанины брюк, прямо в университетском фойе. Для этих целей водилась в моем портфеле деревянная щетка, которую применял я до обидного часто, не сумев победить свою дурацкую привычку растопыривать носки при ходьбе так, что грязь летела во все стороны.

Кое-как оттеснив в голове мысли о нейронных сетях и овсяной каше, я сосредоточился на Шагиной Марии. Сходил к расписанию студентов дневного отделения, чтобы найти ее группу, отметив про себя, что это превращалось уже в некоторую привычку. Совсем недавно я точно также выяснял, в какой аудитории будет у нее занятие.

Группа Шагиной в тот день начинала учебу в старейшем университетском здании под номером один. Можно было отправиться туда пешком, что составило бы минут тридцать-сорок, но с моей надвигающейся лекцией, об этом нечего было и думать. Я поразмышлял еще с минуту глядя на строчки распечатки за стеклом, отмечающие занятия, аудитории и специальности. В обед группа Марии должна была вернуться сюда, в седьмое здание. Я решил, что оптимальным будет встретиться в это время. Тогда и предложить помощь. Оставались считанные минуты до лекции и я поспешил в преподавательскую, чтобы бросить там верхнюю одежду.

Занятие мое прошло нервически. И виной этому была вовсе не моя задумчивость или отвлеченность. Начал я стандартно. Минут сорок разъяснял аудитории теоретическую часть, рисовал на доске таблицы переходов конечного автомата, студенты послушно записывали. Тема лекция была мне близка, потому что опосредовано связана была с моими исследованиями. Я давал триггеры и их применение в качестве элементов памяти автомата, что исторически служило далекой предтечей искусственных нейронов. Затем вдруг заявились два опоздавших студента. Видел я эту парочку всего в третий раз, но и этого хватило мне, чтобы отнести их в наиболее неприятную часть собственной шкалы градации студентов — двоечников-скандалистов. Удивляюсь, как вообще доковыляли они до третьего курса. Я отчитал их за опоздание и отправил было с лекции, но они ни в какую не желали уходить. Стояли в дверях, вертели в руках папки с тетрадками и шерстяные шапки. Обещали исправиться, и видел я, что нисколько они не исправятся, а говорят только, чтобы остаться и отметиться. Затягивалась эта пауза, в которой я уже только ждал, чтобы они удалились, они же стояли потупившись, переглядываясь и прыская от смеха от такой неопределенности. Потом вдруг один из них перешел в наступление, став бубнить, что не имею я права прогонять их с лекции за опоздание. Дурной была эта ситуация, потому что хотя в действительности и присутствовали зафиксированные правила внутреннего распорядка ВУЗа, регламентирующие недопустимость опоздания без уважительной причины, заниматься сейчас разбирательствами означало бы окончательно сорвать лекцию. В конце концов, я сдался, отправил их в последний ряд, а сам продолжил занятие. Остаток пары был, конечно, загублен. То и дело отвлекался я на них, возящихся, замечал что не делают они ни черта, не слушают, а только перешептываются. Стоял я, кипятился безо всякого толку, жалея, что одна из важных моих лекционных тем проваливается. Собирался я закончить занятие небольшой затравкой об искусственных нейронных сетях и потенциальном их применение в качестве памяти, предваряя дисциплину следующего семестра. Вместо этого я скомкано свернулся: выдал пару замечаний аудитории и пожурил по поводу приближающейся сессии.

Второй парой значилась у меня практика, которую провел я насупленно и неотзывчиво. Студенты подходили ко мне с вопросами, а я отправлял их читать методическое пособие и злился сам на себя за то, что переношу дурную эмоцию с предыдущей пары. Так я и принимал работы, угрюмо, немногословно, делая в журнале пометки со скидкой на отрешенного, расстроенного себя.

В преподавательской, куда явился я нервный и неудовлетворенный после занятия, было людно. На переменах между парами преподаватели обыкновенно забегали сюда передохнуть и сновали как муравьи, и толкались, и извинялись. Третьей парой было у меня окно, я присоединился к чаевничающему пожилому преподавательскому составу и напился с ними горького черного чая с печеньем, которые покупали мы в складчину. Собеседник из меня получился как всегда никчемный. На типовой вопрос «как дела», подразумевающий, естественно, нейтральный, ни к чему не обязывающий ответ, либо же, напротив, что поделюсь я маленькими вычислительными радостями из мира нейронный сетей, я мрачно ответил об отвратительнейшей первой лекции, испортившей начало моего дня, и о том, как глупо гипотетическому студенту гнуть свою линию и спорить с преподавателем. Хотя в моем-то случае студенты были совершенно не гипотетические, а конкретные, и поставил я себе жирную отметку, что на зачете обстоятельно обсудим мы с ними и RS-триггер, и посещаемость. Мой меланхоличный бубнеж выслушан был с вежливым сочувствием, меня подбодрили и немедленно перескочили на более важную тему — визит ректора в начале декабря, который меня в данный момент интересовал мало.

Я вернулся за свой стол. После обеда выпадал наш с Анатолием плановый визит на кафедру «Технической Физики», где собирались мы дважды в месяц с тамошними коллегами поговорить о модели сети и программном стенде. Перед этим, кровь из носу, я должен был встретиться с Машей Шагиной. У меня оставалось около полутора часов свободного времени.

На моем столе высилась гора распечаток результатов работы нашего стенда. Я решил ею заняться. Правильнее конечно было бы разбирать результаты за монитором рабочей станции, в лаборатории, однако я, по старинке, после каждой большой итерации тестов, распечатывал выдержку на бумаге. Зарывшись в испещренные цифрами листы формата А4, я попытался вручную проследить за квантовым состоянием с незначительной вероятностью, которая превращалась в итоге в весомую. Учитывая объем распечатки, выходило у меня скверно и намного разумнее было поставить задачу Толе, чтобы вывел он на печать определенный набор состояний сети. Исчеркав с десяток страниц и окончательно запутавшись, я бросил это дело, окончательно убежденный, что день сегодня не мой.

Когда пришла пора идти к Маше Шагиной, я убей не мог вспомнить, в какой аудитории будет занятие у ее группы. Совсем дизорганизовался я со своей испорченной лекцией.

Я спустился на первый этаж и во второй раз за сегодня прошел по длинному сквозному коридору к деканату. У самого деканата коридор расширялся в просторную нишу со скамейками и парой окон во внутренний двор, на стенах которой были развешаны стеклянные стенды с факультетским расписанием. На скамейках копошились студенты, были разложены куртки, сумки, кто-то сидел щурясь переписывал расписание. Это во второй-то половине семестра!

Интересующий меня стенд четверокурсников оказался конечно-же самым популярным, его загораживала плотная массовка. Я решил не лезть в самую гущу и встал покамест за их спинами, ожидая, пока народ рассосется. Выбеленный затылок девушки в фиолетовой шерстяной блузке показался мне знакомым, но я не обратил на нее внимания. Она повернулась и я почувствовал на себе жгучий взгляд. Глаза наши встретились. Это была «Оленька», которую несколько дней назад Никанор Никанорыч публично прижучил перед Марией.

Смешался во мне немедленно рой конкурирующих мыслей о том, что совестно мне перед нею, ведь не умею я происшествия в фойе ни толком объяснить, ни повиниться, а может и не нужно вовсе виниться, ведь какая-никакая правда раскрылась, и последней уже пришла мысль о том, что Оля учится в одной группе с Машей, и вопросы свои могу я обратить не к расписанию, а к ней.

- Здравствуйте, Борис Петрович, - сказала Ольга, прерывая неловкую паузу.

- Да-да, здравствуйте, - стушевался я.

Язык мой отказывался ворочаться и никак не мог я правильно скомпоновать фразу.

- Шагину ищете? - вдруг спросила она.

После такого вопроса, я сконфузился еще больше. Хотя и не услышал я в голосе Ольги никакого подтекста, однако сам вопрос содержал в себе некоторую двусмысленность.

- С-с чего вы взяли? - занял я заикающуюся оборонительную позицию.

Теперь уже увидел я на Ольгином лице с густо накрашенными ресницами тень улыбки.

- Да так, в голову пришло. Общежитием нашим интересуетесь и на лекцию к нам приходили.

Я и вправду приходил к ним на занятие, чтобы извиниться перед Машей за выходку в фойе.

- Прямо небезразлична стала вам Шагина, Борис Петрович, - голос Ольги повысился, в нем появилась нотка ехидства, и я обратил внимание, что обернулись на нас несколько студентов, Ольгиной группы. Очевидно добрались они уже из первого здания.

К этому времени я уже совладал с собой. Есть у меня в голове определенный тумблер, который переключается, когда студент опасно приближается к грани, где заканчиваются отношения преподаватель-учащийся.

- Я прошу прощения, Ольга, - сказал я голосом с металлическими нотками. - Я действительно хотел узнать, пришла ли Мария сегодня на занятия и не требуется ли ей помощь.

Я запнулся, подумав, что Маша возможно не хотела бы распространяться про вчерашний случай.

За спиной я услышал отчетливый звук расправляемой газеты.

- Борис Петрович, вы причудливо тактичны, - раздался знакомый бархатистый голос.

Я обернулся, чтобы увидеть Азара, восседающего на скамейке, напротив расписания, наполовину загороженного огромной бульварной газетой с цветными отворотами и кричащими заголовками. Он тряс газетой, пытаясь заставить ее принять вертикальную форму, но у него не выходило. Огромный угол свешивался вниз, как ухо у собаки. На загнутой первой странице мелькали барышни с голыми ногами.

Удивительно не к месту выглядел лысый Азар, восседающий между студентов, с броской желтой газетой наперевес, в черном как смоль выглаженном костюме, закинувши ногу на ногу, в остроносых ботинках «Оксфорд», над которыми уходили в черные раструбы брюк темно-серые носки.

- Здравствуйте, Азар, - сказал я автоматически.

- О да, здравствуйте, конечно, - он снова встряхнул газетой и бумажное прямоугольное «ухо» снова поднялось и опало. - я вот тут решил ознакомиться с современными нравами, дожидаясь, когда вы на «Физику» пойдете. Презабавное чтиво, знаете ли, откровенно пошлое, с похотливенькими письмами читателей, штампуемыми парочкой журналистиков. А тиражи между тем огромные. Волшебно!

Теперь, конечно, центром внимания пятачка перед расписанием стал Азар. Говорил он громко, низко, нисколько не тушуясь, и как-то автоматически притягивал, перетягивал внимание. У меня возникло впечатление дежавю, потому что в очень похожей ситуации несколько дней назад встретил я Никанор Никанорыча.

Азар коротким рывком сложил газету вдвое и поднялся. Ничего кроме газеты у него с собой не было.

- Я предлагаю прогуляться, Борис Петрович. Анатолий Саныч заждался уже, - сказал Азар. - Ольга Владимировна, скажу я вам по секрету, не имеет ни малейшего понятия о том, требуется ли Марии помощь. Тот нелепейший случай с комнатой в общежитии расстроил хрупкую девичью дружбу и Ольга проживает теперь в помещении одна, ожидая подселения.

Ольга стояла рядом со мной, смотрела на Азара и хлопала глазами с неестественно длинными накрашенными ресницами.

- Не беспокойтесь, уважаемая Ольга. Подселение прибудет скоро. Эта брешь, успешно монетизируемая комендантом, в ближайшее время будет заделана. Чего не скажешь о дружбе, которую вы, извиняюсь, прохлопали.

Глаза Ольги стали как будто стеклянными после этих слов.

- Сумасшедший дом какой-то! - с вызовом крикнула она то ли себе, то ли нам, и, нервически продравшись сквозь студентов, исчезла в коридоре.

Переживала по-видимому Ольга ссору с Марией, и не очень удачно выходило у нее это скрыть, прячась за напускной гордостью и юношеским максимализмом.

Молодой человек, которого я не разглядел за спиной у Ольги подошел ко мне и сказал:

- Борис Петрович, Шагина звонила сегодня и сказала, что не придет. Постарается прийти завтра на лабораторные занятия.

Я поблагодарил студента и проследовал за Азаром в университетское фойе, с которым связано было уже несколько эпизодов моей истории. Пока мы шли по коридору Азар молчал, только скрутил газету в трубу. Шел Азар размеренно, выбрасывая вперед ноги. В спортзальных размеров вестибюле он встал как вкопанный у прямоугольной колонны. Тубусом газеты он похлопал себя по свободной ладони.

- Прежде всего, Борис Петрович, - заговорил он, - я хотел бы, чтобы вы не беспокоились по поводу милиции и Марии. Могу вас уверить, что наш вчерашний знакомец капитан Филинов обладает в настоящее время всей полнотой информации по происшествию, и наше с вами дальнейшее участие в разбирательстве не потребуется. Мария отделалась синяком и ссадинами, пребывает сейчас по месту прописки, в своей новой общежитской комнате, как положено, с медицинской справкой и освобождением от занятий. Ее также не станут побеспокоить...

Я протестующе замотал головой.

- Подождите, Азар, это вовсе не шутки. Это милиция, это обвиняемые, это суд. Есть процессуальная часть. Будет представление в деканат, повестка для дачи показаний.

Азар невозмутимым тоном воспитателя в детском саду продолжал пояснение:

- Все формальные процедуры будут исполнены в кратчайшие сроки, в полном соответствии и со всей строгостью. Однако из них максимально исключены участники потерпевшей стороны и свидетели. Ах, что это был за коньяк! - вдруг переключился он расплываясь в улыбке. - Стыдно признаваться, ведь я, ради чистоты следственного эксперимента, разбил таки бутылку и продемонстрировал правохранителям благоухающую «розочку».

- Так не бывает, - упорствовал я, отказываясь его слушать, - ведь это студенты. Тут уголовная ответственность, родители начнут бегать, уговаривать, может и угрожать.

Азар прервался в своих мечтательных воспоминаниях.

- Ах да, Борис Петрович. Я забываю о вашем некотором опыте, связанном с криминальными компаниями, наподобие той, с которой мы столкнулись вчера. Родители побегут, конечно. Уже побежали, ведь местные же студенты, не приезжие. Уже сидят уговаривают капитана Филинова. Но тот — кремень!

Фраза «компания, с которой мы столкнулись» запустила тревожный вычислительный процесс в моей голове. Случайно ли столкнулись мы с пьяной компанией вчера? Я вспомнил множественные саркастические замечания, что отвешивал Азар. «Общей знакомой», с которой должны были мы встретиться, несомненно была Маша Шагина. Вот и встретились. Я почувствовал, что начинаю краснеть и злиться. Серьезно, не на шутку.

Из этого состояния меня вывел голос моего собеседника, усилившийся в разы.

- Я повторяю, Борис Петрович, - Азар с нажимом чеканил слова, - Вчерашняя ситуация никоим образом вас не побеспокоит.

Он словно бы вдруг вырос и навис надо мной, или это только тень, которая должна была прятаться под его пятками от оконного света и негасимых люминесцентных ламп университетского фойе, внушительно вытянулась к самым турникетам. Мне показалось, что глаза Азара обратились черными впадинами, а лицо побелело, треснуло и разбежалось брызгами морщин по скулам, подбородку и вверх, по лбу на лысину. Как будто античная мраморная статуя одномоментно пробежала свой жизненный цикл, тлея, тускнея и обращаясь в прах на моих глазах.

Я ошарашенно вздрогнул, мгновенно посерев и покрывшись испариной, а когда сморгнул, Азар стоял передо мной как ни в чем не бывало, прежний, чуть насмешливый, с газетой. Из за внезапно возникшей моей глухоты доносился его голос:

- Борис Петрович, голубчик, помилуйте. Этак вы совсем изведетесь, если еще беготней по учреждениям и переписыванием показаний станете утруждаться. Беречь себя надо, дорогой мой.

Он взял меня за плечо и с заботой заглянул в мое начинающее розоветь лицо. Я отметил крепость его поддержки и длинные холеные пальцы.

- Отдавая себе отчет, что причиной части ваших беспокойств являюсь персонально я, вижу необходимость удалиться, оставив вас в компании Анатоль Саныча и «Технической физики». Но прежде, не удержусь и дам вам два совета, - он дружелюбно улыбнулся. - Первый, Борис Петрович, - общечеловеческий. Обязательно отдохните! Я знаю, что небольшой вы поклонник застолий, но позвольте поделиться с вами визиточкой замечательного ресторана «Чайка». Вы его знаете, старинный ресторан на трамвайном распутье, за парком. Если вдруг выдастся повод попразновать, обязательно сходите, обслужат по первому разряду, как я вам обещал вчера. Можно конечно и без повода потрапезничать, но с поводом — совершеннейше святое дело. Ну а второй совет — научный. Вы ведь бъетесь сейчас над проблемой с вероятностями состояний. Некоторые мыслишки даже вертятся верные. Имеется мнение, - тут он отнял руку о моего плеча и авторитетно поднял указательный палец, - что задача эта связана с другой, не менее важной. Выражением функции времени в нейронной сети. Поразмышляйте на досуге.

Азар вынул из внутреннего кармана золотого цвета визитку и вложил в нагрудный карман моего пиджака. Я все еще переживал послевкусие жуткого наваждения. Сложилось оно в памяти моей в единую картину с до смерти напуганными лицами пьяных гопников на ночной аллее. Если им привиделось то же, что и мне, бессмысленные, безвольные их мычания представлялись мне вполне объяснимыми.

- А вот и Анатоль Саныч пожаловал! - брови Азара взлетели и взгляд устремился к широкой лестнице, двусторонней, с пролетами, ведущей из университетского холла вверх, до последнего, пятого этажа. - Ну что же, Борис Петрович, успехов вам на Физике!

Я обернулся, приходя в себя, чтобы увидеть, как по лестнице спускается Анатолий. Он был уже наряжен в необъятный свой плащ и шерстяную шапку, готовый к тому, чтобы выдвинуться на кафедру «Технической Физики», расположенную во втором университетском здании, вместе с кафедрами “Машиностроительного черчения» и «Общей химии».

Завидев меня, Толя заметно повеселел и, в три шага сбежав с лестницы, подлетел ко мне.

- А я тебя на кафедре искал! В час же по плану должны были идти на «Физику»!

- Привет, Толь, - кивнул я, переводя дух. - Позволь представить тебе... - я повернулся туда, где секунду назад стоял Азар, и обнаружил пустоту.

- Кого? - спросил Анатолий, оглядываясь.

Самообладание почти вернулось ко мне и я с напускным спокойствием сказал:

- Да, никого. Представлю в другой раз. Подожди меня, пожалуйста, я схожу в преподавательскую за пальто.

***

Мы с Толей вышли в холодный серый день с противным мокрым снегом. Хлопая усталыми дворниками, катили забрызганные машины, асфальт был черный от влаги с хлюпающими слякотными разводами. Даже здания стояли какие-то понурые. Блестели мокрые металлические буквы аббревиатуры нашего университета над террасой крыльца.

Анатолий издергался, дожидаясь меня в фойе, а теперь заливался соловьем.

- Сегодня у Палыча просидел с полчаса, - рассказывал он. - Месяц всего остался до ректорского визита, он рассказал чего в прошлом году рассказывали комиссии. Смешно, конечно, с этим чиновничьим братом.

Поглощенный своими заботами, я всячески отпихивал от себя мысли о надвигающемся визите министерской комиссии. Даже во время чаепития в преподавательской, я проигнорировал ту часть, когда говорилось, что всем принимающим участие в докладах, надлежит встретиться на этой неделе с Кругловым. Наверняка собирался Олег Палыч выдать развернутые инструкции, а в моем случае еще и репетицию устроить доклада о научной деятельности.

Анатолий переключился уже на историю, приключившуюся с сыном Олег Палыча, которой тот по-отечески поделился. Толя любил вообще такие вот отсылки, возводившие его в ранг панибратства с заведующим кафедрой или деканом факультета. Я, напротив, переносил их с трудом. Еще и день не задался с самого утра, чтобы вежливо выслушивать и любезно кивать. И лучшей темой для мести была, конечно, научная.

- Толь, я сегодня кашу ел, - перебил его я. - Овсяную.

Анатолий замолк, сбитый на полуслове и уставился на меня из-под шерстяной шапки сверху вниз. Он естественно не мог взять в толк, какое отношение имеет овсяная каша к его разговорам с начальством.

- Не в каше совсем тут дело, - строго сказал я, как будто ругая сам себя. - Но она меня натолкнула на интересную идейку по поводу наших вероятностей.

Лицо Анатолия изменилось. Всякий раз, когда мы переключались с бытовых разговоров на научные, он слегка менялся в лица, как-то концентрировался и суровел. Словно триггер срабатывал в его голове, что теперь вот надо бы включить дополнительные спящие отделы мозга, разговор предстоит серьезный.

Мы стояли у светофора и не сговариваясь синхронно отпрыгнули назад от снежных брызг, разлетевшихся из под колес проезжающей легковушки.

- Мне пришла в голову мысль, что граница отсечения, с которой мы экспериментировали, это не постоянная величина, а функция. И она рассчитывается отдельно для каждого узла сети, с учетом истории его предыдущих состояний.

Я стал излагать некоторые детали своей догадки, хотя в действительности идея пока была сырая, дыра на дыре. Само понятие истории для нейронной сети было одной огромной дырой. Что такое история? Набор предыдущих состояний? Какое количество итераций? Фиксированное число или за определенное время наблюдений? Наша задача многомерной оптимизации, помноженная на количество слоев сети, с учетом глубины истории наблюдений превращалась в неподъемную многоэкстремальную. Все эти вопросы в фоновом режиме всплывали в моей голове, пока излагал я основные доводы Анатолию. Я так в итоге увлекся рассказом, а вернее размышлением и расчетами вслух, что позабыл про свои утренние неудачи. Лишь однажды кольнула меня, сосредоточившегося на рассуждении, мысль, что выражение истории состояний в виде функции времени до боли напоминает совет, данный Азаром.

Анатолий насупившись шагал рядом и молчал. Только раз он буркнул:

- Это ж для каждого узла запускать отдельный расчет. И память, и длительность, все поедет.

Здесь позволю я себе отступить от линейного изложения, оставив себя вместе с Анатолием развозить снежную жижу, увлеченно обсуждающими идеи развития лабораторного стенда, топая во второе здание университета, на кафедру «Технической физики». Бросая редкие взгляды на уже изложенную часть истории, я замечаю, что порой, сам того не желая, углубляюсь я в научную тематику несколько подробнее чем того, скорее всего, желал бы читатель, каким бы многоопытным не был он в смежных дисциплинах. Я выступаю здесь в некотором смысле заложником собственного опыта, потому что с моей точки зрения специалиста, я по прежнему прыгаю по верхам, не погружаясь глубоко ни в высшую математику, ни в теорию искусственных нейронных сетей, однако же осознаю, что специальная терминология и диалоги героев могут повергать неискушенного читателя в уныние. Впредь постараюсь я прилагать дополнительные усилия к некоторому упрощению научной стороны сюжета, тщась при этом надеждой, что пытливый читательский ум не упустит случая поискать в литературе больше информации по теме, чтобы абзацы, посвященные научной моей работе не были возмущенно пропущены, а напротив были поняты и оценены наряду с остальными.

Мы вошли в сводчатое второе здание университета, Было оно, в сравнении с огромными, монументальными третьим, пятым и седьмым, скромным по размеру и будто бы даже не совсем соответствующим представлениям об учебном корпусе. Досталось оно университету по наследству от ремесленного училища, еще дореволюционного, и выстроено было в некотором эклектическом подобии старорусского стиля с теремообразными островерхими крышами по трем оконечностям плана строения в форме буквы Т. Училище строилось с претензией на художественность, оно имело панорамные стеклянные рамы, скругленные, либо луковично-верхие, фигурные кирпичные карнизы между этажами и особенный стиль, приданный вкраплениями архитектурных элементов: бестеррасоврой балюстрадой, скругленными фронтонами и градиентом штукатурки этажей от светлых нижних к темным верхним. Даже панорамный эркер у самой крыши, там где размещалась кафедра «Машиностроительного черчения», смотрелся удивительно к месту.

Не то, чтобы все это было ухоженным. Бросались в глаза облупившаяся штукатурка, несколько отсутствующих стекол в панорамах верхних этажей, выщербленные плеши на массивных входных дверях и облупившаяся краска оконных рам, однако здание несомненно было ярким, необычным. Часто днем можно было видеть молодых людей, студентов-архитекторов или художников, набрасывающих эскизы нашего второго корпуса.

Мы сдали верхнюю одежду в гардероб, где нас знали прекрасно, и прошли по затертым плитам пола к широкой массивной лестнице, ведшей на третий этаж. У ее подножия красивая двустворчатая дверь с вставками из желтого закаленного стекла вела на кафедру «Общей химии». Нам однако нужно было наверх, туда, где на втором и третьем этажах размещались лаборатории, аудитории и собственно сама кафедра «Технической физики».

Стало уже некоторым проявлением дурного тона с моей стороны вводить в повествование новых персонажей задолго до того, как с надлежащим тщанием я опишу биографические подробности нашего с ними знакомства. Сумбурность эта вызвана тем, что процесс моего изложения подчинен определенной логике и итеративности, поэтому исторические подробности запаздывают, уступая место развитию основного сюжета. Хотел бы я однако ответственно заявить терпеливому моему читателю, что разберу я последовательно этот список, в котором скопились уже Олег Палыч Круглов, Толя Ростовцев и Катя Скитальских, и расскажу подробно о знакомстве нашем, отношениях и совместной деятельности. Но перед этим помещу в эту очередь ли, стек, еще одного персонажа — Николая Никитина, старшего преподавателя кафедры «Технической физики», одного из весомейших помощников в разработке математической модели квантовой сети.

Вынужден я снова прибегнуть к запрещенному приему и приоткрыть завесу нашей с Колей истории, чтобы изложение мое не ломалось и не пещрило отсылками к автобиографическим главам, которые я не удосужился еще привести. Учился Коля на том же факультете что и я, и был крайне талантливым студентом. На старших курсах в качестве научного руководителя он выбрал завкафедрой «Технической физики» и переместился во второе здание. Несмотря на давнишнее наше знакомство и подходящий опыт в математике и программировании, к разработке лабораторного стенда Коля подключился случайно, относительно недавно. Схватывал он быстро и здорово помогал, а кроме того делился промышленным своим программистским опытом. С Колей встречались мы дважды в месяц, когда у всех нас в расписании значились свободные послеобеденные пары. Мы обсуждали последние изменения модели, результаты расчетов и дальнейшие шаги.

Встречи наши неизменно происходили в одной из лабораторий кафедры Физики, на третьем верхнем этаже. Интересной особенностью этой лаборатории было то, что вход в нее располагался внутри крупной лекционной аудитории, и чтобы проникнуть туда, нам непременно нужно было, по возможности тихо, отворить скрипучие двустворчатые двери и пройти на цыпочках мимо задних рядов парт, под взглядами не самых дисциплинированных студентов, сидящих «на камчатке», и недовольного преподавателя.

В течении последних месяцев, преподавателем этим неизменно оказывался заведующий кафедрой, профессор Мамаев Ринат Миннебаевич. Университетский деятель он был известный, заслуженный, советской еще школы, и случалось порой, что заметив нас с Толей, пытающихся вдоль стены, незаметно проскользнуть в лабораторию, что с учетом габаритов Толи было крайне самонадеянно и комично, останавливал он занятие и громко декларировал:

- В очередной раз предлагаю аудитории познакомиться с коллегами с кафедры «Автоматизации и Информатики», которые являются украдкой почерпнуть крупицу знаний фундаментальной науки — Физики! - чем вызывал взрыв смеха.

Ринат Миннебаич впрочем был всеми руками «за» наши совместные математические изыскания с Николаем, всячески их поощрял, и порой сам задерживался в малообеспеченных университетских лабораториях, обсудить наши последние достижения.

Сегодня переход в лабораторию прошел гладко. Ринат Миннебаич бросил на нас взгляд, чуть заметно кивнул, но лекцию продолжил как ни в чем не бывало.

Лаборатория представляла собой типичную малого размера аудиторию, вытянутую, с двумя рядами приставленных друг к другу столов, и большой меловой доской на длинной стене, исписанной дифференциальными вычислениями. Вдоль остальных стен стояли столы с оборудованием. Тут было все, что только можно вообразить в физической лаборатории: осциллографы, деревянные планки с нанесенными укрупненными электрическими схемами, приборы с линзами, маятники, вакуумные колбы, даже миниатюрная древняя лазерная установка. На стенах висела стопка старых плакатов с зарисованными физическими процессами и формулами, а также два портрета ученых — Эйнштейна и Ландау. Для постороннего наблюдателя, лаборатория наверняка представлялась хаосом, и трудно было вообразить, как превращается она по приходу студентов в структурированный практический материал для проведения занятия. Напротив окна, на прижатых к стене преподавательских столах стояли четыре в ряд компьютера: вертикальные системные блоки и выпуклые глубокие мониторы. Также в углу кубом высился серый матричный принтер.

Мы нашли Колю рядом с лазерной установкой, хотя занимался он вовсе не ей. У меня вообще не было уверенности, что она работала, хотя помнил я еще со студенческих времен, какой благоговейный трепет и уважение внушал нам этот прибор, напоминающий токарный станок в миниатюре, несмотря на бардак и общее запустение.

Роста Николай был среднего, одет в светлую рубашку под шерстяной жилеткой. Рубашку он заправлял в коротковатые ему брюки, но неизменно клок ее выбивался из-под ремня и висел голубым лопухом.

Коля сидел согнувшись знаком вопроса над тетрадкой и торопливо что-то туда записывал. Рядом с ним высился системный блок и массивный семнадцатидюймовый монитор. Периодически Коля прерывался и заглядывал в экран, но происходило это скорее автоматически, так как взгляд его блуждал и неизменно снова возвращался к тетрадке.

В это время лаборатория была свободной от занятий, собственно поэтому мы в ней и собирались. Помимо Коли находился в ней еще один старинный завсегдатай, лаборант кафедры «Технической физики» - седоусый Вадим Сергеич. Человек он был немолодой, работал в университете немыслимое количество лет, и сколько мы его знали всегда отвечал за лаборатории не являясь ни штатным преподавателем, ни научным сотрудником.

- Здорово, Никитин! Здравствуйте, Вадим Сергеич! - поздоровался Анатолий.

Я тоже буркнул что-то приветственное.

Никитинская собственная кандидатская, которую защитил он три года назад, посвящена была моделированию зондоформирующих систем для коротковолнового излучения. Интересная и сложная была работа. Он покатался с ней по России, докладывал в столицах и чуть было не поехал заграницу, в Чехию. Однако в последний момент в Чехию поехал кто-то другой, а Коле, да и Ринат Миннебаичу, дали понять, что, несмотря на успешную защиту, развивать это многообещающее направление в родном отечестве представляется не перспективным, ввиду практической невостребованности и откровенной отсталости научной базы. Коля тогда сильно заволновался и даже ушел из университета на два года, работал программистом в частной фирме. Но потом Ринат Миннебаич, с которым поддерживал он контакт, упросил его вернуться. Теперь вместе они разворачивали какие-то невероятные хозрасчеты, в большей части программистские, в общем выкручивались как могли.

Научную жилку свою Коля в настоящее время подпитывал вот такими стихийно возникающими задачами. К теме своей кандидатской, насколько было мне известно, он не возвращался.

Коля, к вящему нашему удовольствию, с самого утра ковырялся в результатах экспериментов. Он хорошо знал нашу математическую модель, да и вообще был глубоко в контексте нейронных сетей. Последние пару недель он занимался слоями сети, влиянием их количества на вероятности конечных состояний. Ввиду того, что программистом Николай был отменным, он на кафедральной рабочей станции умудрился провести с утра несколько интересных экспериментов, компилируя куски кода нашего стенда, отслеживая закономерность возвращения низковероятного состояния.

Я немедленно развернул перед Колей идеи, которые обсуждали мы с Толей в дороге. О потенциальном влиянии предыдущих состояний и числа вычислительных итераций, или иначе, тут я внутренне поежился, функции времени. Хотя не было у меня пока четкого представления о том, как такую функцию выразить. Мы забросили Колину тетрадку и переместились к доске, на которой Николай волюнтаристски стер половину записей.

Наступила самая вожделенная часть нашей встречи — исследовательская импровизация. Она не всегда приходила гладко, как сегодня. Случалось порой, что обсуждение не ладилось и мы вообще забывали о науке, просто сидели, пили чай, обменивались новостями.

Битых три часа рисовали мы доске математическое выражение для учета истории состояний сети или функцию времени, выявляющую потенциально существенную вероятность. То я, то Коля бросались нервически стирать и переписывать написанное, обнаружив вопиющую оплошность товарища. Толя сидел на столе и сдвинув брови наблюдал за нашими криками и беготней. Дважды заглядывал к нам Ринат Миннебаич, но не вошел.

Странной получалась та функция. Некоторая неопределенность присутствовала в ней, трудно было проследить, как родилась она исходя из многофакторной зависимости от числа слоев, итераций учителя и интеграла по истории состояний нейрона по полному диапазону вероятностей. Пришли мы к единственному варианту, при котором функции времени сеть также обучалась. Мы включили функцию времени в процесс обучения, где теперь информация, подаваемая на вход сети, содержала в себе метку времени.

Конструкция получилась настолько сложной, что объяснить с первого взгляда конечную формулу было практически невозможно; обосновывался только последний шаг, последнее преобразование. Удержать ее целиком, доказательно в голове не удавалось, казалась она диким нагромождением интегралов-сумм, степеней и делений.

Коля выразил мои мысли, когда сказал:

- Первый раз такое со мной. Вижу первый шаг в приближении, и последний. Объяснить целиком не могу.

Постояли мы минут десять, разглядывая исписанную доску. Я перебирал в уме сделанные шаги. Не упустили ли мы чего-то важного? Самым важным теперь было правильно зафиксировать и запрограммировать модель, потому что перелопатили мы прежний подход существенно. О чем размышляли Коля и Толя я не знал, но они, как и я, пристально смотрели на финальную формулу.

Толя наконец пошевелился на столе.

- Вот это получился монстр! Дайте-ка я его перепишу сейчас. Мне его теперь в формат си-шного кода надо перевести. Сфотографировать бы.

Коля почесал затылок перепачканной мелом ладонью и облокотился на стол. Его вихрастая светлая шевелюра стала еще взлохмаченнее.

- Перемудрили мы по-моему с идеей времени. На поверхности ошибки не наблюдается, но мы, кажется смешали две совершенно разные задачи — распознавания и прогнозирования. Ты то, Борь, понятное дело все это тащишь со своих давнишних лабораторных стендов по сжатию, интерполяциям и экстраполяциям. Но по-моему мы скрестили ежа с ужом.

Он холерически схватил стул и уселся на него, повернув спинкой к доске. По-прежнему всматривался он в наши вычисления, как будто верные.

Вадим Сергеич как ни в чем не бывало тыкал пальцами в клавиатуру. Периодически он поднимал голову, поглядывая на нас отсутствующим взглядом, но оставался целиком поглощенным заполнением каких-то электронных таблиц.

- Может чаю будете? - спросил он вдруг, отчего сделал я вывод, что все-таки боковым зрением наблюдал Вадим Сергеич за нами, одобрение прозвучала в его голосе.

- Да тут, пожалуй, не обойдешься чаем! - гоготнул Анатолий, заканчивая переписывать формулу в большую рабочую тетрадь. - Но чаю точно будем!

Еще с час торчали мы в лабораторной, которая свободна была до шести. Потом начинались занятия у вечерников. Вадим Сергеич принес из преподавательской электрический чайник со стаканами, заварку в пакетиках и початую коробку рафинада-сахара. Хлюпая, мы втягивали в себя обжигающий коричневый чай и рассуждали о преобразовании сложной интегральной формулы в совокупность вложенных циклов, которые смогут Анатолий и его студент-стажер добавить в нашу и без того сложную модель. Всякий раз, когда заговаривали мы о динамическом определении слоев и отметке времени, Толя тихонько ругался - больно уж много требовалось поправить и изменить в стенде, чтобы учесть новые зависимости.

У меня конечно руки чесались посмотреть, что получается, и, в особенности, удастся ли сохранить значимые состояния с низкими вероятностями и отбросить лишнее.

- Я вам честно скажу, други, - тяжело вздохнув сказал Анатолий. - такое изменение стенда займет у меня и моего стажера неделю. Чтобы написать, нормально отладиться и получить первые результаты.

- Неделю? - вскинул брови Николай. - Я за ночь сегодня накидаю тебе функцию. Пришлю утром на электронную почту. Отладитесь потом сами, конечно...

Коля был программист в нашем университете известный. Он даже проверял время от времени код Анатолия, на предмет соответствия первичной идее. Надо отдать должное Анатолию, он очень методично и точно реализовывал все наши математические выкладки. И всего только пару раз Николай нашел за ним незначительные ошибки.

- Подожди-ка, Коля! - Анатолий взвихрился из-за стола, едва не опрокинув стакан. - Тут для меня принципиальный момент. Я разбираюсь в модели, когда ее реализую. Если ты пришлешь мне функцию, то я возьму ее как есть, а потом буду механически отлаживать и править базовую функцию узлов, не понимая ни черта, что делаю. Либо все-таки я ее реализую сам, как мы сейчас зафиксировали, а потом, как обычно, ты посмотришь и проверишь.

Взвис Анатолий над нами и блестели его глаза. Территория программирования стенда принадлежала ему, покуситься на нее значило отнять у Толи последнее самоопределение и самоуважение в нашем исследовании. Невозможно, то есть.

- Не будем ничего придумывать, - поспешно согласился я. - Работаем как работали, Толя пишет, мы с Николаем потом смотрим. Я бы тебя попросил Толя, если можешь, частный случай реализовать пораньше. Пока с вырожденной функцией времени, увидеть хотя бы, сможем ли мы обнаружить низко-вероятное состояние на поздних этапах вычисления. Завтра-послезавтра, скажем?

Я шариковой ручкой ткнул в его тетрадку, показывая, где вырождается новая функция.

- Сделаю, - буркнул Толя удовлетворительно и снова сел на стул.

- А я сегодня еще так посчитаю, на бумаге, - Коля все разглядывал формулу на доске.

- А где Василий с Геннадь Андреичем? - спросил я Колю.

Василий и Геннадь Андреич были нашими местными подельниками. Они не то, чтобы вносили существенный вклад, больше помогали нам коротать время в лаборатории, но порой все-таки принимали участие в расчетах.

Вася был молодым ассистентом кафедры «Технической физики». Головастый недавний выпускник, он учился в аспирантуре под руководством того же Ринат Миннебаича.

- Должны были уже вернуться вообще-то, - ответил Коля. - Они в «первый дом» ушли перед вашим приходом. Там собрание у ректора, по поводу вашей министерской комиссии.

«Домами» мы называли здания университета. В «первом доме» размещалась администрация, ректор, его многочисленные заместители и секретари, бухгалтерия и архив.

Я удивился, узнав что Геннадь Андреич тоже отправился на собрание к ректору. Он хотя и долгожитель кафедры физики, доцент со стажем, но все же на подобные мероприятия приглашают обычно деканов и заведующих кафедр. Да и не вовлечена была кафедра «Технической физики» в этот визит.

Мы закончили в половине шестого. Удивительно продуктивной выдалась встреча. Давненько не случалось у нас таких прорывов. Хотя и невозможно было сразу оценить правильность нового подхода, чувствовал я, что реализация наша верная и настроение от этого у меня поднималось автоматически.

Я поднялся из-за стола и довольный потянулся. Пиджак мой, который небрежно лежал на столе, от моего нечаянного прикосновения пополз вниз и опал на пол кособокой серой хламидой с торчащими локтями. Я поднял его и принялся отряхивать, отчего из кармана выпала блестящая карточка.

Я еще раз наклонился к полу и узнал визитку, которую сунул мне Азар утром в фойе. Это была золотого цвета карта ресторана «Чайка» с выведенной прописной вязью надписью: «VIP-гость, все включено».

Я собрался уже убрать карточку в карман, когда ее заметил Коля.

- Ух ты! - присвистнул он. - Дорогая штучка, если это то, о чем я подумал.

Коля выхватил карточку у меня из рук и принялся разглядывать.

- Это мне подарил один... - я замешкался, - случайный знакомый. Я, честно сказать, даже не знаю, что это.

- Такие только руководителям исполкома городского или другим чиновникам выдают — милицейским начальникам, пожарным, в общем всех, кого надо задобрить. Знаешь «Чайку», дорогущий ресторан? Так вот, с такой картой туда можно прийти и тебя обслужат бесплатно. С компанией. Такая узаконенная форма взятки.

Я часто заморгал, глядя на сверкающие золотые блики перед глазами. Знать не знал я о существовании карт «бесплатного обслуживания», не говоря уж о том, что владею одной из них. Вот, значит, что за отдых предлагал мне Азар.

- Хороший у тебя знакомый, - подытожил Коля и протянул карточку обратно мне.

Я вернул ее в нагрудный карман пиджака. Глядя как аккуратно собирает Анатолий наши тетради и складывает в папку листки формата А4, которых натаскали мы из коробки у принтера для удобства вычислений, мне пришла в голову мысль.

- Пожалуй, вот что мы сделаем, коллеги! - мой голос дрогнул от гордости за неожиданно возникшую возможность. - Если подтвердится завтра гипотеза наша по вероятности и времени, то приглашаю вас в эту самую «Чайку», в которой я лично никогда не бывал!

Волна смущения окатила меня после такого заявления. Неловкость какую-то почувствовал я. Привычка это была давнишняя, заскорузлая, постыдное что-то виделось в демонстрации возможности «кутнуть», «засорить деньгами». Не было у меня ни опыта такого, ни воспитания.

Толя разложил все бумаги по стопкам и папкам, и запрятал свою тетрадь в отдел наплечной сумки. Чувствовалась в нем определенная гордость от того, что на нем де лежит теперь основная ответственность, чтобы наш запланированный банкет состоялся.

- Сегодня допоздна посижу. Посмотрим, что получится к утру, - чинно сказал он.

В этот самый момент распахнулась дверь лабораторной и в нее ввалились Геннадь Андреич и Василий. Были они румяные с обострившимися чертами лица, только что с улицы. Василий выглядел так, как обыкновенно представляют себе лаборантов. Худой, высокий, с двухдневной небритостью, в джинсообразных узких брюках, рубашке в клетку и невероятных размеров ботинках с прямоугольными носами. Таким, каким могут позволить себе быть студенты, лаборанты, ассистенты, аспиранты, но никак не преподаватели. Геннадь Андреич, напротив, комплекцию имел полноватую, рост средний. Он носил аккуратную седую бороденку и одет был в темно-синий костюм, в вороте которого сверкал фонарем массивный узел бордового галстука.

Они вошли шумно, напомнив нам, что за дверью давно никого нет и нам бы тоже не мешало ретироваться, до того как появятся усталые и понурые вечерники.

- Борис Петрович, Анатоль Саныч, вы здесь еще! - воскликнул Геннадь Андреич. - Отлично!

Геннадь Андреич был любопытным персонажем. Лет сорока пяти-пятидесяти возрастом, характера ярко сангвинического. Защищался он лет пятнадцать назад, совместно с Ринат Миннебаич, и с тех пор работал на кафедре преподавателем. Как старого своего товарища, Ринат Миннебаич включал его в различные кафедральные начинания, и до сих пор не мог я взять в толк, локомотивом ли, или порожним вагоном. Коля рассказывал, что Геннадь Андреич принимал участие и в хозрасчетах, хотя больше в переговорных процессах, а не в реализационных. Личная моя оценка Геннадь Андреича была средне-положительная. Обладая широким математическим опытом, в особенности в сложных полиномах и интегральных вычислениях, он порой видел ошибку там, где мы только еще начинали разбираться. При этом он много и пафосно пылил, шутил, и, по правде сказать, без него наши научно-ориентированные встречи протекали эффективнее.

- По вашу между прочим душу мотался я в первое здание! - громко возгласил Геннадь Андреич, «с места в карьер».

Он с прищуром посмотрел на исписанную формулами доску.

- Посмотри-ка, Вась, мы похоже весь праздник пропустили. Они тут нарисовали что-то такое, чего я даже не узнаю. Новую теорему Котельникова доказали?

Теорема Котельникова была любимой прибауткой Геннадь Андреича. Вставлял он ее по делу и без.

Состояние доски заинтересовало Геннадь Андреича лишь на одну секунду. Его распирало еле сдерживаемое желание немедленно поведать нам о посещении университетского административного крыла, он многократно употреблял словосочетания, навроде: наиважнейшее событие, стратегический вектор, и так далее.

Начал он с того, о чем мы уже знали, что несколько дней назад, ректор организовал внеочередное совещание посвященное надвигающемуся визиту высших чинов из министерства образования. Приглашены были почти исключительно руководители кафедр и деканат факультета «Технической Кибернетики», так как в этом году «неожиданное» посещение планировалось именно на этот факультет. В последний день однако, случился телефонный звонок, на котором кафедру «Технической физики» тоже попросили быть, в лице конкретно Геннадь Андреича, как имеющего отношение к перспективной научной разработке, которую кафедра будет представлять высоким гостям.

Ринат Миннебаич, заведующий кафедрой, на такое приглашение отреагировал отрицательно, однако он, Геннадь Андреич, мгновеннейше оценил оказанную кафедре честь и доверие, и убедил недальновидного Ринат Миннебаича, в необходимости своего на совещании присутствия, взяв на всякий случай с собою лаборанта Василия, если полезут неожиданно ректор и его окружение в глубокие технические детали.

Сделал тут Геннадь Андреич многозначительную паузу, неприятное от которой осталось у меня послевкусие. С укоризной отозвался он в отношении Ринат Миннебаича, старого своего товарища.

В положенное время, в два часа по полудню, он, Геннадь Андреич, явился на совещание в «первый дом», на котором присутствовали ректор, декан с замами и заведующие кафедр кибернетического факультета. Как оказалось, не ждали они Геннадь Андреича, и даже удивились его появлению, но не смутило это его ни на столечко, ведь знал он, что прибыл по делу. И хотя неопытный его лаборант тушевался и даже отчаянно рвался в уютное гнездо родной кафедры, Геннадь Андреич, с высоты своего опыта, сумел таки убедить юнца в необходимости присутствия и величайшей, возложенной на них ответственности.

Вторым сюрпризом для Геннадь Андреича оказалось то, что совещание действительно не имело ни малейшего отношения к кафедре «Технической физики». Даже когда завкафедрой «Автоматизации и Информатики» Олег Палыч Круглов представил план посещения комиссией кафедральных лабораторий и лекций, научная работа о моделировании квантовых нейронный сетей с фамилией докладчика были упомянуты лишь вскользь. Тут Геннадь Андреич посчитал необходимым вставить слово о весомейшем вкладе кафедры «Технической физики» в научную составляющую этого исследования. Не побоялся даже чуточку сгустить краски, указав, что в этот самый момент, на кафедре «Технической физики» из гранитной глыбы энтропии, выгрызается научная новизна, совместно с талантливейшими представителями кафедры, коим сам Геннадь Андреич несомненно является. Ректор, однако, не оценил метафоры, грубейше Геннадь Андреича прервав, и сославшись на то, что вовсе не детали научной деятельности представляют собой предмет совещания, а общий план подготовки.

Геннадь Андреич приуныл и чуть было не внял шепоту слабовольного Василия о том, что пора и честь знать. Однако же не напрасно сдержался Геннадь Андреич, подобно каменнолицему разведчику, сносящему ради главной цели мелкие неурядицы и обиды. Едва только совещание закончилось и Геннадь Андреич, под градом недобрых взглядов коллег, покинул убранство ректорского кабинета, с дорогим полированным столом и креслами в кожаной обивке, как в коридоре подошел к нему мужчина определенно высокой государственной должности. Высокий, статный, важный.

Он обратился к Геннадь Андреичу и Василию по имени, показав что знает и ждет их, и провел в отдельную аудиторию, где изложил свой архиважный план, целью которого являлось укрепление статуса нашего университета в структуре государственного высшего образования. Он отдельно подчеркнул его, Геннадь Андреича, индивидуальную важность в приближающемся мероприятии. И хотя, как ни старался Геннадь Андреич, не удалось ему выяснить истинную должность собеседника, эта изворотливость только убедила Геннадь Андреича в величайшей возложенной на него ответственности.

Мужчина, не представившийся по имени, пояснил, что научная деятельность, которую планируется представить как часть министерского визита, а именно исследование на тему квантовых нейронных сетей, есть предмет наиглавнейшего интереса комиссии, и требуется его надлежаще изложить, объяснить и продемонстрировать. Нисколько не умаляя способностей талантливой университетской молодежи, как то Борис Петровича, Анатоль Саныча и Николая Семеныча, все-таки требуется особый опыт, такт и знание - кому и как доносить определенные научные территории и глубины.

Удивительную осведомленность проявил замечательный этот субъект о том, чем дышит в настоящее время исследование, и о том, что вот-вот грядет некоторый важный прорыв в моделировании функции определения весомых квантовых состояний, обещающий принести неожиданные результаты. Так глубоко погрузился сведущий этот незнакомец в детали исследования, что даже у Василия, который имел хорошее представление о состоянии модели, поползли брови вверх от удивления. Высокопоставленный советчик подчеркнул, как важно, не переходя на язык сухой науки, а излагая на человеческом живом языке многоопытного служителя высшего образования, придать необходимый окрас изложению, вес исследованию, чтобы ни малейших сомнений не осталось у комиссии в первостепенной роли ВУЗа в образовательном ландшафте региона, и, соответственно, обоснованности значительной доли его в образовательном бюджете.

Здесь посмотрел на нас Геннадь Андреич покровительственно и заявил, что ответственно согласился он взять на себя роль составителя доклада, который я, Борис Петрович, представлю по своему научному исследованию во время ректорского визита на кафедру. Уж он, Геннадь Андреич, не преминет включить в доклад все необходимые тезисы и ссылки, упомянет и Фейнмана, и Дойча, и уж конечно Кохонена. Так увлекся Геннадь Андреич конструированием речи прямо тут, перед нами, что не оставалось нам ничего другого, как прервать поток его словоизвержения путем невежливого и громкого откашливания. Роль эту неблагодарную великодушно взял на себя Николай.

Геннадь Андреич встрепенулся, замолчал и укоризненно посмотрел на Николая. Но тут уже я не дал ему продолжить.

- Будет хорошо, Геннадь Андреич, если вы поможете мне с докладом, - дружелюбно сказал я.

Я и вправду понятия не имел, что буду рассказывать на грядущей встрече. Не уложилось в моей голове, что требуется как-то особенно готовиться, а ведь ректор даже руководство факультета у себя собрал. Хотя и не очень высоко ценил я способности Геннадь Андреича к простому и понятному изложению, использовать его продукт как базу, над которой я потом произведу необходимые редакторские правки — такой вариант меня устраивал.

Ну и конечно был я совершеннейше убежден, что инициатива эта, незнакомцем организованная, имеет за собой таинственных моих гостей - Никанор Никанорыча и Азара. Особенно кольнуло меня известие о глубочайшей научной осведомленности «просителя».

Геннадь Андреич по-отечески похлопал меня по спине, чего я, сказать по правде, совсем не любил, и понимающе покивал, как бы принимая благодарность. Тут взгляд его вновь уткнулся в вычисления на доске. Он будто бы вздрогнул внутренне от вида нашей финальной формулы. Заторопился Геннадь Андреич, вспомнил о неотложных делах и, пообещав прислать в ближайшие дни первый набросок доклада, ретировался.

Пришел черед Василия рассказывать. В отличие от Геннадь Андреича, Вася был прямой как стрела, говорил начистоту, за что и ценили мы его.

Как и ожидалось, несколько приукрасил Геннадь Андреич изложение. Василий сомневался, что кафедру «Технической физики» вообще приглашали на совещание к ректору. Он стал невольным свидетелем неприятного разговора с Ринат Миннебаичем, во время котором Геннадь Андреич нервически убеждал последнего в необходимости посетить совещание и засветиться, а Ринат Миннебаич не соглашался.

Явление Геннадь Андреича на совещание было для всех сюрпризом. Хоть и старался он вести себя как завсегдатай и старинный знакомец всех присутствующих, получалось у него посредственно. Переглядывались вопросительно ректор с замами, спрашивая как бы, что делает на этом совещании Геннадь Андреич, да еще и с лаборантом Василием.

А вот лысый высокий незнакомец, что встретил их с Геннадь Андреичем после совещания, удивил Васю по-настоящему. Веяло от него, со слов Василия, каким-то непробиваемым спокойствием, будто знает он все досконально и о них, и о университете, и о нейронных сетях. Сыпал он деталями, которых Вася не знал вовсе, а уж Геннадь Андреич и подавно. Голос у незнакомца был низкий, размеренный, словно бы гипнотизирующий. Перескакивал с темы на тему, но при этом так складно, гладко. Вспоминал о трудной карьере Геннадь Андреича, о Ринат Миннебаиче, его старом друге, и прошлых их достижениях на «Технической физике». О Василии вспомнил, о забуксовавшей его кандидатской. Все это увязывал он с важностью министерской комиссии и доклада. На попытки Геннадь Андреича высказаться, ухмылялся незнакомец снисходительно и качал покровительственно головой, и складывалось у Васи впечатление тогда, что намеренно затягивает он этот разговор.

Рассказывал Вася эмоционально и сбивчато, а я прямо видел перед собой Азара, дирижирующего этой беседой, манипулирующего неподготовленными Геннадь Андреичем и Василием.

Оставалось пять минут до начала занятия, когда вкратце поделились мы с Васей сегодняшними своими результатами, перед тем как протереть начисто доску и распрощаться. Формулы теперь, аккуратно преобразованные в совокупность сумм и состояний кубитов прятались в папке, в портфеле у Анатолия. Я тоже прихватил пару исписанных листов, чтобы зафиксировать алгоритм в своих записях.

Геннадь Андреича мы в тот день уже не встретили. Лестничная клетка третьего этажа, на которую вышли мы, была освещена тусклым, помаргивающим люминесцентным светом. С десяток студентов вечернего отделения ждали занятия.

Остаток вечера включал в себя прогулку до автобусной остановки с целеустремленным Анатолием, задумчивым Николаем и смотрящим под ноги Василием. Потом я втиснулся в переполненный автобус-гармошку и пропихнулся к круглой срединной платформе с перекладинами, за которыми протертые резиновые складки проваливались вниз и при повороте, ты оказывался как бы в невесомости, поворачиваясь отдельно от передней и задней частей салона. Дома ждала меня неприветливая прихожая, где долго нашаривал я выключатель на стене, и ужин из наспех состроенных бутербродов среди немытой посуды с завтрака, с намертво прилипшей овсянкой.

Утром, едва только часовая стрелка достигла шести, раздался телефонный звонок. Звонил Анатолий, который еще не ложился, кодировал всю ночь, и недавно закончил первый эксперимент по новой формуле. Возбужденный голос его искрился восторгом. Эксперимент сохранил состояние, которое при практически нулевой исходной вероятности, возвращалось существенным на последующих итерациях вычисления. Именно то, другими словами, что мы искали! Анатолия распирало от гордости.

Мгновенно взбодрившись, я отправил Толю поспать хотя бы с час, так как у него сегодня была вторая «пара». То есть буквально через пару часов ему надо было возвращаться в университет. Не успел я перевести дух, как позвонил Николай. Оказывается они полночи созванивались с Толей, обменивались мнениями. Он пришел к тому же результату, выполняя расчет в тетради, взяв случай посложнее. Коля получил результат низкой вероятности при заданных отметках времени. Но в отличие от Анатолия, звучал он неуверенно и даже немного испуганно.

- Знаешь, я ни черта не понимаю, как оно работает. Я в качестве входных данных взял набор точек нелинейной функции, в виде нескольких минимальных экстремумов. Наиболее вероятным результатом у меня получился максимальный экстремум, что совершенно верно. Но я не понимаю как его можно было съинтерполировать. Ведь недостаточная же выборка!

Он взволнованно говорил еще о том, что, как и ожидалось, число расчетных слоев сети возрастает в зависимости от сложности входных данных, что алгоритм сам определяет, сколько ему потребуется памяти и итераций для расчета, и что теперь практически невозможно умозрительно понять как работает алгоритм, хотя по формуле, вроде бы, расчет выглядит верным.

Когда я положил трубку, сна во мне не осталось совсем. «Чайки», судя по всему, было не избежать.