Сексуальный пантеист Роза Ветров I часть

+18
(Последующие части шлю по запросу)

I часть


*

Роза Ветров  - абортированный плод, чудом выживший. Когда, освободившись от плена чуждой ему матери, его – осклизлого и безжизненного - бросили в таз с кровавыми бинтами, он лежал попой кверху, образуя странной антропометрии палатку. В его кисельном от последа теле безжизненно было все, кроме эрективного органа. Член жил и, твердым карандашом упершись в дно таза, так и держал на весу несчастные два килограмма. Ему шел пятый месяц и, конечно, никто признаков жизни от него не ждал. Да их у него и не было. Он не собирался приходить в этот мир, особенно когда его не очень и звали. Чего он ждал, так это последовательных действий по его утилизации. Да побыстрее, чтобы никто не успел о нем задуматься. Впрочем, все так и происходило: всех беспокоило состояние абортированной женщины и ее порванной вагины от объемной головы выскочившего оттуда Розы. Подарившая Розе непрошенную жизнь женщина, так и не выжила: маленький ботик новорожденного тельца сделал ей первые надрывы, а киль члена, острым финно-угорским ножом вспорол мягкое бабье тело и крови вышло уж слишком много, чтобы продолжать ее порочную жизнь. «Женщина спасется через чадородие»,- сказано в Писании. Вот, не спаслась. Но дала жизнь тогда еще не осознавшему себя сексуальному пантеисту Розе Ветрову.

*

«Прошли годы», - как сказали бы в советских фильмах. Средой обитания  Плода явился нордический городишко, обдуваемый арктическими ветрами и заросший падающими тополями. Древесная масса деревьев-великанов укрыла провинциальный город опасно раскачивающимися кронами, что давно просились на дрова. Высаживали тополя совсем недавно, силами предыдущей по хронологии российской властью, воспринимавшей жизнь как тактильно ощущаемое пространство, пространство, которое надо имать, а не в книжках вычитывать.
Власть в городишке, собственно как и в стране, не задержалась, но прежний патриархальный уклад порушила. На выпавшее Плоду время нежданной жизни пришлось повсеместное власти смещение, а с уходом временщиков, восхитительно одновременно, попадали набухшие древесными мозолями тополя. «Как все бренно в этом мире!» - рассуждал Плод.

*

Что же за поколение покинуло Благоутишие? Кстати, вот и топонимика: Благоутишие – это, собственно название территории, очень удобной для беглых, для уединенных скитов и спокойной созерцательной жизни. Плод впоследствии даже нашел здесь некий комфорт и, в эмоциональные минуты благодарил судьбу за неожиданное путешествие в этот угорский мир.
Но мы не договорили о тех, что ушли перед его приходом. Это были особи, не терпевшие индивидуализма и насаждавшие безликость. Безликость возвели в правило общего соборного братства. Минимализм поколения, покинувшего территорию, хорошо отразили приютившие их кладбища - тесные могилки, лишенные крестов, снабженные красными столбиками-фаллосами, демонстрировавшими презрение ушедших к земной жизни. Их презрение к долгожительству ощущали сначала врачи, констатируя преждевременные смерти, а затем уже и близкая родня, тупо разглядывавшая семейные черно-белые фото и не понимавшая кто эти высоколобые однофамильцы. Открытые лбы, гордо зачесанные назад волосы, френчи и гимнастерки смотрели на них с надгробных фотографий. Их отличала особая, удивившая мир пьяная свобода. Свобода безрассудная, свобода без границ, на своем излете упершаяся в тупик реализма. Зато они отыграли великое в их мире шоу с броской аббревиатурой - СССР. Хотя у них достаточно быстро наступило похмелье, отразившееся в ежедневных мигренях последующих поколений. Кто как прощался с великим прошлым.

*

Опишем лишь приемного отца Плода – Валентина Геннадьевича Ветрова – одного из тех минималистов, зачищавших территорию Благоутишия от инакомыслия. Перед смертью Валентин Геннадьевич что-то почувствовал, посетил детдом, забрал оттуда мальчика, усыновил и даже дал ему свою фамилию. Затем приемный отец как-то сразу заторопился и ушел из этой жизни. Валентин Геннадьевич Ветров умер при совсем странных обстоятельствах. Туалет Валентина Геннадьевича располагался на первом этаже. Он спустился покакать. Отстегнул штаны, сел на унитаз. В заднем проходе возникло уплотнение, давление на нижнюю часть тела нарастало, и папа (он так просил его называть) стал медленно терять сознание. Чувствуя, что теряет сознание окончательно, и, понимая, что может травматично упасть, Валентин Геннадьевич медленно сполз на пол и сознание, ускользая, исчезло насовсем. Его последние мысли были о рядовой безопасности и никакие страхи потери жизни не имели место. О-о! Он был один из тех - великих, опьяненных свободой самозванства.
Когда на полу туалета нашли труп старшего Ветрова, глазам вошедших предстала неприглядная картина большого количества кала и чудесных полевых цветов, растущих из заднего прохода Валентина Геннадьевича. Контрастируя зловонию узкого пространства туалета, блаженной улыбкой светилось лицо погибшего, и, оно же, недвусмысленно кричало потомкам о презрении к смерти. Плод по-своему отблагодарил остывающий труп приемного отца: букет полевых цветов из заднего прохода, конечно же, его работа. Собственно вся дальнейшая физиология Плода – это постоянное, неутомимое желание проникать в отверстия, возможно, как подсознательное желание вернуться в вагину, оно и управляло непрошенным в этот мир гостем. Плакать на похоронах Валентина Ветрова Плод не стал – он умел правильно понимать смерть, ведь и его собственная жизнь была случайна.

*

Однако, уход единственного в этой жизни человека, обратившего на Плода внимание, не прошел бесследно. Началась одинокая жизнь с достаточными деньгами от не бедного коммуниста-отца. Происхождением денег Ветров не задумывался: для него это были не деньги, а цифры. То исчезающие, то прибывающие. Какая разница.
Все свободное время он проводил на третьем этаже – в обширной библиотеке покойного. А потом, устав от книжек, стал путешествовать по окрестностям. Ветров-младший стал ловить себя в странных мизансценах задумчивости; он, честно скажем, был бесповоротно озадачен, потому что именно тогда, в туалете трехъярусного дома, в антивитрувианской позе обосранного папы, он впервые прочел знак - некое послание. И именно тогда он согласился все-таки здесь пожить. Жить, а не думать ежедневно о том уютном тазике в абортарии, возвращавшем его обратно в Свернутую жизнь. 

*

«Хорошо же! Пусть так и будет» - Плод для себя решил, что его приход в Благоутишскую жизнь – это не просто так. Именно здесь придут к нему волхвы и назовут Ее имя. Об этом ему постоянно твердил его карандаш, еще тогда – в абортарии, агрессивно оцарапавший дно тазика.
И она пришла!
Но все-таки еще несколько слов о Благоутишии.
Земля гиперборейцев колдовски располагала тут задержаться. Не он один был поражен царившим здесь колдовством. Многие, на первый взгляд не логично для себя, выбирали городишко для резидентной жизни - не в последнюю очередь из-за его странностей, из-за его бла-го-ути-шия. Всем известны четыре царственные стихии, правящие миром, но, обдуваемый арктическим ветром городишко, помимо Огня, Воды, Земли и Воздуха обладал еще одной субстанцией, а именно Благоутишием.
По крайней мере, здесь, в Благоутишии можно было уединиться. Ведь как порой хочется спрятаться в некий затон, где носят отжившую одежду и где есть о чем поговорить с соседским котом. О-о! Здесь мирно плавают бобры и на досуге грызут вековые деревья. Здесь нет ни друзей, ни врагов, а есть звенящая тишина и вечное созерцание! Когда надо было остаться одному и принять то, либо иное решение, Роза Ветров прятался в первые попавшиеся благоутишские задворки, ложился на траву, и смотрел на зеркало неспешного, соответствующего его настроению Озера. Он знал, что за спиной доставшийся ему в наследство дом, его крепость, тесно вставшие локоть к локтю «солдаты» - старый амбар XIX века, и нехитрый дом советской постройки. Дома-солдаты загораживали от него недружественный западный ветер, назойливо приносивший отзвуки цивилизации. А он лежал с тупым лицом, жевал травинку, и думал.
О чем? Вот поленница дров, и он думает себе: «Это что? Заботливо сложенные дрова, обязательно используются для топки? Совсем нет. В городишке можно найти нетронутой не одну поленницу пепельно-серых от времени дров, а колоты они так – про запас и для отдохновения души и тела, как того диктует Благоутишие. Так же и у меня во дворе: когда поколения ветровских предков дружно ушли, и оставили меня один на один с этой неосторожной жизнью, я топлюсь другими дровами – сарайными. А эти, наружные, колотые, думаю, для интерьера.. О-о!.. Эти радуют мне глаз, помогают наблюдать привычную картинку, помогают думать, возлежать в угорской траве и думать».

*

Но вдруг, - это случилось именно вдруг, - он стал задыхаться. В одно из ранних утр, а вставал Плод очень рано, он стал терять дыхание. Плод тут же по привычке направился в разросшийся посреди городишки высокий ельник. Ветра, гулявшие по-над Озером, задували свежий воздух на озы городского кургана, заросшего реликтовыми еловыми гигантами. И вычерпывая тонны кислорода из еловой черни, ветра с лихвой заливали здоровьем и спальные районы городишки, и застроенные хрущёбами забытые депрессивные районы, и цыганские деревянные бараки. Что бы ни происходило в суетном мире, здесь всегда можно было прийти в себя после небольшой прогулки по еловой черни. Но…
Но ему не помогало. Он продолжал задыхаться. Может наступившая темнота тому была причиной. Ведь земля Благоутишия с наступлением зимы большей частью суток погружается в полярную ночь, и природа загоняет людей в дома, где под искусственным освещением народ прячется от опасного мрака. У горожан начинаются странные психические болезни от запертой жизни. Может в этом дело.

*

Он спешно вернулся к людям. Но его тревога не ослабевала. Плод вдруг, ощутил почти физически, что между ним и городишкой возникла некая пропасть отчуждения. Он сначала не очень обратил на это внимание, но минута за минутой пропасть увеличивалась и вот уже ее масштабы разрослись во всю свою страшную ширину.
Судорожно оглядываясь кругом, он стал замечать прежде не виданные лица, а ведь это были люди его городишки… Какая-то скорбная печать не сходила с их лиц, и не просто не сходила, а множилась, и уже нельзя было видеть ни одного человека без маски печальника. Но это полбеды. Случилось большее - он стал наблюдать на улицах лица с какими-то иными физиономическими признаками. Они совершали не привычные ему жесты и шли не той походкой. Плод уже догадывался, что некий мутационный апокалипсис входит в его город. Стремительно, как цунами. Городишка, явно, в своем благоутишии столкнулся с чужим миром.

*

Плод спешно спрятался в церковь, но не долго продолжалась минута спасения.
К нему подошла какая-то печальница.. Из тех – неузнаваемых. Креста не наложила, да и вошла в храм как-то преступно без платка. Ее, было, остановила подбежавшая прихожанка со свечой. Но свечу прихожанки так стремительно задуло, что старушка, все поняв, спешно оставила пару. Быстро, очень быстро храм опустел от немногих зашедших на службу. А Ветрова продолжали сверлить черные угольки глаз дамочки с непокрытой головой. Дамочка, не убирая гипнотизирующий взгляд, стала медленно расстегивать шубку и, вдруг, открыла перед мужчиной свое обнаженное тело девочки. Плод, как убежденный сексуальный пантеист, уже давно понял, что все происходящее касается только его и только на него направлено. После минутного молчания женщина подошла к нему ближе и голосом, разросшимся через эхо опустевшего храма, начала что-то говорить. Все он не запомнил, врезалось лишь замечание о ее внешнем виде.
- Вас удивляет, что я без одежды?
Плод не открывал рта. Он лишь внимал бесстыжей женщине, понимая, что за ее откровением что-то кроется. А она, выдержав паузу, продолжала:
- Вы наивно думаете, что носите одежду для тепла. Нет, ваша одежда – это маскировка. Маскировка вашей ранимой души. Так ведь?
Он кивнул, не зная что ответить. Дамочка продолжала:
- Чтобы душу вашу не царапали порицающими взглядами.
Плод попытался отшутиться:
- Может, в черном цвете платья мужчины есть другой, более прозаический принцип – «не выпячиваться». Ты его соблюдаешь, значит, ты наш, и негодующий взгляд уберут с твоей наружности и, как следствие, твоя душа немного отдохнет.
- Может быть. Уйдя в свое комфортное одиночество, ты готов выбросить перед ними черный флаг покорности.
Пауза, прервавшая пустые слова. Затем приказ:
- Идите за мной.
И женщина, уверенная в послушании Плода, отвернулась и стремительно вышла из церкви.

*

Действительно, он брел за женщиной со всей возможной покорностью. Она вывела его в один из спальных районов. Осенний мороз принес первый снег. В утреннем Благоутишии светало. С неожиданно заснеженных дворов уехали на машинах мужчины, оставив квадратные пятна темного асфальта. Дети в школе. Мужчины добывают деньги. А что же женщины? Редкие молодые матери с колясками барражировали по опустевшему городу.
Вообще, отношение Плода к женщинам городишки устоялось. Уверовав в сексуальный пантеизм, - а что оставалось делать жертве аборта, - он понял, что общается с некоей одной, но размноженной самкой. Он сразу перестал стесняться неразборчивых контактов. Почему и следование за таинственной дамочкой давалось ему нравственно очень просто. Ведь что такое для него женщины? Для Плода все это было одно существо, одна мама. Он даже порой, начиная разговор с одной, продолжал его с другой, путая, что другая самка не слышала начало истории; но, что поразительно, вторая особь не переспрашивала его о начале сюжета, подтверждая тезу, что тысячи их изящных ушек принадлежат в принципе одной матке.
Но с сегодняшней дамой все было иначе. Она подвела Плода к одному из ключей, бивших наружу с целительной, слегка железистой водой. Природа Благоутишия сквозила разного рода источниками. Рядом стояло готической формы здание, построенное чухонцами еще в старозаветные времена. Здание выглядело запущенно. Дамочка подошла к массивной двери, и легко коснувшись ее, без труда открыла. Они вошли. Внутри помещения оказалось уютно и прибрано, да прибрано не когда-то, а так, как убирают в ежедневном обиходе. На столе заботливо стоял графин с только что набранной железистой водой. Рядом песочные часы: в верхнем конусе песок лежал в избытке, а в нижнем - песок только-только закрыл дно. «Ага, значит, прибрано буквально только что», - отметил про себя Ветров. Ветрову предложили позавтракать. Он на все соглашался и давился невкусной пищей, заранее прощая женщину, потому как она явно отличалась от распространенных в Благоутишии самок. Исследовательский  дух приказывал его желудку терпеть, но потреблять, пока он не откроет эту новую для него тайну. К тому же он сразу же после встречи с Алвеной  – какое невероятное имя,  не правда ли? – обрел дыхание. Дышалось полной грудью и очень свободно.

*

Она кормила его абсолютно голой, явно ожидая соития. Плод только ждал, доверяясь женщине в ее последовательности. Все это продолжалось в абсолютном молчании. Наконец, женщина, села ему на колени. Плод долго не ждал и достаточно быстро, без излишней игры уже гладил ее ляжки, по-мужски приминая половинки задницы женщины-подростка. Женщине было далеко за тридцать. Мы опишем ее позднее, а сейчас оставим лишь эти два слова о ее антропометрии - женщина-подросток. Точка. После совсем неинтересного соития она напоила его остывшим кофе и предложила начать сонастройку.
- Что это, Алвена?
- Не спрашивай. Тебе это нужно…
В ту минуту, раздетый, он был в одной рваной майке. Плод любил старые нательные вещи и не менял их, наверное, с отрочества - со времени, когда окончательно сформировалась его фигура. Алвена усадила его в кресло и села в молельной позе на корточки прямо перед ним. Ее ладошки легли на пол, словно у бегуньи в низком старте. Она ушла в себя. Оставшийся снаружи стеклянный взгляд уставился на его повисшие гениталии и женщина что-то забормотала. Он не мешал медитации, его устраивала деловитость пришелицы (так про себя Плод идентифицировал странную женщину). Он ждал себе и ждал. Продолжалось сидение минут пятнадцать, и Плод уже ёжился, ну, извините, стал немного остывать, как вдруг, услышал ее новый, какой-то утробный голос:
- Мой господин, я пользуюсь каждым моментом, находясь с тобой. Я дарю тебе свою любовь, чтобы ты был сильным. Твоя Сила вернется ко мне и умножится. И я снова отдам ее тебе. И так без конца. Мои губы произносят молитву и отдают тебе Силу, о, мой господин.
И действительно, с окончанием молитвы она подползла на корточках прямо к Ветрову, придвинулась вплотную, оперлась на его колени и ее губы, по-щучьи, уверенно схватили повисший ледяной член – столь желанный неземной Алвеной и столь бесполезный для земного человечества, потому как Ветров был бесплоден.

*

- Кто ты? – не выдержал Ветров.
- Я из тех, что остались в тазике. Я из мира свернутого.
Коротко брошенная фраза повергла Ветрова в шок. Он вскочил и прижался к стене. Алвена вскочила в эту же секунду:
- Стоп, стоп, стоп. Никакой паники.
Ветров действительно попытался взять себя в руки. Хотя бы отдышаться сначала. Алвена подошла к нему поближе. Провела рукой по его лицу и тут же Плоду стало немного легче. Наконец, когда он установил равномерное дыхание, она попросила слушать и выполнять ее просьбы. Плод закивал головой в знак согласия.
Она:
- Давай уважать подробности. Зажги для начала камин.
- Здесь есть камин? - Плод огляделся. И действительно, совершенно явно перед ним высился до потолка выстроенный камин. «Насколько я сконцентрирован на себе, что не замечаю такие вещи!». Ветров бросился к камину. Ничего не надо было строгать и подкладывать. Все приготовлено. Только спичку зажги. Он зажег. Веселым пламенем озарилось помещение.
- Присядь в кресло.
Плод присел.
- Вот так. А я присяду у ног твоих.
Плод уже привык не спорить с сегодняшней женщиной.
-Я должна быть совсем рядом, а не в отдалении. – И она на корточках пододвинулась. - Вот так, – сказала она. – Теперь и ты поищи удобное положение. А я  голову склоню к тебе, чтобы ты мог на нее положить руку. Тебе удобно?
- Не очень.
- Тогда я подожду, поищи удобство. А я пристроюсь. Женщина обладает уникальной пластикой и, как кошка, умеет находить удобство при любых твоих острых углах. Она втиснула плечико между ног мужчины и оперлась головой на его колено, потом и руку забросила на его ногу, как на валик дивана. Огонь камина приятно согревал их сумерничанье. Она подождала еще минуту и начала:
- Ну вот, можно начинать. Я знаю, вы любите так сидеть и сумерничать. И без огня вы не можете. И еще – тебе не обязательно говорить. А я отпущу себя как в медитации и буду рассказывать в пространство все посещающие меня мысли. Тебя я включу потом. Хорошо?
Плод согласно закивал головой и уже как-то расслабленно положил на ее мягкие волосы руку. Но мысли Ветрова бродили возле высказанного откровения и беседовать дальше, не объяснив чудесную тайну жизни другого абортированного плода, он не мог.

*

Вскоре Ветров не выдержал:
- Но почему вы… - он стал подыскивать слово – почему вы оказались в яви?
- Открою тебе простую тайну жизни: любое зачатое существо – оно живо. Просто жизнь – это не только плод. Жизнь, зачатая толи почкой на дереве, толи встречей мужского и женского, жизнь, раз начавшаяся, уже не заканчивается никогда. Может, как в моем случае - она продолжалась в одном из других миров. Все просто.
- Неужели никто не умер?
- Никто.
- Поразительно! Как это все мной предчувствовалось…
- По-крайней мере я-то оттуда. Но успокойся, я вызвана не тобой. Просто ты тоже из тазика. Ты наш. Но ты сильный и выжил. В тебе живет неуемная сексуальная энергия. Она тебя и вытащила.
- Но зачем ты здесь?
- Это не простой вопрос. Я вызвана из потока в ваше Благоутишие по другой причине. Тебе рано это знать. Вселенная полна войн, и в свернутом мире тоже. А здесь в Благоутишии одна из реперных точек вашей планеты. Дело в том, что твоя земля проходит на границе двух великих океанов – Атлантического и Северно-Ледовитого, как вы их называете. Стоки рек с ваших угорских скал идут в прямопротивоположные стороны. Живете вы, получается, на самом фронте двух непримиримых миров. Именно на твоей земле совершается перетягивание канатов оси зла с осью добра. Безусловно, каждая из осей думает о себе в предпочтительных тонах, но вместе они, уж точно, вершат зло на твоей земле.
Плод, совсем запутавшись и в мистике и яви, решил упростить ситуацию. Он улыбнулся и как-то непринужденно сказал: 
- Это сложно для меня. Но ты – женщина, а для меня любая женщина, образно говоря, из параллельного мира.
- Да, тебе действительно не просто идентифицировать меня. Ты оставайся землянином и распоряжайся мной. Так можно.
Действительно, вести беседу с женщиной в повелительном наклонении Плоду было понятнее, и он тут же приступил к привычной логике. Огляделся. Снова подошел к камину и щедро бросил в топку заготовленные поленья. Теперь все это он делал неспешно, как уважающий себя земной мужчина.
Его неспешность сразу же очаровала Сущность и она тут же поняла, что контакт произошел.
Завелся огонь, Плод снова вернулся в кресло.
- Вот ты говоришь, что ты тоже из тазика….
- Да. Мы живы. Просто мы для вас незаметны, пока незаметны. Пока ты, конечно, не поменяешь состояние своего мозга. Ну, у меня это происходит как-то автоматически. Хотя, Роза, ты сам можешь к нам пропутешествовать.
Плод поражался сидящему рядом с ним существу. К тому же она хорошо входила в роль землянки и ее болтливость была тому подтверждением.
- Научи, как путешествовать?
- Сейчас подумаю какие слова подобрать для тебя..  там полнейшая абстракция и, наверное, разговор надо начать со смерти. Ты готов к такому разговору?

*

Плоду стало несколько жутко. Под стать вопросу, в часах медленно исчезал песок с верхней колбы. Плод знал этот песок. Это не песок, а мраморная пыль с ближайшего Белогорского каньона. Было забавно видеть, как движется его время в виде исчезающей пыли. Исчезая из колбы верхней и набираясь в колбу нижнюю. Из пыли в прах. «В этой жизни сплошные символы», - подумал он. Ну что ж, надо и о смерти поговорить. И Сущность, - так про себя окрестил Плод женщину, понимая его мысли, отвечала:
- Не бойся. Я все-таки с тобой. Пусть я буду Сущность.
- Хорошо, я готов.
- Ты только пойми, что надо искать именно простые ответы. Вот ты смотришь на часы. А их логика в том, что рядом стоящая в графине вода будет полезна, только пока сыплется песок. И, если ты подойдешь к стакану, когда верхняя колба будет пуста, то пить эту воду уже поздно. Всего лишь. Пить будет не вредно, но и без чудодейственного воздействия. И тут нет какой-то магии, просто ваша земная вода, вырвавшись с нижнего этажа и налитая в графин, живет очень недолго, как и все у вас на земле.
Ветров тут же кинулся к графину, разлил воду в два стакана, подал один Сущности и сам принялся пить маленькими глоточками. Ему помогала жажда от длинного перехода к готическому зданию, в котором они находились, и он напился сполна. Вкус воды был непривычен, но советы Сущности помогали. В полностью выпитом стакане она прочла доверие к себе, и прямо посмотрев ему в глаза, твердо сказала:
- Спрашивай еще.
Он выдержал ее взгляд и действительно начал с прямого вопроса:
- А ты откуда сама-то, откуда вообще?
- Вообще, я из мира свернутого.
- Ты уже не раз говоришь мне эту фразу. Может, прояснишь?
- Ты живешь в мире проявленном. Ты выжил здесь. А я здесь не пригодилась. Меня утилизировали. И я оттуда, где мир не проявлен. Он свернут. Но наше общение возможно потому, что в тебе тоже много свернутого. И только от тебя зависит, что ты проявишь. 
- А как проявлять-то?
- Тебе технику подсказать? Ну, не знаю, поймешь ли ты меня. Попробую: тебе нужно расшириться на всю вселенную. Чтобы тебе было понятно – ощути хотя бы внутреннюю свободу. Вот смотри. Вот для примера видение: сейчас я пошлю его тебе… Видишь, идет навстречу тебе женщина с коляской.
- Вижу. Как это у тебя просто получается.
- Да я ничего особенного не делала, твоя фантазия сама работает. Но ты не отвлекайся. Видишь, от усталости женщина левой рукой, свободной от коляски, давит свои веки. Сейчас, проходя мимо, она невольно посмотрит на тебя – мужчину.
- Да, смотрит.
- Теперь ты улыбнись ей.
- Улыбаюсь.
- Но не сбавляй шаг, чтобы в твоей улыбке не было банального приглашения.
- Потрясающе.
- Вот-вот. Случилось. Чувствуешь в душе небольшое расширение. Если добавить теперь смысла случившемуся, то это и есть расширение.
- А дальше что?
- А дальше совсем тебе непонятное: ты должен начать сжиматься и стать точкой.
- Вот это мне точно непонятно.
- А не обязательно понимать все сразу. В твоем мозгу есть очень чуткий диктофон и раз навсегда он запишет эту инфу. Короче, ты попадешь в некое пустое пространство, пустое от света. Тебе станет откровенно страшно, некомфортно и пугливо. На самом деле это твое сознание проходит через черную дыру. И это антиматерия – там явленным всегда страшно. Но это отдельный разговор. Ты должен знать лишь одно – долго там находиться нельзя. Быстро возвращайся в явь.
- Подожди, подожди. Почему это мне станет страшно?
- Глупышка, да ведь ты же проходишь точку смерти для того, чтобы зайти в непроявленный, свернутый мир. Помнишь «Да будет свет!». Так Бог творил и свет явился. Самое непостижимое, это дарованное нам право духовной контрабанды. Ты, в яви можешь совершать вылазки в свернутый мир и таскать оттуда яйца добра.
- Что значит яйца добра?
- А то, что можно и зло принести. Что не входит в замыслы Бога. Что однажды совершил твой приемный папаша.
- Не понял!
- Это рано знать тебе. Но взял он тебя не просто так. И там, где он побывал - там не только Богово. Вытянешь не то, да еще и получится, то тебя будут выравнивать, то есть получишь неприятности.
Тут мне действительно стало страшно. Она читала мои мысли и успокаивала:
- Ты должен знать одно – там можно зажигать желания и вытягивать их в мир реальный - материализовывать. Если желания по замыслу Бога, то они сбудутся.
- Интересная магия.
- Ты слушай меня. Бояться есть чего в яви, потому как вас сворачивают и забирают в мир свернутый. То есть избежать этого не удавалось никому. А сворачивают вас потому, что дух живет только в живом. Многие люди мертвы уже при жизни - просто зомби на автомате, в круговерти. Их быстро сворачивают. Это разговор про присутствие в себе, про осознанность себя и себя в мире.  Это вообще разговор о смыслах. Любое пространство можно оживить, когда сам живой.
- А неживых много?
- Много. Такова наша эпоха. В эпоху водолея будет много расходного материала. То, что пойдет на переделку. Интересно, что нам инфу дают многим, причем, одну и ту же. Я о переплавке душ и сохранении индивидуальности. Ведь можно и навсегда убиться. Похоже, что с кем-то так и будет. Тебя удивляют ранние смерти, а ведь это то и есть..

*

Плод, не очень понимая все установочные разговоры, решил разговор приземлить:
- Зачем ты вышла на меня?
- У нас есть для тебя квест. Ты наш, и ты сильный. Через секс с тобой я получаю информацию.
- Я сильный?
- Очень.
Она встала, нашла лист бумаги и дала Плоду ручку.
- Смотри. Сейчас возьмешь ручку и будешь писать. И у тебя сразу польются на листе бумаги… стихи.
Плод улыбнулся, и с охотой принял игру. Отцовская библиотека приучила его любви к слову. Он взял лист, расправил его на коленке. Алвена предупредительно подложила под лист какую-то дощечку. И у Плода моментально родилась первая строка. Ясно не без помощи Алвены:

«спускаясь вниз, на первом этаже,
я встретил вас, в просвете стеллажей»,

Он посмотрел на Сущность. Та широко улыбалась и от себя добавила:

- «поэт писал о вас уже».

И они, уже дурачась, довершили это импровизированное буриме. Вот что у обитателей тазика получилось:

спускаясь вниз, на первом этаже,
я встретил вас, в просвете стеллажей,
поэт писал о вас уже…

я встретил вас - и все былое...
дохнуло полем, лебедою,
последней женскою борьбою,

моим предательским отъездом
в антимиры, в госдепуезды -
мужские вечные уезды…

и после вековой разлуки,
одночества, московской скуки,
толстовские прочтя «Гадюки»,

ты..

не родила для мира дочь,
гештальт незавершенный прочь
и мира свернутого сволочь.

*

Когда Плод вышел из готического здания, снег уже растаял: климат Благоутишия также не постоянен и ветренен, как и его новая похотливая подружка из свернутого мира. «Через секс с тобой я получаю информацию». Все. Он больше не одинок. Плод ликовал. В его душе пели ее призывные слова: «Поздравляю тебя с пелегримством». На его губах запекся мускус ее промежности. Столь откровенного и честного между полами контакта он еще не вкушал. Она впредь просила называть ее Вещуньей Алвеной. Последние минуты они провели как дети. Она, дурачась, отобрала исписанный лист со стихами, и спрятала его в к себе в трусики. Плод кинулся отбирать и это удалось ему совершить только своим смеющимся ртом. Алвене было мало, ей надо было проститься с пантеистом в выбранном жанре и несколько ритуально. Она, как кляп воткнула Плоду в рот стихи и только сказала напоследок:
- Когда выйдешь, прочти что написано на обратной стороне.
Уже на улице Плод прочел свой квест и не задумываясь тут же отправился его исполнять. Он следовал точно ее указаниям и двигался на заданную территорию. Это, как ни странно, был музей заезжей столичной штучки на землю Благоутишия. Уже в позднее российское средневековье забросила к ним судьба Гаврилу Державина, и теперь его именем кормилась нищая благоутишская интеллигенция.
Сначала Плод заглянул в кабинет дирекции, где нарушил чаепитие двух прекрасных дам, обсуждавших на полутонах какие-то городские светскости. На его запрос об устройстве на работу смотрителем (непринужденное алиби) они хором послали его к кастелянше. Только уходи! Ушел. Указанная дверь находилась с улицы, но – опять препятствие - вход к кастелянше оказался запертым. Что делать?
Однако, в окне исторического дома он углядел кастеляншеву широковыйную голову и, не найдя другого пути к общению, преувеличенно улыбнувшись, постучал через двойную раму. Она укоризненно показала полненьким пальчиком на ту же дверь, в которую он только что ломился. Плод счастливо закивал – мол, как же не догадался сразу - и подошел еще раз к запертой двери, в которую, о Провидение, более 200 лет назад входил поэт, и по случаю, правил здешней северной губернией. Плод терпеливо стоял около минут двух, прежде чем послышались тяжелые шаги кастелянши. Готовый произвести нужное впечатление, он снова глупо осклабился.
- Открывайте, - раздалось из-за двери.
Плод с изготовленной приветственной улыбкой уже в сотый раз дернул дверь, и – спасибо Боги, - она ему поддалась.

*

Перед ним, заслоняя вход, стояла огромная полная женщина, хотя за ее почти нереальной тучностью угадывался достаточно молодой человек. Но килограммы, повисшие на судьбе дамы, изменили ход ее жизни совсем в ненужном направлении, нежели в том, что мечталось. Продолжая демонстрировать приветливость, Плод весело и длинно начал:
- Мне сказали, о приеме на работу смотрителем надо поговорить с Татьяной Ивановной.
Конечно, Плод сразу догадался, что перед ним та самая Татьяна Ивановна, указанная Сущностью. Она, неприязненно глядя на непрошенного гостя, соображала минуту - есть ли способ от него избавиться, - и не найдя такового, а может из сочувствия, обронила:
- Пройдемте.
Они вошли в бывшую лакейскую командированного сюда поэта. Плод огляделся. Мимо суетливо бегали люди, все при деле, все хлопочут - гениальный поэт не подозревал как много благоутишцев, обслуживающих музей-усадьбу, он трудоустроит. Сегодняшние обитатели жили именем Гаврилы Романовича не меньше, чем лакеи поэта времен Екатерины Великой. Скромная одежда пробегавших говорила об их ничтожных окладах, но, в ту же минуту, счастливые лица отражали полное довольство своим положением. Вокруг царила атмосфера одной большой семьи, не имевшей ничего общего с пожившим здесь петербургским поэтом, однако, объединившись постоянной и несменной синекурой, семья существовала дружно, если не сказать «коммунно». Ее не тревожили ни арктический климат Благоутишия, ни постоянно сменяющаяся в губернии власть – настолько непотопляема оказалась память о великом российском поэте.
Кастелянша завела Плода в свой узкий кабинет, одновременно служащий складом еще не оприходованного музейного хлама. Тут и шикарные килограммовые книги о лицейских годах тинэйджера Пушкина, замеченного Романычем и благословленного им, и сваленный брак невостребованных брошюр с портретами фаворитов Екатерины, и пожелтевшие от подвальной сырости открытки гравюр поэта и пустые картриджи, и какие то бланки в стопке.

*

Вот раболепно заглянул сотрудник в поношенной фланелевой рубашке, но только головой, - мол, можно ли вас, многоуважаемая кастелянша, потревожить.
- Нельзя, не видите, я занята.
А следующий человек вошел даже не стуча – видать не из просителей. Тоже домашняя рубашка, тоже по-военному на все пуговицы застегнута, и брюки натянуты выше пупка. Заботливо и по-хозяйски, даже значительно, он принес что-то… незначительное. Экой он Незначительный. Снова заглянул Фланелевый. Кастелянша его остановила и послала принести бланки-шаблоны приема на работу. Стоит ли говорить, что бланки принесли уже новые люди - две обеленные сединами бабушки, тут же очками-радарами сосканировавшие всю судьбу Плода.
Плод невольно хохотнул, вспомнив фразу Мережковского о некоем «гошпитале уродов и юродов, ханжей и шалунов». «Ну, чисто гошпиталь», - улыбался он себе, и на вопросительный взгляд кастелянши, не понявшей его веселость, он с еще более широкой улыбкой лицемерно сказал:
- Как у вас тут… уютно.
А сам себе подумал – что это он? Конечно же, здесь прижилось не «злое семя Милославских», а добродушные гоголевские герои, переехавшие в державинский дом.
Он внимательно следил за Татьяной Ивановной, за ее затуманенным жиром лицом 25-летней девушки. Она слегка потела, к тому же совсем не по-стариковски, ее запах щекотал хищные ноздри Плода, и он уже всерьез испугался за себя - только бы не случилось припадка у пантеиста из тазика.
Однако, случилось! Почти случилось. Дело в том, что бросив взгляд на стену, скрытую от входящих поперек стоящим советским шкафом, он увидел большой во всю стену гобелен с изображением Богини любви и ненависти Фрейи. А справа от гобелена несколько панно с его любимой северной бабочкой Фрейей, или по-простому перламутровкой. Гобелен и, любовно, на хорошей правилке изготовленные перламутровые красавицы, не могли быть случайны. Он понял, что попал-таки в нужную Дверь, указанную квестом.
Вдруг кастелянша чему-то лучезарно улыбнулась. Она очень широко улыбнулась и… сделала это слишком откровенно для воспалившегося мозга Плода. Всё понимая по своему, Плод уже чисто инстинктивно решил, что добро на вход получено. Плод наклонился ближе к дебелому лицу Татьяны Ивановны и прижался, как мог отчаянно, к ее влажным губам. Понимая, что не отвергнут, он пошел на большее и грубо просунул руку в ее бесконечный пах. Прозвучал звук, словно вылетевшей пробки из бутылки шампанского, и по коридорам музея тут же понеслось: «Он трогал ее бархатку! Он трогал ее чернушку!»

*

Но вернемся немного назад. Когда Плод входил к кастелянше, то ничего еще не предвещало. Его приход сопровождали уютные теплые облачка, еще ночью подарившие первый снег, а сейчас плавно перемещавшиеся слева направо - словно колечки из курительной трубки его покойного папы. Все было нормально... но стоило ему проявить влажность своих намерений к кастелянше, как тут же, на их общее небо взбежали облака перистые, изменили диаметрально направление, сменили картинку, подсушили природу, и подняли торжественно пух бодяка до самого неба. И этого мало, когда Плод пробовал на прочность резинку панталон Татьяны Ивановны, ветер уже завыл и выдул какие-то страшные жалобы. И, не докричавшись до его с кастеляншей сознания, ветер словно прорвало -  он неожиданно налетел прямо на окна музея и ударил в широкую часть стены. Задребезжали стекла, застучали дробью капли по металлическим оконным сливам. И вдруг, все стихло, да и Плод успокоился. Он слизнул шикарную пену девы со своей ладони и отодвинулся от нее. Она же посмотрела на него в упор своим немигающим взглядом. В комнату с поспешностью гестапо вбежали люди.
- Мы знакомы? – спросил Фланелевый.
- Нет.
- Представьтесь!
- Ветр;в! – сказал Плод и протянул ладонь для рукопожатия с еще неостывшей пеной. И, когда жал ответно протянутую руку Фланелевого, то, как обычно добавил:
- Роза Ветров.
Фланелевый, после липкого рукопожатия, хищно обнюхал свою руку и резко взглянул на него:
- Потрудитесь объяснить, сударь, цель вашего прихода?
- Не понял вопроса.
Плод всегда в момент непоняток включал дурачка и одновременно стремительно соображал как дальше поступить.
- Э-э, ну вы добавляетесь в наш френдлист, – продолжал уже Незначительный, - наверняка с определенной целью. Нам нужно знать ваши намерения, чтобы на их основе принять решение о добавлении, либо отклонении вашей заявки.
- Для меня это очень сложно, – продолжал Плод обескуражено.
- Ясно! Троллировать нас вздумалось?
- Да я и слов таких не знаю.
- Словарь Даля в помощь!
- Он же умер.
- Понаписать успел.
- А че эт вы ругаетесь?
- А че эт вы так плохо парируете?
- Опять не понял, - Плод продолжал держать оборону, так как все еще не мог идентифицировать происходящее.
- Непонятливый какой, – наконец подала голос Татьяна Ивановна, - ну так что, отчитываться будем?
- Татьяна Ивановна! Отчитываюсь. Меня посетила Алвена и направила меня к вам. Может, она ошиблась.
- Ой. То есть без меча ко мне?
- Не понял?
- И я снова повторяю вопрос, – это уже Незначительный, - зачем вы проситесь к нам во френдлист?
Плод по-прежнему был в области непоняток и поэтому принял их язык соцсетей.
- Есть такая опция ВКонтакте. Я просто следую правилам. Не ожидал, что следование правилам наказуемо.
- Фу таким быть, – как-то по-новому, капризно начала Татьяна Ивановна. Плод отметил, что пока говорила кастелянша, все молчали, - Уж если проситесь в друзья, аль делать нечего, аль еще чего - можно было и покрасивше причинку сочинить. А то мне даже скучно!
- Поговорили, - сказал Плод и, совершил новое тактическое действие - он демонстративно повернувшись к обществу спиной, попытался выйти.

*

Но мы не зря включили в инструментарий пантеиста бурную природу. Природа сегодня явно подчинялась его приказам, пусть неосознанным Ветровым, но это уже было дело второе. Только Плод повернулся уйти, как его остановил ломовой удар стихии в стену. Это был уже какой-то сумасшедший ветер с исторического Озера. Оказывается, до этого ветер только предупреждал. То был всего лишь его авангардный порыв. Второй удар по стенам уже имел характер не прекращающегося напора: все в доме чиновника-поэта заходило, задвигалось, как от небольшого землетрясения. Дробные одиночные выстрелы дождя сменились очередью. Усилившийся ветер словно ножом вспорол низкое подбрюшье свинцового облака и уже не дождем, а водопадом валился на неподготовленных людей. Перепугались все, даже кастелянша со-товарищи. Они невольно отошли вглубь узкой комнаты и как завороженные смотрели в дисплеи окон.
А там, на немыслимой скорости, опираясь на ветер, пронеслась стая птиц. Ветер не стихал, включая уже штормовую мощь, он подобрал улегшиеся было на зиму бурые листья и раскидал их по небу. По первости казалось, что уже не стая птиц, а вся их популяция изображала осенний исход. Деревья, дозировано терявшие густую листву до шторма, вдруг оголились полностью и легли пустыми ветками в сторону всего летевшего. В дом било и било. Но как все безумное, высказав и совершив все разом, закончилось почти тут же. Ни дождя, ни ветра, в штиле вставшие бесстыже голые деревья на террасах города перед чашей наполненного последним ледником Озера. Улетевшие тучи открыли прояснившееся небо. «Ты наш, и ты сильный», - пронеслись в голове Плода слова Сущности.
А между тем люди смотрели в сторону ушедшей природной атаки и не понимали куда унеслась вся эта стихия. Когда Плод пришел в себя, то обнаружил, что обнимает Татьяну Ивановну, как бы оберегая ее от разбушевавшейся природы. От нее кисленько пахло дамским потом… свежим потом, он это сразу отметил. Плод продолжал неловко обнимать широковыйную маху, и, что поразительно, женщина принимала его защиту. Однако, потому, как от них отступили Фланелевый и Незначительный, он понял, что им эта связь не очень понятна.
- Ладно, - первый пришел в себя Фланелевый, - давай, досвидания!
- Ну вот. Теперь и мне скучно.
- Ну, случается, что поделаешь, уважаемый товарищ, бывает и так.
- А вы, я смотрю, такой человек, что последнее слово за собой хотите держать?
- Вы, я смотрю, тоже такой человек?
- А почему молчит Татьяна Ивановна?
- Уважаемый, каким краем, извиняюсь, вашу персону это волнует?
И действительно, пока Фланелевый пикировался с Плодом, Татьяна Ивановна отрешенно встала и косолапо прошла сквозь собравшихся к окну, как будто они предметы какие. Плод, как всегда перехваливая себя, счел косолапость женщины, как результат его проникновения. И вдруг, Татьяна Ивановна стала медленно поворачиваться в их сторону и как-то уж очень удивленно разглядывать Плода.
- Если хочешь жить, – начала она затаенно, – убеди меня в этом.
«Оба-на!» - происходящее было непонятно не только Фланелевому с Незначительным, но и Плод до конца не понимал что происходит.
- Я попробую, Татьяна Ивановна. – Мысль, что он слишком далеко зашел, давно буравила его мозг. И вот, пожалуйста, прямая угроза. А угроза самки Фрейи - это невероятная сила. Хотя, надо признаться, его всегда забавляли угрозы самок.
- Да, уж попробуй! – Незначительный на эту фразу очень нагло хохотнул.
- Хорошо попробую. Я понимаю, вы хотите услышать объяснения на мои проникновения. Я понимаю, - подтвердил он, одновременно думая о кодовых словах, что сейчас ждут от него люди. - Татьяна Ивановна, - начал он с дерзким взором, - сударыня… вы видели когда-нибудь, как щеглы..  я имею в виду птицы, - он стрельнул глазами в сторону Фланелевого с Незначительным, - как щеглы проникают…  сквозь чугунную решетку вашего музейного сада?
- Не припомню. Ну, хорошо, не видела.
- Когда они, как маленькие камикадзе на хорошей скорости несутся прямо в стенку вензелей чугуна, а ты, нелепый очевидец, успеваешь только на секунду зажмурить глаза, чтобы не видеть массовой гибели птиц.
- Ужасная история.
- Да! Но, что такое? Ты не слышишь никаких шлепков от поверженных маленьких жизней, открываешь глаза и видишь счастливую стаю уже во внутренней, если не сказать «нутряной» стороне сада. Птицы, свободные птицы, привыкшие к лету среди веток деревьев, просто не замечают решетки, столь важной для человека, решетки -  разделяющей пространства; решетки для меня, увальня-мужчины, а не для счастливых птиц, меряющих расстояния своими законами физики.
Все переваривали его притчу и хором молчали. Для него их молчание становилось неловким и он продолжал:
- Как у вас тут оригинально все. Таинственно.
Опять молчание. Но вдруг женщина как-то передернулась, видать пробудилась от своих мыслей:
- А, кстати, да. Давайте поговорим о вас? Нам тут делать как раз нечего.
У Плода невольно вырвался смех: «Вот уж штучка, так штучка».
- Да мы все как-то обо мне и говорим, - признался он честно.
- Чушь! Вздор! Несусветица! Пока что только обо мне, - выдала Татьяна Ивановна скрытую тучной личиной капризную девчонку. - Значит, вы владеете тайной управления стихией?
- Ну, я могу управлять водой, - соврал Плод простодушно.
- Да что вы?
- Не верите?
- Дык, йопта…
- Напрасно. Вода - моя стихия и она мне послушна. – Врал Роза Ветров, а сам переваривал это халдейское «йопта».
- Вот лох, тоже.. Осталось показать.
«Понятно, перламутровка Фрейя всегда прячется за разного рода личины. Известная бабочка!» И Ветров предложил новый ход:
- Мне не сложно. Но есть проблема. Вы не в статусе приказа для меня.
- Ну ладно, ладно, хва кусаться, - женщина прогулялась по комнате, - как, вообще, дела?
«Оба-на! От Фрейи пошли общие вопросы. Наверное, рейтинг мой растет», - отмечал про себя Плод.
- Not bad.
- Ну, так что, дружить будем?
- Я уже два часа напрашиваюсь…
- Считай, что получилось. – Она опять прошла сквозь озадаченных мужчин. – Я люблю котеек, кофе, подоконники и мысли о Нем. А ты?
«Какой восхитительный набор. Ну, явно девчонка! Пятиклассница. Чего бы ей сказать. Включу прямолинейность!»
- Я люблю сексопильных девчонок.
- Каких?
- Сексопильных, – повторил Плод, и, видя уже в который раз немой вопрос, подошел к ее компьютеру, набил это слово крупным кеглем и развернул монитор в сторону кастелянши. Татьяна Ивановна, как-то молодо вскочив, тут же подбежала к компьютеру, и, стреляя указательным пальцем на монитор, закричала:
- Блевотина. Это мерзко, плохой, плохой уродишка, «сексапильных» через «а» пишется.
- А чего вы обиделись? Я разве о вас?
- Дурень! Орфографию учи, а не дрочи. Аха-хах-ха. Я скромная девушка, другого и не жди!
- Я вижу.
- Лучше б ты думал.
- А чего ты злишься? – Плод тоже повысил тон.
- Забавный ты зверушка. Ладно, пошли вон.
Это уже не к Плоду, а к остальной компании. Не обсуждая, Фланелевый и Незначительный тут же вскочили и исчезли. «Потрясающе! – думал Плод, - как все в жизни рядом, надо только знать кодовые слова и ты тут же проникаешь в другую действительность».

*

Татьяна Ивановна продолжала в упор смотреть на счастливое лицо Плода. Он молчал - все-таки это ее территория. Вдруг дева отстегнула парик (как Плод и предполагал) и обнаружила шикарную волну белоснежных волос женщины викинга. Плод еле устоял на ногах, а она не останавливала свою агрессию самки, и, вдруг, пошла на него. Медленно. Вот она подошла к нему близко. Совсем близко. Вот уже ее дыхание в доступе его обоняния. А надо признать, что обоняние абортированного плода, эволюционно, из всего перечня чувств - самый древний орган. Когда он еще был простейшим организмом, как амеба, и был лишен возможности воспринимать свет и звук, то уже тогда у него все стояло от среды, в которую была помещена самка. Кожа его члена один из самых чувствительных каналов восприятия. И надо признать его физиологию: это никак не связано с интуицией или, там, некими эмоциями. Это чистая химия. Поверьте! Непосредственная реакция его рецепторов на среду самки. То есть всё человечески наносное, все разговоры о нравственности и морали, они все оказывались за рамками прямой и неостановимой реакции сексуального пантеиста на флегамо самки. И сейчас, когда к нему приближалось это бабье тестообразное тело, это взбитое воздушное женское тело женщины-викинга, у него сразу же начались те первозданные реакции, что он испытал еще внутриутробно, то есть задолго до своего рождения. Она стояла напротив и продолжала дышать на Плода. Он медленно впадал в дурман.
- Ладно, помимо порева, чем ты еще увлекаешься? – Заговорила она тише. – Ну, и троллинга посредственного?
- А что такое порево? – Он действительно уже ничего не соображал.
- Я тебе не гугл.
- У вас так много готовых ответов.
- Пфф, а вот у тебя пока что мысль и древо одни. Фактической информации мне, юноша.
- Ну, ты для меня, - и он уже наполовину потеряв связь с действительностью, как-то очень глупо осклабился, так лучезарно защерился, что румянец озарил его щеки, а подбородок задергался в тике. – Ты для меня… как Лолита, – вспомнил он запавший ему в память персонаж.
- Откуда ты знаешь о Лолите вообще? Ты ж, лох. Не! До этого тебе, мальчик мой, еще как до Пекина.
- Слушай, вижу серьезно тебя задел. Объясни чем?
- Что за привычка дурная – перезадавать вопросы? Вот объясни? – Она покинула опасную территорию и Плод стал судорожно глотать воздух, дабы прийти в себя. Она продолжала, уже не глядя на него:
- Я тебе задаю вопрос, а ты мне говоришь какую-то бессвязную чушь, свои суждения неясные. – Она потихоньку теряла свою агрессию, а вместе с ней и подзаборную лексику. Видно, когда он оробел, то совсем потерял для нее интерес. - Я так не играю: либо ты ведешь со мной диалог на моих правилах, либо делаешь новый фейк и мы пробуем снова, потому что этот пойдет в ЧС. Ну, ты поне-е-ел?
А что он  мог ответить, если еще не вышел из транса? Она все, конечно, понимала и уже играла им:
- Бу-га-га-га, сагласин, йопта? – «Вот штучка! Ну, перламутровка!»
Плод был по-прежнему нем. Видно ей всерьез надоело находиться рядом с истуканом:
- Ладно, это мое последнее слово и потом, я уже опаздываю. Мне пора идти культурно обогащаться. Пока! Удачи! – И она как-то по-барски хлопнула в ладоши. - Вот моя визитка. Жду тебя завтра по указанному адресу.
И тут же дверь с шумом распахнулась от удара ногой Незначительного. Его поза за дверьми ясно давала понять - время Плода истекло.

*

Плод выскочил в коридор как пробка и остановился в полумраке державинских коридоров. Замер, если не сказать окаменел, пытаясь постичь все происшедшее. Неизвестно, сколько ему пришлось так стоять, замерев, повинуясь, как говорят, инстинкту убийцы, но через несколько минут (а может это был и час) из своей кандейки вышла Татьяна Ивановна в неожиданном для нее наряде. На ней было небесного цвета платье какого-то отчаянно петербургского бирюзового оттенка. Такого цвета глаза на их блаженной иконе Святой Ксении Петербургской - как некие северные гиперборейские озера при утреннем свете солнца. Плод отметил предельно простой крой платья, открывший ее полные руки и подчеркнувший державные плечи дамы. Потрясающе! Куда она собралась? Он не должен пропустить это шоу. Она, конечно, заметила его, но он был настолько ей неинтересен, что она даже позволила при нем, как при какой-то мебели, остановиться и прибрать назад волосы. В эту минуту он ощутил себя полным ничтожеством, особенно когда она, сделав пару решительных шагов по коридору, вдруг еще раз остановилась и с помощью маленького зеркальца вытащила и оформила с двух сторон головы две небрежно выбившиеся прядки.
На Татьяне Ивановне не было никакой бижутерии. Хотя нет, небольшая скромная цепочка на правой руке, змейка, без каких либо излишеств. И не золотая — хотя нет, золотая, но золота белого. Ба! Так и сказала Сущность - золотое ожерелье Брисингамен, которое она получила, проведя ночь с четырьмя гномами. «Йопта!» - как сказала бы Татьяна Ивановна. Плод стал медленно сползать по стене и едва держался на ногах. Вот штучка! Та еще! Не успел он восхититься преображению Татьяны Ивановны, как она решительным комиссарским шагом направилась вперед по коридору. Он же на позволительном расстоянии решил двигаться за ней. Да и мог ли он пропустить такое преображение куколки в бабочку?
Но не тут то было. На следующем марше коридора на него выскочил Фланелевый. Плод шмыгнул в первый же попавшийся поворот усадьбы XIX века и побежал по узким и меняющимся лабиринтам. Ориентироваться в сторонах света внутри запертой архитектуры было довольно сложно и он чисто инстинктивно, после перебежек по скрипучим старым доскам, действительно вышел на шум и гвалт аудитории. Стало ясно, что наверняка его кастелянша где-то тут.
И вот некая дверь, за которой явственно угадывался шум. Он открыл. Темнота. Но гвалт все ближе и ближе. Без промедления он кинулся в темноту. Дверь на пружине тут же захлопнулась. И, о боже, он оказался в кромешной темноте. Когда идешь в темноте помещения, самое обостренное чувство – это слух. Он шел, вытянув вперед руки, различая каждый шепот отдаленной аудитории. Зловещая пустота впускала его без препятствий. И вдруг, искорка. Дневная искорка, как долгожданный свет в конце тоннеля. Включилось, наконец, и зрение. Плод был все-таки вознагражден за свою смелость. Он тут же понял, что происхождение искорки – трещина в филенке двери. Он нащупал дверную ручку и дернул дверь. Но она не поддалась. Тогда он прильнул к филенчатой щели и – о, божественное кино – увидел свою кастеляншу с некоей официозной, излишне широкой улыбкой, двигавшуюся на авансцену аудитории.
Какой аудитории? Что за сборище? Да и вообще, где он? Ничего не понятно. Но кастелянша как магнитом привлекала его внимание. Она стояла за небольшой трибункой и, видно, неподдельно волновалась. Он даже отметил, что потекла ее правая подмышка. Восхитительно. Женщина, которая течет – это именно то состояние флегамо, что волнует сексуального пантеиста. Пусть. Пусть течет. Все правильно. Она чувственная женщина и все должны это видеть. Ну, безусловно, кто может видеть. Боже, как он не отметил раньше - какой красивой дугой ее бровь! Это яркие софиты аудитории помогли ему отмечать новые подробности женщины, столь хорошо видной из его темной засады. А как кокетливо она опускает глаза вниз! Прекрасный ракурс. Боже, как она расцвела в этой аудитории. Какая графика бровей и век. Как умно она умеет склонять голову. Вот, она оглянулась на что-то сзади наверху и начала:
- Наш гроссмейстер Дейнека не смог пройти мимо сущности женщины и позволил ветру отогнуть часть грубой одежды и вскрыть вечную манкость женского тела. Но, о, победа над второй ничтожной частью человечества! Всмотритесь! Это тело одновременно отталкивает похотливые взгляды своим не женским напряжением мускул.
«Что за тексты? О чем она? Что она там демонстрирует?» Плод уже понял, что за ней, очевидно, экран для проектора и там светится некое изображение. Прозвучало имя масона Дейнеки. «Неужели сейчас звучит откровение в устах моей рубенсовской кастелянши? Спасибо Алвене, я должен это слышать!»
Кастелянша продолжала:
- Вглядываясь в картину, лишенную звукового сопровождения, вы внутренним слухом прекрасно ощущаете свист ветра, окрики бригадира, звон железа, взрывы эбонита и разлетающиеся каменные крошки. И да, конечно же, вы слышите и вожделеете стон и тяжелое дыхание счастливой женщины.
«Боже, почему я это вижу только фрагментами?» – неистовствовал Плод.
Но вот ее взгляд выстрелил в зал. Видно, что она приготовилась дать бой. Кастелянша продолжала:
- Но что это сбоку кадра? – Взвинтился ее голос. - А это потные бледные лица еще не исправившихся, вновь прибывших каналоармейцев. Их взоры угрюмо и похотливо пожирают наших женщин. Что и говорить? Это не выздоровевшие мужчины, осужденные по 58-й статье, пункту 10.
«Фантастика! Кого я слышу сейчас? Она, оказывается, не просто кастелянша, она типа, ну, научный сотрудник державинского музея. Но причем здесь Державин и эбонит каналоармейцев Беломорско-Балтийского канала?» Тем временем голос его пассии взвинчивал новые высоты:
- Апатит вашу хибины! Хватит пялиться на будущее нашей страны, которое вам недоступно. В бараки, перфоратор-хебанины, на нары. Сначала поднимите выработку до размеров наших теток, а потом, милость просим, купайтесь с нами в белой пучине Белого моря. 
«Что она несет!?» – уже вслух произносил Плод. Он невольно посмотрел на зал, обрывки аудитории открыли ему людей с откровенно разинутыми ртами. Как они пялились на нее!! Но кастелянша не утихала:
- И вот они идут поникшие, сломленные, их путь лежит мимо сырых от пота, мятых женских одежд, но твердых от соли и сохраняющих взрывающие их мозг женские объемы. Это все не ваше. Спрячьте бесстыжие глаза, враги народа. В бараки, зэка!
Она уже орала. Господи, тут уже и Плод не выдержал. Это все его, его! А он, как вор, крадет только обрывки и ничего не видит! Плод ударил по двери со всей возможной для него силы. Дверь распахнулась и он ввалился в зал. Все в ужасе посмотрели на него. Он стоял в портале двери как… судьба. Как воскресший Дейнека. И тут он понял, что его явлению люди также не удивлены, или также удивлены, как и прекраснейшей кастелянше. И самое потрясающее, что она то и глазом не моргнула. Видать от отсутствия ее реакции на Плода, его появление восприняли как часть флешмоба. А Татьяна Ивановна продолжала:
- Посмотрите, академики, как великий Дейнека описал женщину с тачкой.
«Щелк!» Это щелк не в сознании Плода. Это слайд проектора.
- Он поставил каналоармейку, тянущую увесистый грунт тачки, напротив солнца. Гроссмейстер Дейнека не писал без солнца.. Нашему Дейнеке, как истому пантеисту, чтобы показать сильную конституцию советской героини, необходимо присутствие двух стихий – ветра и солнца.
Кастелянша задохнулась лишним воздухом, который проглотила на последней фразе. «Как заколыхались ее державные сиськи!!» - не опаздывал отмечать Плод.
- У-фф. Если, конечно, правильно светило приравнивать к стихиям. Ведь, собственно, солнце и порождает стихии. Господи, о чем я!? – Татьяна Ивановна уже вела внутренний монолог вслух. - Итак, - снова закричала она, - напряженная мускулистая женщина тянет тачку, изогнувшись луком, и оттянув руки далеко за спину. Одной ногой упирается в северную скалистую землю, а другой совершает немыслимо широкий шаг, покрывая расстояние… ведущее, конечно, в гору…  с тяжелой ношей. Встречный ветер мужским порывом бьет ее тело, раскрыв нам все ее гендерные излучины. Роба, не выдержав порыва, как намокшая майка, обнаруживает нам тугие горошины груди. И, лицо! Оно хоть и выражает гримасу физического усилия, но это именно тот экстаз советской женщины, разрешенный уставом каналоармеек.
Плод, находясь в шоке от ее декламации, отчаянно зааплодировал. Его поддержало несколько сумасшедших из зала. Кастелянша вещала:
- Растрепанные волосы блондинки стянуты красным платком, но упрямо выбиваются, помогая вскрыть общий коммунистический порыв. Но Дейнека был бы не истинный представитель пантеизма, если бы после напряженного труда не отправил нашу женщину искупаться в уже наполненный водой шлюз. Кстати, академики, какая вода в шлюзе, а?
Фантастика, у Плода аж вздернулся указательный палец!
- Соленая морская с моря Белого или пресная с озера Онежского? Поднимите руки, кто считает, что наша дейнековская дама пойдет купаться в соленой морской воде ББК.
«Е-мое!» – Отмечал Плод, - «Единогласно! Видать безумие кастелянши это уже общее безумие аудитории».
- И вот оно купание. Чтобы смотрящему не было холодно, Дейнека добавит гектолитры разливающегося кругом солнца. И бросит в студеное море уже не одну, а несколько купальщиц. И покажет их не на плаву, скрывшем загорелые советские тела, а покажет их на мелководье, и, умрите, но вглядитесь! Он женщин в беге показывает, советский черт! Мы их видим непосредственно перед тем, как броситься в пучину Белого моря. Ук-ро-щен-ную пучину. Боже, как я кричу! – Надо отметить, что это уже текст ее внутреннего монолога. Она уже путает действительность и свои фантазии. Плод понимает, что его Богиня уже не может остановиться..
- А кругом деревянные настилы шлюзов, обнаруживающие свои тесаные каркасы.
И тут кастелянша резко остановилась, потому что, наконец, увидела Плода. Оказывается, ее одержимость была так велика, что она даже не замечала его вторжение. И вдруг, когда он обозначился для ее сознания, она как на стену наткнулась на него, все еще стоявшего в портале двери:
- Все. Я кончила, - сказала она и резко двинулась к двери.
В аудитории раздался шквал аплодисментов, а перед Плодом встали два знакомых типа, агрессивно двинулись некоей косолапой походкой, а потом схватили его за руки и поволокли обратно в распахнутую им портальную дверь. Плод ускользающим сознанием рассуждал о косолапых мужчинах: что, мол, мужчины, косолапящие ноги, как правило, глупы, но очень добры, человечны и рождены, прежде всего, для спокойной семейной жизни. Впрочем, и косолапящая женщина создана, прежде всего, для семейной жизни, - так затуманенным мозгом рассуждал он, в то время как его за шиворот совсем не по-доброму, и уж, конечно, не по-семейному, выбрасывали из державинского дома на холодную улицу.

*

Удар об асфальт был, возможно, болезненным, но чувства Плода были поглощены другим и боли он не ощутил. А ощутил как благо, холод разлитой на дороге лужи. Вполне возможно, что он даже напился из той же студеной лужи. Затем сел и огляделся.
«Да, - сказал сам себе Плод. – Теперь всю жизнь живи и разгадывай эту лекцию о советском пантеизме».
Перед Плодом лежала унылая действительность, в которую он был возвращен столь нелюбезно. Он теперь не мог смотреть на все это. Надоело! И Плод со всей злостью ударил ладонью по разлитой перед ним воде. Не хочу назад! Все надоело! Надоело: надоело жить в этом мире тотальной эсхатологии, надоело соперничество людей, и одновременно скученность жизни, надоело вечное неравенство и вечное презрение, перманентная любовь и неутихающая ненависть. Эх, люди, люди!
Он еще раз огляделся и после выплеска красной лавы наболевшей тоски уже немного иначе различал лежащую перед ним картину. А природа, его природа, его символ веры, она, как всегда, права. Она лежала перед ним пьяно и как-то по-мужски. Плод потихоньку приходил в себя и уже различал несколько символов в прилежащем к музею парке: зеленый бархат хвои, как однородная плоскость биллиардного стола, кий дороги, по которой он шел, и золотой шар солнца в досягаемости его руки. Его наркотическое сознание отмечало диск аккуратно отрисованного солнца. Оно проглядывало сквозь неплотные осенние тучи золотой монеткой и не резало глаз. Плотность туч была достаточна, чтобы любоваться светилом, по крайней мере, его геометрией. Особенно восхищала отчетливая, как у монетки, окружность солнца. Он смотрел сквозь тучи, как через закопченное стеклышко. Его даже радовало новое настроение после «взорвавшей мозг» лекции кастелянши, новая легкость освобождала от излишней ответственности буден; солнце, по случаю его настроения, отказалось от обычной яркости и не закрывало полнеба, а скромно по-товарищески делило небо с пробегающими тучками. Монетка солнца висела на уровне его человеческого взгляда: он условно положил два пальца на горизонт, и монетка колесиком легла на протянутой руке. Было очень приятно осознавать дружески настроенное к человечеству светило. Присутствие его имело место, а палящий свет – нет. Плод блаженно улыбнулся и подумал, что солнце, пожалуй, изображало из себя луну, - неплохо, кстати, подражая, - особенно схожи габариты. Тут он стал различать и другие проявления природы. Вот, пожалуйста, хвоя деревьев участвует жирным зеленым светом, занимая процентов тридцать горизонта, как его благоутишский триколор на гордом флаге. Нижний цвет флага - блаженная хвоя, средний - синь гиперборейских небес, а верхний - больное его красное воображение.
С такими сладкими и разбегающимися мыслями он и пришел домой. Все было как бы по-прежнему, если не считать обжигающую ляжку визитку кастелянши: «Улица Верховская, дом 22».

*

«И что?» – Спросил он себя, – «Лекция о дейнековских купальщицах это все, что мне перепало? И, мол, finita la commedia? Нет, господа и дамы, мою маниакальную жажду не утолить таким жиденьким винцом». И уже на следующий день Плод шел по загородной дороге в поисках указанного в визитке адреса.
«Вот тоже, забралась!»
Его окружал валежник, уже расставшийся с листвой, а белоствольные березки еще желтели на своих провислых девичьих ветках. Его воспаленный мозг не мог не отметить алую рябину, давно стоявшую голой и бесстыже пожарящую своим дамским генитальным цветом. Он даже остановился дух перевести: взгляд Плода хищно косил на пунцовые гроздья не востребованной человечеством ягоды.
«У-у, б…ское отродье! Все равно тебя склюёт за зиму всевозможная птичина.»
Да, ему надо было как-то охладить свой мозг, уж больно Плод воспален, раз вступал в конфликт с несчастным деревом. И ему помог осенний ветер, заставив заняться покрасневшими от холода ушами. Он грел ладошкой свои вытарчивающие органы и постепенно приближался к дому кастелянши. Ну, конечно, еще до подхода к трехэтажному особняку, он сразу же понял, что это и есть предмет его поиска. Рядом с хилым штакетником на лавочке сидели до боли знакомые персонажи. Незначительный и Фланелевый грызли семечки и мерзли как собаки на улице. Наверное, у всех телохранителей жизнь собачья. У Плода созрел план как обойтись с этими прилипчивыми господами. Он подошел к скамейке и тоже присел. Они молчали, минуту молчал и Плод. Прямой ненависти от господ не замечалось.
«Ага, видать, они проинструктированы». И он начал:
- А вы знаете, как в Благоутишии прослыть колдуном? – Телохранители молчали как два истукана, но в их глазах явно загорелось любопытство.
 - Да ведь это очень просто. Хотите я вас научу? – Они продолжали заворожено молчать, не зная как реагировать на пассы полоумного. Лишь щелкали семечки на их замечательных синих зубах.
- Господа? – не унимался Плод - Всего несколько приемов и вы тут же станете успешными колдунами.
- Ну, хватит прелюдий. Рассказывай, - не выдержал Фланелевый.
- Конечно, конечно. – Плод сел поудобнее и, как истинный бахарь, уперся взором в горизонт. – Для начала, как вы понимаете, нужно создать клиентуру. Как говорится, есть спрос – будет и предложение. Я упущу менеджмент предприятия, да и, думаю, Татьяна Ивановна вас охотно этим азам научит…
- Хватит трепаться. По делу давай, - это уже Незначительный. Ну вот Плод и раскрыл рот всей команде. Не доставало только голоска кастелянши. Но Плод был хитер и последователен.
- Хорошо, господа нетерпеливые. Итак, к вам обращается какой-нибудь человек, страдающий тем, либо иным, недугом. Я даже не буду называть недуг, подчеркивая, что для вас профиль болезни даже не должен иметь значение. Извините, а вы не записываете? Ну-ну, второй раз повторять не буду.
Он, конечно, издевался над ними, но надо было как-то мстить за вчерашнее.
- Итак, вы приступаете к действию: вы берете, например… – ох какую красивую паузу он выдержал, да еще поискал глазами окрест – …дохлую крысу… и туго, бинтами, привязываете ее к голой ляжке больного. Непременно заставляете больного терпеть и не трогать повязки. Спать с ней, ходить по улице, обедать, но, не снимая повязки. Когда уже больной возопиет и на месте ляжки начнет образовываться ожог – вы повязку снимаете и требуете от него помочиться в подставленную посудину. Мочу символически проносите вокруг больного (тут могут быть разные ритуалы, но они нужны) и затем этой мочой лечите вами же организованный ожог. Замечаете ход мысли: лечите ожог, а не заявленную болезнь пациента. К удивлению больного, тот уже больше занят не своей профильной болячкой, а ляжкой, смазыванием ее мочой и наблюдением за заживлением ожога. С заживлением ожога он неожиданно увидит, что и первый недуг как-то подугас. Я не буду объяснять зависимость психологии больного и его недуга, но вы в этом сами скоро убедитесь.
Плод еще раз пристально посмотрел на господ и уже требовательно спросил:
- Вам действительно не надо записывать? Ну, хорошо. Потом упустите какую-нибудь деталь и конец вашему врачеванию.
Незначительный медленно полез в карманы, достал смартфон и стал что-то для себя конспектировать.
- Продолжаю. Вашему пациенту после такого психологического стресса как жизнь с дохлой крысой, обязательно станет лучше после снятия грызуна. Пациент, конечно, облегченно вздохнет и жизнь станет свободнее, а с ней и болячка отступит. Вот это и будет ваше начало. Ваш пациент тут же расскажет о своем выздоровлении (скорее всего временном) трем соседним деревням, и у вас уже полон двор клиентуры, и набитая кладовка принесенного больными натурального продукта.
- Ну, а потом? – спросил записывающий Незначительный. - А потом что?
- Хм. Потом вы и ваши дети, и ваши потомки, став колдунами, уже сами настолько в свою силу уверятся, что будут лечить на одной сумасшедшей вере в знахарскую  колдовскую избранность. Ваши потомки, – Плод специально громко зевнул, - перестанут заниматься физическим трудом, пахать, жать, сеять, вы автоматически перейдете в хитрую непроизводительную ячейку общества, живущую за счет глупой производительной.
- Это очень интересная идея, – раздался голос Татьяны Ивановны из окна своей усадьбы. - Ладно, Роза Ветров, заходи.
Плод был готов ко всему, но голос Татьяны Ивановны прозвучал настолько неожиданно, что он резко вскочил и уставился на даму в окошке. За рамой окна проглядывало то самое бабье, тестообразное, столь искомое им тело. О-мм! Ох, это вожделенное РозоВетровым тело.
Он открыл дверь, и на него пахнуло жаром какой-то не северной сухости, даже сверчок протрещал. Это осенью то! Плод все не решался ступить. В спину прозвучал голос Фланелевого:
- Ты двери то за собой плотно затворяй. Затворы после накладывай и так дойдешь до светлицы, где тебя, как раз, дева и ждет.
Плод сделал шаг и оказался – о, боже - на глиняном полу. Вот еще новость! Где это видано в Благоутишии – глиняные полы. У него все больше не оставалось сомнений, что это именно Фрейя, заказанная Сущностью. В одном из помещений, когда он затворил очередной крючок, он даже упал на колени и решил наедине помолиться. Но пустой угол не давал наложить на себя крест. Он огляделся, нашел какой-то уголек и на стене начертал православный крест. Сразу в голове нарисовался некий храм, и ангелы, как птицы над куполами, но грешная душа пантеиста тут же добавила ее алые губы, и белую руку в его штанах и зачем-то Фланелевого в образе ржущего коня. Озноб прошел по телу, он тут же помолился на угольный крест: "Господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй мя, грешного." Пришло короткое облегчение, и Плод отпер очередную дверь, как оказалось последнюю. Его встретила низкая притолока, он нагнул голову и так и замер в согбенной позе. Перед ним абсолютно голая, на левом боку, на полу, подперев скулу кулачком, как уготованная невеста, лежала Татьяна Ивановна.

*

Она, видать, до его прихода была за работой, потому как лежала на бланках: приходники и расходники липли к ее жопе как горчичники и, когда Плод, лапая, впивался в ее подовые ягодицы, то приходилось всякий раз отлеплять казенные формуляры. Недоступность порождала хищность, и Плод уже зубами вонзался в белую кожу самки. Терпкий запах источало текущее влагалище, и он, распахивая ляжки пил ее соленый кисель. От алчности Плод потел и стирал пот ладош об атлас ее кожи. О, мученица! О, волшебница! Боже мой, не попал ли он в дом самой Повелительницы? Он лез к ней со своей похотью и, раб презренный, не прорицал куда попал. Боже, своими неверными действиями он только портил верный ток его судьбы, он рвал тайные нити сопутствующих его жизни ангелов. Но прочь спасительные мысли. Он явно не боится погибели! Его мозг кипел и рождал непонятные бредни: «О, прелесть грубого лобка, чудо простонародной чухонской бабы, сказка твоего бормотания, пока я путаюсь в теплой волосне, ухарство вздыбленных сисек сводят меня с ума. Как мне – убогому - этого недоставало: кувыркание и пляска на полу с угорской босоногой девкой, ее маскарад трусов-ниточек, натянутых как полумаска на мои глаза. Что может быть нелепее и забавнее, слаще и умнее?»
А Татьяна Ивановна бормотала что-то свое, типа: «Прохожий, как ты нетерпелив».
Или вдруг: «Я просто в шоке». А потом почему-то: «Для тебя, смотрю, все так просто!»
Ну, обычные бабьи тексты во время порева. И опять: «Не зная женщину, и так с легкостью все позволять».
Плод, источив не меньше стакана спермы, упал на добротный крестьянский пол, и пока лежал в анестезии, она играла то его волосами, то обмякшим членом, то обильным покровом волос ног и груди, а он засыпал сном младенца, превращенный в мужское ничто. Она чему-то усмехалась, а в неожиданные секунды даже заливалась смехом девчонки. Затем встала, принесла бокал красного вина и поставила перед лежащим ниц мужчиной. Он же, впервые в жизни лежал в редком для него счастье. Потихоньку осознавая происходящее, он не спешил выходить из нирваны. Тогда женщина начала слегка тормошить тело мужчины, и даже будничным голосом уговаривать:
- Ну ладно. Давай начнем новый фейк. К тому же мне не понятно твое искусство управления стихиями.
«Вот оно что!» – осознал происходящее Плод. – «Так-так: то, что затеяла природа во время моего проникновения в музее, Татьяна Ивановна приписала на мой счет: буйство природы сочла результатом моего смелого поступка. Вот умеют они судить обо всем через любовь! Как будто мир на их чернушках и бархатках заканчивается».
Плод приподнялся на локоть: ну ровно в той же позе, как его встретила эта тушка-бабочка и, воспользовавшись доверительным разговором, начал свое: 
- Как вас величают, сударыня?
- Мм. Ради чудес управления водами.. да я.. нет проблем, я готова назвать свое имя.
- Будь добра, - он решился перейти на «ты».
- Фрейя Тихвинская, - сказала она просто, - Итак, убогий, жду шоу воды.
Назвалась-таки! И тут все его сценарии отказали. Так просто и буднично заполучить нечеловеческую тайну! Фантастика! Его явно обожествляют.  С ним говорят как с равным. И что теперь?
«Я ни в коем случае не должен потерять эту доверительность. Хотя, может, я действительно уже посвящен в неведомые тайны собратом или, точнее, сосестрой из тазика. Кто знает!? » – быстро соображал Ветров. – «Нужны действия, демонстрирующие некие зевсовы возможности. Боже, и это мне, убогому благоутишскому интеллигенту. Ну, да ладно. Хорошо же, хорошо».  Маха прервала его судорожные размышления о дальнейшем магическом поведении:
- Дорогой маг, и ты назовись. Как вас, сударь, величают?
- Я уже говорил: просто Ветров.
- Ну че? Оригинально. Ветров и все тут. А имени нет? Или ты же Роза! Впрочем, мне не важно.
Она продолжала играть его уже безопасным членом и глазами мамы смотрела сверху.
«Неужели ей неважно мое магическое имя. Ведь она явно в моем лице кого-то подозревает. Я продолжу выбранную игру».
- А меня устраивает твое равнодушие к моему имени. И как в девятнадцатом веке жены своих мужей называли по фамилии, так и ты величай меня просто Ветров.
- Жены? Буга-га-га. Чудовище, я вижу тебя пять минут, а у тебя уже такие нескромные фантазии.
- Пять мнут, пять минут. Детей вообще делают за эти же пять минут.
- Восхитительно. Впрочем, я тебя понимаю. Лучше как угодно дерзить, только не признаться в профнепригодности.
- Что значит профнепригодности?
- Ну, ты как бы обещал управление водой.
- Ах да. Водой. Сейчас.
«Сейчас!» - сказал Плод, абсолютно не имея планов на дальнейшие действия. Он оглядел светлицу Татьяны Ивановны и мучительно соображал – как что либо сымпровизировать на ее прямолинейный запрос. Ведь Плод в себе не сомневался и никаких чудес в его ничтожной жизни еще не сотворил, поэтому думал лишь о возможных действиях, поддерживающих его самозванство. «А может уже не самозванство? Может, Сущность уже наделила меня новыми силами? Ведь зачем-то она меня ведет. И зачем-то ставит передо мной необъяснимые квесты».
И Плод примитивно стал импровизировать некий поиск, мол, поиск необходимых предметов и, мало того, даже побродил по горнице как бы надеясь найти что-то. Он прекрасно понимал, что ничего не искал, а лишь демонстрировал поиск.
- Что ты ищешь Ветров? – спросила Татьяна Ивановна.
- Ну, что-нибудь округлое. Скажем, яблоко, - сказал он вдруг.
Татьяна Ивановна нехотя протянула руку к окну и постучала по стеклу. В доме послышались дальние шаги и без труда съезжавшие с петель установленные крючки.
Наконец, дверь открылась и на пороге появился Незначительный с коробом наперевес, наполненным молодильными яблоками. Незначительный был в белых матерчатых перчатках, которыми полировал алые яблоки. Нагой вид Плода абсолютно не произвел на него никакого впечатления. Также как и вид обнаженной Фрейи. Плод тоже в свою очередь не поднимал вверх удивленные брови, а как будто уже читал предложенный сценарий, и, обрадовавшись, кинулся выбирать нужное яблоко. Но, к своему удивлению, – он сам себя не узнавал -  Плод не смог выбрать плод (извините за тавтологию) из предложенной пирамидки. Широко улыбнувшись, он взглянул на Незначительного как на старого друга, и предложил ему выбрать самому. Незначительный, как и Плод секунду-другую оглядывал переполненный плодами короб, и, не найдя решение, улыбнулся в ответ широкой улыбкой Кикабидзе. Наконец Плод, на радость слуги Татьяны Ивановны, решил того не мучить и, взяв верхний шар яблока, гордо спросил:
- Сколько с меня?
- Нисколько. Это от меня. – Еще шире улыбаясь, отвечал Незначительный.
- Спасибо, но в свою очередь, примите эту монетку от меня. – Плод порылся в кармане лежащих на полу джинс, отыскал монету поменьше достоинством и положил тому в короб. Они улыбнулись друг другу теми же щербатыми зубами Кикабидзе, и Плод вернулся к Татьяне Ивановне.
- Вот, - протянул он яблоко.
- Оба-на. Ты меня угощаешь? – Женщина при виде яблока тут же расцвела, прилегла на спину, сиськи, как два самостоятельно живущих щенка, разбежались по разным сторонам самки-матери. Она опять засмеялась заразительным девчоночьим смехом:
- По принципу кто девушку ужинает, тот ее и танцует?
- Нет. Ты же просила показать шоу воды. И я, собственно, собрался начать. Для первости я должен знать, что имею дело с доверчивым человеком.
- И что?
- Ничего. Все просто. Встань, пожалуйста, здесь. Перед окном.
- Ну, пожалуйста. Вот затейник еще! – Начались вставания замечательно крупной девочки. О-о! Сколько грации в простых перемещениях нагой женщины! Сколько деталей, наполнявших жизнь пантеиста истинным содержанием. Вот она переложилась на другой бок перед вставанием, и на боку предыдущем проявился весь дендерный рисунок половицы. О, бабье красноречивое тело, о бабьи жесты. Ну, почему скажите для того чтобы встать, надо переместиться на другой бок? Она, конечно, все это совершала непроизвольно. Но пантеист то своим тетеревиным зрением ничего не пропускал. И, возможно, самка для того и переместилась, чтобы не пропустить лишний случай повернуться к мужчине спиной.
«Да», - отмечал про себя сексуальный пантеист, - «это мудрая и давно отмеченная генерациями самок тема (еще с времен кембрийского взрыва) необходимого ракурса перед самцом. Самец должен выйти из поля радирующих глаз самки, и не видеть ее лик, чтобы внимательно сконцентрироваться на самом главном творении природы – на заднице самки».
- Так хорошо? – разбудила Плода от восхищенного созерцания Татьяна Ивановна.
- Что хорошо? – не понял он. «Неужели она читает мои мысли?»
- Женщина перед окном, хорошо?
«Спрашивает еще, сучка! Нет, не могу сдержаться и дальше не запечатлеть в свой тетеревиный дневник это видение перед окном. Ведь она, моя потрясающая маха, так и осталась спиной ко мне, облокотилась на подоконник, и выстрелила своим мощным крупом, и влажной щелью - прямо в мое мужское ничтожество. И что важно - при этом успевая осмотреть в окошко окрестности. Да-да, я особенно люблю то состояние флегамо, когда ты е…шь ее, а она занята чем-то посторонним, на часы посмотрит, скажем, или почешет приподнятые пятки. А особенно отпетые особи продолжают во время ночного порева спать, повернувшись к тебе, страждущий, и отдав жопу на растерзание. Но самой при этом – спать! Я очень люблю эту параллельную жизнь Благоутишских бабочек.»
- Теперь замри и не двигайся, - сказал он тоном фотографа.
- Супер!
Плод осторожно положил яблоко на задницу Татьяны Ивановны. Она, улыбаясь, поиграла своей кормой и яблочко превратилось в часть ее тела. Да, нет сексуальных предметов, их творят таковыми эти всевластные нимфалиды. А он уже понял, что творили его руки и продолжал действо; оглянувшись, он стал искать что-то на полу.
- Господи, чем ты занят? – спросила замершая дива.
- Ищу твердый предмет.
- Бу-га-га-га. Зачем?
- А я им сейчас собью молодильное яблоко с твоей попы.
- Что? – Татьяна Ивановна недоуменно взглянула на Плода, резко встала, и яблоко ненужным предметом скатилось на широкие доски светлицы.
- Ну что ты делаешь? Я же просил не двигаться.
- А ты что делаешь? Ты что, собираешься в меня бросать камень?
- Что значит в тебя? Я собью яблоко.
Татьяна Ивановна отошла от окна, села на ближний стул и в упор посмотрела на мужчину. Плод сразу понял, что обидел девочку. Они секунду молчали и он, наконец, дождался поворота сценария. Татьяна Ивановна строго спросила:
- Слушай ты, контуженый, у тебя пятьсот рублей есть?
- Что?
- Ну, пятихатка есть?
- Ну, есть.
- Давай доставай и расплачивайся. Достал своими бреднями.
Плод, опешив, остановился. Неужели пришло время расплаты? От недоумения у него пошли какие-то несвязные тексты:
- Ну, как хочешь. Я думал, ты действительно хочешь шоу воды.
- Я, прежде всего, не желаю иметь раскроенный череп.
- Вот видишь. Ты мне не веришь. А как ты хочешь наблюдать мои чудеса, если ты так недоверчива.
- Ну ладно хватит. Доставай деньги.
Плод, до сих пор не прейдя в себя после откровенности дивы, пошарил по карманам лежащих джинс. Вот еще клоун! Как будто у него где-то лежал тугой, набитый баблом бумажник. Потом Плод залез в задний карман брюк, достал оттуда наличность. Задумался. Ну, тот еще клоун. Специально отсчитал пять бумажек сотками, подошел к махе и протянул ей деньги. Ему тут же обожгло щеку ладошей Татьянванны.
- Слышь ты, лох, я сказала пятихатку, значит давай пятихатку. Впрочем, ты не мой тип. Давай досвидания!
И тут же Незначительный распахнул дверь.
«Как они все секут – не знаю».
- Е, Татьянванна, постой.
- Нет, Ветров, не постою. - Вот что у тебя с головой? Что там за темнота? – Она воздела руки к небу, а потом указательный палец воткнула в его сторону и закричала, - Ввинтите туда побыстрее лампочку.
И лампочку ввинтили. Не будем описывать всю последующую сцену. Скажем лишь, что Незначительный вскричал: «А может, мы тебе поставим дымовую клизму из можжевельника?» На что вбежавший Фланелевый охотно отвечал: «В деревнях помогало». Фланелевый на ходу снимал брюки. Когда они оба отделали Плода, а Татьяна Ивановна в это время зверски хохотала, и твердила что-то вроде «Что, слишком плоская получилась шутка?», Плод уже не мог контролировать события. Ему снова не дали выйти из помещения самому. Стоит ли описывать с какой быстротой он оказался на улице и опять в горизонтальном положении. На него из окна упали предметы его туалета и, особенно больно, пронзило бок упавшее сверху яблоко. Последними словами Татьяны Ивановны были следующие тексты:
- А вообще, Ветров, ты прост, как керамика унитаза. Прощай, детина.
Что ж, обычный финал российского самозванства.

*

Плод снова дома, в своей привычной засаде. Он обманут Алвеной и был послан по ложному следу. Но зачем? «Зачем, Алвена? Недаром люди сбежали из храма при ее появлении. И кому я служу?» - соображал Плод.
Было уже утро, о чем его звонко предупредили за окном. Стая перелетных птиц оккупировала его крышу для отдыха, а пока на привале запела замысловатую азбуку Морзе, где точки ставила карканьем, присоседившаяся к ним ворона. Пантеист Плод, пораженный в сердце изгнанием Дивы, и не собирался расшифровывать тексты птиц. Все и так понятно: они пели про его славянский солнцеворот, и про свою замечательную миграцию в солнечные страны, которые он никогда не увидит.
- Ох, как мне плохо! – Плод прошелся от стены к стене, как некий узник петропавловки, раскрыл окно, тут же гомон птиц, как по мановению дирижерской палочки, оборвался. Он прождал секунду птичью вопросительную тишину и заорал им в окно:
- А вы не увидите, как я лечу в собачьей упряжке по ледяной ленте своей Благоутишской реки, и меня совсем не будет беспокоить в какую сторону ее течение. Меня не будут беспокоить ваши жирные комары, килограммами которых вы обжираетесь; меня не будут беспокоить безумные крики чаек, занявших какие только можно прибрежные пространства; не побеспокоит меня и этот противный Благоутишский дождик, и да, зимой не будет этой зеленой злосчастной крапивы, запрещающей отойти с тропинки хотя бы на метр. Так что летите, друзья, благословясь! Все! Спектакль белых ночей окончен.
Выкричав и излив эмоции, он с шумом захлопнул окно и, как избавление, почувствовал голод. «Боже, да я не ел уже вторые сутки. Что со мной?» Кухня немного успокоила его расшатанные нервы. Рюмка рома поправила движение крови в остывших сосудах и вот он за столом.

*

Он вожделенно посмотрел в кастрюлю, поднял вилку, чтобы захватить оттуда дымящуюся картофелину, но внезапная мысль остановила его движение, да так и оставила в нелепой позе с поднятой рукой.
- А что если остановить все разом и побыстрей в уютный тазик? – так просто звучала жуткая мысль. – Я хочу так же, как Алвена, путешествовать по мирам, а не быть здесь вечным узником …
Он резко бросил вилку в пустую тарелку. Она звякнула резкой нотой и тут же отозвалась первой струной висящей на стене гитары. Плод улыбнулся пророческой строчке Володи Ланцберга - «..и чуть звенит бакштаг, как первая струна».
- Не чуть звенит, старина, а бьет в набат.
Плод поднялся, как будто был уже на пути к поступку. В голове все звучал вопрос, задаваемый каждым мыслящим человеком на этой земле, и он – куда поведут ноги -  инстинктивно подошел к зеркалу, включая своего двойника в страшный диалог. На него смотрел далеко не молодой человек. О-о, как он был ему знаком. И как часто он был ему неприятен. Но сейчас, тот в зеркале, был уж очень агрессивно настроен. Он победоносно смотрел на себя оригинального и как бы говорил:
- Ну вот, я пришел к тебе безобразным и сутулым человеком, в очках, чтоб придать тебе столь чтимую интеллигентность. Вглядись, и за линзами ты увидишь мои расширенные зрачки: я не шутить пришел. Это не зрачки, уважаемый. Это два дула револьвера и к барьеру, дружок.
- Слушай, как-то слишком пафосно. Откуда эти замашки пионервожатого?
Человек в зеркале улыбнулся своими противными губками. Ох, как он Плоду надоел – этот напротив. Этот высокий и худой мужчина, обезображенной ранним рождением. Ох, как он знал того, напротив.
Вообще – добавим: несмотря на некую деформированность фигуры, Плод хорошо владел одним навыком – отменно играл в бильярд. Этот бильярд называется «снукер». Его большие выпученные глаза на тяжелой голове зорко видели в прицел кия узкое отверстие лузы, и его худые костлявые руки безошибочным ударом, с рассчитанной силой, флегматично отправляли в нее шар. Лузовы пахи геометрично разбивают замкнутый зеленый периметр и уводят белую кость шара из плена геометрии в нутряной мир, где состязание заканчивается.
Ба! Он только сейчас вспомнил: Алвена уже посещала его. Он вспомнил, как странная женщина приходила на его биллиардные состязания.. «Да-да, теперь у меня уже нет сомнений, ее приход был неслучаен. Это была первая бабочка из искомого мира, залетевшая в мои владения. Теперь это понятно – это не человек, а некая бабочка, мимикрирующая в человека».
Так и было. Эта неземная красавица садилась в зале, безучастно смотрела на состязание двух мужчин в жилетках и лакированных туфлях с неизменными галстуками-бабочками, но уходя, оставляла в кресле сырое лакричное пятнышко.
«Да-да. Она знала за собой эту особенность и, предполагала, что если я прорюхаю знак, то буду допущен. И Алвена – теперь-то я знаю ее имя - садясь в кресло, предварительно задирала юбку и плюхалась на вельвет сиденья прямо голой попой нимфалиды». Его обоняние безошибочно определяло ряд и даже место пришелицы. Но встреча тогда так и не состоялась.

*

А сейчас Плод тряхнул головой, пытаясь избавиться от прошлого наваждения. Но в пространстве надо было перемещаться и он невольно подошел к стене с оружием.
- Что-то я сегодня слишком сумасшедший. Надо… надо мне… полить на темя ледяной воды, как лечили нашего брата в старину.
Плод  зашел в ванную, включил кран и еле просунул свою большую голову под дугу смесителя. Вода с шумом обтекала голову благоутишского резидента. Мок ворот его рубашки, вода лилась под ноги. «Но уж лучше вода… чем литров семь крови». Но и тут, опять, его подстерегло зеркало. Тот – напротив - поднял голову и за словом в карман не полез:
- Что, все плохо? Водой студеной лечимся? Нет, дружок, сегодня я не покину тебя. Твой кредитный счетчик уже показывает многозначные цифры, так что извини; сегодня и я, душем ледяным прольюсь на твое несчастное темя.
Да, его снова возвращали к теме избавления. И он снова прошелся как запертый узник, и снова бросил взгляд от гитары на висящий ковер с набором палашей Ветрова-старшего и древнего, еще не нарезного оружия. Давний, презренный, не выходящий из головы план, решить все разом с помощью петровской фузеи - опять в картинках моделировал вожделенный суицид.
«Нет-нет, все будет не так быстро». – Останавливал себя Плод. Он снова заставил себя сесть за обеденный стол.
Но, вдруг, - как потрясающи эти «вдруг».
Вдруг - мрачные мысли прервались, теперь уже с помощью залетевшей на его завтрак мошки. Вот так в свои права перед какой-нибудь тщеславной личностью, например перед вами, пантеист Ветров, вступает ваша природа! Элементарно!
За описанным завтраком, когда у вас еще не начался день, и вы сидите за накрытым столом, вдруг, прилетает маленькая мошка, что непонятно как рождается и живет всего несколько часов, скажем, световое время суток; так вот, прилетает и кружит над вашей кастрюлей со свежим вареным картофелем, вызывая хватательный рефлекс. Рефлекс на то и нужен, чтобы совершить действие, не спрашивая вашего – Розы Ветрова – благоразумия. Вы пытаетесь ее поймать не координированными жестами и проливаете горячий кипяток рядом стоящей чашки на себя. Ожог, волдыри.
Можно ужасаться моменту, а можно и радоваться, потому что, опалившись кипятком, вы начинаете думать не о том, как голову свою снести, а о том, как вавку залечить. Получилась пословица наоборот: про плачущих по волосам, и тем самым - сберегающих себе голову. Или еще смешнее – наглядным пособием на его циничную лекцию о Благоутишском колдуне и привязанной к ляжке крысе.
Итак, наш герой, читатель, пока еще жив.

*

II часть



А ведь благоутишие в этой стороне наступило не сразу. В свое время сакральная земля была омрачена приходом Петра. Петр, конечно, истинный гипербореец, колдовством Брюса обернувшийся в российскую историю; Петр прошел армейским маршем по здешним землям, от Вардегорского мыса в Беломорье до Повенецкого рядка на Озере и, тем самым, открыл страницу изотерических походов на Благоутишских суземках.
Но с его приходом тихие аборигены потеряли понимание здравого смысла. Когда с них стали брать налог на прорубь в Озере, они растерялись. Они жили до Петра в условиях любви и радости. И вдруг, началось Его, Петровское светопреставление - людей сгоняли со всего русского мира на производство державной столицы и установили на долгие годы пальбу из пушек по глади Озера - так они поверяли отлитые ими орудия. Металл, добытый на благоутишских болотинах, при варке пузырился и не всегда давал литейщикам прочный чугун. В результате взрывы при пробах, разлетающаяся по полигону казенная часть пушки и гибель расчета солдат. Ежедневно палили в Озеро пушки, и городишко уже привык к этой странной необъявленной войне.
Ну да ладно. Это, как говорится, не война нашего пантеиста. Хватит себя распалять.

*

Сексуальный пантеист Ветров не мог не находиться в отношениях с противоположным полом, и, да, у него были подруги, несмотря на его неприглядность, ведущую истоками в вышеописанное происхождение. Уродство не пугает женщин, порой даже притягивает и Плод этим пользовался. К тому же он щедро с женщинами расплачивался. Но после потрясающей встречи с Алвеной и уничижительной с Фрейей Тихвинской его неуемное желание женщин стало сопровождаться каким-то новым для него садизмом. И Плод ничего с собой поделать не мог. Он ясно понял для себя, что наступает губительный матриархат и этим надо что-то делать. И Плод приступил к принципиальным действиям.
Звали ее Катишь. Они брели по благоутишскому лесу; вот так в молчании и проводили уже целую неделю. Катишь не понимала его неожиданную замкнутость и в основном моноложила, чтобы хоть как-то обозначить контакт. И, желая растопить лед, добавляла:
- Мне хорошо с тобой.
Плод, не слушая, брел по тропе, отталкиваясь скандинавскими палочками. Он молчал, она продолжала:
- Но я в модели женщины больше дочь, и никак не мама. Может, мы просто не понимаем до конца друг друга и нам нужно сходить к психологу?
Но, наконец, женщина не выдержала, обошла его по тропе и загородила дорогу:
- Поверь, что мне очень больно на душе и надо выползать из этого состояния.
Она погладила его насупившуюся личину.
- Надо жить дальше, Роза. И да, Розочка, я не могу так долго без секса. Возьми меня сегодня, Роза.
Он смотрел на нее своим необыкновенным взглядом в упор, к тому же она преграждала его путь и, действительно, в эту минуту он впервые заговорил с ней:
- Ты женщина, Катишь, и ищешь дорогу к мужчине, но не догадываешься, что это путь подчинения, причем безусловного.
Плод подошел к женщине вплотную и толкнул ее на мох рядом с тропой. Встал над ней:
- Если хочешь, я снова приведу тебя в мой дом. И если ты хочешь секса, то получишь его. Но я начну с наказания. Накажу, как женщину, не понимающую свое место с выбранным мужчиной.
Катишь вскочила, испуганно посмотрела на мужчину, отряхнула сосновые иголки, снова посмотрела. Это было что-то новое и непонятное ей:
- Я должна подумать, прежде чем к тебе пойти. Чтобы не было лишней ссоры.
И она уже первая пошла по тропе, переваривая его предложение.
- Знаешь, я еще не очень понимаю тебя. Наверное, лучше подождать. Я болею.
Она не поворачивалась и брела первой. Плод шел совсем близко, но не хотел так заканчивать начатую тему. Мужская злоба и последние унижения женщин требовали мести. Обида кубиком встала в горле, он схватил Катишь за локоть и резко обернул к себе.
- Для понимания, чтобы тебе сразу было все ясно - я хочу взять ремень и элементарно высечь тебя. Ты реально нуждаешься в этом.
Катишь от изумления даже приоткрыла рот, но тут же взяла себя в руки, и, как-то сверху вниз посмотрела на него:
- Я нуждаюсь в любви, Роза.
Плод, исподлобья глядя на ее красивое русское лицо, тоже выдержал паузу и упрямо повторил свою идею:
- Ты, прежде всего, нуждаешься в наставнике.
Они, как дуэлянты стояли в лесу и буравили друг друга глазами. Но была очередь говорить женщине:
- В любящем наставнике, а не в наказаниях. Мне страшно.
- А вот это верно. Да-да. Нужен именно страх перед твоим мужчиной. Жена - да убоится..
Она реально испугалась. Все-таки кругом лес и никого рядом. И этот странный человек. Поэтому женщина как-то политично улыбнулась, тряхнула копной своих шикарных волос, и, преувеличенно двигая бедрами, снова пошла.

*

До Плода донеслись почти весело произнесенные тексты:
- Я подумаю над твоими словами.
Они снова брели по тропе, сосновый бор сменился смешанным лесом. Вот и болотистая низина. Она старалась держать небольшую дистанцию от мужчины. Все-таки непонятно – что у Ветрова на уме. «Как легко она прыгает по кладям через мочажины!» - любовался Плод женщиной. Она явно включила обольстительное поведение, как защиту от агрессии мужчины. «Пусть включает. Это хорошо, что она реагирует серьезно на мое предложение. Пусть думает».
И, Плод, безусловно, был прав: женщина обдумывала его предложение. Оно было не очень понятно ей. Но Плод знал, что Катишь в своих ночных мыслях наедине с подушкой, думала о нем, как о своем дальнейшем жизненном пути. А что? Контрастно своей внешности Ветров умен, начитан. Приемный отец хорошо поработал над интеллектом убогого. Потом добротный дом, деньги, и – совсем не последнее - покоривший ее секс. Ветров явно не был похож на все ее предыдущие связи. Но одновременно он для нее настолько не ограненный алмаз, что иногда ей становилось непонятно – алмаз способен вообще выйти из состояния породы и превратиться в окультуренный и приспособленный для женщины бриллиант. Понимая, что сейчас Ветрова не сбить с заявленной темы, она решила несколько сменить жанр. Появилась улыбка, она прыгала козой с кочки на кочку, кокетливо повернулась в сторону мужчины и, так и быть, продолжала его тему:
 - Я против твоего предложения, с побоями и издевательствами над женщиной. Ты не подумал, Роза, что можно быть наставником и мужчиной через доброту, например, или заботу? Ты же умный, Ветров. Вдумайся! Метод доброты действует сильнее и не портит отношения, а даст нам только расцвести и сделает нас счастливыми. Ты же был таким часто, и это прекрасно, и я при этом старалась для тебя. Роза, загляни в себя - откуда у тебя возникла такая ненависть ко мне?
Роза Ветров молчал. Он прошел мимо Катерины, демонстрируя равнодушие к ее словам, а еще больше к настроению. Он не собирался отказываться от своего плана и лишь шел дальше по тропе. Женщине невольно пришлось догонять ушедшего вперед мужчину и она продолжала говорить ему в спину, правда, сбросив веселые нотки:
- Я и так иду за тобой, признаю твои характер и склонности, прислушиваюсь к тебе, но я хочу быть счастливой, а не избитой. А на страхе любовь в женщине не взрастить. На восхищении и уважении - можно. Тебе ведь нужна моя любовь и верность, и преданность?
Плод молчал. Он просто в эту минуту желал крови и ничто не меняло его планы. Женщина, не дождавшись ответа, сама ответила:
- Думаю, что да.
Наконец Плод протянул руку к ее лицу, взял за подбородок и, как Гамлет, держащий Йориков череп, начал:
- Я понимаю, что поклоняться моему х…ю проще, чем стать моим ребром и выполнять все мои просьбы, включая бредовые. Это хороший вызов для тебя. Возьмись. Перебори себя.
Плод, как художник рассматривающий свое творение, вертел скулой Катишь. Катя, уже знавшая, что этот мужчина имеет серьезную власть над ней, даже не думала сопротивляться. Она, как загипнотизированная, оставалась предметом в руке художника. А художник вкладывал в ее ум свои заповеди:
- Ты знаешь, что женщина по сути своей хороший пластилин и умеет перерождаться до неузнаваемости.
Он оттолкнул ее скулу.
- И хватит петь мне сладкие песни. Я просто отключу это радио. Ты – баба, причем, не самая умная. Все, чем я занят – это всего лишь корректирую твое место. Не столько поведение, сколько – место. А дальше думай. Если слабая, лучше признайся сразу и попрощаемся. Если нет, то слушай мужчину и выполняй его требования. Если, конечно, правда, все что ты говоришь об этом мужчине.
Все это произошло настолько грубо, что вызвало у женщины невольную слезу.
- Роза, я тебе уже говорила о том, что я слабая баба, но вроде это считается плюсом для женщин?
Плод стоял и молчал, не считая нужным отвечать на проявление женской слабости. Тогда Катишь продолжала:
- Я слушаю тебя и стараюсь. Подчиняться тебе я могу - в этом нет проблемы. Но, я говорила, что хочу еще быть и счастливой, а это зависит от тебя. Если этого тебе мало, то давай попрощаемся? Я тебе говорю правду и скучаю по тебе, и не хочу тебя терять, не хочу везти себя так же, как ты - разбрасываться людьми, как мусором.
Плод иронично улыбнулся, взял скандинавские палочки как врученный посох и как древний еврей в пустыне, понес свою ношу, свои заповеди, понес вперед, вперед по тропе. Женщина догоняла его и что-то говорила:
- Я не отказываюсь быть хранительницей очага. Возможно, сам Бог поставил передо мной такую задачу.
«Вот! И Бога уже приплела».
Ветров прекрасно осознавал что он делал – он все больше и больше устанавливал власть над женщиной. Ведь они – женщины – ставшие с некоторого времени главным предметом его изучения, настолько непонятные существа - противостоящие мужской силе и одновременно эту силу желавшие. Вот как с ними жить, как их правильно понимать?! И вдруг, он услышал отчаянные слова женщины:
- Я принимаю твой странный вызов. Дай только мне время.
Хитрый Плод, в душе которого запели трубы, на самом деле даже не приостановился. Так же, медленной поступью, чеканя палочками шаги, двигался дальше. Что оставалось женщине, кроме как, повторно, усиленно выкрикнуть:
- Ну что, Розочка, ты решил? Слабая я или нет? Прощаемся мы или все-таки будет попытка?
Роза изрек почти равнодушно:
- Конечно, будет. Надо уважать твою решимость. Ну, ты, надеюсь, понимаешь, что это будет встреча-установка. И ты должна будешь пройти через обряд наказания?
- Роза, но почему не создавать отношения, которые устраивают обоих?
Ее слова в карельском лесу были столь же бесполезны, как и опадающие листья - они брели уже в березовой роще. Попав в эту женскую породу деревьев, норов пантеиста несколько угас. Он обернулся на сдавшуюся женщину, приблизил ее к себе, вдохнул сладкий женский пот Екатерины, посмотрел в ее глаза. «Боже, как преданно она смотрит!» Но был неколебим в своей карательной миссии, усугубленной последними событиями в его жизни:
- Вот видишь, ты уже начала догадываться, что мир не только имеет нравственные правила, но и правила разделения полов.
- Розик, - глаза ее бегали по лицу Плода, - Ты думаешь меня можно как-то переделать? Можно договориться, конечно, и встретиться на твоих условиях и провести встречу, но провести позитивно.
А Роза молчал и любовался женщиной. Он понимал, что задал для нее жестокий квест и потому как она боролась но шла, он все более проникался этой женщиной.
- Роза, я, наверно, в пятницу смогу с тобой увидеться?
Роза еще немного подержал паузу и коротко, как приговор, изрек:
- Какая пятница?! Я должен поставить женщину на место.
- Ох, Розочка. Каким образом только? Унижать свою женщину? Почему не любовью и пониманием? Роза, женщины не из камня.
Плод, не слушая ее, как акын продолжал свое:
- Я с тебя сниму штаны, а с себя ремень.
- А потом?
- А потом у меня к тебе будет ряд вопросов.
Она молчала и понимала, что он непреклонен, как фатум. А Роза продолжал:
- И ряд внушений. Я буду следовать своему правилу: ты должна убояться мужчину не вообще, а через боль.
Женщина не выдержала и заплакала:
- Ветров, меня нельзя бить.
Плод поправил выбившийся локон ее волос и спокойно продолжал:
- Бить рукой нельзя, ремнем можно.
Она беззвучно плакала.
- И еще важно, Катя, кто бьет.
Она вытерла слезы, отошла тихонько:
- Роза, хорошо. Мы решим проблему. Только я реагирую на стресс очень тяжело, я сверхчувствительный человек. Я не знаю наперед, что тогда со мной будет. И лучше ссор не создавать, я надеюсь, что это только игра, а не злоба на меня?
Плод снова двинулся вперед. Неосознанно он спешил выйти из размягчающей мозг березовой рощи. На ходу, как мантры, он перебирал свои мысли: 
- Я не сомневаюсь, что ты примешь многое - ты решительная женщина. Я выбрал тебе осознанно. И, похоже, ты решила мне, как мужчине покориться. Увидим. Но не готовься к шуточкам.
Катю опять душили слезы:
- Я приму то, что идет от сердца. Я не могу жить в страхе и быть рабыней, это не та женщина, это вообще, не женщина. Я готова идти за мужчиной, который поведет меня через любовь, а не унижения, Роза. Ну что ты задумал? Тебе нужна вторая половинка, как  рабыня? Или смелая и верная?
- По крайней мере, мне не нужна та, что сейчас идет за мной.
- Какой ты жестокий. Хорошо, я тебя услышала. Мне тоже не нужен тот, который будет бить меня.
- Посмотрим.
- Я пройду твое испытание. Я уже купила витамины и успокоительный сбор и смогу с тобой встретиться в конце недели. Мы поедем к тебе или ты выполнишь всё в машине?
- Причем тут машина? Я не понял. Ты готова принять от меня порку?
- Роза, - закричала отчаянно женщина, - ты бил всех своих женщин?
- Это тебя не должно интересовать. Я задал тебе прямой вопрос.
- Роза, - продолжала орать несчастная Катя, - Мне сложно ответить, ты же видишь, я не понимаю твоего вопроса. Я готова встретиться, чтобы определить наши отношения, а что там будет ... это для меня непонятно, достаточно, что мне и без того страшно, и от твоей реакции и от подорванного самочувствия, На страхе не строят отношения, Ветров. Я могу попробовать. Не знаю, чем я так тебя обидела, ведь искренне старалась для тебя. Может ты и убить меня собрался?
Плод молчал.
- Хорошо, я встречусь, чтобы мы определились - оставаться вместе или разойтись окончательно. И, думаю, что это зависит от нас обоих. Хорошо, твоя порка тоже даст мне информацию о тебе. Я готова.
- Пока ты меня больше восхищаешь, чем наоборот. Я не собираюсь выбирать день воспитания, как ты меня просишь. Решу сейчас, значит, будет сейчас.
- Как сейчас?
- Может у меня и получится сделать из тебя настоящую женщину.
- Настоящую женщину?
- Конечно, я имею в виду женщину для себя.
- Роза, я тоже хочу мужчину для себя.
Катя решила изменить тактику. Повернулась и пошла в обратную сторону.
- Только ты мне зубки не показывай, - закричал Плод ей вслед. - Я ведь могу и лишить тебя права обряда наказания.
Катя опять брызнула слезами, поняв, что ей не уйти от задуманного мужчиной. Остановилась. Больше всего она не могла себе представить расставание с Розой Ветровым.
- Хорошо, Роза, это твоё право.
- Вот так будет лучше.
- Я не навязчивая.
- Ты? Ты из-за беспокойств о своей поротой жопе, можешь упустить что-то поважнее.
- Хорошо, пусть так.
- Молодец.
Они стояли на расстоянии, как на месте казни. Роза как-то прочувствованно сказал:
- Я верю, что ты будешь хорошей ученицей.
- Надеюсь. Только помни - я не мазохистка. Ты это тоже имей в виду.
- Опять зубки.
- Улыбочку не заметил?
- Какую еще, блин, улыбочку?
- Ну, я говорила и слегка улыбалась. Шутила, Роза.
Он шумно выдохнул, посмотрел на нее изучающе:
- Соверши какой-нибудь жест покорности.
- Роза, я готова выполнять функции хозяйки, но не рабыни.
Тут женщина взревела белугой. Упала на землю, застучала кулачками о мягкий мох:
- Я не понимаю, что именно ты хочешь от меня? Человека, помощницу или что?
Плод властно смотрел на женщину и скупо отвечал:
- Уже ничего.
- А что за покорный жест ты ждешь от меня. Я же выполняю. Ты видишь, я уже ниц на земле.
- Уже не надо. Ты сегодня достоналась.
Женщина тут же вскочила на ноги:
- Так это всё?
- Да, все! Я меняю твой статус. Теперь ты должна выпросить наказание.
- Ладно, Роза, накажи меня, - орала на весь лес Катя, - если тебе так надо и если..
- Не вижу желания.
- Роза, так это что? Это адекватно?
Роза молчал и в упор смотрел на женщину. Она стояла, с лицом заплывшим тушью и как перед казнью просила его:
- Мне страшно.
- Хочешь простого решения? Пожалуйста - неадекватно. Но я отменяю наказание.
- Не надо пугать меня. Если нет, то суда нет. Мы будем свободны. Что за наказание? Что за отмена?
- Отмена наказания.
- Нет, Роза, нет. - Кричала женщина. - Я хочу сейчас. Сию минуту.

*

И вот они дома. Плод приказал ей снимать штаны. Повторил дважды. Второй раз еще суровее и непреклоннее. Она стала снимать джинсы. Но как-то медленно снимать.
- Давай, давай, решительней.
Она начала снимать активнее. А точнее спускать с бедер. Сняла их с попы, но оставила снизу.
- Нет-нет. Снимай совсем.
Поскольку джинсы были заужены, то она не сразу справилась. Когда сняла, Плод скинул их в сторону и показал рукой, мол, приблизься. Поскольку он сидел, то она невольно стала опускаться на колени. Он протянул руку к ее шее и уже силой положил ее голову себе на колени. Потом через спину протянул руку к ее трусикам и скинул их с бедер. Она тихонько бормотала его имя, как бы предупреждая не совершать задуманного. Он же, не слушая ее, приказал снимать с него брючный ремень. На ее замешательство, ответил приказом повторно. Она медленно потянулась к его поясу и стала несколько замедленно снимать широкий черный ремень. Ему не понравился ее темп, и он отбросив ее руки, сам быстро отстегнул ремень и одним махом скинул его с шлевок. Она, наконец, поняв, что все это не игра, вскричала:
- Роза!
Но он грубо схватил ее за волосы и тем самым закрепил голову в неподвижном положении у себя на коленях. Поскольку одна рука была занята пучком бабьих волос, то ремень, оказавшийся для порки слишком длинным, пришлось правой рукой скручивать вокруг кулака, ну, чтобы оставить только полметра для удобства порки. Она только бормотала, все еще не веря его решительности. Ему тоже было не просто. Он никогда подобной наукой, столь обычной для мужчин прошлых веков, не занимался. И даже плохо представлял, как современная женщина это воспримет. Все было на грани. Мы уж не касаемся закона и перечня статей Уголовного кодекса, которые Плод в сию минуту нарушал. Для обоих представителей полов, которые, как могут борются друг с другом, но так без друг друга жить и не научились, это был мощный стресс. Но Плод упрямо держался своего плана, к тому же заметил, что женщина на самом деле начала ощущать свою некую природную вину, и угроза потери мужчины была для нее сильнее побоев.
Итак, надо было ударить. Он и так зашел морально уже очень далеко, а тут, вдруг, - остановиться, - значит выказать слабину. Нет-нет, он не планировал остановить руку с ремнем, но перед ним по-прежнему стоял вопрос. Вопрос чисто технический - о силе удара. Если удар будет не очень сильным, а игровым, то женщина тут же поймет, что все это бутафория и, черт с ним, с этим благоутишским недоноском, хорошо, поиграем в его силу. Этого Плод допустить не мог. Если решился проверить не одну конкретную бабу, а все их племя, то…
А размышления подсказывали ему, что женщины, веками привыкая к мужским урокам, где-то внутри себя, даже уважали побои, ну, если за ними стояла, конечно, реальная провинность. То есть баба, по его версии, на самом деле, сколько не лепечи все современные воззрения на права женщин, в подкорке своей никуда не делась от мужской зависимости. И порка по его версии психологически даже освободит женщину от комплекса вины перед мужчиной. Ведь наказание совершено. И точка. Замолено, как грехи. Причем оно ведь и наглядно: на женском теле итак небольшое соприкосновение разрастается гематомой, а удар ремня оставит такой рисунок, что приходи глядеть. И женщина, проводя достаточно времени перед зеркалом, не один раз в день исследует все движение лиловых красок на ляжке. Внутреннее спокойствие к ней придет от того, что ее простили, ну, били – значит, простили. У женщин даже пословица родилась: бьет, значит любит. Только женский мозг мог так перемешать негатив с позитивом. И это Плод понимал. И в данную минуту выбирал именно эту любовь - через удар по вожделенной заднице своей женщины.
И он решился. Удар! Плод не пожалел силы, и хлестнул правой, и на резкое ее движение попытаться отпрянуть, ответил решительным сжатием пучка волос левой. И прижал голову к себе. Она вскрикнула новыми для Плода обертонами. Конечно, Плод понимал, что тут надо помочь современной женщине, у которой все-таки нет алгоритма поведения в ситуации порки. И он резко вскричал:
- Плачь!.
И, о чудо, баба тут же залилась слезами, и вместо всхлипа пошел тот самый искомый Плодом, средневековый рев. Ура! Достучался! Все правильно! Но что дальше?

*

А дальше он тоже продумал. Дальше с женщиной надо разговаривать. Не бить ее, а разговаривать. Через порку и черный ремень с нее сняли все наносные цивилизацией защиты и теперь, когда она представляет из себя первозданную сущность, теперь она готова воспринимать истину. И Плод начал:
- Ты как, сука, относишься к мужчине?
В ответ только рев. Да-да. Ей не просто. Что ей отвечать? Ей опять надо помочь и Плод замахивается второй раз. Она пытается удержать его занесенную ударить руку, и она уже готова бы отвечать, и она уже орет что-то невнятно:
- Как? Что к мужчине? Ну, да, я виновата. Я не очень хорошо знала тебя и твои правила. Просто у меня был такой период. И потом месячные.
Ну, понесло. Всегда к случаю и без случая разговор о месячных. В общем, конечно, ей не просто. Она элементарно не знает что говорить. Да-да. Ее надо учить, как теперь разговаривать с мужчиной. И Плод начинает продуманные тексты:
- Женщина должна убояться мужчину, как в Библии прописано. Если ты не боишься мужчину, но живешь с ним рядом, то что тебе здесь надо? Есть тупой и прямой ответ: тебе надо одного – власти над ним. Но если с тебя тем же ремнем сняли эту никчемную затею, то ты, наконец, становишься женщиной. А ты, Катя, не боишься меня и вот тебе…
- Роза, что ты делаешь? Ведь я же человек.
- Что? А ну повтори.
Катя забулькала от давивших ее слез, но одновременно понимала, что власть Розы над ней столь высока, что ей ничего не остается как подчиняться.
- Я – человек, - продолжала Катя неуверенно.
- Ты – п…да, а не человек. Слышишь?
Катя закивала часто головой.
- Повторяй, сучка, а не кивай головой.
- Да, я п…да.
Слезы лились ручьями, но в душе Плода шла другая работа. Он ценил покорность Екатерины, которая все больше убеждала его, что он на правильном пути. Что Катя, проходя и доверяясь ему даже в этом последнем унижении, все больше становится зависимой от него безвозвратно. Навечно.
С этими мыслями Плод замахивается и лупит бабу второй раз. Тут тоже нельзя пропустить важный момент, над которым сейчас думает про себя Плод: «А куда вообще надо бить? Во-первых, конечно нельзя бить рукой. Да-да. Это даже надо сказать женщине. Потому, пока промолчим на эту тему – она будет в прямой речи. Затем, куда бить?» – опять и опять спрашивал себя Плод. И сам себе отвечал: «Исключительно по жопе. Никуда иначе: ни в хрупкое туловище, ни по лицу. Туловище – опасно для здоровья, по лицу нельзя потому, что вот это уже унижение. Ее лицо для того, чтобы ты его целовал, чтобы это лицо член твой сосало, твои руки будут касаться этого лица, когда она будет их целовать. Вообще, это отдельная тема – отношение женщины к рукам мужчины. Она обязательно должна их признавать и целовать. Хорошо, если при этом она будет в слезах. Даже во время порева полезно дать сосать твой палец. Хотя – откусит. Короче, бить надо только по жопе».
Тут много мыслей у Плода. Не пропускал он и ту мысль, что акт порки, он отчасти акт совокупления. Когда женщина орет в экстазе соития, разве не так же она орет, когда крепкая рука Плода ездит по ее жопе? И поэтому женщина еще понимает, что все-таки тут что-то есть. Кстати, Плод знал, что он умеет е…ть слабый пол, и поэтому еще женщина, лежащая сейчас у его ног, признавала за ним право на новые для нее эксперименты. В общем -  продуманные шаги!

*

Второй удар был тоже по заднице, ну, разве, теперь по левой ее части. И опять же удар был болезненный. Плод не шутки собрался шутить. Женщина все это четко понимала и ревела уже потому, что было и больно и досадно, что жизнь вот так ее наказывает, и непонятно как далеко зайдет Ветров, и уже никуда не денешься.. А сильная рука Плода держала крепко женщину за волосы и ей, как малому дитю, ничего не понимающему и только явившемуся на свет, остается лишь оглушительно реветь от инстинкта самозащиты, что и делала женщина, основательно попавшаяся в капкан Ветрова. А Плод продолжал:
- Вы понимаете, суки, что вы испортили мужиков, отобрав у них заповедь Убоения? На что вам эта е…ная свобода и эмансипация, если она убила настоящую любовь женщины к мужчине. Ей уже и семья не нужна. Да она теперь и не знает, как эту семью строить. Вы, б…ди, не понимаете, что тот матриархат, что сейчас понастроили, лишил вас настоящей жизни. Ты слушаешь там меня? – прикрикнул он на воющую бабу.
- У-у-у, - женщина пыталась даже головой качнуть, но рука Плода крепко держала ее пучок волос.
Тут, как посчитал мужчина, пришло время задавать прямые вопросы.
- Ты будешь меня слушать, женщина?
- Буду, - ревела и утвердительно качала головой баба.
- А ты понимаешь, что ты дура?
- Понима-а-ю!
- Нет. Ты мне полным предложением скажи..
- Я-аа пони-и-имаю, что я ду-у-ура.
- Нет, - возразил Плод, - это тебе только кажется, что ты понимаешь. Я недостаточно еще отъездил твою жопу, чтобы ты действительно поняла.
И Плод лупит несчастную третий раз. И орет:
- Плачь!
Плод думал над этим. Женщине действительно нужен плач для серьезного разговора. Именно в плаче женщина избавляется от всех эмансипированных штучек и остается тем естественным для жизни слабым полом.
- Повторяй за мной, сучка: «Я согласна, Роза, что ты меня наказываешь».
- Согласна, Роза, - покорно ревела баба.
- Дальше: «Моё дело женское - слушать мужчину, а то лодка у нас не поплывет».
- Не поплывет.
- Хорошо тебе как попугаю повторять за мужчиной? Мне мало этого. Ты должна мыслить как я. Ну-ка, добавь свои слова?
- Что добавить? - подняла заплаканную голову Катерина.
- Думай, женщина. И вот тебе для скорости, - и Роза снова влупил горяченьких.
- Сейчас-сейчас, - заорала Катя. – Сейчас. Вот: ты про лодку, да? Грести надо в одну сторону.
- Молодец. Дальше?
- Раз родилась бабой, то должна идти за мужчиной.
- Вот видишь. Все это у тебя уже было. Все это ты знала до меня. Дальше!
- Мне самой это надо. И спасибо тебе, что ты меня меняешь. Больше я не буду противоречить тебе.. – И она посмотрела на Розу просительным взглядом, - А то ничего не будет у меня вообще. Не все же такие умные, как ты, Роза. А ты молодец, такого я и искала.
- Ты видишь, как ты можешь говорить. Ты раньше знала за собой такое искусство?
- Нет, Роза. Наказывай меня. Мной нужно управлять. И я рада, что поняла это. Прости. И если еще не поздно, то прими. Строптивую, укротили, Роза. И это факт.
- Ну, конечно. Это далеко не факт, Катя. Ваше бабье семя научилось юлить и, чтобы я поверил тебе, мне нужно время. Но ты заслужила то, что я должен кончить порку. Вот этими несколькими словами заслужила.
Катя активно закивала головой. И преданно, как никогда в жизни, посмотрела на Плода. И продолжала. Какое-то новое для Кати подчинение рождало новые и новые слова:
- Ты великодушный, ты мудрый человек и прости за мои выходки. Я буду стараться молчать и слушать тебя. Куда мне, бабе?! Ведь ты всему голова, а я так... выбрала тебя, а тебе решать, нужна ли я тебе. Если перестану быть нужна, ты скажешь, я пойму и удалюсь.
Катя не ожидала как все перевернула в душе Ветрова. Неужели женщину надо выпороть, чтобы она стала ангелом?! Чтобы современная баба, да такое говорила? Роза, неожиданно для себя всхлипнул. В первый раз всхлипнул. Лицо Кати затуманилось от Розовых слез. Он отчаянно обнял Катю:
- Я ведь тоже человек, Катя. Я тоже хочу, чтобы меня любили и жалели, и сострадали. Но реальность жестока. Ты не представляешь насколько она жестока в моей жизни. Как она ранит, Катя. Мне нужна женщина, у которой и в мыслях не будет воспитывать меня и решать за меня. Тебе это, наверное, не понять.
- Ты научишь меня. Для меня очень важно жить с радостью и любовью внутри, пусть под страхом твоей порки. Я многое разрешу для своего мужчины.

*

Они оба ревели – она на его коленях, он на ее спине. Ревели уже о чем-то другом. Пока, наконец, не стихли. Пока не отдышались. Он спустился со стула на пол. Они лежали, обнявшись, на половицах и даже не думали, а так.. находились в какой-то антинирване.
Она (в пространство):
- Роза, а почему во время урока ты не принимал утвердительных или отрицательных слов, а требовал от меня полностью высказанной твоей мужской гадости.
- Катишь, хватит. А то снова достану ремень.
Но ей было уже не страшно:
- Ну, извини.. Мы – женщины, сколько нас отработано в этой жизни! Как салфеток после использования!
- Хватит, Катишь.
- Э-э. Ты требовал, как в уставе, полностью высказанной мысли.
Он повернулся и как в первый раз посмотрел на женщину:
- Женщина думает только тогда, когда говорит. Только высказанная мысль материализуется и закладывается как программа.
- Какой ты у меня умный, Розочка. Ты знаешь, Роза, мне порой кажется, что ты на мне проводишь какие-то нечеловеческие опыты.
- Хватит плутать не в своих дебрях. Это не твое дело. И не усложняй. Я всего лишь готовлю женщину под свою жизнь.
- Самое непонятное для меня, что я не могу тебе сопротивляться. Умом я все понимаю, всю нелепость своего положения, но на деле, я не могу выйти из твоего.. как бы сказать, - коридора. Почему я такая податливая? Ведь это меня погубит.
- Податливость – это сущность поведения женщины. Если даже мужчина ошибется и это приведет их обоих к гибели, то все равно она сделала правильно. И погибнув вместе со своим мужчиной, она исполнила свою жизнь честно и до конца. Только у такой женщины будущее. 
Катерина согласно закивала головой.
Конечно, Катишь была права и Плод действительно вступил в пору экспериментов. Но их отношения все же не сложились. К тому же Плод считал, что женщин не правильно жалеть и расставаться с ними надо легко и непринужденно, что он с Катишь и сделал.
Мы же опустим историю Катишь, потому что эта история никак не двигала сюжет романа.
Зато вернемся к знаковой – второй встрече с Алвеной, - поставившей перед Плодом более сложный квест..

*

Плод продолжал бродить по окрестностям Благоутишия, где и случилась с ним столь долгожданная, обновленная встреча с Алвеной.
Как-то он забрел в очередные задворки. Стоял и думал: пойдешь налево – попадешь в Двуречье, направо пойдешь – в Заозерье попадешь; пойдешь налево – увидишь речную жизнь, направо пойдешь – увидишь жизнь озерную. Он привык слушать себя в эти минуты и немного постоял на перепутье, поискал в своем сердце решение. Вообще-то крестили его народ по большей части в воде проточной – речной, но он искал новые лакуны, поэтому двинулся в Заозерье.
Благо, там его ждал небольшой угорский рай, спрятанный от глаз малоимущего населения. Высоковольтная линия на исполинских столбах обнаруживала серьезность дороги, правда несколько узкой, изначально выстроенной исключительно для передвижения карет номенклатуры. Сначала прошел сквозь частокол плотно наставленных времянок, как через некий Шанхай (собаки вели его перекличками от двора к двору) - домишки дачников средней и малой руки. Ну, кто эти люди? Да те же самые людишки, что едут в набитых троллейбусах, плотно вжавшись друг в друга, вот и здесь та же теснота тех же, прости господи, людей не Свернутого мира. Он понял назначение ничтожных  построек: они должны были обмануть путешественника и прервать путь здесь же, тут же, как откровенно неверное направление. Но Плода так сразу не проведешь! Он, хлебнув припасенной водички, упрямо шел дальше. И, скажем заранее, он был вознагражден. Но проследим, как постепенно раскрывалась перед ним действительность.
На третьем километре пути резко закончились постройки депрессивных граждан, и он вышел на пустырь с заброшенным зданием, где светилось только одно окно. Одно светящееся окно всегда приводит в трепет – есть, есть тот, один, кто думает о тебе и обо мне, о нас, о нашей стране Благоутишия. Раньше этот дом был, очевидно, территорией дома отдыха, так как стоял на высоком берегу красивейшего озера и имел в низинке уютную баньку. Теперь же здесь, в одном из окон, сидел сторож в майке-алкашке, а перед его домом поперек дороги водрузили внушительный шлагбаум, снабженный парой видеокамер и грозной надписью – «Не входить без пропусков». Но на появления Плода шлагбаум был призывно открыт и он, поблагодарив про себя сторожа Благоутишия, просочился на режимную территорию. Сторож и глазом не повел на его появление, - да, видать, надобность сохранять режимность уходит, хотя форма осталась. Ну, или как часто бывает: одни делают вид, что сторожу платят, он же делает вид, что сторожит. Однако, Плод про себя занес его в положительные персонажи. Ну, да Бог с ним.
Дорога лежала вдоль широко раскинувшегося лагунного озера. Берег пологий, местами даже пляжный, камыши, волны усыпляющей чередой подкатывали к берегу – он сразу как-то проникся случившимся путешествием. Дышаться стало легче, плечи распрямились, и невольная счастливая улыбка сопровождала его путь. Буквально рядом с городишкой и, вдруг, такое тихое, почти финское местечко. По правую руку обозначился небольшой, врытый в скалу домик. Читаем на посеревшей от времени табличке: «Гостевой домик Урхо». Боже, в какой восторг он пришел – сколько человеческого тепла в этих трех словах. «Гостевой домик Урхо» - какая прелесть, и как тепло окрестили местечко селяне. Ведь домик расположился в скале и это самое поразительное качество территории: слева от дороги пологий берег, а справа, буквально сразу же начинаются невысокие благоутишские скалы, озы – так называют их знатоки здешнего ландшафта. Камни заросли мхом, а сквозь расщелины проросли высоченные деревья. Благоутишские сосны научились цепляться за скалы не хуже, чем за скудную на чернозем почву. Надо сказать, что чем дальше он продвигался, тем сосны росли все выше и выше, в конце выказывая возраст совсем уже неприличный – под сотни три, а то и четыре лет. Да ведь это уже где-то барьер древесной жизни на этой широте!
Первые дома - заповедные, скрытые от глаз случайных прохожих, встретили его не на материке, а на воде  –  на таких небольших прибрежных островках, по гектару-полтора. Хозяева сообразили бросить с материка грунт, и, проложив достаточную для автомобиля дорожку, зажили в окружении озера, как в естественной водяной ограде. Идем дальше. Ага, все острова разобраны и… что же Плода ждет дальше, какая новая человеческая сметка?
Плод, уже понявший жанр путешествия, размеренно шагал под легкий звуковой фон озерного прибоя, качающего прибрежный камыш. Слева, за камышом волнило озеро и завершали картинку розовые облачка вечернего заката. Света мало в этой сосновой заимке, зато контрастно отчетливы зарницы на фоне свинцовых облаков. Посмотришь вверх – сосны и тебе надо высоко задрать голову, чтобы увидеть доисторическую крону. Господи, да это сосны, которых воспевали еще сказители Благоутишия! 
О-о! А дальше ты упираешься в дворцы, спрятанные в непроглядной тьме, потому как сосны многовековой высоты, подарив обитателям живительный воздух, отобрали у них солнце. Но тем того и надо. Потому как тень и свежесть – это их благоутишское конкурентное благо. Сосны, под метров пятьдесят, закрывали своими куполами небо, но зато отсутствием веток внизу не скрывали божественный вид на озеро, на те же зарницы. Люди, ценой скрытого солнца, покупали эстетику озерного созерцания. Плод, как ценитель, это все тут же вычитывал.
Богатые люди, срезав кустарник под соснами, посеяли ровную канадскую траву и, в противовес плебсу, совсем отказались от огородов. Ничего лишнего и суетного на пути успешного человека, поселившегося в этой райской пристоличной глуши. И, заметим, это люди не московской Рублевки, огородившие себя китайскими стенами заборов и дамб; нет, у этих, благоутишских богачей, невесомый простецкий штакетник условно обозначал и отделял одну территорию от другой. Да и как можно строить забор перед вечно меняющейся картиной Благоутишия? И в этой оторванности, небрежно оставив свою богатую машину в первом же отвороте, скажем, ближе к озеру, на гальке, хозяин выходил, минуту стоял завороженный, и в сотый раз удивлялся виду перед его жилищем. Затем хозяин медленно, как в храме, заходил на заброшенную пристань, доставал мобильник и начинал тихую беседу с Богом. Вы поняли, что это как раз то, что Плод сейчас наблюдал, звеня от восторга. Человек спокойно вел беседу с Богом, наверное, тоже сейчас в вечернее время бдеющим перед своим Синаем, где он любил являться людям. И небесный житель делился вечными тайнами с жителем нашим – земным. Плод издали наблюдал эту картину, вторящую сюжетам икон, и не мог оторваться. Он млел от переполняющих его чувств и, не поверите, встал на колени и поцеловал принявшую его благоутишскую землю.
Неизвестно сколько прошло времени, уносившего его в нирвану вечности. Перед ним простиралось озеро ноябрьского разлива, чуть подмелевшее и готовившее человека к неспокойной благоутишской зиме. Но если предупреждало, значит, вооружало. Как все это по-человечески!
Любопытно, что пройдя дворцы, Плод наткнулся на заброшенные дачные казенные домишки. Дома однотипные, двутрубные – то есть на две семьи, без коммуникаций в доме, так что туалет и рукомойник на улице. Люди, конечно, здесь тоже жили, но исключительно летом. Здесь, видать, обитало человечество старой советской формации, уже утерявшее силу, но по наследству все еще посещавшее заповедные места, бросить которые можно только разве расставшись с жизнью. Их домишки выкрашены принятой в то время общей салатовой краской. Наверняка, работала одна бригада маляров, конечно же, не частного найма. Любопытно, что крыши тех домов уже людям не принадлежали, так как заросли многослойным мхом; и понятно, их дома стояли под кронами высоченных сосен; тысячи иголок хвои, как снег, опускаясь на почти плоские крыши, к крышам прикипали и создавали культурный слой, готовый принять семена близрастущих деревьев. Рукомойники, как в старых советских фильмах, приколочены к не близкой от дома сосне, а туалет вообще выставлен за периметр чувствительности человеческого носа. Да, все в жанре ушедшего в прошлое поколения.
Идем дальше. Вот откровенно казенный дом, стены в побелке 70-х годов прошлого века, а на окнах даже лепнина. Высота потолков под стать обкому партии в центре городишки Плода. Наверное, дом носил назначение амбулатории или дома культуры. Вот старая пристань с упавшими в воду пролетами и брошенными через пролет досками для тех, кто не может жить без выхода на самый крайний рубеж суши.
Надо честно признать, что за время его короткого путешествия, эта счастливая заимка уже успела пообщаться с ним: сначала машиной, проехавшей мимо него и сбавившей скорость из уважения к путешественнику; потом плюшевым гигантским зайцем, усаженным в окне мезонина добротного дома нового русского; дальше ему подмигнула незашторенная занавеска – да-да, он отметил, что здешние семьи не прятали от прохожих свое счастье и силуэтами домочадцев мелькали в экране окна. Да что там люди, это настроение он тут же подмечал и в окружающей природе, когда вековые сосны уважительно относясь к человеческой дороге, сохраняли ее сухой от мелкого северного дождя. Хотя правую кроссовку Плод в конце пути замочил, но это по причине дырявой обуви не следящего за одеждой человека.
Его путешествие продолжалось на фоне полного отсутствия людей. Ну, если не считать того на пристани, никто ему на пути не встретился, только парочка осторожно проехавших мимо машин. Он тут же и в безлюдье отметил характер некоей лукоморности, некоей оранжерейно устроенной тишины, не позволявшей пропустить ни звук озерного прибоя, ни интеллигентного карканья в;рона (это вор;ны коммунально каркают, чего нельзя сказать о былинной угольного цвета птице), ни массивного шума сосновых веток, растущих столь высоко, что, задирая голову, он ронял на землю кепку.
То есть что тут врать про тишину – природа присутствовала всей своей какофонией величественного оркестра Страны Благоутишия, не знающей адского шума радийных каналов или иных синкопирующих гаджетов.
Кто же тут живет? Он, конечно, не мог задаться прямым вопросом. Наверное, тут живут семьи, а не убегающие от семей блудливые супруги. Сюда не выезжают корпоративы и не доходят со своими децибелами тинэйджеры. Сюда не едут для столь традиционного российского пьянства, а здесь выходят на старую пристань в одиночестве и думают, как тот человек все еще беседующий с Богом. И также как он, благоутишцы смотрят в озерную даль, заканчивающуюся скалами. А дальше смотрят в небо и на скромную зарю, каждый день на себя не похожую.
Свет в домах благоутишцев горел фрагментарно, подчеркивая уединение каждого члена семьи, занятого не «общественно полезным», а каким-то личным делом, ну, скажем, сравнением лунарных и солярных знаков.
Угорский закат близился к своему завершению. Калейдоскоп красок менялся чуть ли не в минутном ритме. Да, современный человек нашел заповедную зону, собственно, в получасовой доступности от городишки, в сотовой доступности для всего мира, и в космизме общения с вечностью.
Однако, из головы не уходил тот человек на пристани. Плода немного удивлял его иноземный плащ с порыжелым воротником и львиными лапами вместо застежек. Он так поздно эти мелочи отметил, потому как был заворожен задворками своего неподражаемого Благоутишия.

*

Короче, человек в порыжелом плаще не спеша подошел к Плоду и прервал столь редкую для него минуту счастья. Что-то мы все вокруг, да около. Господа и дамы, это был Фланелевый. Можно без комментариев? Итак полно необъяснимого в жизни Плода, а мы еще будем анализировать не сходящего с наших страниц персонажа. Фланелевый как-то равнодушно указал Плоду на ближайший дом, коротко добавил «Вам туда», сел в ту самую дорогую тачку, которой Плод только что восхищался и резко укатил. По-тря-са-юще!  Для примитивного мозга Плода, конечно, тут же было понятно, что он опять допущен к нимфалиде. Но кто она и как будет выглядеть, он ничего не знал.
Все эти бабочки не выносят урбанистики и живут прилично за городом. Деревянный дом – их обязательное условие. Ну-ну. Возле дома, за небольшим штакетником стояла каменная баба. Плод про себя усмехнулся – это что еще за артефакт? Это же почтовый сигнал, мол, вам, прохожий, сюда, если, конечно, вы тоскуете по упраздненной языческой религии. У-у, черти! Недаром он не пошел в сторону крещенских рек. Каменная баба – вот еще штука! В его голове тут же пронеслись некрасовские строки:

Не гулял с кистенем я в дремучем лесу,
Не лежал я во рву в непроглядную ночь…

Он прошелся по ухоженной канадской траве и поднялся на крыльцо. К двери, в щель призывно воткнута аккуратная записочка. Развернул: «Запирай за собой крючки». «По-тря-са-юще! Дались им эти крючки!» Плод тут же толкнул дверь, она поддалась. Зашел на веранду. Веранда имела палубное пространство. Длинна, узка, окна на разных уровнях, одна лестница достаточно крута и вела на верхний этаж, другая маршами уходила вниз. Такое разнообразие переходов говорило о сотовой жизни хозяйки. Плод запер, как просили, дверь на крючок и тут его ноздри получили первый гендерный сигнал пантеиста. Ему стал активно мешать пряный запах кошачьей мочи, направленный, как он успел разобраться, с рядом стоящего старого дивана. Он огляделся в поисках животного. Нет, никого не было. И Плод открыл новую дверь – другое помещение той же веранды. Здесь его ждал новый сигнал: белым выброшенным флагом провисли стираные простыни.
«Не есть ли постельное белье знаком приглашения на интим? Нет, определенно не есть, ведь знаком является нижнее женское белье, а не сексуально нейтральное постельное. Кошачья моча должна ли отвратить меня от хозяйки? Да, нет, нутряные запахи кишечных эпителий, мочевина (если только не резкая) суть разжигающих похоть запахов. Эти парадоксы я знаю. И даже люблю их. Это все обманки жизни».
Жизнь хитро расставляет повсюду границы дозволенного и мудро ведет по ним человеческие кластеры. Кластер обычных людей упирается в брезгливость и необходимость обойти кошачью мочу: она у них ассоциируется со старыми девами, порванными чулками, нестиранным бельем, мешочками-баночками и прочей стариковской женской рухлядью. А если они – обычные – еще заметят жирный дряблый женский животик – модно открытый – о-о!?
«Что это я? Стоп!. Нельзя распалять себя до именования ее частей тела. Там жутко опасная зона. Хотя я давно уже в зоне обнаруженных намерений. Ага, вот еще дверь. Стоп, забыл засов наложить. Что за чертовщина? От кого они прячутся? Ну, Фрейя, есть Фрейя, моя прелестная бабочка, взращенная на верховых болотах и тундрах, питающаяся морошкой и лапландскими рододендронами. Та еще сучка!»
Ох! Нет сил пересказывать его обновленную встречу совсем не Фрейей, а с… Сущностью Алвеной.  Оказывается, у Алвены есть еще и подобные резиденции. Короче, увидев его, она отошла к старому советскому шкафу, посмотрела в зеркало, открытой ладонью кокетливо поправила волосы, и, секунду подумав, напряжением плечевых мышц отщелкнула застежку бюстгальтера. Ну, звучок пряжки прозвучал… и запретил всякие разговоры. Она свысока посмотрела на Плода, и этот взор самки он не мог не заметить своим острым перепелиным зрением. В общем, он имел ее на той же кошачьей веранде, на свежетесаных нарах. Занозы ее не пугали: это была еще та штучка. Уходя от нее, все, что ему надо, он получил – на той же дверной записочке, на обратной стороне (как и в прошлый раз), она написала некий адрес, смяла бумажку в комочек, и опять как в первый прием, спрятала к себе в трусики и, повертев попой, смочила бумажку своим лакричным соком, достала ее и, как кляп, воткнула в его вопросительный рот. И что-о-о?
И все понеслось по новой, господа и дамы!
Только покинув скрытый от обывателя колдовской уголок Благоутишия, и не в силах больше ждать, Плод судорожно достал бумажку, развернул и прочитал корявые строки, но явно написанные его рукой:

По угорской тайге я бреду за торговкой
Человеческих душ и забытых миров.
«Для меня не составит особых трудов
Вас из мира появленного – рокировкой
Переправить на берег тех дивных шатров
Что вы грезили ночью, мой милый Ветров»

Он перевернул помятый и пахучий лист. На другой – деловой стороне - прочел следующий квест:

Мой милый мальчик, ты хорошо справляешься с заданными квестами. Меняем тебе статус. Ты посвящен в первый градус. И скоро, очень скоро ты вступишь в долгожданное общение с людьми нерожденными.
Тебя интересует, кто будет помогать тебе? Дальше будешь общаться не с воинами-стражами, а с демиургами. Поздравляем с новым градусом. Ты допущен. В твоем регионе на положении Елена Карельская. Ее найдешь в кабинете #1765 по Ленина, 29. Это здание правительства.

(Продолжение шлю по запросу)



Видео на мои материалы. Набрать в поиске на ю-тюбе: Александр Тихий