Увольнение

Шёл первый год «перестройки». Никто тогда и предположить не мог, во что вся эта затея в конечном итоге выльется. Для моряков же загранплавания, поначалу, всё складывалось наилучшим образом. Ненасытные в своём рвении, въедливые, как поморские комары замполиты заметно поубавили свой пыл, в поисках и искоренении крамолы, пребывая в состоянии близком к панике. Всё, на чём неколебимо зиждилась их власть, летело ко всем чертям, с появлением «гласности» и «политического плюрализма». Продолжать выявлять неблагонадёжных среди членов экипажа, когда  диссиденты всех мастей костерили «руководящую и направляющую» с экранов телевизоров было так же нелепо, как тушить свечи в доме во время пожара. Опять же, давить, как и прежде, на людей стало попросту небезопасно. Ходили слухи, что на некоторых судах особо активных поборников «линии партии» случалось и поколачивали.

Самым приятным нововведением на торговом флоте стала отмена существовавшей, пожалуй, с момента создания СССР практики унизительного хождения в увольнение в загранпортах группами, под присмотром «старшего», идеологически правильного товарища. После такого удара на замполитов было больно смотреть, они напоминали курицу, от которой одномоментно разбежался в разные стороны весь её выводок.

Небольшой лесовоз ограниченного плавания, как обычно, зиму работал в чартере в Европе. Разгрузившись в Любеке, судно в балласте пошло на Росток, и уже через несколько часов встало под погрузку. Свободные от вахты моряки поодиночке и произвольными компаниями потянулись в город. «Отоварка» из ГДР спросом не пользовалась, так что народ нацелился на гаштеты, отведать местного пива, а то, чего и покрепче.

Боцман Иваныч, крупный, медведеподобный дядько, потомственный помор пятидесяти трёх лет от роду, оставив за себя плотника, тоже решил размяться. Прихватив свояка моториста (мало жёны сёстры, так ещё дом в Соломбале на две семьи делили), Иваныч, будучи для родственника непререкаемым авторитетом, повёл того в знакомое питейное заведение подальше от порта.

- Там цены такие же, как в припортовых гаштетах, а цивильнее неуравнимо, - басил он по дороге к проходной порта.

У застеклённой будки, рядом с полосатым шлагбаумом их остановил вахтёр, в мышасто-серой шинели и фуражке с «взбитой» назад тульей:

- Нalt! Аusweis.

Свояк дурашливо поднял руки вверх, а боцман, окинув охранника недобрым взглядом, процедил:

- Мало видать вам навешали, немчура поганая.

Немец проверил документы, и поднял шлагбаум.

- Всё настроение гад испортил! – сплюнул Иваныч, - ещё бы «хенде хох» заорал, паразит.

- Да ты что, Иваныч! Это же наши немцы, советские, - хохотнул свояк, - мы ж в Ростоке, поди, а не в Любеке.

- Какие наши? Чего ты мелешь! По шапке надавали им в сорок пятом, вот нашими и прикинулись, - не унимался боцман, - а ихняя бы взяла, ентот вон, - Иваныч мотнул головой в сторону проходной, - запряг бы нас с тобой в бричку заместо лошадей, и фрау свою с киндерами катал. Тоже мне, свои! Батяня мой без руки с войны пришёл через этих «своих». Так и спился до сроку. Царствие ему небесное.
 
Иваныч мелко перекрестился.

- Дело прошлое. Теперь мы друзья. «Всегда мы вместе, всегда мы вместе, ГДР и Советский Союз…», - фальшиво пропел свояк.

- Это они наверху друзья, а я и сейчас бы этим фашистам глотки за отца порвал!

- Ба! Ты посмотри, – свояк решил сменить тему разговора, - всего-то четыре часа хода, и там немцы и тут, а разница глаза мозолит.

- Ты о чём? – не понял Иваныч.

- Да вон. И дома поплоше, и улицы погрязнее…

- А что ты хотел? Здесь развитой социализм, а там загнивающий капитализм. Понимать надо. Тут всё, как и у нас, народное. Раз к своему личному хозяйству приспособить возможности нет, значит оно и без надобности… Отсюда ещё пару кварталов пройдём, потом направо, и мы на месте. Ты же в Ростоке раньше не был?

- Да когда мне! Меня только в прошлом году визировали. Или забыл? – покосился свояк на Иваныча.

- Это мы с тобой и года ещё вместе не ходим?

- Ну да…

- А кажется, будто всю жизнь ты возле меня отираешься. И на пароходе и дома, - усмехнулся боцман. – Да шучу я, Петя, - заметил он недовольное выражение на лице товарища, - куда же я без тебя, свояченько мой дорогой! Щас пивка со шнапсом попьём. Собьём, как старпом говорит, шапку стрессового напряжения!

- Ты, главное, чьих других шапок не посбивай, а то получится, как в Ливерпуле, - погрустнел Пётр.

- А я чего? Я ничего. Они первые начали, - не принял упрёка боцман.

- Начали-то они, да закончил ты, абуто;рь. Без малого весь паб разнёс. Еле ноги от полицейских унесли. Хорошо, что отход был, а то бы парились мы сейчас на английских нарах.

- Да ладно стращать-то. Не паримся же… - хлопнул Иваныч свояка по спине широкой, как совковая лопата, ладонью. – Вон он, наш гаштет.

Они вошли в звякнувшую колокольчиком дверь небольшого, столиков на десять, опрятного пивного бара, устроились в дальнем углу, у полуприкрытого клетчатой, как и скатерти на столах, занавеской окна. Официант, в длинном фартуке, повязанном на талии, принял у них заказ.

- Хорошее у них пиво, - отёр пену с усов боцман, - в Архангельске такого не попьёшь. А вот шнапс не в пример нашей водки хуже.

- Так и есть, - потянулся к нему свояк наполненной рюмкой.

Иваныч ткнул вилкой в тарелку с мясной нарезкой:

- Про колбасу вообще молчу. Дома и докторской из копыт днём с огнём не сыщешь, а эти жрут себе, не подавятся, - Иваныч  подбородком показал на немногочисленных посетителей.

После двух пар пива и графинчика шнапса заговорили о политике.

- Вот ты объясни мне, Иваныч, чего наш новый генсек перестраивать собрался? Какое у него такое новое мышление? – Пётр нетвёрдой рукой разлил по рюмкам шнапс из очередного графина.

- Я так думаю, что у него вообще никакого мышления нет, - боцман прикурил беломорину, выпустив в потолок облако сизого дыма, - потому, как перестраивать можно то, что уже построено. Мы что, развитой социализм уже построили?

- Да что-то не похоже…

- Вот и я о том. Недостроенное перестраивать, только чертей тешить. Тут ведь с кондачка никак нельзя. Помнишь, как мы с тобой баньку перебирали? Брёвна все пометили, какие на замену, какие оставить. Разбирать аккуратно, с крыши начали, досочка к досочке. А этот без мозгов по брёвнышку всё раскатал, народ перебаламутил, и пассы руками разводит, за что взяться не знает: «на;чать, кон-сенсус», - передразнил Иваныч главу государства. Вот поглядишь ещё – не выйдет из всего этого толку.

- Эко ты заговорил, - покачал головой свояк, - а сам ведь партейный, орденоносец.
 
- Ты, Петя, к орденам моим не цепляйся, я их не задницей в президиуме высидел, а то, что член партии, так это чтобы делом заниматься не мешали. Меня на лозунгах за коммунизм не поймаешь, потому, как я не идейный. Мои предки и при царе ладно жили. Нам эта революция ни к чему была. У моего деда дом покрепче нашего с тобой был, карбас свой держал, артель. Своим трудом жил, в ноги никому не кланялся.

- А мой дед в такой артели за понюшку табаку горбатился.

- Вот такие-то неудаси революцию из зависти и поддержали, - Иваныч ткнул пальцем в свояка, - запомни, Петюня, люди только перед Богом равны, а по жизни, меж собой, никакой равности быть не может. Один на печи бока отлёживает, или горькую шибко уважает, а другой хозяйство блюдёт, и что? Им достаток и уважение поровну делить?
 
- Ну, вот и Бога приплёл, - не нашёлся, что возразить Пётр, - ты ещё скажи, что в церковь ходишь.

- В церковь не хожу, а Бога почитаю. У нас, у поморов, так говорят: «Кто в море не хаживал, тот Богу не маливался», - Иваныч опрокинул в рот рюмку шнапсу, подцепил вилкой кружочек колбасы, - вера, Петя, почитай наипервейшее, что человека от скотины отличает.
 
- Это тебя замполит на партсобрании надоумил, или сам дотумкал? - съехидничал свояк.

- Дурак ты, Петька! До седых волос дожил, а ума не нажил, - досадливо покачал головой боцман. – Эй, ты, в простыне! Чего зенками хлопаешь? Неси ещё своего пойла, - обратился он к опасливо поглядывающему на них кёльнеру.

Тот подошёл к столу, и что-то быстро, извиняющимся тоном залопотал, скрещивая руки в понятном знаке запрета.

- Говорит, что хватит нам уже, - припомнил Пётр уроки немецкого в школе.

- Что?! Не тебе, тля заморская, решать, когда мне хватит! – боцман опустил пудовый кулак на столешницу. Кружки с недопитым пивом подпрыгнули, расплёскивая содержимое по скатерти, пустой графин опрокинулся, а рюмки посыпались на пол.

Немец испуганно отскочил, взглядом моля о помощи у повернувшихся в их сторону посетителей, но те, оценив габариты русского, благоразумно уткнулись носами в свои кружки.

- Значит не принесёшь? – Иваныч потряс над столом графином.

- Nein! – закрутил головой кёльнер.

- Да я тебя…

- Иваныч! Да плюнь ты на него. Нам всё равно на пароход пора. Вон, темнеет уже, - не меньше официанта испугался свояк.

- И вправду, - посмотрел в окно боцман, - ну, и хрен с тобой! – пошарив в кармане брюк, он бросил на залитую пивом скатерть несколько мятых купюр.

Оказавшись на улице, Иваныч заставил свояка купить в магазине бутылку шнапса, к которой они поочередно прикладывались по дороге в порт.

Дойдя до проходной, они уже мало что соображали.
 
- Нalt! – вытянув руку вперёд ладонью, остановил их давешний охранник.

- Пет-тя! Он опять мне проходу не даёт! – с пьяной слезой в голосе возмутился боцман.

- Только не трогай его, Иваныч! – почуял неладное свояк, но было поздно.

Боцман запустил свою лапищу охраннику под ремень, и потянул его вверх. Пряжка не выдержала, охранник, не удержавшись на ногах, задом приземлился на мокрый от растаявшего снега асфальт, оставив в руке Иваныча ремень с кобурой. Тот достал пистолет, и направил его на немца.

- Хенде хох! – рявкнул боцман.

- Немец послушно поднял руки.

- Вот так будет правильно, - Иваныч удовлетворённо покивал головой, - Встать!

Охранник, опасливо поглядывая на пистолет, суетливо поднялся на ноги.

- Ты что творишь, Иваныч! – взвизгнул свояк.

- Восстанавливаю историческую память на этом… как его? На генетическом уровне.

- Теперь точно повяжут, - обречённо констатировал Петр.

- Скажи: «Гитлер капут!», - покачал стволом в сторону немца боцман.

Тот, поняв, что от него требуют, осевшим от страха голосом пропищал:

- Hitler kaputt.

- Громче.

- Hitler kaputt!

- Ещё громче! – зарычал Иваныч.

- Hitler kaputt!!!

- Молодец. А теперь шагом марш! – боцман показал, что охраннику следует делать.

Немец, подбадриваемый движением пистолета, несколько раз промаршировал мимо моряков.

- Вот такая она, Петя, русско-немецкая дружба. И пока они, гады, будут это помнить, дружить мы будем долго и счастливо, - Иваныч вытащил из пистолета магазин с патронами, и забросил его далеко в снег, - пойдём, урок памяти окончен.

- Подожди. Семь бед… - свояк метнулся к будке.
 
Оказавшись в помещении, Пётр смахнул со стола ручную рацию на пол, и раздавил её каблуком. От стационарного телефона он оторвал провод, и выглянув наружу, крикнул Иванычу:

- Тащи его сюда!

Боцман не заставил себя ждать.

Связав охранника телефонным проводом, моряки припустили к своему причалу.

Освещённый огнями лесовоз, загруженный контейнерами, готовился к отплытию.

- Ну и счастливчик ты, Иваныч, глядишь, опять повезёт, - шепнул боцману свояк, перед тем, как они поднялись по трапу, с уже убранной страховочной сетью.

- Где вас нелёгкая носит! – набросился на них старпом, едва они ступили на спардек, - лоцман на борту!

- С этой «перестройкой» ещё не такое будет, - пробурчал себе под нос крутившийся неподалёку замполит.