М. М. Кириллов Учителя, Ученики и их время Повести

М.М.КИРИЛЛОВ













УЧИТЕЛЯ,  УЧЕНИКИ   И  ИХ ВРЕМЯ









Саратов -  2017






       

    
    Эта повесть об Учителях, их Учениках и их Времени. Написана по воспоминаниям и материалам автора с использованием его прежних публикаций («Учитель и его Время», 1999, 2005; «Тени недавнего прошлого», 2012; и «Красная площадь и его окрестности», 2015).
    Эта книга может быть полезна изучающим историю отечественных медицинских Школ, работникам органов здравоохранения и практическим врачам.

     Автор: доктор медицинских наук, профессор, «Заслуженный врач России», в прошлом руководитель одной из крупных терапевтических клиник и кафедр Саратовского государственного медицинского Университета, писатель.

      Художественно-публицистическое издание.









Kириллов
Михаил Михайлович,
Саратов, 2017 год.


Посвящается моим
 Учителям и Ученикам



    Учителей и Учеников друг без друга не бывает. Как правило, их не выбирают. Этому содружеству – тысячелетия. И каждому такому содружеству свойственно то или иное Время.
    И у меня были Учителя. Родители, разумеется. Школьные учителя. О них я  написал целые книги  («Мальчики войны» и «После войны. Школа»). Я понимал их значимость для себя и старался быть им благодарным. Это относилось и к нравственным, и к профессиональным навыкам. Все мои Учителя были советскими людьми, прошедшими фронты Великой Отечественной войны. Это было и их, и моё Время. Уточняю это обстоятельство, поскольку нынешнее время радикально изменилось.
     Товарищей и коллег по работе у меня было много, но настоящие Учителя по клинической Школе появились только в ленинградской академической кафедре профессора Н.С.Молчанова, в  которой я обучался в 1962 – 1966 гг. Было мне тогда 30 лет.
     Годы этой  учёбы были подробно описаны мной в книге «Учитель и его Время»,  вышедшей в двух изданиях (в 1999  и в 2005 гг.). Приведу лишь некоторые факты из того времени. 
           В целом, кафедра госпитальной терапии  была, по-видимому, наиболее динамичной и результативной терапевтической кафедрой Военно-медицинской Академии им. С.М.Кирова.
      Послевоенное время было насыщено переменами. Страна оживала. Это время было временем победителей. Всем хотелось идти быстрым шагом, несмотря на ещё не преодоленную разруху. Люди навёрстывали то, что было отнято у них войной. Их намерения часто превышали их возможности и возможности государства. Вот почему время тогда буквально летело, но летело неровно и нервно, напоминая картину, хорошо знакомую ленинградцам, — быстро бегущие рваные серые облака над Невой, когда вдруг - то потемнеет и посуровеет все вокруг, то на минуту прорвётся солнцем, для того, чтобы вновь погрузить всё в темноту.
     После 7 лет службы полковым врачом мне трудно было сразу войти в коллектив кафедры — не хватало клинического опыта и даже клинической выносливости.
    Кафедра располагалась тогда в Ленинградской областной больнице за Финляндским вокзалом. Известно, что любая областная больница — средоточие тяжелых больных, трудных для диагностики и лечения в районных больницах, и не случайно, когда, мне дали палату из 8 больных, каждый из них оказался загадкой. Но учили щедро, и в учителях не было недостатка.
      Удивительная была клиника! Её история уходила в военные годы и ещё на сотню лет назад. Поражало в ней средоточие совершению различных творческих личностей: Н. С. Молчанов, М. Ю. Раппопорт, М. Л. Щерба, С. О. Вульфович, Б. А. Овчинников, В. Г. Шор, Е. В. Гембицкий, И. И. Красовский, В. П. Сильвестров, В. В. Бутурлин, П. С. Никулин, А. Д. Пушкарев, Д. И. Мебель, Ю. И. Фишзон-Рысс. Были среди них исследователи, практики, мыслители, но были и обычные методисты; были увлекающиеся, но были и скептики, учившие не видеть того, чего нет. Разные они были, но никто из них не требовал ни от кого подобия себе. Конечно, были и принципиальные различия: кто-то был человеком «зачем», кто-то — человеком «почему». Первые — прагматики, люди пользы, вторые — люди истины, даже если она пользы не сулила. Познавая науку диагностики, беря от каждого из них лучшее, я познавал и их, своих учителей, пусть несколько романтично, но так жадно, словно знал, что отправляюсь в далекое-далекое путешествие, где мне может пригодиться многое...
      Клиническая манера у моих наставников  была разной. Владимир Григорьевич Шор был строг, последователен, точен, нелицеприятен, не склонен к похвале; его сильной стороной была инструментальная диагностика. Игорь Иосифович Красовский был нетороплив, основателен, отличался безупречной методичностью, полнотой анализа, какой-то особой манерой убедительности, не допускавшей сомнений и критики. Давид Ильич Мебель — крепкий старик с громадной седой головой. Он, как мне казалось,  говоря, думал, а, думая, — говорил, и этим наглядно демонстрировал сам процесс мышления, чего нам, молодым, так недоставало. Его никогда никто те торопил. Он был поучителен даже тогда, когда просто слушал.
      Виктор Васильевич Бутурлин просто был рядом, внимательно слушал,  позволяя «разогреться», а затем, как-то мягко, необидно, но последовательно разбивал в пух и прах предположения собеседника, давая уроки «отрицательной» диагностики, — то есть диагностики, отрицающей ложное, надуманное, скороспелое, желательное, но далекое от правды. Он учил уметь отказываться от самого себя. Конечно, было обидно, но поскольку в том, как он говорил, не было и тени упрёка, то вроде бы и необидно.
      Михаил Львович Щерба — великолепный методист и диагност алгоритмического плана. Процесс его мышления обычно был неэмоционален и скрыт от наблюдения, манера обследования больного и обдумывания — медлительна, но результат — поразителен в своей точности и достоверности. Математическая диагностика!
      Вульфович был человеком другого оклада. Увлекающийся, он видел, понимал, объяснял больного образно, многогранно, эмоционально. В его работе царили экспрессия и интуиция. Диагностическое искусство его было увлекательно, понятно, зримо, заражало богатством приёмов, нравилось молодежи, но воспроизведено быть не могло...
      Сильвестров Владимир Петрович был одним из перспективных, тогда ещё молодых сотрудников кафедры. Тогда ещё не было оснований предполагать, что со временем В. П. Сильвестров напишет великолепную и оригинальную книгу «Затянувшиеся пневмонии», выдержавшую несколько изданий, и станет одним из ведущих пульмонологов страны.
      Удивительно, но столь могучее соседство не мешало начальнику кафедры — Николаю Семеновичу Молчанову, их Учителю, — оставаться самим собой. Ведь и ему, прошедшему Финскую и Великую Отечественную войны от начала до конца, — было не занимать у них опыта. Одаренным людям не мешает разнообразие творческой направленности окружающих.      Неожиданно для себя я открыл среди старших сотрудников кафедры тогда доцента Евгения Владиславовича Гембицкого. Мне даже показалось, что я однажды, среди клинической суеты, как бы наткнулся на его внимательный и добрый взгляд, обращенный на меня. Я знал, что он — полковник медицинской службы, фронтовик, с большим опытом работы в медицинской службе военных округов.
       Говорить с Е. В. было просто: он внимательно слушал. Мне показалось, что этот человек присматривается ко мне, помогая мне преодолеть застенчивость.  Позже как-то невольно я стал выделять его из всех.
    Его часто можно было видеть в больничной, довольно неплохой, библиотеке. Привлекали его систематичность, внутренняя сконцентрированность и глубина подхода в любом деле. Гембицкий и в общении с людьми был таким же: не торопился, не навязывался, но привлекал многих именно своей содержательностью. Он не занимал много места в общем пространстве и даже, казалось, уступал это пространство другим, нетерпеливым. Иногда мне казалось, что он одинок. Но, скорее всего, это было не так. Несмотря на его сдержанность, Евгения Владиславовича, словно преодолевая какое-то незримое расстояние, как-то уважительно любили, а, сблизившись, очень привязывались к нему, ценили и берегли возникшую общность. Он становился необходимым и любимым. В той или иной мере это было характерно для молодежи на кафедре.
      Гембицкий как-то по-своему работал с больными людьми: неторопливо, основательно, методично, иногда — повторно, без излишних эмоций. Неторопливость, по-видимому, скрывала от окружающих действительную напряженность происходившего анализа, определения логики фактов и формирования умозаключения. Для него был важен синтез наблюдений, и поэтому требовалась особенная чистота и безупречность слагаемых аргументов. В то время, пока другие, задыхаясь от радости скороспелых находок, мельтешили «внизу», вблизи отдельных фактов, он, испытывая все то же, как бы обязан был оставаться на диагностическом «капитанском мостике», наблюдая и анализируя весь процесс. Эта его манера могла даже показаться неэмоциональной. Чем динамичнее был клинический процесс, тем спокойнее и четче становился его анализ и, как результат, уменьшалась вероятность ошибки. Все это было зримо. Но не все это понимали и не все прошли школу такого взвешенного аналитического видения фактов. Мне это было особенно полезно, так как по природе своей я был эмоционален, интуитивен, и не очень точен.
      Я привязался к этому необычному человеку. Мне нравились выступления Евгения Владиславовича на кафедральных совещаниях: (обоснованность его собственных суждений и уважительная позиция по отношению к другим). Было заметно, что с ним считался сам Николай Семенович.   
   Я часто подолгу работал с Евгением Владиславовичем в залах Фундаментальной библиотеки академии, поражаясь его трудоспособности. Бывало, мы прогуливались по набережной Невы, беседуя о жизни. В те годы мне было особенно важно, чтобы кто-нибудь меня слушал. Он поощрял наши беседы. После встреч с Гембицким становилось как-то радостно жить. А бывало, что он охотно откликался на конкретную нужду. Он как-то помог мне достать редуктор и баллон с ацетиленом на одном из заводов, когда узнал, что из-за этого у меня прекратились исследования... Именно благодаря вниманию Евгения Владиславовича мое клиническое, педагогическое и научное развитие пошло особенно осмысленно и быстро.
      Клиника — такое место, где взаимное обогащение опытом неизбежно. Приведу один случай из многих. Я вел больного 32 лет, очень тяжелого, с выраженной сердечной недостаточностью, с плотными белыми отеками — такими, что по ногам его из пор сочилась жидкость так, что ее можно было собирать в пробирку. Считалось, что он болен ревматизмом с комбинированным поражением митрального клапана.
      Его не раз смотрел со мной и Евгений Владиславович. Дело шло к развязке: нарастали явления сердечной астмы, и применяемые препараты наперстянки и мочегонные эффекта не давали. В один из обходов Евгений Владиславович высказал предположение, что на фоне ревматизма у больного, по-видимому, развился амилоидоз, что и объясняло крайнюю выраженность отечного синдрома.
     Больной умер. Когда я направился на секцию, Евгений Владиславович попросил меня специально напомнить прозектору о необходимости исследований на амилоидоз. На вскрытии был выявлен жесточайший стеноз митрального клапана, расширение левого предсердия и правых отделов сердца, большая печень, асцит, отеки... Диагноз порока сердца был подтвержден, и я поднялся в отделение.
     Прислонившись к стене в коридоре, стоял Евгений Владиславович, окруженный слушателями. Я бодро доложил ему о результатах вскрытия. 0н внимательно выслушал и очень серьезно и тихо спросил: «А для исследования на амилоидоз взяты ткани?». К моему ужасу, я должен был сознаться, что забыл сказать об этом прозектору, тем более, что у нее и сомнении в диагнозе не было. Он как-то по-особому, как бы изучая, огорченно посмотрел на меня и, оттолкнувшись от стены, медленно пошел прочь, не сказав ни слова.
      Опомнившись, я быстро вернулся в прозекторскую. Труп еще лежал на столе. Я упросил патологоанатома вернуться к исследованию и взять нужные образцы тканей.
      Следующие 2—3 дня я избегал встречаться с Гембицким: мне было стыдно за свою оплошность. Вскоре стало известно, что гистология подтвердила признаки амилоидного перерождения не только в обычных для этого органах, но и в необычных, в том числе в митральном клапане. Нафаршированные амилоидными глыбками створки клапана симулировали порок сердца, создавая все условия для развития сердечной недостаточности. А данных за ревматизм... получено не было.
     Конечно, я рассказал об этом Евгению Владиславовичу. Он, как будто между нами ничего не произошло, тут же поделился своим предположением о первичном характере амилоидоза — редкой разновидности этого заболевания. Сказал, что необходимо изучить соответствующую литературу и доказать это. Просидев в библиотеке как проклятый неделю, я проштудировал всю литературу, что была, начиная с работ конца XIX века. Выяснил, что наше наблюдение амилоидного порока сердца — единственное в отечественной литературе. Меня так увлек поиск литературных доказательств, что я ни о чем другом и думать не мог. Имению тогда, я убедился, что осмысленный поиск рождает поразительную работоспособность.
      Мне казалось, что я реабилитировал себя перед Евгением Владиславовичем. Но он поставил задачу доложить об этом редчайшем наблюдении на заседании Ленинградского терапевтического общества, а позже направить его описание в журнал «Кардиология». Всё это было выполнено, но на мои просьбы выступить соавтором этих сообщений следовал неизменный отказ. Это даже обижало. Лишь с годами мне стало ясно: он был Учителем, а для настоящего Учителя интересы ученика всегда выше собственных интересов, и он учил меня этой щедрости впрок.
      Я бы мог написать о своём Учителе и ещё. Он заботился о моей семье, он провожал меня в командировку в Кабул на афганскую войну, в Спитак в период землетрясения 1988 года, тревожился в дни защиты мной докторской диссертации. Он уступил мне своё место в терапевтическом совете ВАК СССР и рекомендовал меня в члены Кембриджского биографического Центра.  Я, потом, уже многие годы работая в Саратове, был неразлучен с ним всю жизнь. Учитель умер в 1998 году.
      Были и просто учителя в моей профессиональной жизни. Среди них доценты С.Б.Гейро и Г.Н.Гужиенко (ВМА им. С.М.Кирова), профессора Л.М.Клячкин и Н.А.Ардаматский (Саратовский Университет), профессора М.С.Вовси, М.Я.Ратнер и А.Г.Чучалин (Московские медицинские Университеты),  Г.Б.Федосеев (Ленинградский Университет). Всех их я помню и чту.
      Таковы Учителя, но ведь эта книга задумана как книга об  Учениках и их Времени. А писать об этом намного сложнее. У меня Учеников было много, и почти все они в – Саратовском военно-медицинском институте и медицинском Университете, где я проработал в общей сложности 45 лет. Учеников-то много, а для кого из них я стал Учителем?
     За эти годы мною, как профессором кафедры военно-полевой и госпитальной терапии Военно-медицинского института и медицинского Университета было подготовлено 39 диссертантов, в том числе 6 докторантов (в основном, по пульмонологии, медицине катастроф и военно-полевой терапии). 39 остепенённых учёных и ещё немало клиницистов - практических врачей.
    И сейчас многие из них работают, в том числе 5 профессоров. Большинство считают меня своим учителем, хотя последние лет шесть я уже на пенсии. 
   Насильно Учителем стать нельзя, только «по любви», проверенной годами. Поэтому таковым я стал не для всех. Важно и то, что в нашей стране за эти годы изменилось само Время. Как раз  за последние четверть века. А это может поменять характер отношений.   Но всё по порядку.
        С 30-х годов все саратовские больницы стали неофициально именоваться советскими: 1-я, 2-я, 3-я советская и т.д. Наша 8-я больница не стала исключением,
         31-го декабря 1969-го года в терапевтическое отделение была госпитализирована первая больная. Это было условием открытия стационара. Так началась история больницы и история нашей кафедры и клиники.   Урологические отделения больницы должны были открыть позже. 
        Трудности начались сразу. В связи с эпидемией гриппа, охватившего Саратов, вся больница, включая пустовавшие койки будущей урологической клиники, по приказу горздравотдела за 2-3 дня была заполнена больными гриппозной пневмонией. Больных везли из всех районов города. К февралю их насчитывалось у нас уже около трехсот.
         Начался семестр. В клинику пришли слушатели военно-медицинского института - 5 и 6-го курсов. Были приняты на работу молодые врачи.
          Концентрация больных пневмонией в больнице создала громадное поле для профессионального совершенствования врачей в области пульмонологии и создания в последующем соответствующей научной базы и центра – первого в Саратове.
         Вскоре вся больница заработала в полную силу. Больничный и кафедральный коллективы были наделены общей ответственностью, с первого больного всё стало общим. Однако, кафедра руководила лечебно-диагностическим процессом и учила врачей. Важную роль выполняла партийная организация больницы.
          Над больницей шефствовали крупнейшие заводы Кировского и Ленинского районов г. Саратова. Основой населения этих районов города был многотысячный рабочий класс. Вскоре вся соседняя с больницей улица Одесская была застроена девятиэтажными зданиями. Больница, построенная руками рабочих, стала, по сути, их больницей. Поселок, еще недавно по весне зараставший сиренью и черемухой, ушёл в прошлое.
          Шли месяц за месяцем и год за годом. Время было трудным, но счастливым. И сделано было в те годы немало.  Рассказывая об истории нашей больницы, я основываюсь на данных, приведенных в моей повести «Тени недавнего прошлого» (2012).
           На кафедре работали тогда профессор Л.М.Клячкин, доцент  М.М.Кириллов, профессора З.В.Новицкая, Э.Д.Иванова, доцент А.Ф.Митькин, преподаватели М.Н.Лебедева, А.А.Кажекин, Л.В.Краснова, Л.Д.Овченкова (Алекаева), Л.Е.Бочкарева, А.М.Косыгина, Г.И.Ивановский, Ю.И.Ямчук, С.А.Зорина, Э.П.Кужелев, А.М.Горелик, Ю.П.Черчинцева, А.Б.Шварцман, Ю.М.Гладышев, Р.А.Купчинский, А.А.Чиванов, В.И.Шкумат, В.Ф.Парфенюк, Е.В.Подземельников и другие. Позже приступили к работе В.В.Лисин, Т.Г.Шаповалова, М.М.Шашина, А.Ю.Рябова,  В.А.Савинов, К.А.Солодухин, В. Пименов, А.К. Мышкина,  Л.Н.Холод, С.В.Семёнова, И.В.Присяжнюк, Р.Н.Уразмамбетов, О. Гаврилов и др.
          В клинике трудились врачи Н.И.Коптилова, В.И.Чуносов, В.И.Зинченко, Р.Бабина,  М.Н.Костюнина, Л.Д.Бриль, С.В.Спиридонова, Л.А. Харина, С.Б.Смоляк, Н.Г.Чванова, С.Савинова, Г.Залескина, М.М. Шашина, Н.К.Яфарова, С.Б.Чушинский, М.А.Краснова, Л.А. Васильева, В.И.Моисеева, Т.М.Абрашитова, Е.В.Гер, С.Г.Николаева, Каргина,  О.В.Кондрашов, О.А.Шальнова, А.В.Скорляков, Г. Червякова (Плетёева), Т.А Воскобой (Журавлева), М. Конфедрат, Л.Л. Геллер. Позже пришли А.В.Ломоносов, О.Г.Казбан, И.И.Ярмова, М.С.Ланцберг, В.ФШепелев и др..
        Большинству из них в будущем довелось работать в больнице и двадцать, и сорок лет. Часть из врачей со временем, закончив клиническую ординатуру, становились ассистентами кафедры. Но все они создавали нашу клинику, ставшую в то время крупнейшей в городе (255 коек). По инициативе проф. Л.М.Клячкина сформировался пульмонологический центр (60 коек), один из первых в  СССР.
         Нас в 70-е – 80-е годы посещали профессора мединститута и нашего факультета Л.С.Шварц, Н.А.Ардаматский, Н.А.Чербова, Л.Н.Гончарова, В.Р.Ермолаев, П.Д.Рабинович, М.М.Шуб, В.Я.Шустов,  С.А.Степанов, Л.Б.Худзик. Гостями кафедры и клиники были профессора из Ленинграда, Москвы, Куйбышева, Горьклго и Тбилиси, а именно, Т.Я.Арьев, Ф.И.Комаров, Е.В.Гембицкий, Е.Е.Гогин, Н.В.Путов, Г.Б.Федосеев, В.Г. Бочоришвили, Г.К.Алексеев, Н.А Богданов, Г.М.Покалев, Н.И.Гусева, В.И.Трофимов, И.И.Красовский, Е.В.Ермаков, В.Т.Ивашкин, М.А.Петрова, М.М.Илькович, Т.Е.Гембицкая, В.А.Кондурцев, В.Г.Новожёнов  и другие.
          В октябре 1988 г. кафедра приняла активное участие в проведении в Саратове Всесоюзного учредительного съезда врачей-пульмонологов. В то время гостем нашей кафедры был академик А.Г.Чучалин – главный пульмонолог страны. Все это свидетельствовало о растущем авторитете саратовской терапевтической и пульмонологической школы.
             Среди адьюнктов и клинических ординаторов кафедры были наши выпускники -  В.А.Решетников, А.Ф.Шепеленко, А.В. Коньков, С.М.Кириллов и другие, в последующем ставшие докторами медицинских наук и профессорами в московских вузах. Среди клинических ординаторов были В.И.Шкумат, А.А.Поддубный, Канайкин, Хоженко, В.В.Семененко, И.В.Присяжнюк, А.А.Фарух, О.А.Шальнова, Г. Стрилец, И.И.Минченко и другие. 
            Лечебно-диагностический опыт кафедры был использован как в Саратовской области, в том числе в подшефных районах, так и в госпиталях Кабула. Еревана, Ленинакана и Северо-Кавказского военного округа.
       То время было, по общему мнению, каким-то  светлым, и не только потому, что мы были молоды, у каждого из нас была перспектива, только трудись. Девизом нашей жизни было «Прежде думай о Родине, а потом о себе!».  Восьмидесятые годы стали вершиной развития нашей больницы.   
             В августе 1991-го года на смену власти рабочих и крестьян в стране пришла отечественная буржуазия (лавочники) во главе с Ельциным. Членов ГКЧП посадили в тюрьму. Началось повсеместное активное разрушение советской власти и Коммунистической партии. Ведущим методом стал государственный переворот. Но все было подготовлено заранее предательской политикой Горбачева.
       В Саратове тут же встали крупнейшие оборонные заводы, началось массовое увольнение высококвалифицированных рабочих, магазины опустели, да так, что на полках в них уже в сентябре остались только банки с томатным соком и консервы с  морской капустой. Все произошло без боя.
       Лечебно-диагностический и учебный  процесс в больнице в те дни, тем не менее, не остановился,  но на планах её строительства и развития был поставлен крест. Денег стало еле хватать на оскудевшее питание для больных и на оплату прачечной. Наступило очень трудное время.
       Конечно, все было не так просто в  стране и до переворота. Уже много лет росла теневая экономика. Тревога в обществе особенно усилилась с лета 1991 г. Вышло известное «Слово к народу», в котором прямо указывалось на угрозу уничтожения советской власти. Я еще в июле 1991 г. записал в своем дневнике: «Горбачев – главный предатель, а Ельцин – главный мясник СССР, рубщик мяса».
      Но страна какое-то время продолжала жить по инерции социалистическими ценностями, и пессимистический прогноз большинству людей казался маловероятным.
      Саратов не был исключением в стране. Настоящие коммунисты постепенно исчезли не только из директорского заводского корпуса, но и из университетской интеллигенции. Основной идеей становилась идея личного обогащения. Массово строились дачи, расцвела коррупция, главным во всем  становились деньги. Интеллигенция вопила: «надоело нищенствовать!» Она считала, что имеет право жить свободней и богаче окружающего ее быдла, то есть - рабочих. Активно формировался слой лавочников, сейчас он называется средним классом.
       После августа 1991-го года 8-я больница стала постепенно меняться. Ни лифтеры, ни санитарки, ни врачи от этого, конечно, ничего не выиграли. После ликвидации советской власти они стали жить ещё хуже. Первым переродилось руководство больницы.  Свобода предпринимательства засасывала многих и в нашей больнице. Все стало платным: лабораторные анализы, электрокардиография, исследование показателей ФВД. проведение УЗИ, рентгенологические исследования. Это стало платным и в других больницах.
      Но какое-то время на утренних конференциях, на обходах, в палатах и ординаторских мало что  изменилось. Сохранялась школа, сохранялось качество работы. Большую роль в этом продолжала играть наша кафедра терапии. К тому же, люди держались за место работы, так как в городе росла безработица: в то время все заводы города, а значит, и здравоохранение «лежали на боку».
       Кафедрой ежегодно проводились областные конференции врачей по различным вопросам пульмонологии. На ежегодные Национальные конгрессы по болезням органов дыхания ездили наши делегаты и выступали там с докладами, под руководством кафедры проводились защиты докторских и кандидатских диссертаций. Активно разрабатывались важнейшие научные направления, а именно: болезни у раненых, бронхиальная астма и ХОБЛ, сельская пульмонология, история отечественной терапии. В те годы мне удалось издать в Москве свои книги «Патология внутренних органов при травме» и «Патология внутренних органов у пострадавших при землетрясении», а также ряд художественно-публицистических произведений.  Коллектив кафедры как бы инстинктивно сплачивался и защищался от происходивших и будущих потрясений.
         А в  8 – ой  больнице, несмотря ни на что, всё ещё  как прежде заботливо лечили больных, обучали слушателей, воспитывали клинических ординаторов и адъюнктов.
         Ученики мои старательно росли в те годы. Я мог бы рассказать о каждом из них, но ограничусь лишь примерами. Один поднял на уровне докторской диссертации важную тему военно-полевой терапии «Болезни у раненых», изучая их на терапевтической койке, продолжив известное учение Н.С.Молчанова и работы нашей кафедры (А.Ф.Шепеленко). Другие впервые занялись сопоставлением системной патологии при бронхиальной астме и ХОБЛ (Т.Г.Шаповалова, С.М.Кириллов, А.Ю.Рябова, И.И.Минченко), изучением нефрологических аспектов болезней лёгких   (М.М.Шашина). Росло и клиническое мастерство моих учеников.
      Однажды, решив посмотреть, как проводит обход одна из моих помощниц, я последним прошёл с её группой интернов в палату и, чтобы никому не мешать, незаметно сел на стул у самой двери, за спинкой кровати, где лежала больная. Отсюда мне было видно всё, а меня не видно.
       Я убедился, как методически грамотно, последовательно, доброжелательно  она разговаривала с больной бронхиальной астмой и как тактично её обследовала. Всё это было не формально и очень тепло. Больная даже приободрилась и перестала кашлять.
      Я сидел молча, не вмешиваясь, боясь помешать её работе с больной. Для меня это была музыка общения и диагностического поиска! Я чувствовал себя просто счастливым человеком, так мастерски она работала с больной. Мне показалось, что я, наверное, уже всё сделал как её Учитель. А ведь ещё недавно я называл её «мой росточек». Так, в сущности, и было.  Это была доцент Марина Михайловна Шашина. Она работает и сейчас.
    И другие мои Ученики постепенно становились настоящими клиницистами с добротной подготовкой. Некоторые отличались эмоциональной сдержанностью в отношении больных, другие постоянным творческим и сострадательным  беспокойством.  Разные они были.
      Некоторых я назвал бы даже природными коммунистами, поскольку им было мало (неинтересно) жить только для себя, и они активно шли на помощь другим людям. Таким человеком, по общему мнению, была и остаётся доктор Спиридонова Сталина Владимировна.  Палочка-выручалочка. Но таких людей нужно было беречь. Для себя они, как правило, мало, что успевали сделать. Могло возникнуть профессиональное «выгорание». Если всё время жить для  других, то кто за тебя?
         Мы старались жить по-человечески, как раньше, при советской власти. Но расстрел из танков здания  Верховного Совета РФ (по приказу Ельцина) в октябре 1993–го года разбудил всех, даже политически спящих, и породил гнетущую атмосферу в стране.
     Помню, встречаясь в те дни с моим Учителем, профессором Е.В.Гембицким, я поделился с ним своими наблюдениями и опасениями. Сказал ему, что, наверное, пришло время «идти на посадку». Он огорчённо, но твёрдо, ответил мне: «Пока мы нужны больным людям, идти «на посадку» нельзя».
      Нужно было работать. Руководя  своей клиникой, я был в те годы ещё и проректором СГМУ по лечебной работе и знал о грубейших нарушениях и финансовой нищете. Административный ресурс власти использовался тогда на полную катушку. Мне пришлось посещать многие клиники города, в том числе громадную областную больницу, и я владел обстановкой.
      Нужно сказать, что, несмотря на произвол, царивший в те годы в системе областного здравоохранения, упорно сохранялись лучшие школы университета.  Выступая, как проректор, с годовым отчетом о результатах лечебной работы за 1996 год, я сказал с трибуны, что, несмотря на все экономические трудности, качественный уровень профессионализма кафедральных школ и клиник СГМУ сохраняется на высоком уровне и своим постоянством напоминает «ровное дыхание спящего ребенка». Срабатывал советский запас и инерция работать по-советски – то есть для людей и безвозмездно.
      В то же время использовались, и все чаще, волюнтаристские, в сущности, репрессивные методы. Так,  Минздрав области, походя,  не консультируясь, закрыл наш областной пульмонологический центр, просуществовавший 25 лет. Это вызвало возмущение в коллективе. Я написал обращение к министру. В нем было сказано:
         «Воспринимаю решение МЗ как акт разрушения одной из устойчиво функционирующих клинических и научных университетских школ.  Оскорбительно, что при подготовке Приказа с работниками Центра не было проведено никаких  консультаций. В связи с этим возникает сомнение в профессиональной нравственности Ваших помощников, господин министр. Как научный руководитель центра требую отменить приказ о его закрытии. Уведомляю, что прекращаю исполнение своих обязанностей внештатного консультанта-пульмонолога МЗ области, так как не могу быть причастным к беспределу вашего ведомства, грозящему утратой накопленного творческого опыта многих специалистов, отдавших пульмонологии годы своей жизни в создании  Школы».
     Зная положение в системе здравоохранения Саратовской области, я провел соответствующий анализ.  Он должен был учитывать те изменения, которые возникли в условиях деятельности системы здравоохранения в последние годы.   Следовал вывод: состояние здравоохранения резко ухудшилось даже по сравнению с началом 90-х годов; применяемые технологии (рыночные, бюджетные, страховые, административно-командные) оказались неэффективными; концептуальные предложения не работали; руководство системой здравоохранения становилось не авторитетно среди населения и медицинских кадров, отсутствие авторитетности  замещалось  авторитарностью, а на этой «лошади» далеко не уедешь.
       Но реальной заинтересованности у руководителей здравоохранения мои соображения не вызвали. Их интересовали только предлагаемые им деньги.
        Политически и нравственно менялась профессура медицинского университета. Как-то на заседании общества терапевтов профессора всерьез и безо всякой душевной боли обсуждали перечни лекарств отдельно для бедных и для обеспеченных граждан. Пришлось протестовать.  Бедность мы сами, конечно, уничтожить  не могли, но нельзя же было воспринимать её как норму.
         Один из профессоров отказывался прочесть лекцию на семинаре врачам собственной больницы, заявляя, что читать лекции бесплатно - безнравственно. Он не понимал, что ни он сам, ни его лекция не стоят внимания врачей, собравшихся, чтобы его послушать. Количество таких уродов,  окончивших советские вузы, заметно возросло.   
          Все эти годы в Чечне продолжала литься кровь. Я узнавал об этом из писем наших выпускников, служивших на Кавказе,  и наблюдая раненых, эвакуированных оттуда, в Саратовском госпитале.
          Пережили дефолт 1998-го года. Тогда систематически задерживали зарплату и стипендии. Но Россия терпелива и не такое выдерживала.
        В городе и в Университете, в частности, росло поколение молодых руководителей, про которое  говорят словами генерала Лебедя: «Ухватившись за ляжку, доберутся и до горла». Теперь это стало нормой. 
         31-го декабря 1999 г. Ельцин «неожиданно»  ушёл, оставив свой пост мало кому известному Путину, выходцу из ФСБ. Общенациональный лидер? Общенациональный лидер в стране очень богатых и очень бедных?!
        Коррупция – мелкая, средняя, крупная – пожирала Россию. Для бедных людей экономические перемены не казались заметными просто потому, что им уже не могло быть хуже. Страсти бушевали и в крупном бизнесе. Саратов был и не хуже, и не лучше других регионов России. Частных клиник с дорогущими услугами и частных аптек стало больше, чем улиц в городе. 
        Отношение к российской армии даже у военнослужащих было негативным. Последовательно расформировывались военные училища, даже танковые и артиллерийские. Расформировывались военные академии. Велись разговоры о ликвидации в скором будущем военно-медицинских институтов, в том числе, и  нашего института, просуществовавших более 40 лет. Все это порождало неуверенность и у наших слушателей,  и у преподавателей. Каждый подсчитывал свой будущий пенсионный статус. Все это сказывалось на качестве учебного процесса.   
       С начала 2000–х годов деятельность нашей пульмонологической школы заметно  пошла на убыль.  Прекратило работать и общество пульмонологов (2001 год). К этому времени был закрыт диссертационный совет по пульмонологии. Но моральный стиль работы коллектива терапевтов нашей больницы даже в эо время существенно не изменился. По-прежнему было два полюса больных: легочная патология – бронхиальная астма и ХОБЛ -  и кардиальная – инфаркты миокарда и их осложнения. Своеобразный диполь. Преобладали тяжелые больные.
        В сентябре 2009 года внезапно главный врач был снят с должности, и руководство перешло к некоему бывшему главному врачу саратовской Областной больницы.  Произошло это тихо, как говорится, «без шума и пыли». Рейдерский захват больницы был исполнен классически, с продуманной внезапностью и беспощадностью. Главное началось позже. В течение ближайшего месяца были уволены или ушли сами до половины сотрудников больницы. Освобождавшиеся места тут же занимались, как правило, сотрудниками Областной больницы, как будто их там был целый резервный полк.
       Кафедра терапии её около года  занимала свои помещения. Наш военно-медицинский институт готовился к расформированию, но продолжал работать. Шли занятия. Но нарастало ощущение агонии. Я говорил тогда, что нас хоронят еще живыми, что наш творческий потенциал вот–вот будет беспощадно уничтожен. Увольнение сотрудников продолжалось, и к концу 2010 года их  ушло до 80%  прежнего состава.
       Идеологией нуворишей стало увеличение оборота койки. Теперь медицина  стала бизнесом.  Госпитализировали всех. Это увеличивало бюджет больницы по ОМС. Но лечение больных, даже тяжелых, не должно было превышать 5-7 дней, в том числе лечение больных  пневмонией, инфарктом миокарда, гипертоническими кризами и др. А дальше – либо «ногами вперёд», либо «ноги в руки». Совершенно не учитывались обязательные стандарты ведения больных, индивидуальность течения болезней и их осложнений. Это зачеркивало опыт отечественной медицины, все то, чему учила советская высшая школа, зато это давало деньги. Это и называлось «модернизацией». Чему можно было учить врачей в такой обстановке? Больные и истории болезни превращались в конвейер, поражая одинаковостью «куриных яиц». Все это убивало творческую индивидуальность врачей – самое ценное в нашей профессии.
      Наконец, было объявлено о расформировании Саратовского военно-медицинского института. Та же судьба постигла и Самарский, и Томский институты. За 45 лет их существования были выпущены десятки тысяч военных врачей. Были созданы научные школы, известные всей стране. Вряд ли это учитывалось в Министерстве Обороны, если даже легендарная Военно-медицинская академия в Ленинграде стала на грань разрушения. Военный врач стал  не нужен государству.
     «Старики» (в том числе и я) ушли на пенсию, те, кому до 60-ти,  стали обивать пороги в Университете, в поликлиниках города, некоторые не сразу нашли работу.
       Получилось, что мы одновременно лишились не только клиники, которую сами и создали, не только кафедры, то есть научной и педагогической школы, известной в стране, но и учреждения. «Титаник» опустился на дно. Остались только ученики и возможная память наших бывших больных. Это была катастрофа, которую ещё надо было пережить. В сущности, мы, как кафедральный организм, умерли. Умер и прежний коллектив больницы. Вероятно, эта катастрофа имела тотальный характер. Она свидетельствовала о беспощадности власти по отношению к людям и результатам их труда. Происшедшее в нашей больнице (рейдерский захват, истребление  того, что было сделано ранее, беспощадность к судьбам сотрудников) представляется органической частью этой государственной мясорубки.
     Мы – коллектив нашей больницы и кафедры – почувствовали себя тенями прошлого,  остатками замечательного советского прошлого. Правда, остатки остаткам – рознь. Я знал: те, кто ещё «в окопах», проживут оставшуюся жизнь достойно. Именно поэтому я так старательно упомянул в начале этого очерка фамилии тех врачей, кто в 70-х - 80-х и в 90-х годах создавал и берег нашу терапевтическую клинику.
      А как жили врачи последние семь лет - после смерти своей больницы? В терапевтических отделениях к настоящему времени прежних сотрудников – врачей - осталось  несколько человек.  Увеличенный оборот койки - это условие стимуляции зарплаты. Одновременно это условие полной атрофии клинического мышления. И те, что остались, будут увольняться. Это фордовская (30-е годы прошлого столетия)  потогонная система обеспечения  сверхприбыли.
      Те, кто там ещё работает, рассказывают, что многое изменилось. Утренние конференции стали формальностью. Столько-то больных прибыло, столько-то убыло. Клинико-анатомические конференции  проводятся редко, так как вскрытия нередко не производят даже в спорных и неясных случаях. А ведь вскрытия умерших больных – это  зеркало диагностики. 
      А как же живут сейчас те два десятка врачей, которые считают меня, по их признаниям, своим Учителем. Семеро из них работают профессорами и доцентами на различных кафедрах Саратовского медицинского Университета, семеро – в различных больницах города. Пятеро – в Первом московском медицинском Университете им. Сеченова, в Главном и Центральном военных госпиталях в Москве. А одна даже ведущим терапевтом госпиталя на Камчатке. Несмотря на сложности нынешнего времени моим ученикам за последние 5 лет удалось подготовить ещё трёх диссертантов. Это не плохо.
     Ученики мои в принципе не изменились, сохраняя профессиональную и политическую идеологию советского времени. Это воспитание у многих из них оказалось очень устойчивым. Изменилось радикально лишь Время, в котором им приходится работать. Мы сохраняем нашу связь, несмотря на дефицит времени у каждого из них (многие вынуждены совмещать на двух-трёх работах, иначе не проживёшь).
     Но не все, те с которыми я работал, сохранили верность советскому Времени, в котором они выросли профессионально. Кое-кто ушёл в бизнес, подался в чиновники, стал либералом и даже антисоветчиком. О них я не пишу, и они меня избегают. У них, видимо,  другие учителя. Говорят же, что кто-то идёт не в ногу со всеми потому,  что  слышит другого барабанщика.
     Моё единство  с Учителем продолжилось и в учениках  моей Школы. Для этого нам потребовалось в условиях буржуазного общества оставаться советскими людьми и специалистами. Даже в эти последние годы я был полезен своим Ученикам, а они были внимательны ко мне. Я надеюсь, что это наше единство  надолго.
    P.S.  Мне – 84 года. Я пережил своих родителей и учителей. Мне подумалось даже, что я – восьмитысячник, горная вершина, наподобие пика Ленина или пика Коммунизма в Гималаях. Насколько я знаю, их еще не переименовали. Выше-то и не бывает.
        Как я дополз до такой высоты, не знаю. И войну пережил, и эвакуацию, и продовольственные карточки, и смерть мамы в детстве, и службу в парашютно-десантном полку, и работу в Афганистане и в пострадавшей Армении, и утрату советской власти, и 45 лет работы только в саратовской городской больнице. Мне повезло на хороших людей, на Учителей и Учеников. Я специально рассказал о них в этой книге.
       Я всё ещё ползу. Да ни я один. Кое-кому из моих друзей и родных уже больше 80, другим почти 80, многим за 70. Мы – как альпинисты. Перекликаемся, превозмогая ветер, и ползём вверх по крутому гребню  жизни. Здесь, на высоте, очень тревожно: снежные лавины, каждый метр даётся с боем. С нами память и о тех, кого уже нет. О родителях, учителях, друзьях и наших больных. Огромная, как жизнь, она умещается у каждого в  сердце и помогает жить.
      С высоты далеко видно. Над головой темно-синее небо и яркое солнце. А внизу – все бело. Седина ущелий и обрывов уходит в далекие низины, где и жизнь-то сверху почти не видна. Воздуха маловато, но простор потрясает.
       Но если приглядеться, видно, как плохо живут люди там, далеко внизу. Стоят заводы. Уже 25 лет стоят. По всей стране разлилась власть денег. Воруют и воруют, по - крупному воруют. И чем больше воруют, тем злее пинают ногами советскую власть. Делают платными образование и здравоохранение. Выбрасывают на свалку целые куски народной памяти и исторической правды. К власти дорвались лавочники, готовые продать все, что только можно продать.
   Врачи и сами больные ходят в наручниках «экономически выгодных» стандартов, вытесняющих клиническое мышление, достижения отечественной медицинской школы. Больной человек со свойственной ему индивидуальностью перестает быть основой клиники. Скоро он должен будет лечить себя сам. Великие учителя – Мудров, Пирогов, Боткин, Захарьин, Бурденко, врачи-фронтовики – превращаются в бессмысленные памятники с острова Пасхи. Случайные люди занимают места главных врачей, ректоров Университетов, министров, депутатов, толпами осаждают злачные места. Сверху все это, как через увеличительное стекло,  видно лучше, чем вблизи.
      Учителя и Ученики – продукт своего великого Времени – сохраняют себя в неразрывном генетическом единстве и служат гарантом их общей памяти и их будущего.






ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРУДЫ М.М.КИРИЛЛОВА
(1996 – 2017 годы)
        Кабульский дневник военного врача. Саратов. 1996. 67 с.
        Армянская трагедия. Дневник врача. Саратов. 1996. 60 с.
        Мои учителя. Саратов. 1997. 40 с.
        Незабываемое. Рассказы. Саратов. 1997, 113 с.
        Незабываемое. Рассказы Саратов, 2014, 114 с.  ( 2-ое  изд).
        Перерождение (история болезни). Выпуски
                1,2,3,4,5. Первое издание 1999 – 2006 гг. 
                Второе издание 2015 г. Саратов.
        Учитель и его время. Саратов. 2000, 2005. 150
        Спутница. Журнал «Приокские зори».   Тула.№2. 2008.
        Мальчики войны. Саратов. 2009. 58 с. 2-е, дополненное,
              издание.   Саратов, 2010,  163 с.
        Врачебные уроки. Саратов. 2009. 52 с.
        После войны (школа). Саратов. 2010, 48 с.
        Моя академия. Саратов. 2011, 84 с.
        Статьи о Н.И.Пирогове и С.П.Боткине, о моих учителях
              (М.С.Вовси, Н.С.Молчанове, Е.В.Гембицком, С.Б. Гейро, В.В.Бутурлине,  М.Я Ратнер), о моих учениках и больных   – на страницах журнала «Новые Санкт –                Петербургские врачебные ведомости» за 2000 – 2015 годы. 
        Врач парашютно-десантного полка. Повесть. Саратов. 2012.
        Мои больные. Сборник рассказов. Саратов.   2013г.
        Многоликая жизнь. В том числе, глава «Тени недавнего прошлого». Саратов. 2014, 150 с.
        Красная площадь и её окрестности. Саратов,
               2015, 117 с.
        Детки   и  матери. Саратов. 2015, 107 с.
        Цена перерождения. Саратов. 2016, 43 с.
        Портрет шута. Красное ТВ. 2016. 2 .
        Города и веси. 1,2 и 3-й сборники. Саратов, 2016. 320 с.
        Афоризмы и словесные зарисовки. Саратов, 2017, 40 с.
        Путешествие продолжается. Саратов, 2017, 80 с.
         Примеры полуреальности. Саратов, 2017, 60 с.

          Основные работы помещены на сайте «Михаил               Кириллов Проза Ру».



Кириллов Михаил Михайлович
Редактор Кириллова Л.С.
Дизайн – В.А.Ткаченко







УЧИТЕЛЯ,  УЧЕНИКИ И ИХ ВРЕМЯ

Художественно-публицистическое издание

Подписано к печати   2017 г.
Формат 60х84  1/16  Гарнитура Times New Roman.
Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л.
Тираж 100 экз. Заказ  №
Отпечатано в ООО «Фиеста – 2000»
410033, Саратов, ул. Панфилова, корп. 3 А.
Тел. 47-96-08