Глава 3. Точка невозврата

   Метод Архитектора. Часть 2. Синий бархат упрямых иллюзий
   Глава 3. Точка невозврата

          Гришка упаковал в это лето всё что только можно: учебные практики, реставрацию (для души и мастерства, он даже себе не признавался, что там был еще и элемент поиска веры), и шабашку. Мысль о женитьбе не казалась уже странной, наоборот, он совершенно не понимал почему он до сих пор не сделал Марине предложения. «Наверное потому что идиот», решил он и удовлетворился ответом.
          Тосковал он чудовищно, всем организмом сразу. Практика по живописи была под угрозой, потому что вместо пейзажей и архитектурных элементов старинной дворянской усадьбы, которую они реставрировали, Гришка всё рисовал по пямяти тонкий профиль, улыбку, особый поворот головы. Столяр-ханыга однажды, подсмотрев через плечо, спросил – подруга? Гришка кивнул, и тот авторитетно сказал: «Уведут. Точно уведут. Красивая». После этого Гришка совсем истерзался. Едва дождавшись конца оговоренного срока работы, он рванул в Москву. По дороге до Курска он сменил пяток попутных машин, в двух из которых его напоили гнусной водкой, а в одной чуть не ограбили (он проснулся, когда рука соседа уже была в его рюкзаке). До столицы он ехал на третьей полке общего вагона, и все равно лишь полтора суток было у него на то чтобы сначала долго, не находя слов, сжимать Марину в объятиях, и потом, вновь обретя дар речи, немедленно даже не предложить, а скорее потребовать у неё выйти за него замуж.
          Ошалев наконец от собственной наглости, он ждал ответа. В ту пару секунд, пока она собиралась с духом, чтобы не слишком уж дрожал голос, он успел испугаться – а что если за месяц она к нему переменилась? – и успокоиться, потому что она же ведь с ним, - и вспомнить что давно, давно, другая тоже была с ним, а потом... – и подумать, что Марина на такое не способна – и снова испугаться до кишок потому что ответа всё не было – и наконец услышать её тихое «Да».
          Они добрались до кухни, и пили чай, и глядели с высоты на засыпающий город, на огоньки редких припозднившихся машин, и тихо говорили – обо всём понемногу. Марина рассказывала про практику – то аппендицит, то отравление, то стекло в ноге, или дизентерия. И никаких осколочно-взрывных...  Гришка слушал её, накручивая на палец выгоревший каштановый локон Марининых волос, и вдруг вспомнил – это не награда за что-то, это ему подарено. Прикрыв глаза, он услышал, как океаническим приливом заполняет его душу благодарность. «Спасибо», сказал он мирозданию вслух, и Марина откликнулась: «Пожалуйста».

          Днём позже он отбыл на шабашку. По дороге в Калужскую область в голове у Гришки, видимо, что-то замкнуло, потому что вместо чтобы напиться в хлам с бригадой «за знакомство», он быстро и корректно прихлебнул стакан водки, после чего бодро отправился осматривать поле деятельности. Наутро он чуть ли не первым был на стройке.
          Работал он тщательно и быстро, за что немедленно получил прозвище «Стаханов» и косые взгляды. Разбитной парень, с которым они таскали носилки, выпустил ручки, и только Гришкина ловкость спасла его от падения навзничь. В мозгу всплыло «У нас стахановец, гагановец, загладовец, и надо ведь, чтоб завалило именно его», и он умерил трудовой пыл. Но придумал, как он считал, достойный Маккиавели ход: на перекурах, как бы невзначай, заговаривал с бригадиром – дескать, помнится ты вот такую правильную вещь говорил? И подсказывал тому что-то. Бугор, мужик незатейливый, но сметливый, принял игру.
          Сам себе удивляясь, Гришка продолжал хитрить: дождавшись, когда пожилой каменщик дядя Паша, охнув, взялся за поясницу, вразвалочку подошёл и спросил, не хочет ли тот поучить его кладке. Научиться он и вправду хотел, но главным было не это: Гришка понял, что через несколько дней работа встанет – тройка, выкладывавшая противоположную стену, была сильно впереди. 
Недоверчиво, старик позволил Гришке взяться за кельму. Поначалу тщательно проверял каждый кирпич чуть ли не с отвесом, подстукивал, негромко ворча. Через полдня, впрочем, он стал проверять кладку реже, но, видя как замедлились Гришкины движения, отослал его на другой участок со словами: «Иди, помаши лопатой, а то руки отвалятся с непривычки». А сам пошел договариваться с бригадиром о новом помощнике. Махнув вечером полстакана, Гришка присел было снять покрытые раствором кирзачи, и проснулся только утром, голодный как чёрт, в грязной одежде и окоченевший, потому что в спальник он так и не залез. Сосед по бараку, увидев помятую и удивлённую Гришкину физиономию, ухмыльнулся: «Что, дорого наука дается? Мишатке спасибо скажи, он с тебя хоть сапоги стянул».
          Мишаткой звали помощника. Нелепый и неуклюжий, он раздражал старого каменщика, которому казалось, что всё и так понятно – поднеси кирпичи, разложи, замеси раствор, подай, перемешай – но Мишатка всё забывал, когда и что надо делать. Гришке же было не лень тихо напоминать, какой шаг следующий – и Мишатка радостно бросался исполнять.
          На торцовых стенках Гришка пахал один – дядя Паша был рад что можно не шастать туда-сюда по высоким лесам. Старик, кряхтя, только проверял Гришку иногда, каждый раз удивляясь точности кладки. «Ты где так научился глядеть-то? Вот что называется глаз-алмаз!» - «Да рисовал с трёх лет всё что видел», - отшучивался Гришка.  – «К тому же у вас уже все углы выставлены были, и причалки». «С таким глазомером шестой разряд через год получишь. Тебе ж ни отвеса ни уровня не надо!» «Как не надо, всё время пользуюсь!» «Так для проверки, а иному каждый кирпич приходится с уровнем выставлять». «Да ну, не бывает такого». «Ещё как быват. Знаешь как в народе говорят – и на «о» быват, и на «ё»... тоже быват. Эх, цены б тебе не было на стройке. Не хочешь в рабочий класс податься, а?» - поддевал он Гришку, и тот отвечал в тон – «Ну уж нет, я лентяй, работать не люблю, мне бы всё карандашиком по бумажке водить, я уж нарисую – а ты, дядь Паш, кирпичи покладешь!» «Работать он не любит! А что ж ты сейчас-то делаешь, а, пижон?» - и оба смеялись, и каменщик вздыхал – скоро, дескать, на пенсию, силы не те, и спину ломит, да и пора уже. «А ты, дядь Паш, в ПТУ иди, учить таких балбесов, как я – смотри, меня вон за три дня натаскал!» «Дак это не каждого натаскать можно. Человек либо понимает, либо нет, и если уж нет – беда, так и будет криво». Ему было неудобно перед этим парнем за ту кладку, которую он, впопыхах, положил с Мишаткой.

          Коровник вырастал посреди непролазных грязей, и уже рёбра стропил встали правильными рядами. Гришка в очередной раз, щурясь, разглядывал стропила на предмет параллельности, и вдруг ощутил странную гордость за сделанную работу. Конечно, коровник был банален, и похож на тысячи других коровников, разбросанных по просторам страны, и конечно, очень скоро он будет, как и положено, грязен и вонюч, но кладка – в целом ровная, вот она, и расшивка ничего, если вспомнить что на новенького, и вокруг уже не пейзаж после битвы, а более-менее ровная поверхность. Привезут песок, засыплют грязищу, и скоро женщины, для которых работа здесь – вся жизнь, придут сюда со своими бурёнками, и обустроятся тут на долгие годы.
          Гришка зашёл внутрь, внимательно оглядел постройку, и отправился к бригадиру. Спросил синьку - тот покосился неодобрительно - и стал смотреть. «Игорь, знаешь, по-моему мы тут чуток налажали. Пол под стойлами практически горизонтальный».  «И что?» - усмехнулся бригадир. – «Примут, как миленькие примут!» - «Ну, во-первых, могут и не принять так как не по проекту, и, в-общем, видно это сразу, а во-вторых, ты только представь какая собачья жизнь у этих доярок, а тут еще дерьмо не утекает как положено!» Бригадир захохотал. «Да плевать! Нам работу сделать, деньгу получить, и пофигу что тут эти доярки делать будут! Дерьмо у него не утекает!» «Да подожди. Мы ведь за смету не сильно вышли?» - «Не сильно, но вышли. Как всегда». – «Достань пару машин бетона. Пока не разгородили, мы это за два дня сделаем. Всё будет точка в точку как в проекте». «Да иди ты к бениной матери! Коммунист штопаный, нашёлся, тоже! Тебе что, больше всех надо? И так не успеваем к сроку!»
          Бригадир упирался и орал, бурея лицом. Тройка каменщиков, работавшая параллельно, по дороге на обед остановилась послушать. Старший, давно опасавшийся что Гришка подкатывает к бугру ради высокого КТУ, поначалу с удовлетворением слушал как тот поносит Гришку на чем свет. Но потом вдруг сказал: «Игорь, а он дело говорит. Нам такое в прошлом году пришлось по готовым стойлам переделывать. Такая пакость была! А в этом совхозе председатель грамотный, точно не спустит». Бугор сдался. С ненавистью глянув на Гришку, бурча под нос, что нашелся на его голову умник из института, он пошел в контору. «Не сделаете за два дня – вычту!» - пригрозил он напоследок.
          Они успели - в адской спешке, надрываясь, таскали бетон, разглаживали, поливали – но успели, и дальше Гришка уже ни во что не встревал, а просто работал как мог, бодря напарников, потому что сил ни у кого не оставалось – стройка запаздывала, а первое сентября было на носу. Рабочий день плавно растянулся до шестнадцати часов, и когда всё было закончено, бригада дружно уснула почти на сутки. За это время комиссия успела принять работу. Бригадир представил проект КТУ. Гришкин оказался выше среднего, и кто-то возмутился. Неожиданным был яд в голосе бугра: «Тебе лишь бы водку жрать, а этот вкалывал как ишак, и лажу вашу исправлял! Скажи спасибо что из тебя не вычитаю!» В защиту Гришки раздалось еще несколько голосов. Больше всех горячился Мишатка: «Он нашу стену клал, мы успели, потому что он как козёл по лесам прыгал!» Все, включая Гришку, засмеялись над сомнительным комплиментом, и вопрос был исчерпан. Споры, подогретые самогоном, продолжались, кому-то срезали, кому-то добавляли, а Гришка мыслями был уже в Москве, и мучительное желание поскорее оказаться рядом с Мариной, притихшее было от глубокой усталости, снова поднялось к груди.
          Перед отъездом Гришка ещё раз обошёл постройку. Ему хотелось убедиться, что ничего совсем уж позорного они за собой не оставляют. Тут и там он видел, что можно было бы сделать лучше, и морщился. Наконец, закинув на плечи рюкзак, он двинулся к автобусу. «Коровник, чёрт возьми!» -  он вспомнил «небожителей». Нет, это не было интересным проектом. Это была банальная до отвращения постройка - впрочем, достаточно функциональная. Гришка шёл и думал, как важен надзор архитектора за строительством, как легко могут налажать подрядчики, как трудно довести до воплощения даже простой проект, и как – когда-нибудь – ему неизмеримо труднее будет работать с красивыми, сложными вещами.

          В Москве, едва сбросив рюкзак, он сразу же заявил родителям о матримониальных планах. «Не рано?» - спросила мать. – «Хорошо подумал?» «Хорошо, мать. Всё лето думал. Думал, что давно пора». «А, ну это объяснение», - улыбнулась мать напряжённо.  – «Давно пора – это звучит гордо». «Мам, ну мне почти двадцать один, я не совсем охламон, что-то умею, немного, но зарабатываю, стипуха повышенная, уж и жениться ребёнку нельзя?» - Гришка паясничал, чтобы успокоить мать. После Катиной смерти он с жалостью и грустью видел, как всё глубже ложатся скорбные складки у материных губ, замечал, как иногда она вдруг застывает, глядя в пространство, и знакомое выражение упрямого хладнокровия сменяется маской боли и тоски. Она стала нервничать по самым незначительным поводам, часто плакала, стараясь, впрочем, чтобы никто этого не видел. Весной родители ездили в санаторий, и стало чуть получше, хотя мать вспоминала тамошнее общество как «сборище психохроников».   
          - Кто же невеста? Мы ее знаем? - спросил отец. Вопрос был с подтекстом: Гришка не афишировал личную жизнь, и родители видели Марину всего пару раз. 
          - Марина. Если она за август не раздумала.
          Сказав это в шутку, безмысленно, Гришка вдруг похолодел. Мать, видимо, заметила перемену в его лице, - уверенно похлопала его по плечу, и спокойно сказала:
          - Не раздумала. Звонила вчера. Если это её голос, переливается, как арфа.
          Гришка порадовался точности сравнения.
          - Её, ага. Что сказала?
          - Ничего, тебя спрашивала, огорчилась, что не застала.
          - Ну я сейчас побегу.
          - Может побреешься сначала? А то вид как у пирата, всех невест распугаешь, - усмехнулся отец.
          Гришка глянул в настенное зеркало, скорчил рожу.
          - Ну уж нет. Еще и косынку красную надену. Серьги в ухо нет случайно? Не беспокойтесь. Она замечательная.
          - Ещё бы, - мать уже ехидничала. – У нашей породы вкус хороший.
          - Это ты, как я понимаю, о себе говоришь? - подначил отец.
          Гришка был рад что родители вернулись к привычным шуточкам.

          Мать вышла проводить его в коридор. Тихо спросила: «А Марина твоя знает что у тебя сестра больная... была?» - последнее слово она выдавила с усилием. Гришка обнял мать, которая вдруг оказалась ниже его плеча ростом, и так же негромко ответил: «Знает». «Она на врача учится?» «Да». «Пригласи ее в среду, часам к шести. Я хочу ей показать Катины выписки». По средам отец допоздна заседал в учёном совете.

          Гришка ехал к Марине, и мысль, которая беспокоила мать, засела занозой и в его мозгу. Он всё думал, как сказать Марине, что может быть у них в роду какой-то генетический дефект, и даже не хотел представлять, как она может отреагировать. В конце концов он придумал, что они договорятся подавать заявление в четверг или пятницу, тогда она сможет... сможет... сможет отказаться после среды. Его скручивало болью от этой мысли, и он даже поймал участливый взгляд какой-то старушки. Но увидев Марину он забыл о всех страхах. Как-то он в глубине души знал, что всё будет хорошо, и только снова и снова благодарил мироздание за то, что оно умеет создавать такую нежную красоту.
          Им повезло – Маринина мать помогала тётке на даче, и они провели ночь почти без сна. Гришка, как будто в первый раз, пробовал губами Маринино тело, и не мог решить где вкуснее. Она таяла в его руках, сухих и мускулистых после месяца тяжёлой работы, гладила ставшие, казалось, ещё более широкими плечи. «Прекрасный мой, родной, любимый!» - она покрывала поцелуями его тело, и от не ожидаемой ласки Гришка задрожал. «Ты что? Ты правда так хочешь?» - он едва сдерживался, но смущение было велико. «Да. Люблю. Всего тебя». Когда к нему вернулась способность соображать, он увидел, что Марина улыбается: «Солёный». Гришка не остался в долгу, и потом с удовольствием отметил, что для таких шумных девушек архитекторы должны проектировать дома со стенами двойной толщины, чем он и планирует заняться, за что получил подушкой по голове.
          Уже утром он вспомнил о том, что должно быть в среду. «Марин... давай подадим заявление... в пятницу?»  «У меня в четверг и в пятницу вечерние пары, давай в среду, а?» «В среду... не получится. Мне надо...» - он замялся, а потом хрипло сказал: «Мать в среду хочет с тобой поговорить. Про Катю. Ну про то что это может быть генетическое. Да. Чтобы ты знала. Может ты не захочешь за меня замуж».
          Он смотрел в угол, сгорбившись. Вот сейчас. Прямо сейчас она может сказать что ей такого не надо. Он не мог поднять глаз.  Глоток воды, которым он пытался смочить враз высохшее горло, застрял во рту липким студнем. Сердце остановилось. Оно робко двинулось снова, когда он почувствовал, как ее пальцы пробираются сквозь его шевелюру. «Гриш, я конечно приеду поговорить с твоей мамой раз она считает что так надо. Только, во-первых, это ничего не изменит, а во-вторых, посмотри в зеркало, нет у вас никакой неправильной генетики».
          Молча, всё так же глядя в угол, он взял её руку и положил себе на грудь. «Тахикардия», - немедленно откомментировала Марина. Тогда он сграбастал её обеими руками, усадил к себе на колени и тихо, но уверенно сказал ей в самое ухо: «Ты самая самая самая замечательная причина тахикардии на всём белом свете. И ничто никогда этого не изменит».

          И всё же в среду с утра его обволокло тягостное чувство ожидания приговора. Мозг не фиксировался на лекциях, рисунок не выходил, и Гришка злился на себя, но вяло. Все мысли были о предстоящем вечере. После лекций он рванул на Пироговку, порадовавшись, что бабки с цветами у метро «Кузнецкий мост» не переводятся никогда. До шести оставалось время, было по-летнему тепло, клёны только-только начинали желтеть. Они неспешно брели по Садовому к «Октябрьской» болтая о лете, не обсуждая ничего серьезного, и Гришка думал – это случайно, или Марина всё же не уверена, но потом вспоминал её слова и надежда вновь возвращелась к нему. На Крымском мосту они долго стояли, глядя на текущую воду, и воспоминание о давнем апрельском дне накатило на него тяжёлой волной. Руки помнили холод металла, а тело - движения, завершить которые помешала посторонняя женщина. И надо же - снова в день, когда решается судьба он стоит над этой мутно-желтой водой, и под ложечкой сосёт, и худо... Неосознанно, он сжал руку Марины, и остановившимся взглядом следил за вяло зыблющейся рекой.  Его передёрнуло, когда он представил себя, падающего в эту глумливо переливающуюся, глядящую на него жёлтыми змеиными глазами бездну.
          Марина тихо позвала его – пора. Он очнулся, пальцы его ослабили хватку. Марина взяла его под руку, заглянула в лицо. «Эй, ты не заболел?»  Он помотал головой, и они двинулись к метро. В набитом вагоне, когда Марина ухватилась за поручень, он увидел отпечаток своих пальцев на ее запястьи. Марина перехватила его виноватый взгляд: «Ты похоже с шабашки еще не совсем вернулся!» пошутила она. «Прости ради бога, я не заметил что я тебе чуть руку не сломал!» «Ничего, нас так просто не возьмешь. Хорошо что рукава длинные, а то твоя мама решит что ты меня насильно притащил!»

          Дома Гришка, официально представив Марину как невесту, побежал собирать на стол, а мать, бледная от напряжения, повела Марину в комнату, что раньше была Катиной. Незнакомый, робкий, как бы извиняющийся голос, доносившийся оттуда, вызвал в Гришке новую волну жалости к матери и беспокойства о том что скажет Марина. Он расставлял тарелки, доставал салат из холодильника, а уши его, как локаторы, всё пытались уловить тон негромкого разговора, от которого, как он всё ещё думал, зависит его судьба. Сначала было тихо – Марина, видимо, читала медицинские документы. Потом она что-то спрашивала, мать отвечала. Потом стало совсем тихо, и Гришка не знал, что и думать. Наконец дверь открылась, и Гришка увидел мир и спокойствие на лице матери. За её спиной, смущённая донельзя, тихо улыбалась Марина. Гришка вытаращил на обеих вопрошающие глаза. Марина чуть кивнула – дескать, всё в порядке. «Гриша, я вот ещё раз, при свидетеле, объявляю Марине благодарность за просветительскую работу», - мать шутила, но в севшем голосе не было шутки. – «Марина считает что ...Катины проблемы не генетического характера». «Ну, моё-то мнение немного значит. Но странно что это не обсуждали с Вами раньше». «Я не очень-то спрашивала. Не до того было. Врачи говорили разное. А о Грише я заранее и не подумала», - уже легко, открыто улыбнулась мать. – «Всё казалось, что он еще далеко от этих вопросов. Ладно. Пора есть».
          Вернулся, раньше обычного, с заседания отец, и, уже вчетвером, они продолжили тихий, как семейный, ужин. Гришка всё думал, какой привычный элемент отсутствует в этом вечере, – он чувствовал себя как бы не совсем дома, -  и в конце концов догадался – родители не перекидывались, против обыкновения, бесконечными шутливыми колкостями. Потом Гришка пошел провожать Марину. «Ну что, что ты там такого матери сказала что она вся сияла?» «Да ничего особенного. Судя по всему, чистейший случай тяжёлой травмы, как ты и говорил. А вообще… Гриш, я на практике этим летом таких вопросов наслушалась – откуда какие проблемы берутся, никто по большому счёту не знает всерьёз. Когда научатся читать человечьи гены как газету «Правда», тогда может быть чуть-чуть что-то прояснится. И всё равно много других факторов». «Ладно, это всё ты мне потом объяснишь. Завтра идём в ЗАГС?»  «Это называется - кто о чем, а вшивый о бане! Я тебе еще раньше всё сказала. Ну ладно, идём. Убегу с полпары, не прибьют».

          А дома у Гришки мать с отцом сумерничали, обсуждали будущее. «Знаешь что она мне первым делом сказала?  Строго так на меня посмотрела при этом», – мать улыбнулась. – «Что её решение не зависит от того, что она увидит в Катиных бумагах. Правильная, кажется, девочка. Такая на вид русалка трепетная, прозрачная, но стальной каркас угадывается». «Машунь, ты только что описала саму себя, ты заметила?» - Илья Григорьевич обнял жену, тихо поцеловал в висок. «Всё у них будет в порядке». «Они очень красивые вместе, правда?»  «Да. Редкостно». Она прижала к щеке его прохладную ладонь. «Илюш, а как ты думаешь, пятый пункт, хоть и неофициальный, не помешает?» «Не нервничай. Тебе же официальный не помешал, и им не помешает». «А их детям?» «Маня, ну не паникуйте, Маня. Во-первых, их дети уже будут квартеронами, это попроще. Во-вторых, ты не знаешь, что будет в стране к тому времени когда их детей это станет – теоретически - беспокоить. Мне моё нутро тихо но упорно подсказывает что момент перехода неукоснительно приближается. Ну ты знаешь, я тебе это сотню раз уже пересказывал - когда империи растут и развиваются, они неимоверно, чудовищно крепки. Но стоит выйти на уровень нулевого развития – очень скоро проходится точка невозврата. Крах неизбежен». «Ваши бы теории, да в мирных целях». «Какие уж тут мирные цели. Гражданской войны бы полноценной не случилось. Они ошалели совершенно – уже пассажирские самолеты сбивают». «Там известно что-нибудь обэтом Боинге, почему?» «Там мутно, непонятно всё. Врут, как обычно, политики, а расплачиваются люди».