Бразильская полиция

Бразильская полиция

Бруна & Бруно

Прочь из Рио. Дикий город, город-калейдоскоп. Что-то ежесекундно разрывается в голове на тысячи осколков. Так вот что означает выражение «собирать мысли в кучу». Куча не собирается. Карнавал на носу, и народ начинает с размахом сходить с ума.  Начинается общенациональная вакханалия, и она крайне заразная. Что-то такое носится в воздухе, любой человек из толпы может идти, идти себе, и вдруг его как будто кусает невидимая муха – и он пускается в пляс, прямо на улице, под музыку, которая несется буквально отовсюду, однако не сбавляя темпа и продолжая продвигаться в том направлении, в котором шел, - Це видела это уже много раз, а теперь с каждым днем все чаще. Это может в любой момент произойти с любым прохожим – молодым или не очень, белым, черным, с женщиной, мужчиной, маленьким мальчиком и старушкой.

Це побаивается, что ее тоже зацепит этот карнавальный вирус. Недавно она ощутила подозрительные симптомы: одна музыка на улице была просто невозможно зажигательная; Це вдруг поймала себя на том, что стоит в толпе, окружившей музыкантов, и ноги ее приплясывают в такт; меж тем команды она им точно не давала. Более того, верхняя половина тела также начала сама раскачиваться, и тут-то Це и спохватилась. Скорей уехать отсюда, пока окончательно не спятила, - думает Це. Уносить ноги. Дикий город.

На автовокзале автобусных компаний много, но друзья настоятельно рекомендовали выбрать «… azul*». Синее что-то.
 
Автобус новейший, удобный, с кондиционером; дают одеяло и подушку (до Сан-Пауло ехать часов восемь, рейс ночной); туалет; кофе-воды-соки – всю дорогу бесплатно. Что еще надо? Есть кое-что. Важней кофе с соками. Они предоставляют охрану, подумать только. И не только по пути следования (что само по себе крайне ценно), а еще и на  автовокзале, где вы в автобус садитесь. Вот бы все-таки первое слово в названии вспомнить… Что-то синее… До рейса четыре часа, это сколько с сумкой таскаться. Цецилия не подумала заранее позвонить и уточнить, во сколько рейс. Они же все равно с регулярными интервалами идут. Камер хранения нет, это не аэропорт. А может, они где-то есть, но как узнать, у кого спросить, какие вывески читать – и все это не выпуская огромной спортивной сумки из рук. Кругом простой люд, который спешит покинуть Рио и разъехаться по своим пригородным домишкам… А может, и не по домишкам – у кого-то их них явно свои плантации маконьи*. Вон у того загорелого хитреца точно. А у кого-то буйволиные фермы – фазенды…
* maconha (порт.) - конопля
Придется сидеть на сумке в общем зале ожидания. Все четыре часа. Среди маргиналов, которые с тебя глаз не сводят, потому что волосы светлые, потому что ты для них гринго, хотя и знать-то не знают в большинстве своем, что такое гринго, а уж кто-то, а Цецилия к гринго точно не имеет отношения. Однако им не объяснишь, и они пялятся, пялятся.

Полиция, кстати, тоже, пялится. Патрули, периодически проходящие через зал ожидания, внимательно глядят издали на Це. Це, в свою очередь, тоже глядит и всякий раз поражается, до чего же хорошо на них сидят их формы. Одному из них приходит в голову подойти и спросить билеты. Парень молодой, сорока нет, глаза задорные, весь загорелый, видно, все свободное время проводит на пляже. Подошел не из служебного рвения, а из любви к искусству.

- Ваши билетики, сеньорита, - дружелюбно спрашивает он.
- Вот. – Це достает из переднего кармана джинсов несильно смятый билет вместе с несильно смятой копией паспорта.
- Тю! – удивляется он. Так а чего же вы здесь сидите? Вам туда! – он машет в
сторону другого крыла вокзала и призывает в свидетели своего напарника, который, внимательно посмотрев на билет, вытянув обе волосатые руки, тоже указывает в том направлении.

Це мило улыбается, кивает, но не двигается с места. Сумку тащить?..

Оп-па! – вдруг громко вскрикивает первый и закидывает сумку Це на плечо. Вамос! – с улыбкой подбадривает он ее. Вамос, вамос! – уже чуть нетерпеливо, но все так же дружелюбно.

Под изумленные взгляды публики они провожают Цецилию к выходу из огромного общего помещения вокзала.    
Только сейчас Це понимает, как хорошо сделали ее друзья, порекомендовав эту компанию. Синие эти предоставляют охраняемое помещение для пассажиров, купивших их билет. Вы с вашим билетом (билеты Синих – самые дорогие) проходите в зал ожидания, который представляет собой специальный холл там же, только по внешнему периметру автовокзала. Вход отдельный, с особой проверкой по билету, кстати проверяют паспорт и при покупке билета, и при посадке в автобус. Располагаетесь в небольшом уютном холле и ждете. Автомат с напитками – гуарана, кофе, вода, – все входит в стоимость. Здесь светло, а за окном уже тьма-тьмущая. Кондиционер. Зал ожидания выходит к стоянке автобусов, и мимо входа каждые несколько минут проходит наряд полиции. При этом по более широкому периметру все это пространство обнесено высокой стеной, по верху обтянутой колючей проволокой, а также утыканной по местному обычаю битым стеклом.

- Ну что, тут-то лучше, а, русская? – Полицейский весело подмигивает Цецилии. Приятного путешествия!

Цецилия сидит, ждет, курит. Книгу читает, время от времени на мгновение поднимает голову. Каждые пятнадцать минут патруль - каждый раз новая пара здоровенных мужчин, - всегда проходит мимо зала ожидания для блатных. Всегда мужчины, по двое. Вооружены до задницы, а то и выше. Об этом скажем ниже. Це курит, ждет, сидит. Жаль, - думает она, - похоже, здесь в полицию берут только мужчин…
 
Она проходит было мимо входа, так же, как и те, предыдущие, мельком глянув внутрь.
Но цепкий взгляд ее, видимо зацепившись за нечто внутри, как крючок блесны, подтягивает и удочку, и ловца внутрь. Женщина-полицейский входит, заслонив на мгновение вход. Це машинально поднимает глаза. Беззвучно ахает. Дамочка гигантского роста - раз. Она – «коричневая» - два. Пропорции ее ослепляют, они восхитительны и безупречны – три. Широкие плечи, тонкая талия, плавные нескончаемые бедра – взгляд Це нервно спускается по всем лесенкам этого вертикального природного ландшафта. Похоже, папа из Африки, мама скорее всего индианка, плюс разбавлено чем-то светлым. При взгляде на такие экземпляры приходят в голову мысли, которые наверняка раздражают Создателя – типа «при взгляде на нее Создатель остался доволен своим творением». Це морщится от этого общего места. Лицо женщины хорошо, однако тело хорошо настолько, что лицо - лишь приложение, как будто его сделали много позже, особо не трудясь, а просто подбирая по шаблону – к телу категории Мега-плюс положено лицо не менее чем стандарта А-штрих. Всем вместе она похожа на… например, кенийскую лошадь какую-нибудь. Она огромна и безупречна, и еще эта бразильская полицейская форма, которая вроде все тело скрывает, но все как бы и показывает.

Какой походочкой ходит Кенийская Лошадь. Именно походочкой; от ее бедер, ее крупа так и веют волны: «Я – Крутая Кенийская Лошадь. Я - при исполнении. Порву любого. И как же хочется развлечься…»
От входа Кенийская Лошадь рысью оглядывает помещение. Взгляд на Цецилию левым поворотом головы длится одну - две - три секунды. Разворачивается к Це всем телом и, глядя на нее уже в упор, не меняя строгого выражения лица:

- Хорош тут курить! – Впрочем, тон у нее спокойный и вообще такой, как будто она что-то просит.
- Что? - Це не врубается от неожиданности.

Та без лишних слов поднимает руку и лицо к объявлению, которое висит, как и висело все это время, у Це прямо перед носом: муниципальный указ номер такой-то, мелкие красные буквы на белом, а главное, огромный знак дымящейся сигареты, перечеркнутой красной полосой. Рука Цецилии подлетает ко рту:

- Я правда не заметила, ох, извините… Це с ужасом осознает, что накурила тут за два часа – топор вешай.
- Да ладно, все нормально, - отвечает та, цыкнув зубом. И закуривает сама.

Весь мозг Це наполняется образом женщины при исполнении. Именно образом, поскольку она старается не смотреть это явление. Образ становится крупнее, он начинает принимать различные позы, у него появляется запах, от него все сильней исходят волны… Це в муках любопытства подглядывает.

Не оторвать от нее глаз. Наверное, не стоит так пялиться на полицейского. В сумке тревожно фонит трубочка и маленькая коробочка с красивым листиком на крышечке.

Кенийская Лошадь направляется к автомату с напитками. Берет себе что-то, Цецилии не различить, что именно. Баночка зеленая, и вроде полосочка красненькая, скорее всего, это гуарана. Не понятно, не видно, все как в тумане каком-то. Це продолжает прожигать спину красавицы взглядом, в нелепой надежде, что та не заметит. Как же, не заметила. Она же полицейский. Та вновь разворачивается к Це, но не всем своим сногсшибательным телом, а его сногсшибательной верхней половиной. Движения ее плавны и развязны и полны космической уверенности в себе.

Разворачивается к Це.
Нагло, смачно, жирно ухмыляется и подмигивает русской туристке, которую занесло на эту автостанцию. Подмигивает, при этом ее верхняя губа и нос сморщиваются, рот кривится своей правой половиной… Показалось, наверное, - думает Це. Она меня, что, вызывает? Цецилия, опешив, опускает глаза на свою огромную дорожную сумку – потом снова быстро взглядывает на Лошадь – потом снова на сумку.

- Черт, я бы и рада… Но у меня же рейс… и сумка, - думает она, мучительно соображая, что делать, сдвинув брови и покусывая губу изнутри.

Кенийская Лошадь без труда читает эту мысль, приближается к Це и говорит покровительственно:

- Билет покажи.
- Билет?..
- Да, билет, ну знаешь, бумажка такая (она пальцами очерчивает в воздухе квадратик размером с билет), на автобус твой вообще-то.
- Секунду…

Це не верит своим ушам. Эта прекрасная, восхитительная Кенийская Лошадь к ней обращается?..

- Давай, - говорит Кенийская Лошадь, - пойдем-ка ко мне.
- ?!

Та без разговоров (и без малейшего усилия) закидывает тяжеленную сумку Це себе на плечо.

- Давай пошли, поняла?

Це не разбирает слов со страху, но что делать, понимает. Лошадь проходит правей, оказывается, там есть дверь, Цецилия ее не заметила, как не заметила она до этого знака «не курить». Отпирает дверь своим ключом (какая огромная связка, - думает Це). Связка чудовищно велика, ключей – штук сорок, половина из них какого-то дикого размера, как будто из замка Иф, под стать карманам – и полицейским брюкам Лошади – и ее ногам, и ключи эти уютно погромыхивают. С обратной стороны дверь железная, дальше там казенный коридор. До Цецилии доходит, что вообще-то это полицейский участок. Кенийская Лошадь идет по коридору, время от времени быстро вскидывает гривой назад, оглядывается на Це. В эти мгновения Це успевает заметить, что та тоже закусила нижнюю губу. Вдруг она останавливается, скидывает сумку с плеча агрессивным животным жестом, однако в последний момент успевает подхватить ее так, чтобы баул не грохнулся на пол, а грамотно и тихо опустился. Опускается. Тихо. Кенийская Лошадь поворачивается к Цецилии. Секундная пауза с потемневшими у обеих глазами. Вдруг Лошадь бросается на Цецилию, наконец-то бросается. Хватает ее за шею (левой), за все остальное… правой. Цецилии не приходит в голову пререкаться с полицейским. Бразильянка с силой влезает в джинсы Цецилии, вводит пальцы (штуки четыре сразу, ты что, с ума сошла, милая?!), хоть облизала, и на том спасибо. И в бой. Не проходит и двух минут, совершенно обалдевшая Це разрывается на части. Пальцы бразильянки похожи на стебли темной спаржи в голландском соусе. Она хитро улыбается и, задумчиво глядя на Цецилию, облизывает их. В этот момент она похожа на повара-негра, который пальцами залез в соус - попробовать. Вытирает их об изнанку своей плотной форменной рубашки.

Господи, вот занесло. Это же коридор полицейского участка… Стены аккуратно окрашены в приятный неяркий оливковый цвет. Двери – направо/налево, таблички с номерами и чем-то еще. Все чисто – невероятно, стерильно чисто, – аккуратно и даже красиво.

Лошадь что-то тихо, но довольно сердито говорит ей, звучит как меу Дэус*, ты хоть потише, я же при исполнении, я же на работе, малыш…

*Meu Deus = Боже мой (порт.)

Це не знает, как ее зовут, эту Кенийскую Лошадь, секс, как некоторые говорят в наше время, еще не повод для знакомства, но она вроде как – догадалась? Бруна? Кажется, это единственно возможный вариант для такого тела. Бруна – и она брюнетка. Бруна – и она брутальна. Бруна – она и есть Бруна, по-другому не назовешь.
Но почему-то Бруна не дает толком дотрагиваться до себя, хотя Це умирает от желания поцеловать ее, впиться руками в ее грудь, ознакомиться со всеми выступами ее тела. Бруна, зажав Це в тиски своего сверхтренированного тела, не дает ей и вздохнуть.

Еще пару минут спустя Це снова оглашает коридор полицейского участка протяжными криками. Обхватывает Бруну обеими руками за шею, повисает на ней, тихо поскуливая, мечтая о том, чтобы Бруна не вынимала свои космические аспарагусы.

Все, что Бруна позволяет делать с собой – это легкие поцелуи в основание шеи, выше Це все равно не достает, а ниже Бруна не дает спускаться, всякий раз мягко отводя лицо Цецилии руками.

- Бруна, Бруночка, Брунинья, не бросай меня, солнышко, не бросай меня сейчас, пожалуйста…
- Ну что ты, сладкая моя, как же я тебя брошу, ты чего, - удивленно шепчет та.

Бруна спокойна, как удав, да она и есть удав, Кенийский Удав, она что-то шепчет Цецилии в ухо, наклонив голову, Цецилии немного страшно от этих слов, она не разбирает ни одного, все это звучит, будто какие-то заклинания. Аспарагусы плотно прорастают внутри. Сокращения мышц Цецилии напоминают какое-то жуткое, извращенное рукопожатие, – так сильно ее мышцы вцепляются в пальцы Бруны. - Адское рукопожатие вагины, - думает Це. Бруна терпеливо ждет, когда Цецилия на ее руках придет в себя. Це замедляется – надо бы отдышаться – не получается: адская Бруна уже проникла до той точки, на которой Це сидит теперь, как муха наколотая – не слезть. По горячим следам, не проходит и нескольких секунд, как Це снова кричит, сквозь собственный крик снова слыша сдавленное шипение Бруны и стараясь уменьшить звук.

Маленькая передышка, во время которой жестокая Бруна как бы с любопытством целует Цецилию в закрытые глаза, лоб, влажные виски… Вполголоса говорит:

- Маленькая, тихо, сладкая моя, не кричи так, хочешь еще?..

Цецилия прижимается к Бруне, ужасной, прекрасной, несравненной Бруне, что-то лепечет… Бруна вынимает пальцы - четыре, потом снова вводит – три. У Це холодеет спина. Сейчас будет ракета… По ступеням… Три, затем два – и ты начинаешь судорожно извиваться в поисках отделившегося модуля-пальца, а затем – один; как ступени ракеты, пальцы будут выходить, а потом-то что?.. Це почти теряет сознание, пытаясь поймать последнюю отделяющуюся ступень, Це готова завопить на весь космос нееееет!!! Мощно набирает в легкие воздуха. Женщина-полицейский четко отслеживает этот момент. Зрачки ее мгновенно расширяются до размера, близкого к безумию. Лицо странно меняется, вытягивается, белеет и становится почти совсем как у индианки. Она подхватывает Цецилию, начинающую уже нешуточно падать в обморок. Хищно набрасывается на ее губы.

И вот здесь-то Бруна наконец-то прижимается к бедрам Цецилии своим огромным телом, быстро и мощно трется об нее, тихо рыча. За считанные секунды доходит до состояния Це, только в обморок падать не собирается. Садистка чертова, так вот что тебя  заводит?.. 

Це пытается придти в себя, тяжело дыша на груди у Сумасшедшей Лошади. Бруна быстро и ловко застегивает на Цецилии джинсы, заправляет футболку. Пальцы у нее изумительно длинные, двухцветные, сверху коричневые, с тыльной стороны – сладко-розовые, с тонкой пурпурной каймой, границей-переходом цвета. Своими восхитительными пальцами негритянка застегивает Цецилии ремень, успев, однако, на мгновение глубоко просунуть руку и быстро и бесцеремонно погладить Це ладонью. Це стоит бледная и безвольная. Хлопает глазами.   

- Кисуля, пошли в мой кабинет, а? Давай, сваливаем уже из этого коридора. Бразильянка с тревогой смотрит на Це, уже как будто ее жалея, потому что Цецилия стоит растерянная, с опущенной головой, глядя как-то странно сквозь Бруну, и только заправляет растрепавшиеся влажные волосы то за одно ухо, то за другое, а потом снова - то за одно, то за другое.

Кенийская Лошадь снова хватает тяжеленную сумку. Держа Це за руку, заводит ее в свой кабинет, который в конце коридора. Ставит сумку на пол. Сажает бледную туристку в кресло у окна, расставив ей колени; вероятно, машинально. Чертыхнувшись, роняет пульт кондиционера, ищет его под столом, спрашивает Це, какую температуру поставить. Це не реагирует. Бруна суетится вокруг, бегает за ледяной гуараной из автомата. В эту минуту она не похожа на полицейского, она похожа на женщину, которая только что довела свою любовницу до обморока, а теперь старается привести ту в себя.

Жесткая, как стальной стержень, Бруна наглая, напористая, бескомпромиссная, Бруна лезет, опять не позволяя Цецилии даже пальцем себя тронуть. Только своими шевелит вовсю. Ее пальцы, и руки, похожи на тропические лианы, которые (Це видела в каком-то кино) прорастают сквозь живого человека за пару-тройку часов. Почему она не дает дотрагиваться до себя?..
.
- Слушай, а тебя зовут… Ты ведь Бруна? – слабо подает голос Цецилия.
- Да, я Бруна. А ты-то откуда знаешь? – офицер бразильской полиции вдруг откидывается назад, очень резко, слишком резко, больно вынув пальцы, и подозрительно, очень подозрительно смотрит на нее, кажется, сейчас набросится и сожрет своими бразильскими, оправданными законом зубами. Це обращается к ней по имени, а ведь официального знакомства вроде не было?..
- Не знаю… Догадалась.
- Как это?
- А вот так! Взяла и догадалась! – Це пытается привстать, но она очень ослабела, и эти спущенные джинсы… она пытается кричать, но голоса почти нет; ее трясет. Я догадалась, - кричит она по-русски, - я просто узнала, поняла, что тебя зовут – Бруна! Сволочь ты! Довела меня! Что ты делаешь? Дай же мне себя, дай, ну почему ты не даешь себя даже трогать?!

Собрав все силы, как крыса, загнанная в угол, Це набрасывается на нее, на эту ужасную Кенийскую Лошадь по имени Бруна. Какая ты огромная, два метра росту, эти руки, ноги, у тебя все такое огромное?.. Крыса Цецилия смело бросается в бой с Лошадью Бруной. Африканское животное в шоке от такого напора, левой рукой инстинктивно и молниеносно, безжалостно оно хватает Це за шею, мгновенно придушив ее до полного перехвата дыхания, правой рукой выхватывает оружие и приставляет его нашей туристке прямо в правый глаз. Спустя мгновение отпускает горло Цецилии. Це показывает ей выпученными глазами и разворотом ладоней, мол, ты чего, совсем дура? Дура не сразу, но расслабляется, поверив глазам Цецилии и ее красному лицу, однако какое-то время остается настороже.

…Чего Це не видела, так это плотоядного хищного оскала на лице Бруны в момент горлового захвата. Камеры безучастно записали и этот момент тоже.
 
…Но какая же она… оказывается… вкусная. Бруна сладкая, Бруна жесткая, Бруна мягкая, Бруна расслабилась, и какая она вдруг стала нежная, и покорная, и…
У Це в голове одна мысль, а даже если несколько, но все они одинаковые и повторяются бесконечным шизофреническим рефреном: сделать эту красавицу так, чтобы та тоже сознание потеряла (какие иногда глупости бродят в головах у туристов при общении с полицией), - Бруна, Брунинья, ох как я тебя сейчас. Форменные брюки у той прилегают к телу не слишком плотно. Есть некоторая воздушная прослойка, как это называет один физик, московский знакомый Цецилии. В этой-то прослойке Це шурует пальцами, сначала жестко, как здесь принято; вдруг ее постигает озарение: наоборот, мягче, мягче надо. Це меняет тактику. Мягко, нежно, неожиданно, так, что Бруна вскоре совершенно теряется от ее пальцев, Бруна ритмично всхлипывает, даже хнычет. Це видит, что та в ее власти, никуда ты уже не денешься, милая, вон пушки сыплются с пояса, как спелые груши, скажи спасибо, что я не преступница из восточной Европы, а то бы тебя быстренько нагнали с работы за такие фокусы в участке…

Кстати, оружие. Бруна опоясана стволами, они висят на ее прекрасных бедрах, там есть и то, и это, Це не разбирается, но их штук шесть, разных. Плюс бронежилет, и какая-то цепь, что ли, – очень похожа на тракторную, буквально чуть-чуть поменьше, наручники, и удавка какая-то, по-иному и не назовешь, и еще какие-то ужасного вида штуки, дубинки, и с шипами тоже есть. Тоже все разные. Можно принять за игрушки из секс-шопа. А можно и не принять.
 
…Бруна в какой-то момент понимает, что не все инструкции, не все, что говорил ее наставник – гениальный Педро Карниелли, не все ей рассказали, и в ее мозгу мелькает мысль: Педро, ты не говорил нам, Педро, почему, Педро… А-а-а-а!!!!

Так, значит, - говорит себе Це. Неплохо. Я тебя просто так не отпущу, милая, даже не надейся. Дежурство, говоришь? А ты сама что на дежурстве вытворяешь? Милая, иди сюда, иди… Бруна действительно вдруг стала милой, идет, как под гипнозом, подходит, Це снова берет ее в руки, не выдерживает, не хотела я это делать, думала, обойдемся, мы же в полицейском участке, но Лошадь стоит так покорно, и колышатся ее кенийские бедра по такой жалобной спирали, Брунинья, сейчас, сейчас, солнышко…
Це не торопясь, ласково снова расстегивает той форменные штаны, опять срывается на резкость, снова спохватывается. Цецилия нежна с ней, как нимфа, несчастная Бруна стонет, да, милая, видишь, не обязательно по-жесткому, давай вот это попробуем? А вот так? Ну или… вот так? После «ну или» Бруна окончательно теряется и снова кричит, а очнувшись от собственного крика, в ужасе оглядывается на дверь кабинета, чуть не порвав Цецилии рубашку, так вцепилась. Бруна вдруг начинает истерически хохотать, хватает Це за уши своими огромными ладонями, привлекает Цецилию к своей груди, иди сюда, иди, иди…

…Бутон Бруны – нежная розовая ягода в окружении поджаренной кожи ног… Амазонский десерт.

- Ох, Цецилия, ох, милая, cadela ты моя русская…
- Что?
- Minha cadela!..*

Це копается в своей голове, но такого слова там вроде нет. И вдруг… Доходит.

*Cadela – сучка (порт.)

- Сама ты сучка! – отвечает она по-русски.
- Что? – Бруна морщит лоб. Бруна умная. В Бразилии в полицию дураков не берут. Дураков слишком быстро отстреливают, и они помирают, не успев исполнить долг перед родиной.
- А то! – Це смеется, вечер только начинается, можно говорить этой Лошади все что хочешь. Цецилии кажется, что та уже у нее в руках. И говорить можно по-русски, хоть лошадью назвать, та только глазами будет хлопать.

Бруна сразу, с порога – в бой, а если я вот тут, а давай я вот здесь; и думает, - нет уж, милая моя Цецилия, это ты в моей власти, и это ты у меня сейчас так попляшешь, как у вас там на вашей, как ее, Странной Площади в Москве, не пляшут. Цецилия думает в ответ - сейчас посмотрим, кто где и как пляшет.

После получаса противоборства девушки сидят друг напротив друга, тяжело дыша и беззвучно шевеля губами.

- Да, так у нас не делают – думает Це, глядя в упор на Бруну.
- Да, так у нас не делают, - думает Бруна, глядя в упор на Цецилию.

Обе озадачены. Вообще бразильские полицейские проходят специальную подготовку на психологическую устойчивость… В отличие от русских туристок. Це очертя голову снова бросается мять, гладить Бруну, Бруночку, Брунинью. Огромную свою личную Кенийскую Лошадь. Цецилия почти не в себе от такого расклада:  Рио-де-Жанейро, но едва ли она соображает, где находится; полицейский участок, но она не очень уверена, что все это действительно здесь; двадцать два ноль ноль, часы на стене, до автобуса еще два часа… Какие часы? Какой автобус?

Це снова берет Бруну, с трудом, но подчиняет ее, если это можно назвать подчинением. Снова встает на колени, пальцы – туда, язык – сюда, несчастная Бруна одной рукой хватается за волосы Це, другой шарит по сторонам, пытаясь нащупать сзади стол, чтобы не упасть.

Чуть погодя Бруна сидит, тяжело положив лоб на руку. Чуть-чуть улыбается. Глаза ее смотрят на стол и медленно ползают по нему, такое ощущение, что она уже читает свой будущий рапорт начальству обо всем произошедшем. Без рапорта все равно не обойтись… Поглядывает на Цецилию из-под руки и качает головой.

- Ты хоть понимаешь? Хорошо, что сегодня будний день, а если б выходной?.. Весь участок бы слышал, как я тут кричала.
- А я-то что? Ты начала.
- У нас тут не камера пыток, а полицейский участок.
- И что от меня-то надо?
- Ах ты сука, туристка гребаная, чтоб тебя.

Бруна вдруг снова в ярости набрасывается на Цецилию, чуть было не применив снова удушающий прием. Спохватывается, в ужасе отдернув руки от белой жертвы, вскакивает, запирает дверь. Це в ужасе осознает, что все это время дверь была отперта. Промелькнувший в воздухе удушающий прием Цецилия не заметила.

Глаз видео-камеры, однако, компенсируя невнимательность Цецилии, все рассмотрел и сейчас продолжает с любопытством наблюдать за развитием международных отношений.

Бруна снова опадает на столе.

- Черт, черт, что я делаю?! – сквозь зубы рычит она, кое-как пытаясь натянуть форменные брюки, не глядя на Це.
- Милая, Брунинья, солнышко, успокойся! – Це берет ту в тиски, те самые, нежные, необычные, не-бразильские тиски. Бруна почти сразу покоряется.

Кенийская Лошадь собирается с духом, беспардонно продолжая придерживать, однако, голову Це. Берет со стола мобильный телефон и кому-то набирает. Цецилия ничего не замечает до тех пор, пока офицер полиции по имени Бруна не кричит кому-то в трубку:

- Да! Это я! Можешь приехать?

Це вскакивает вне себя от возмущения, с отвращением вытирая рот, Бруна, пошатнувшись от толчка, тем не менее тут же ловко, как Большая Кенийская Кошка, обретает равновесие, хватаясь руками за край стола. Телефон летит из рук, шарахается об стену. Рот Цецилии перекошен. Страх. Гнев. Обида.
 
Ничего, Цецилия, добро пожаловать. Вся гамма чувств из тебя выжата за пять минут. Губы ищут свое место на лице, а иначе как произносить слова.

- Ты чего? Ты кому звонишь?

Бруна без труда читает на лице Цецилии прежде всего страх, именно страх незащищенной туристки. Оценивает ситуацию. На ходу неспешно застегивая форменные брюки,  спокойно идет к углу кабинета, поднимает телефонный аппарат, с озабоченным лицом оглядывается в поисках отлетевшей крышки. Найдя и вставив крышку на место, глядит на экран, нажимает на кнопки. На лице – натянутая улыбка. Все это молча. Подходит к Це, выражение лица у нее мягкое, глаза уплывают в сторону, подходит к Це и говорит очень тихо:

- Сладкая, ну чего ты испугалась? – говорит ей Бруна на португальском.
- Как это – чего? Ты кому звонишь?! – орет ей Це на русском.
- Сесилия, солнышко (в волнении Бруна искажает имя Це). Я брату звоню, – все это на португальском.
- Зачем? – Це не верит, ждет ужасов каких-то бразильских, губы у нее дрожат от страха и обиды, брови сдвинуты.
- Ну я… Хрен его знает, я не пойму сама, что я делаю, а брателло у меня тоже офицер… Вот сейчас приедет и… Разберется.
- С чем?!
- Да я сама не знаю! Что тебе непонятно? Я при исполнении, а я вообще, каралья, посмотри на меня! Я черт знает что творю на дежурстве! Меня нужно подменить! Или я не знаю что!..

Хмм… Женщина и правда при исполнении, а главное, она так возбуждена, что еле соображает. Брату звонит, - пусть тот приедет и разберется. Це вдруг начинает хихикать, насмешливо, хищно; в глазах проступает загадочная русская душа, о которой ни Бруна, ни весь ее полицейский участок, вместе взятый, отродясь не слыхивали.

- А знаешь что?.. Давай-ка, перезвони ему.
- В смысле?
- Что - в смысле? Давай звони, пусть приедет.
- Це! Ты в порядке?..
- Ты ж ему звонила? Хотела, чтобы он приехал? Ну вот и пусть приезжает, я проблемы не вижу.

Бруна в недоумении берет аппарат.

- Алло, Бруно? Это Бруна! Извини, у меня телефон из рук выпал…
- Ну как, как! Взял и выпал! – возбужденно и зло орет она в трубку.
- Бруно, хватит. Приезжай на мой участок, М-148, если ты вдруг забыл. И заткнись вообще и перестань меня всякую чушь спрашивать.
- Нет!!! Да ну нет же! Никаких фавел, ни налетов, твою мать, я тебе говорю, у меня другие вопросы, ты можешь приехать или что?
- Ффуу. А сразу нельзя было сказать?

Женщина, тяжело выдохнув, кладет телефон на стол. Чуть погодя снова выдыхает шумно и сильно, прикрыв глаза.

- Ффуу, сейчас брателло приедет, - умиротворенно протягивает она.
- И… что будет?
- Я тебе сто раз уже сказала, я на дежурстве, и я без головы, не могу самых простых вещей сообразить, черт.
- Например, каких?
- А если ты террористка? Из Восточной Европы? Вдруг у тебя сумка, я н-н-не знаю,  н-н-наркотой н-н-набита н-н-наглухо?.. – Бруна вдруг начинает заикаться.
- Ах вон оно что…

Це ходит пальцами по всему телу Бруны, север-юг, запад-восток, холодно-тепло, нежно, настойчиво, дура, если ты думаешь, что я террористка – что с тобой поделать? Наверно, только то, что я уже делаю. У Бруны плотно закрыты глаза, и странно шевелится полуоткрытый рот, и все лицо выражает такую муку, что Цецилии хочется только одного… – чего? пожалеть? Как бы не так. Продолжать ее мучить. К приезду брата мучения удваиваются с обеих сторон.

- Бруно, Бруно! Каралья, наконец-то! – кричит та, похоже, уже не заботясь о том, что ее услышит кто-то в участке или где бы то ни было. Брат здесь и – баста.

Бруна обнимает мужчину, прижимается к нему, повисает на нем. Мужчина в такой же точно полицейской форме, что и Бруна, только нашивок вроде побольше.

- Бруно, Бруниньо! – облегченно лепечет она, пряча лицо у того на груди. Какое счастье, что ты приехал.

Це смотрит на них, и вдруг с первобытным ужасом осознает, что приехавший мужчина – точная копия Бруны. На сто процентов, ну, наверное, все-таки на девяносто девять. Ясно; однояйцевые. Он такого же роста – почти два метра. Он огромен. Он великолепен. Он чуть-чуть красивее сестры, или нет, не совсем так. Он не то чтобы красивее, у него совершенно, абсолютно, ужасающе такое же лицо, как у Бруны. Только он темнее, наверное, на улице дежурит чаще, чем сестра. А может, это пляжный волейбол. Хотя здесь это иногда одно и то же.

То, что для Бруны – пожалуй, недостаток (даже со скидкой на ее работу), - например, брутальность черт лица, или само его выражение – наглость прет из глаз, наглость и самоуверенность, - на лице парня смотрится по-другому. У Бруно это все, конечно, есть, но со знаком плюс. Он не заносчив – но полон достоинства. Он не надменен – но палец в рот ему не положишь… Ох, а я бы положила, в каком-то трансе думает Це.

Бруна наконец отрывается от своего дикого клона и поворачивается к Цецилии.

- Это мой брат! – радостно сообщает она.
- Это видно… - Це не понимает другого, зачем та ему звонила.
- Его зовут Бруно! Мы близнецы! – рапортует Бруна с такой гордостью, что Це невольно улыбается, опуская глаза.
- Да я поняла, поняла… - кивает она.

Бруна так рада, что, похоже, и проблему свою забыла. Да нет, ничего она не забыла.

- Бруно, брателло, солнце мое, у меня тут проблема…
- Че за проблема? – Бруно вроде смотрит на сестру, а вроде, скромно так, на Цецилию, сразу и не поймешь. При этом он улыбается, улыбается, черт, эти бразильцы всегда улыбаются, – думает Це.
- Ну… Бруниньо. Посмотри на нее. Она меня на части разорвала, а я на работе, и вообще у меня крыша от нее едет.
- Так. С крышей своей поосторожней – это первое. Особенно, когда ты на работе. Так?
- Все так, но брат…
- Ну-ка тихо! Слушай меня, для начала я твой начальник, понятно? А там уже разберемся! – При этом Бруно быстро и странно взглядывает на Цецилию, которая сидит с опущенной головой; но это все потом.
- Бруно, да все я знаю, ну у меня крыша съехала, я же тебе говорю. Она мне такое делала, ты знаешь, у нас тут никто так не делает.
- Ой да ладно, – Бруно смотрит в глаза сестре. - Прямо никто.

Бруно подходит к настороженной Цецилии, протягивает ей руку поздороваться. Мостик телесного контакта переброшен, но он даже не взглянул Цецилии в лицо.

- Так… И что вы делали? И где, кстати?
- Бруно… мы… - у Бруны глаза ходят ходуном по сторонам.
- Так, Бруна. Я правильно понял, что все хуже некуда? И надо камеры переустанавливать, и вообще все по-полной?
- Ну…
- Бруна! – взрывается тот. Мы с тобой сколько раз обсуждали, что на работе этого не делаем? А?
- Бруно… - Та расстроена не на шутку вспышкой брата. Губы дрожат. - Я…
- Ну что – «я»? Что - «я»?
- Бруно… Да ты на нее посмотри! Посмотри как следует! – вдруг взрывается та, яростно тыча рукой в сторону Цецилии. - А ты сам бы что делал на моем месте?

Бруно разворачивается всем телом к Цецилии и в первый раз по-настоящему внимательно смотрит на нее. У него закатываются глаза. Он прикрывает лоб рукой и из-под руки смотрит на сестру.

- Так, ладно, я все понял. Сделаем так, дура ты.
- Сам ты дурак! – взвивается та.
- Да ладно, ладно, это я так, - уже совершенно ласково говорит брат. Я сейчас позвоню Марсио, он приедет и все сделает. С камерами там, со всей этой байдой…

Бруна вытирает глаза, она и правда успела расплакаться, все еще обиженно глядит на брата. И тут в ее глазах снова вспыхивают черти. Они переглядываются с Бруно. Не просто переглядываются. Бруна в полной тишине  глядит в глаза брату несколько многозначительных секунд. До Бруно доходит.

- Бруна! Ты совсем сумасшедшая сука, или что?
- Бруно! Ты придурок!
- Бруна, я не знаю…
- Чего? Чего ты не знаешь? Ты никогда ничего не знаешь, ну какой ты иногда тупой… - Бруна оборачивается к Цецилии, ища поддержки, Це сидит, открыв рот, но… в любой момент готовая сказать: Брунинья, милая… И говорит:
- Брунинья, милая, иди ко мне… Вы тут все трещите и трещите, я же не понимаю, ты хоть объясни, о чем вы.

Бруна садится на корточки рядом с Це, кладет обе руки ей на колени. Брат издает короткий стон.
 
- Цецилия, а что, если мы тебя на машине отвезем?
- В смысле – куда отвезете?
- Дурочка, ты куда билет покупала?
- В… Сан-Пауло… А что?
- А то! Мы ж не повезем тебя в Форталезу, если тебе в Сан-Пауло.

Бруна снова берется за Це, руки у Бруны фантастически, сладчайше розовые – с одной стороны и восхитительно коричневые – с другой. Шокололадное пирожное с клубничным суфле. Брат сидит тихо.

- Бруно! Поехали! Только за рулем ты будешь.
- Это еще почему?
- По кочану.
- Не хами, сестрица.
- Братик, это ты не хами. Поведешь и все тут.
- Да почему это я должен вести?
- А почему я?
- А почему не ты?
- А по кочану. Сейчас поздно – раз. Ты мужчина – два. И… что-то мне за руль сейчас… не того.

Бруно сидит с минуту в молчании. Снова смотрит на обожаемую непутевую сестру.

- Брунинья…
- Ну?
- Но… ты знаешь… у меня тут проблема…
- Что за проблема? – сестра вскидывается с изменившимся лицом.
- Да нет, нет, не бойся, все нормально…
- Кой черт – все нормально? Не поняла. Если ты говоришь – у тебя проблема, какого черта я должна думать?
- Брунинья, ну сестрица, да я о другом. Ты посмотри, что у меня.

Она переводит взгляд ниже. Монумент. Показывает своими длинными пальцами на его ширинку и хохочет. Самое смешное, что монумент там стоит с того самого первого внимательного взгляда на Це.

- Бруниньо, ну так и что.
- Да как я тебе машину поведу.
- А что, никогда такого не было, что ли. Вот напугал меня, придурок.
- Ну… Бруна. Я тебя прошу. Такого не было, ты сама это знаешь.
- То есть это я, по-твоему, должна вести машину? До Сан-Пауло. Так?
- Ну… я хотел тебя попросить.

Бруна начинает орать и ругаться так, что брат пригибает голову, как от зубной боли.

- Бруно! Пошел ты знаешь куда? Ты… Да ну тебя, – ее глаза уплывают в сторону, брови сдвигаются. Рот капризно кривится.
- Бруночка… Ну солнышко… А у Цецилии на когда билет?
- Бруно! – уже улыбается сестрица, Кенийская Дьяволица. У тебя, когда стоит, ты вообще ничего не соображаешь. У нас же один рейс сегодня. Ноч-ной. Как всегда, в полночь, ты чего, расписание забыл.
- А, ну да… - Бруно очень серьезно смотрит, проверяет рукой. Н-да, крепче некуда. А может, она поведет? – он с улыбкой показывает глазами на Цецилию. Оба хохочут, как в припадке.

Вести машину решили по очереди. Машина огромная, у такой парочки другой и быть не могло. Широкая, задастая. Очень мягкая внутри. То ли древний шевроле, то ли очень древний форд. Снаружи вся в полосках, наклейках, знаках, мигалках, еще в каких-то штуках. Развеселая психовозка.

Сумку Цецилии закидывают в багажник. Це садится на заднее сиденье, надеясь, что Бруна сядет туда же.

Бруна садится туда же. Сразу же разворачивается к Цецилии, берет ее всю в руки, ест ее губами и руками. Це ловит себя на мысли: как они это с братом славно придумали, вести машину по очереди. Близнецы.

Бруна не отпускает Цецилию ни на минуту. Они с братом почти хором, перебивая друг друга, объясняют, что поедут по короткой дороге. Муниципальным автобусам там ездить запрещено – слишком опасно в плане топографии, обрывы и сползание грунта при ливнях, а на легковой ничего, можно.

Вблизи подруга похожа не на Кенийскую Лошадь, а на Кенийскую Буйволицу. Метаморфоза, однако. Це по частям раскладывает свою личную Кенийскую Буйволицу на сиденье так, чтобы ее огромные руки, мощные ноги, все ее огромное тело было доступно, левой рукой грубо прижимая ту к сиденью. Бруна с трудом подчиняется. А может, это такая игра – Буйволица хочет получать удовольствие как-то через силу, как будто ей его навязывают. Буйволица-мачо. Дурочка такая.

В глазах у Цецилии по-прежнему стоит туман. А самый густой туман – перед ее внутренним взором. Совершенно непонятно, что происходит и как из всего этого выходить теперь. Напоминает Кафку, опять этот Кафка, даже на другом континенте Кафка. Сквозь плотный туман Це различает очертания крупного тела и инстинктивно тянется к нему, как к якорю реальности. 

- Брунинья… - осторожно начинает Це.
- Да, милая?.. – расслабленно отвечает дурочка, улыбаясь, но не открывая глаз.
- А мы за сколько до Сан-Пауло доберемся?
- Ну часа за четыре… На автобусе-то все восемь пилить.
- А может, мы… Остановочку сделаем?
- Тебе в туалет? – без обиняков спрашивает та.
- Да нет же, я вот подумала, может, остановимся, то-се…
- Как это – то-се? – Бруна вскидывается, выпучив глаза. Тебе же в Сан-Пауло нужно?
- Ну да, но мне не особо важно, когда туда приехать – мне что в три ночи, что в десять утра – никакой разницы.
- Да ты что? Правда, что ли? А чего ж ты сразу не сказала?.. – Бруна хватает брата за плечо:
- Бруно, Бруно, тормози! Разворачиваемся! Проскочили!

Бруно недоуменно поворачивает голову к заднему сиденью.

- Это еще зачем? – спрашивает он подозрительно, но уже притормаживает. Чего проскочили-то?..
- Поворот! Наш поворот! У Цецилии, оказывается, времени вагон! Правда, милая? – это она произносит, уже обернувшись к Це, точнее говоря, обратно в нее вцепившись.
- И что?
- Давай заедем к Карниелли. Он нас сто раз уже приглашал, у него там конфиската – до хера.
- А ты уверена, что Педро сейчас там?
- Да! Я с ним вчера разговаривала, он там до конца недели, а потом его вроде в другой участок переводят. Да я ему наберу сейчас, припаркуйся тут по-тихому пока.

Как я вовремя со своим предложением вылезла, - думает Це. Вскоре машина сумасшедших Брун останавливается около полицейского участка, спрятанного в горах. Не просто спрятанного, а так спрятанного, что никогда в жизни не найдешь, если наверное не знаешь; можно десять раз пройти в метре от входа и никогда об этом не догадаться. Никаких знаков-указателей. И зачем тут участок? – думает Це. - Никого же нет. Тишина. Бруна исподтишка наблюдает за ней и снова читает ее мысли, Сука Кенийская.

- Это тебе так кажется, что никого нет. А эти придурки, которые налеты на граждан устраивают? Ну вот, на Копакабане, например? Они, по-твоему, по каким дорогам сматываются? По автобанам, что ли.
- Да я откуда знаю.
- Ну так вот знай, они лазают здесь, а если нашим тут вовремя маякнут, то они их и зажопят. Деться-то им некуда – вон горы кругом, пропасть вон видела?.. – мы там только что проехали. Если кого и не выцепят – тем только в пропасть, - смеется Буйволица.

Це морщится от ее языка, потерявшего очаровательную полицейскую официальность и внезапно превратившегося в вульгарную феню. Стоило лететь через океан, чтобы такое слушать. «Выцепить», «зажопят»; гадость.

У Педро Карниелли, бывшего наставника диких Брун, скопилась куча конфискованного порошка. Килограммов четыреста. Сам же и насобирал со своей командой. По какой-то причине от высокого начальства все никак не приходит распоряжение, что с ним делать, ну порошок и лежит. Через неделю Педро переводят из этой дыры с повышением, а конфискат, похоже, пока тут будет. Как-то не дело из другого участка присылать кого-то в горы за этим добром, тем более, что его и так в любом участке что ни день прибавляется.

Педро, во-первых, любит своих бывших учеников – чумовую пару Брун, - а во-вторых, он не любит избавляться от конфиската один. Любит с ними. А конфискат хорош, ох хорош.

- Как же я рад вас видеть, гады такие! – Педро только что не пританцовывает от радости.
- И мы! И мы! – Бруны целуют его, смеются, тискают, щиплют с разных сторон.
- Каралья, ну вы даете! Сколько времени вас зову, зову, а вы прямо как эти. Деловые ну сил нет.
- Ну Педро!.. Ты же знаешь, у нас там дерьма целая куча навалилась, эти из фавел совсем охренели после олимпиады, ты же знаешь.
- Да знаю я, знаю. Ну хорошо хоть, смогли вырваться. Бросает цепкий взгляд на Це. А это кто с вами?
- Это Цецилия! – радостно кричит Бруна, - Я ее сегодня изнасиловала!
- Чего ты орешь! – Педро аж приседает, оглядывается по сторонам, судорожно вспоминая, кто из его коллег сейчас в участке. – Совсем уже?
- Да ладно, Педро, я пошутила. Просто у нас с ней… ну… это. Она от меня глаз отвести не могла, прикинь? Сидела такая, автобус ждала… А я ей и говорю, мол, пошли со мной. Ну и…
- Что, прямо там, что ли? – Педро выпучивает глаза так, что даже Цецилии смешно.
- Прямо в коридоре! – Бруна хохочет, мокрыми от смеха глазами сияя в сторону Цецилии. - Я даже до своего кабинета не смогла дойти.
- Ну ты даешь. Он с симпатией смотрит на Це, которая так взбудоражила его бывшую стажерку. - Ты бы все-таки, это, того, поосторожней на работе-то.
- Да я осторожно, - ржет Кенийская Лошадь. – Как только поняла, что у меня крыша едет, тут же Бруно и вызвала.
- И как скоро ты это поняла? – лукаво улыбается Педро Карниелли. Он отлично представляет себе, чего можно ожидать от Бруны.
- Ну… раза через три, - скромно потупляется она. Все смеются, даже Це.
- О, видать, тебе реально понравилось? – он с новым интересом поворачивается к Це. - И вы еще продолжать собираетесь?.. А какой общий счет? – он попеременно смотрит в глаза то Бруне, то Цецилии.
- Я не помню… Ну там 6:6, ну или где-то так, да я сбилась давно…Мы что, считали, что ли.
- Ого! Да она у тебя просто ласточка… - Педро улыбается шире некуда.

Бруна встает, подходит к Цецилии, которая несколько напряженно сидит на казенном стуле. Встает на колени перед ней. Це терпит все, сама раздвигая ноги, хотя это уже чистый эксгибиционизм. Мы же северные люди, как говаривал ее профессор в Институте. Два свидетеля, если не сказать – зрителя, да еще и бразильские полицейские, это, наверное, перебор. Це шепотом, на ухо, умоляет Бруну переместиться в другую комнату. Но чертова Бруна, как она это делает. И не желает идти ни на какие уступки; похоже, такая мизансцена заводит ее ничуть не меньше, чем удушающий прием. Це испытывает неудобство из-за присутствия двух мужчин, но пока терпеть можно. К тому же оба мужчины видны, как прежде Бруна, в некотором тумане; можно сделать вид, что их вообще тут нет. Проходит еще с час, но с уверенностью сказать нельзя, очень уж странно течет время – то минута за час, то час за минуту.

Педро со смаком расписывает свою кучу, то закатывая глаза, то щурясь и показывая раскрытые пятерни.

– Колумбия! - в лучшем виде, - утверждает он.

В глазах Цецилии туман смачно клубится, будто кинематографический пар в старых фильмах. На ночной клуб тоже смахивает, когда там на сцене что-то такое включают. Колумбия?.. Это звучит, как будто Бруны сейчас крикнут – и из-за угла Аль Пачино выйдет.

После пыльной щедрой дегустации Бруна торопливо объясняет Педро, что по-крупному лучше не начинать, а то, сам знаешь, мы же и так с дежурства сбежали. Вместо ответа Бруны получают от Педро плотный полиэтиленовый пакет, перемотанный хрестоматийным широким скотчем.

Це спрашивает, как пройти. Три прекрасных коричневых лица лучезарно улыбаются ей. Выходит в туалет. Он расположен чуть подальше. Узкий коридор ведет мимо вешалки в тамбуре. Це мимоходом замечает: что-то блестящее висит на крючке. На обратном пути останавливается посмотреть. Это галстук! Сплетенный из черного бисера, явно ручная работа, и он явно не новый. Ношенный; если бы можно было про бисер сказать «засаленный», мы бы так и сказали. Повинуясь неожиданному иррациональному желанию, Це, презрительно оглянувшись, снимает его с вешалки и, неловко смяв во мгновенно вспотевшей вороватой руке, сует в карман.

На заднем сиденье Це творит с Бруной такое, что потрясенный брат вынужден резко остановить машину. Он как попало паркует ее, задев правым боком плотные кусты, и нервно выскакивает. Закуривает. Перемежая судорожные вздохи нервными затяжками и глухими ругательствами, ждет, когда близнец замолчит. После заглядывает внутрь. С озабоченным лицом за руку вытаскивает сестру из машины, поправляет на той форму. Что-то сердито ей говорит. Бруна не вполне соображает, на губах ее играет странная улыбка, не полностью здоровая. Цецилия развалилась на сиденье в позе «прощай, молодость».

Бруны садятся в машину. Бруна спокойна и собранна, насчет брата пока не понятно, потому что он к ним спиной, его снова посадили за руль.

- Милая, а поехали в… - Бруна называет какое-то место.
- А поехали. А что там делать?
- Угадай с трех раз. Кстати, Бруно, Бруно! – Она хватает брата за плечо. Притормози, а? Чего мы тянем-то? Доставай давай. - Бруно открывает бардачок и протягивает сестре пакет.
- Ну так а что там? – все-таки уточняет Це.
- Домик там, домик такой, понимаешь? – Бруна возбужденно хохочет. Маленький хорошенький домик! Специально для заморских гостей, бля!

Гигантская луна, Це видела такие только в кино и всегда думала, что это такая кинематографическая гипербола – не бывает в жизни таких огромных лун. Однако вон она висит. Ночь. На обложке какого-то журнальчика, вытащенного из-под сиденья водителя, Бруна зловещими щелчками разбивает дорожки. Бруно отошел куда-то в темноту.

- Как тебе мой брателло? – вкрадчиво спрашивает женщина за секунду до того, как со смаком втянуть в себя яд, хищно расширив ноздри.
- В смысле? - Це холодеет, уже зная, что из этого вопроса может проистечь и воспоследовать. Ночь, пыль, дичь. Дичь – это она сама, Цецилия, белая сладкая дичь. Белое птичье мясо, Це – цесарка, - вдруг приходит в голову.
- Дурочка ты моя. «В смысле, в смысле», - фамильярно передразнивает она. - А то ты не поняла, – Бруна хватает ее грубо и быстро.
- Сама ты дурочка! – кричит Це, сопротивляясь вновь наплывающему со всех сторон туману. - Я вам когда еще предлагала остановиться? Еще до этого вашего Педро, каралья*…

*Caralha – ****ь (порт.)

Они приезжают в довольно странного вида дом. Так же, как и тот участок, дом затерян в горах. Бруна с порога набрасывается на Це. Полчаса спустя Бруно не выдерживает.

- Брунка, дай мне ее, а? – говорит он скороговоркой, голос его напряжен и глух.
- Как это? – Бруна поднимает голову от Цецилии и гневно смотрит на брата.
- Ну как, как… Дай мне ее, у меня стоит уже четыре часа подряд, а вы так орете…
- Бруно! Давай-ка ты соберись, что ли, – Бруна коварна.
- Сестра, а может, я ее саму спрошу, а? – он хитро поглядывает на Цецилию, предвкушая ответ.
- Валяй – спрашивай.
- Цецилия?.. – осторожно начинает он.
- Да! – кричит Це.
- Что -  «да»?
- Да! – кричит Цецилия. - Хочу всё! Всё хочу!

Туман давно перестал быть просто туманом и превратился в горячий кисель, который очень неприятно лезет в голову; от этого и мысли вязкие как кисель, и голова болит. Если старательно это игнорировать, то вроде как бы и не болит.

Бруно ошарашенно взглядывает на сестру, бровями спрашивает сестру – мол, чего это русская?..
Воздух напряжен от вибраций ее второго центра. Бруно – хороший приемник, он давно уловил сигнал. Камертон прямоходячий. Еще ни разу он не отказывал женщинам, и сегодня начинать не собирался.

Бруно удивительно, потрясающе нежен с ней. В отличие от сестры, он не хочет никакого буйства. Он осторожно укладывает Цецилию, поправляет подушку у нее под головой. Он хочет нежности, и еще он немного боится сделать ей больно – она такая хрупкая, как ему кажется. Бруно гладит Цецилии грудь, при этом у него все такие же как будто испуганные округлившиеся глаза, - отмечает Це. Но это не испуг. Сдерживая жадность, Бруно гладит ее синхронно обеими руками, и целует с восхищением, не веря, что на него свалилось такое счастье; так Кощей целовал бы свое злато. Форменные его брюки трещат, это слышно.

- Цецилия, с резинкой или без?.. – шепотом спрашивает он, неотрывно целуя ее, тяжело и неровно дыша.
- А есть?
- Вообще-то нет…
- Ну и чего ты спрашиваешь тогда.

Це привлекает его к себе, все его сумасшедшее огромное восхитительное тело. Он пахнет нагретым каучуком и ванилью и солью и уже чем-то еще.

- Давай, давай, давай, - стонет Це.
- Сейчас, сейчас, тихо, маленькая моя, - надо же, он шепчет точно так же, как сестра.

Бруно с хрустом сдирает с себя форменные штаны. Це давно готова, но он немного медлит, очень умело оттягивает момент. Цецилия извивается под ним, как крупная ящерица. Бруно сколько может сдерживает ее своим весом, позволяя ей, все так же восхищенно улыбаясь, - только чуть-чуть, пару сантиметров.

Наконец-то. Еще и наживую. Бруно трясет, он сдерживается изо всех сил, и он не отпустит Це, он держит ее, держит своими огромными руками, налившись на нее всем телом, сжав ее - это объятия или это тиски?.. Бруно действует медленно, но верно, Цецилия вскрикивает и хочет только одного – продолжать, сильнее, еще. Бруно входит – мощно и плотно, выходит – медленно, каждый раз почти на полную. Це закрывает глаза и вся превращается в один большой напряженный кусок наслаждения. Бруно успевает иногда сделать один вздох. Иногда он не выдерживает и срывается на дикий мясной темп, и тогда руки и ноги Цецилии вцепляются в Бруно, чтобы удержаться, потому что Цецилии кажется, что она сейчас или взлетит вверх или вылетит в пропасть, наполненную все тем же горячим туманом – о черт, опять голова заболела; Бруно быстро спохватывается и восстанавливает дыхание. Плавно, чередуя тихие паузы и мучительные всплески, Бруно доводит Цецилию до потери сознания. В том смысле, что сознание, та пульсирующая точка, которая и есть Цецилия, та точка, которая по крайней мере самоидентифицируется как Цецилия, эта крохотная точка сейчас тонет в том горячем тумане, который несколько часов назад залил ей голову. Точка сборки Цецилии сейчас там, где ее не зовут Цецилия; там нет имен и нет таких ничего не значащих слов, как, например, «секс» или «черное тело». Це бьется в его руках, Бруно приходится крепко держать ее, он и сам видит эту пропасть с туманом, все-таки он гораздо тоньше организован, чем сестра. Цецилия бьется и кричит так, что Бруна начинает волноваться, как бы Цецилии опять не стало плохо, как давеча в участке. А вообще она чуть-чуть ревнует. Она осторожно вмешивается:

- Бруно, слушай… может, ты полегче с ней, а?..
- Не мешай, - шипит тот сквозь зубы, даже не обернувшись.

Только теперь Бруно разворачивается как следует. Бруно свирепствует. До Цецилии доходит, каких нечеловеческих усилий стоило этому рычащему Кенийскому Чудовищу сдерживаться все это время. Только теперь, ощутив его первобытную, чудовищную силу, она начинает отдавать себе отчет. И снова уточняющий вопрос сквозь плотный горький туман – а кто кому отчет?.. и вдогонку – а кто вообще спрашивает?..

Це с нежностью нового понимания его обнимает, обхватывает ногами. Ох, Бруно, Бруниньо, это ж сколько у тебя терпения. Он как-то сразу чувствует, что она – поняла. Безмолвное взаимное понимание неожиданно оказывается ценнее, чем все, что было до этого.

- Бруно, ну ты все? – сестра вьется вокруг, как стервятница.
- Не мешай, - снова говорит брат, не отрываясь нежными глазами от счастливых улыбающихся глаз Цецилии.

Похоже, Бруна знает эту интонацию брата. Сидит, ждет, как миленькая.

Бруно не собирается останавливаться. Сестра сидит в кресле с сонными глазами, приоткрыв рот. Цепко поглядывает на Цецилию, иногда на брата. Улучив момент, женщина спрашивает:

- Ну чего, малыш, поняла теперь, почему я так тебе сопротивлялась?

Це задумывается ненадолго.

- Ты знала, что этим все кончится?..
- Именно. С самого начала знала. Как только тебя увидела… А у меня же дежурство… Черт бы его…

Трое покидают «домик для гостей». Це так и не запомнила, как называется место, заковыристое индейское название с десятью слогами и тремя ударениями, не произнести. По дороге до Сан-Пауло «братья» по очереди успевают довести Цецилию еще несколько раз, как будто сговорившись свести ее с ума. Це лежит мокрая и обессиленная. Просит пить. Вода есть. То есть воды нет, зато есть бутылка гуараны. Гуарана теплая, но сойдет… Рот пересох от крика.

Мыслей нет; все они тонут в тумане. Да и нужны ли они сейчас? Нужны ли они всегда?..
«Братья» не выдерживают, в который раз останавливают машину.

- Кисуленька, ты в порядке? – это Бруно.
- Сладкая, ты нормально себя чувствуешь? – это Бруна.
- Я?.. Я не знаю…
- Ах ты не знаешь… - Бруна, жестокая сволочь Бруна смеется, опять эта хищница смеется. - Сладенькая, а может, еще?..

Це не знает, надо ли еще. Сил нет. Мыслей нет давно. Цецилия плывет. «Братья» понимающе переглядываются. Улыбаются, бразильцы всегда улыбаются.

- Так, ну чего? – говорит Бруно. - Она в какую там гостиницу собиралась? – спрашивает он сестру.
- Ой, да я что-то и не спросила даже… Малыш, ты в какую гостиницу-то хотела?
- Я не знаю… Я вообще-то в гости ехала… Но сейчас, наверное, мне бы действительно в гостиницу…
- Ну и чего ты испугалась? – хохочет Бруна. Бестия Кенийская. - Мы же полицейские. Мы тебя сейчас доставим в нормальную гостиницу в лучшем виде.
- Насчет лучшего вида – не факт, - слабо улыбается Це.
- Ой да ладно тебе. Сейчас все будет, принцесса… причешись только.

Бруне понравилось новорожденное слово – принцесса.
- Бруно, Бруно! – в восторге кричит сумасшедшая Кенийская Буйволица. - Я поняла! Она принцесса!
- Чего?
- Принцесса, говорю тебе! Русскую принцессу везем.
 
Долгие пригороды, и не особо хорошо все освещено, что-то долгое и невнятное, а потом вдруг бац! И за поворотом открывается Сан-Пауло. В Чикаго были? Ну вот. Как Чикаго, небоскребы и огни, только все это щедро сдобрено тропическими парками.

После короткого совещания «братья» решают отвезти Цецилию в какой-то отель в самом центре города. Без звезд, но отнюдь не для бедных. Заносят внутрь громадную сумку, про которую Цецилия и не вспоминала с самого автовокзала в Рио.

- Милая, паспорт давай! – это Бруна.
- Паспорт?.. – Це растерянно хлопает глазами.
- Так, ладно, завтра заполнишь, тут надо форму заполнить, когда въезжаешь.

Бруна с каменным лицом обращается к служителю гостиницы.

- Так, в общем, эта девушка – сейчас заселится, понятно?
- Понятно… - растерянно отвечает тот.
- А паспорт даст завтра, ясно?
- Ясно…

Вообще-то по правилам гостиницы им категорически запрещено заселять кого-то без заполнения формы – и тем более без паспорта – но что тут скажешь? Понаехали два безумно одинаковых огромных мента, с белой девушкой, и как с ними спорить.

- Маленькая, а можно мы тут у тебя поспим, а? Пару часиков? А потом обратно в Рио мотанем?
- Ой, да конечно! – признаться, Цецилия больше всего на свете хотела остаться наконец в одиночестве, но заикнуться об этом не решилась.

Кровать огромна, можно спать втроем. В какой-то момент у «братьев» происходит сонная перепалка. Бруно во сне обнял Цецилию так, что для Бруны не осталось ни клочка. Цецилия продолжает равнодушно спать. Бруна сердито толкает брата и сдавленным голосом шипит ему в ухо:

- Слушай, Бруно, ну ты чего? А мне?
- А мне? – Ты с ней сколько была, а я всего-то… не помню сколько.

Он бесцеремонно отодвигает сестру. Цецилия улыбается во сне, там, в своем сне, она – тоже бразильянка, и она улыбается и притягивает его к себе. Бруна резко отворачивается.

Це просыпается.
Брезгливо ощущает, что в комнате кто-то испортил воздух. А может, это она сама?.. Об этом думать не хочется. Открыть окно. Самочувствие так себе. Голова пуста, как потухший газовый фонарь. – Когда они свалят наконец, - думает Це, взглянув на часы на стене. Только сейчас до нее начинает доходить, с каким смаком ее отымела эта парочка – интересно, сколько раз они так делали до нее? И сколько еще будут после?..

С чего вся эта свистопляска началась? С того, как она накурилась с той молодой таксисткой в Рио? Нет, милая моя, - одергивает она себя. Не с того момента, как вы накурились, а с того, как ты с ней переспала в мотеле. А покурили вы уже после. А потом она и доставила тебя на автовокзал, куда позже заступила на дежурство Бруна. Но где же, где начало этой истории? Я же ехала в музей… Ну так и ехала бы себе. Где, почему сбилась с пути?.. Це усиливается вспомнить, что побудило ее предложить веселой толстухе-таксистке то, что она предложила. О чем, вот о чем я думала в тот момент? – Це старается ухватить за хвост ускользающее воспоминание.

Зачем она это делает? Почему это так важно – понять, с чего все началось? Чтобы не допустить повторения? А почему не допустить?.. Туман недоумения, от которого болела голова, превратился в едкий туман стыда, от которого остро болит душа. Так с чего все пошло-поехало?..

Стоя перед зеркалом, она разглядывает свое лицо, как будто вчерашнее поле битвы. Синяки под глазами. Пост-токсические прыщи уже начали восхождение к верхним слоям эпидермиса. Скользкая бледная кожа с легкой испариной. Взгляд озадаченный, виноватый. Притухший и припухший. В ранней молодости иногда занятно было разыгрывать из себя человека пожившего, но сейчас-то перед кем. – Черт, я опухшая, как жаба, - думает Це.

Проведена инвентаризация убытков и повреждений, нанесенных себе самостоятельно. Исходная точка пути так и не найдена. Однако мозг хорошо прогрелся и предлагает разные интересные сведения. Например, внезапно пришло название автобусной компании – «Estrela Azul», синяя звезда.

А еще мозг живо реагирует на команду «я как жаба» и заботливо выводит на поверхность памяти когда-то прочитанную еврейскую сказку.

«Жаба-оборотень» была в составе цикла «Волшебные сказки», в числе известных сказок и легенд о Беште. Жаба, пустыня, тоскующая душа, жаждущая прощения – короткая притча мгновенно разворачивается у Цецилии перед глазами.

***
Жаба-оборотень

Однажды святой Бешт впал в задумчивость. Три дня он ходил погруженный в глубокое раздумье, а на четвертый обнаружил себя в знойной пустыне. Он очень удивился и подумал, что неспроста его сюда занесло. Вдруг Бешт увидел неподалеку толстую уродливую жабу. Жаба, не сводя с Бешта пристального взгляда, медленными, короткими прыжками приближалась к нему.

- Кто ты? – спросил жабу Бешт.
- Я человек, - раздался голос жабы. – Ровно сто лет назад я по велению свыше был превращен в жабу и изгнан в пустыню, где нет людей и где никто не может отпустить мне мои грехи.
- Расскажи мне, в чем же ты грешен? – спросил Бешт.
- Мои грехи начались с того, - сказала жаба, - что я не мыл рук перед едой. Когда Сатана стал меня обвинять, ему на Небесном Суде разъяснили, что за один грех нельзя наказывать и что если ему удастся ввести меня в еще один грех, тогда мне зачтется и первый грех и я буду строго наказан. Сатане удалось ввести меня во второй грех, потом я не устоял и еще раз поддался ему: совершил третий грех, потом четвертый. Сказано ведь, «грех влечет за собой грех». Так мало-помалу я совершил всевозможные грехи, и Небесный Суд решил лишить меня возможности раскаяния. Поэтому Сатана сделал меня пьяницей. Я много пил, а пьяный не задумывается о грехах и о том, что его ожидает. Так я и умер, не успев раскаяться в своих грехах. А так как в первый раз я согрешил тем, что пренебрег омовением рук, мою душу после смерти вселили в жабу, в тварь, которая у всех вызывает брезгливость, и отправили в пустыню, где некому помолиться за мою душу и тем принести мне прощение.

Тут святой Бешт понял, для чего он очутился в пустыне, и стал горячо молиться за душу грешника.

Через некоторое время он увидел, что жаба упала, распластавшись у его ног. Она была мертва, а душа грешника вознеслась ввысь.    

***

За короткое мгновение Це успела побывать и жабой, и Святым Бештом, и вознесшейся душой.

Она тщательно перебирает свои грехи за последние сутки, как будто просматривает автобиографический кинофильм. Говорят, на Страшном Суде нас подвергают чему-то подобному, только мы не в состоянии смотреть на все свои грехи; от некоторых мы мучительно отворачиваемся – и в результате нас заставляют проходить по тому же пути снова и снова, пока мы не осознаем полностью и не сможем взглянуть на самих себя…

– Я хоть руки-то мыла?.. – горько усмехается Це. Таксистка. Курево. Секс в мотеле.  Полицейский участок. А Бруна руки мыла? – этот простой вопрос заставляет Цецилию застонать. Конфискат этот… – И еще этот гребаный галстук! – это воспоминание заставляет Це подскочить на месте. - Галстук-то я зачем своровала? Он же мне даром не нужен… Боже, Боже, прости меня, нечистый попутал, Господи, прости и помилуй, прости, Господи… Цецилия то хватается руками за голову, то начинает креститься, а то с хрустом выгибать пальцы в ту сторону, в которую неудобно.

Новое озарение – новый стон: камеры! Запись-то осталась у тех двоих. Если надо будет, они любой фильм смонтируют… В том числе как Це набросилась на Бруну. Вот это не просто стыдно. Это страшно.

Хочется скорей выплакать гребаный стыд и страх. Надо сегодня же найти русскую церковь в Сан-Пауло, а если не найдется, сходить в католическую. Да нет, есть же вроде собор. Да точно есть, должен быть. Скорей спихнуть свои грехи, вывалить их Всевышнему с соответствующим сопроводительным текстом, он много слышал, он простит; а там, возможно, удастся простить себя и самой.

Скорей сбежать из этой гостиницы, пока те двое не проснулись. Стереть из памяти. Заранее понятно, что не получится это. Можно попробовать договориться с мозгом, он иногда все-таки выступает союзником личности, иногда – другом эго; гибкая такая мышца. Це быстро собирает вещи, и три минуты спустя стоит перед стойкой ошарашенного портье.

- Как, сеньора уже уезжает?
- Да, сеньора уезжает.
- Может, вам такси?..

Це просит таксиста (избегая на него смотреть) довезти ее до недавно отстроенной гостиницы Формула-1. Она видела рекламу на автовокзале в Рио.

- А в этой что, не понравилось? – любопытствует водитель. Ему явно хочется поболтать, как всем бразильским таксистам.
- Нет, не понравилось.
- А что не понравилось? – он искренне изумлен.
- Дорого, - отрезает Це.
- Дорого?.. Но в Формуле-1 такие же цены, разве нет?
- Нет.

Как только такси уезжает, Це тотчас берет другое. Заметание следов; приятного мало. Но на душе становится чуть-чуть, самую малость легче. По крайней мере, если Бруны и велели кому-то не спускать с нее глаз, - сейчас ее уже наверняка потеряли из вида. Портье с трудом затаскивает ее гигантскую сумку в номер.
Це спускается в лобби в Интернет-комнату, чтобы не доставать при всех ноутбук. Довольно быстро находит в поисковике православную церковь. Даже на такси далековато, но Це все равно решает пойти пешком. Проветриться, нервы успокоить.

Но сначала принять душ. Це с тревогой прислушивается к довольно неприятным ощущениям в теле. Если отбросить все нюансы, то она занималась этим с незнакомым негром. Без презерватива. Странно, но в душе как будто кто-то уже есть – слышно, как потоки воды хлещут по стенам душевой кабинки, и вроде даже как будто кто-то там напевает. Це вдруг без сил падает бросается на постель и накрывает голову подушкой. Нет никого в ванной комнате и быть не может…

Как давеча грехи, так теперь Цецилия шаг за шагом перебирает риски, которым подвергала себя за последние сутки.

Одна, с затуманенным сознанием, на вокзале. В сумке трубочка и коробочка с очень красивым радужным листочком на крышечке, а сумка на плече у полицейского. В мозгу вдруг вспыхивает и начинает сияющий танец слово «депортация».

Грязные руки Бруны. Немытое тело… ну ладно, не стоит так упиваться своими грехами, Бруна была чистая – аж хрустела вся, но могло быть и по-другому…
А еще. Когда Це набросилась на Бруну, та ведь схватилась за оружие. А если бы в тот момент она была бы уже под кайфом?.. Агрессивная лесба-полицейский, на которую набросилась русская туристка.

Бруно. Новый взрыв в голове – слово «СПИД». Це видит его в виде огромного светящегося граффити на выпуклой стене своей подкорки. Один только положительный момент… эх, если б удалось забеременеть… здоров ли он.

Педро мог застукать ее, когда она тырила галстук. Возбужденный офицер полиции под кайфом. Среди ночи, в горах. Сюжет, однако.

Высунув голову из-под подушки, Це опять обнаруживает себя в постели, а рядом с собой опять ту женщину. Мужчина, судя по бодрым звукам воды, под душем. Напевает что-то лиричное. Сдерживая стон, Це снова смотрит на часы. Когда же они наконец уедут. Когда же я наконец проснусь.

Трое спускаются на первый этаж. Вытерпеть завтрак втроем.

- Слушай, Це, - начинает Бруна. Мы тут с братом подумали. Подарок тебе хотим сделать.
- Мне подарок? Да ладно.
- А что ты стесняешься-то.
- Да я вообще-то сама хотела вам матрешек прислать, – все трое дружно хохочут.
- Только у нас подарок не готов. В смысле мы не придумали еще. Ты что-нибудь хочешь, ну, такого чего-нибудь?
- Не знаю даже. Давайте я чуть-чуть подумаю?

А как же список грехов и рисков?.. Бежит перед глазами, как титры документального кино.

- Подумай, конечно. Только недолго. Нам ехать пора, мы же с дежурств своих смотались… оба причем.

Пока они пьют кофе с сырным хлебом, Це размышляет. И чего стоит все ее самокопание, все ее молитвы, если она ни на шаг не продвинулась со вчерашней ночи?

Бруно решает поесть поплотней и заказывает фейжоаду. Ждать ее совсем недолго, потому что она всегда есть готовая. Глядя на брата, Бруна берет фейжоаду, а потом и Це тоже. Как-то сначала не подумали, а потом до всех по очереди дошло, что сырным хлебушком не отделаться, пора поесть как следует. Мужчина, конечно, первый сообразил.

- Ну так чего, придумала?
- Да вроде да… - неуверенно произносит Це.
- Ну и?
- Я тут подумала… Мне в Рио так страшно было одной. Я там почти никого не знаю, кроме Сони, а Соне – за пятьдесят, не будет же она меня охранять, ее саму охранять пора.
- И чего?
- Мне иногда нужно… Иногда так нужен… охранник. Можно?

Це не понимает, как она могла это выдать. Теперь парочка будет всегда в курсе всего, что с ней происходит. И что, это навсегда? Откуда, ну откуда такие вещи приходят в голову. Из коллективного бессознательного? Неужели там ничего поинтереснее нет.

Кенийские Буйволы переглядываются, улыбаясь. Серьезно так кивают.

- А чего? Можно. Хорошо придумала.
- Что, правда можно?
- А что. Сейчас нарисуем.

Бруно уже звонит кому-то. Новости, сплетни, передает трубку Бруне, Бруна тоже хохочет с кем-то, потом Бруно снова берет и наконец переходит к делу. Он кладет трубку, что-то возбужденно объясняет сестре, Цецилия не успевает с такой скоростью разбирать слова.

- Ты прикинь, прикинь! – сыплет словами Бруна, обращаясь к Це. - Брунчик мой договорился там для тебя, у них как раз там новенький где-то, ему надо практику проходить, охранником.
- А сколько это… стоит? – Це не хочет неприятных сюрпризов, лучше договориться на берегу.
- Да глупенькая, тебе это ничего не будет стоить. Мы же подарок хотим сделать. Ты же наша принцесса или кто. Давай, звони нам, как в Рио опять соберешься.

Це получает в подарок личного охранника, высокого и красивого – по-бразильски. Сопровождать ее будет, во как. Такой вот бразильский подарок. Такие вот Бруно и Бруна. Охранник смотрит на Цецилию, весело, чуть не вприпрыжку приближается к ней. Протягивает руку и почему-то грубо трясет ее за плечо. Це с отвращением пытается спихнуть его беспардонную руку, но рука продолжает теребить плечо, а вот и вторая рука покушается на другое. Цецилия огромным усилием сознания просыпается. Двухметровая женщина-полицейский что-то тихо, но настойчиво повторяет, похлопывая ее по плечу. Це вздрагивает от этих зорких глаз, мгновенно поднимающих со дна души всю муть, произошедшую за последние часы. Но какие часы?.. Це в полном недоумении таращится на свою сумку, все еще стоящую тут же. Тот же крохотный зал ожидания, автовокзал в Рио. Знак, запрещающий курить, часы на стене, автомат с гуараной. Радость внезапно пронзает ее: сон! Это был сон! И нет никаких Брун, нет никакого конфиската, никакого охранника, все это был сплошной туман, жара. В восторженном волнении Це не успевает прочитать то, что написано на крохотном значочке на груди огромной женщины. Бруна да Сильва, сержант, - вот что там написано.

Присев на корточки, сержант Бруна да Сильва продолжает настойчиво требовать у незнакомки билеты. До Цецилии постепенно доходит, что от нее хотят, и она суетливо достает мятые бумажки из заднего кармана, сияя от счастья - дешево отделалась. Женщина-полицейский неодобрительно наблюдает, как сонная туристка с глупой улыбкой трет себе глаза.

Автобус и правда восхитительный. Сумку водитель загружает в багажное отделение вместе с чемоданами остальных пассажиров; в салон Це берет лишь рюкзак. Устраивается у окна, рюкзак в ноги. Одеяло, подушка, все это – чистая прелесть, потому что шея затекла, до чего же неудобно спать, сидя под кондиционером в зале ожидания. О! Кофе! Надо окончательно проснуться и обдумать, что это за сны такие приходили. Сегодня лунное затмение, есть над чем подумать. Как же все хорошо, и в туалет здесь можно сходить, и все такое чистое, новое. Синяя звезда!

Хорошее выражение – вспоминать что-то, как кошмарный сон.

Цецилия окончательно устраивается на своем месте, подложив подушку под один бок, одеяло завернув под другой, удобно разместив стаканчик с кофе на откидную, как в самолете, полку, а бутылочку с водой воткнув в вертикальную сетку. Вроде все прекрасно, но нет, что-то мешает. Це вертится, как принцесса на горошине, сразу не возьмет в толк, откуда идет сигнал дискомфорта.

Меняет местами подушку и одеяло, снова устраивается, и вроде все хорошо, но нет, все еще что-то где-то мешает. Це раздраженно выдергивает подушку из-под себя. Не выпуская ее из руки, не веря себе, не желая верить, другой рукой лезет в задний карман джинсов. Нащупывает там нечто, пальцы вздрагивают от прикосновения крохотных прохладных шариков, туго сплетенных вместе. Что это такое?.. Це холодеет, но, еще не вытянув странный предмет из кармана, и боясь его вытаскивать, и понимая, что вытащить придется, Це уже знает, с чем сейчас придется столкнуться ее мозгу.

Это галстук, гребаный галстук из бисера.