графит

МЫ

Ее не стало. Нет, она не умерла,но ее не стало. Так бывает, бывало и еще повторяться изо дня в день,может быть прямо сейчас у кого то, на другом континенте не становится кого то,а может быть этажом ниже или за стенкой.Остается только память.Память могла храниться вечно, лишь желтела со временем, как бумага, но не гнила и не разлагалась,как фрукты, что передержали на прилавке. Нельзя есть каждый день только свежие фрукты с прилавка. Через неделю их крепкий сок превратится в забродившую мякоть,а еще через неделю в разлагающуюся гниль.Мы оба знали, что больше не можем есть то, что разваливалось смрадом.И все закончилось.Всегда все заканчивается,к этому наверно нужно просто быть готовым , глупо биться о стену, что выросла перед фруктовыми садами и растирать кулаки до костей пытаясь ее проломить.Наши фрукты уже давно опали,перебродили и окончательно стали падалью. Мы с ней оба понимали, что мы закончились.Оба понимали, что назад пути нету, да и ни мне ни ей ,уверен, не хотелось назад,уж слишком много там было всего  такого замешано . Мы как то грустили, но скорее по тому, что у нас когда то было, но не по тому, что могло бы быть.Как измученные к осени деревья, грустят по своим опавшим детям, но не желают больше ни одного солнечного дня,который теперь будет лишь мучать и дожигать их, желая уже отдохнуть и скорее окунуться в глубокий зимний сон.Но мне почему то стал так же и отвратен вкус других фруктов,даже их запах.Память окончательно вырванная из почвы реальности была сильнее всех окружающих запахов,всего мира.И я решил жить с памятью.

ПОСЛЕ РАБОТЫ.
К счастью, мне помогало то, что  когда я переехал,то мне, слава богу,  не хватило глупости обзавестись докучающими, назойливыми друзьями, не было даже хороших знакомых, которые бы врывались со своими звонками как ветер в затхлую комнату.К счастью и от социальной сети можно было избавиться простым рывком интернет кабеля из разношенного гнезда моего старого toshiba.На работе так же не приходилось страдать социо*****ю. Я ничего не продавал и не покупал. Я спокойно сидел себе и делал свою работу,не монотонную, но и не напряжную.Она была доступна только мне и кроме меня ее ни кто не выполнял, так что ни с кем консультироваться и отчитываться так же не нужно было.Потому я большую часть времени сидел в наушниках. Вся музыка которая меня когда то интересовала была переслушана.Все интересные фильмы, были переведены в формат mp3 и так же заслушаны до дыр.Чаще всего я сидел просто в наушниках с выключенным плеером, что бы со мной не вздумал кто нибудь вдруг заговорить. Ответить чем нибудь на чью нибудь болтовню, я конечно был не проч, но старался по возможности избегать этого.В идеале я бы хотел вообще ни с кем не контактировать, не говорить и вообще никак не взаимодействовать. Так  я смог бы возможно без перебоев генерировать  из памяти ее.Я забыл ее как человека, забыл все,что происходило. Чаще всего ,неприятного и доставляющего и мне и ей гору дискомфорта.Я аккуратно выделил все это из памяти и сжег. Возможно неприятные моменты и возвращали ощущение реальности,но я от них избавился и реальности не осталось.Она — физическая,где то спала в своем городе, ела, курила, заводила новые знакомства.Но это был посторонний человек, не было ни трепета, ни тоски по ней.Я ее клонировал в своей памяти отсеяв все гены реальности.Ее душа начала жить новой жизнью во мне, душа воспоминаний.Девственно чистая и вечно светлая.Белый лист бумаги.Нет,я не шизанулся,как тебе сейчас может показаться, я ее любил, но не любил то, что  у нас было.Если можно было все это обяснить одним предложением , то считай я это сделал. Я создал ее душу, но необходимо было тело.Душа без тела, лишь безродный призрак,вселяющий ужас и холод.
Каждый вечер мне на ноутбуке случайно попадались ее фотографии.Весь рабочий стол был усыпан всякими аудио файлами, текстовыми документами и ярлыками в вперемешку с этими фото.Я всегда все сохранял на рабочий стол,дабы не потерять и в итоге эта затея привела меня к тому, что на рабочем столе более 300 файлов в которых черт ногу сломит,в том числе и среди фоток.Я не жалел времени и пересматривал их каждый вечер. Все до одной. Но человек на них был холоден и чужд мне.Я любил ее образ, но перестал чувствовать что то к ней самой. Если  фотография хранит образ заточенный в теле, то мне нужно было избавиться от ее прежнего тела.
(Расслабся, я не веду к тому что я ее убью, изнасилую и закопаю в лесу, тут такого не будет.)В какой то момент я понял что не плохо было бы ее начать рисовать,что ли.Это как выбить образ из головы клином.Ведь только так можно избавиться от тесного тела, закрытого в рамках физической реальности полной несовершенств и разочарований и создать образ, в который ты можешь вложить все самое яркое, нежное и трепетное, то чего никогда не передаст фотография. Я стал вселять ее новую душу в тело,которое я лепил из графита.Внешне это была она же, но душа в этом теле была, чем то новым и особенным,одновременно начавшим жизнь и на рисунке и во мне.Весь день  на работе я с нетерпением ждал наступления вечера, как ждали встречи влюбленные.Вечером же я снова прикасался ее образом графита к бумаге и переводил на эту бумагу то, что видел только я.Вечером мы оставались наедине, и я мог снова гладить ее по плечам, касаться пальцами ее кожи на спине и щеках, я сам мог стать графитом,а она должна была лежать на кровати бумаги.Я ложился рядом и смотрел,через глаза и следы графита, я проникал в каждый штрих, в каждую линию. Я утопал в них и выныривал, что бы покурить и посмотреть на часы.Это время проведенное вместе, волновало меня сильнее всего того ,что могла бы предложить мне самая прекрасная девушка мира, ведь прекраснее ее образа, не было порождено похотливыми и плотскими земными желаниями, завязанными на инстинктах и лицемерии.Нет, здесь же были лишь мы с ней вдвоем.Одновременно, я дополнял каждую линию тем, что не смог ей ,той,которая была еще в памяти,дать  в физическом мире.



А4

В голове возникали четкие кадры вспенивающиеся из памяти.Кадры с которых я переселял ее душу в ее новое тело.Это как будто я ложился вместо растирающегося графита на шершавую поверхность бумаги.Как буд то мне приходилось быть губкой которая касалась ее розовой кожи. Ее щек.Мне всегда они казались в образе плавленного сыра,который только что вынули из раскаленной печки и он растекается мягкой масляной лавиной по блюду.Я начал стесняться смотреть на новые нарисованные картины, потому что здесь душа обретала плоть и я ощущал присутствие чего то настоящего, уже почти наделенного самостоятельной сущностью.Я научился проникать в каждый ее изгиб, вспомнил все ее черты лица. Даже те, в которые разумно мой взгляд не проникал и не запоминал их.Неосознанная память воспроизводила то, что осознанное разумное отказывалось воспринимать.Через графит я снова влюблялся в нее по новому, с каждым прикосновением к бумаге.Я становился шатающимся подвесным мостиком, от каждого ее изгиба, от каждой пОры, от каждой складочки на теле,ведущим к проекции на бумаге.Прошел микронами шагов маленького человечка по всей площади ее крохотного лба, над которым мы всегда смеялись и сравнивали его с моим, символически подставляя пальцы как линейку и соотнося получившуюся разницу.Стал лесником и оставил зарубку на каждой из ее подшерстных пушинок над лбом,от которых она не знала как избавиться,жутко их при этом стесняясь.Все это я переживал по новому, с особой тонкой яркостью и не спеша, без привычной физической беготни, которую все привыкли сводить поскорее к ебле.Здесь не было ее, и не могло бы и быть. Это было глубже и гуще.Прикосновение графита были куда трепетнее интимнее,куда недоступнее обычных животных инстинктов,в безцеремонную мельницу  которых,привыкло отдаваться в общей своей уродливой, бесформенной массе, все живое.Каждая линия проведенная по бумаге, была куда богаче и возвышеннее двух тел, позорно мешкающихся под потным, намокшим от выделений, одеялом.На каждую такую позорную пару, должна опуститься, подобно гильятине,и разрубить,избавив от позора, такая тонкая линия.
Я открывал вкладки ее сообщений, той давней, и давал ей новой, переслушать все те песни, которые  она мне когда то скидывала.Я чувствовал, что ее душа и нарисованные образы ,наполняются в моменты прослушивания через карандашные лини ее чувствами и переживаниями.Вот она стоит под дождем с тем зонтом который я увидел на фото, когда то с ее одногрупницей,еще в те времена ,когда мы были знакомы лишь через эти вкладки и набор отправляемых символов, собранных по клавиатуре.У меня были еще сотни ее фотографий,которые я ежевечерне пересматривал и запоминая ее образы, переносил их на бумагу.Вот здесь она стояла под зонтиком,в царицыно, может быть ожидая моих попыток сделать ее мир ярче и светлее,а я где то бухал с друзьями и был одержим другой.Может мне нужно было раствориться и пролить капли себя поверх ее промокших волос,может быть здесь я должен был упасть и разлететься по греческим узорам зонта,может быть здесь я нужен был  в ее промокших ботинках.Но я был чужим.А теперь все, что оставалось , это пролиться линиями карандаша в каждый стежок ее рубашки с закатанными рукавами остаться высыхать каплями на ее сумке, когда она возвращаясь сидела в вагоне метро.Я выжимал капли графита, выжимал как мог, но полотенце-время наш враг.Как я хотел распушить ее волосы своей нежностью-влагой,и я впитывался ,впитывался ..Бесконечно размокал в этих линиях,пытаясь вдохнуть из ее промокших волос на этом рисунке хоть каплю себя, который нужен был ей в тот день.Я чувствовал ее линии,я становился ими на долю секунды ,я пугался нового рисунка.На утро боясь на него даже взглянуть,ведь он уже смотрел на меня с этого листа новой вселившейся душой,душой, которой я когда то не смог дать того ,что пролил сейчас.Я подводил все сильнее ее глаза, пытаясь найти в них прощение, может быть хоть каплю покояния, но не мог,не мог вложить в них то, чего не было во мне самом в тот момент былого.Каждый новый рисунок смотрел на меня новой реальностью, новой ее душой,которая вселилась в него через мои лини.Он смотрел с укором и горечью.Ведь я не мог нарисовать горечь,я мог лишь передать ее и тем более, я не мог от нее избавиться с помощью ластика.Затирал,но каждая стёртая линия сожаления расплывалась на моих глазах в нестираемый силует тоски и отчаяния.Я уходил курить,но графитный взгляд ее колол меня даже там заглядывая из темноты улицы.Я чувствовал, что  моя влюбленность в ее образы обратает чудовищный для меня оборот,я влюблялся в новую ее.Я помнил наизусть ее линии тела, но боялся даже подумать о том, что бы рисовать ее обнаженной,ведь она новая ,обретающая иные штрихи и линии не позволяла мне даже помыслами прикоснуться к ее телу.Наверно ты уже начинаешь понимать ,что я схожу сума, читая все это?Но ведь тебе ли не знать ,какого это ,сходить сума и не отдавать этому отчета.Ведь это самое прекрасное ,что может с нами случиться между будничными обязанностями на учебе и работе и тем временем ,когда ты остаешься наедине с собой и образами, вспахивающими тебя перед сном.Безжалостно выкорчевывающими сорняки твоего прошлого, и даже птицы, оседающие на свежую почву лишь собирали червячков,бурящих тебя и твою прежнюю память.

ПРОЕКЦИЯ

Теперь прикосновение к первым линиям ее нового образа,еще не имеющим четкой структуры и схемы, были самыми нежными,как встреча после недельной разлуки возле ее автобуса,как первый поцелуй спустя неделю. Поцелуй, вкус которого ты почти успел забыть, но сейчас горячая влажная теплота губ,как батарея в октябре по которой журчит водичка.Теплота, к которой ты прикасаешься всем телом.Сейчас же ,мне предоставилась уникальная возможность пережить это вновь, с каждым прикосновением карандаша к бумаге,вспомнить каждый такой поцелуй и перенести его на бумагу.Как в детстве, просмотреть в диапроекторе долгожданные фотографии,пусть еще в негативе,пусть размытые и не четкие, но трепет и предвкушение их распечатки становились от этой прелюдии еще волнительнее.С замиранием сердца и легкой дрожью ложились  на бумагу эти первые линии.Горячие,мягкие и немного влажные.В контакте мне постоянно попадались в новостной ленте всякие женские образы.Да, к сожалению торговля женским телом стала не только продолжением древнейшей профессии, но и частью культа, саморекламой. Стало вседоступно видеть то, что должно было волновать любящее сердце,сердце которое будет любить этот образ в любом возрасте, обвисшем и угасшем.Нет, сейчас образ распутной и  нагой молодости стал на столько доступным,что перестал вызывать какие то эмоции ,кроме разве что равнодушия, ведь равнодушие одна из самых страшных эмоций. Равнодушие заставляло эти юные нагие тела появляться во вседоступности новостной ленты,равнодушие тех,кто не захотел увидеть в них что то кроме куска мяса для проеба и они решили,что так и должно быть,решили, что это правило,современное правило красоты.Недоступность устарела, стала избытком прошлого.Благодаря всеобщей доступности, будущее потускнело, стало предсказуемым и вот мы пришли к тому, что даже откровенной доступности нам стало мало.И потому руки опустились, как руки прячущие таинство женской груди, опустились и обнажили тело.Оборвали бурление фантазии и мечтаний, сдали товар и устарели.Потому я боялся прикасаться к ее телу,к образу ее тела на бумаге.Ябоялся все испортить, боялся поспешить и разорвать эти руки на груди.Как я мог вселить ее новую душу в тело,пока не смог полностью вселить ее в ее глаза,кожу, губы?

ОБРАЗ

Я работал уже много лет в коллективе с женщинами,женщины были неотъемимой частью коллектива который меня окружал,скажем так.Их лица были порой несчастны,порой в них была беспечная и инфантильная радость.Но тела их были спрятаны,когда что то спрятанное ощущается под материей, оно становится еще беспокойнее и волнительнее.Летом женщины с участка ходили в одних халатах одетых на нижнее белье.Даже женщины в возрасте,пополневшие и потерявшие изыск и привлекательность для пабликов в контакте , жаждущих юности и жара, выглядывали своей недоступностью из под случайно  расстегнутых пуговиц на халате.Разговаривая с ними я видел приоткрытые формы лифов, цветных порой,а порой одноцветных и бесформенных,но какими бы они не были, они заставляли волноваться.Никогда я не испытывал отвращения, даже живот просвечивающий сквозь формы материи был предметом учащенного сердцебиения и легкой тревоги, но лишь от того что он был скрыт, он волновал.щекотал фантазию,которая достраивала свои образы уже не подчиняясь разуму и сознанию.но лишь в дополнении с обнаженными чертами лица они имели завершенный образ.Полные,худые,старые.Любые образы прежде всего начинали свои волновые импульсы с лиц.Разговаривая я редко смотрел в глаза, устремляя внимание на нос, на очертания губ, даже на родинку с торчащим из нее волосом.

ШТОРМ

Утром я проснулся в каком то тревожном беспокойстве. Так бывает когда ты к кому то привык и вдруг в какой то момент остаешься один, ну вы знаете о чем я. Это чувство бессильного буйства. С кем она сейчас, кто ей пишет сообщения, с кем она созванивается.А вдруг она улыбается кому то так же как и мне.Я вспомнил ее смех,задыхающийся и стремительный. Как она каждый раз перед тем как рассмеяться сперва делала удивленный взгляд,распахнув глаза,а потом только впадала в судороги смеха.Ее смех был похож на запись пищания мышки,только если эту запись немножко запитчить в минус и замедлить.Звуки смеха она издавала на вдохе,а не на выдохе, как это принято было у всех.Я терзался. Может она ведь за это время успела так вот посмеяться с кем нибудь, может быть прямо сейчас она смеется.До самого вечера я думал об этом смехе. Надо было выйти прогуляться. Да к тому же алкоголь закончился.За время прогулки я растерзал себя еще больше. Вечер субботы, верно она проводит его не дома. Она вообще очень боялась оставаться дома или вообще в одиночестве, предпочитала любую компанию торчков и даже мало известных мудаков, лишь бы не оставаться одной дома.Что бы хоть как то успокоить себя, я снова взялся за бумагу и карандаш. Вот!Вот что мне нужно было.Буря во мне утихомирилась и стало так светло и ясно,как после грозы, когда урчание и молнии еще видны, но они уже не вернутся.Линии мгновенно успокоили меня, сорвали взмокшую пропотевшую злобой одиночества одежду с моей души,уж извините за такую попсовую ***ню. Ее новые душа и  тело ,которых я каждый день воскрешал ,пробудились и подмяли под себя ту ее.Ту которая была теперь вне меня, вне моей власти, вне зоны досягаемости.Но она новая, мгновенно упокоила боль и волнительные переживания о ней старой, словно она сейчас села рядом со мной и обняла меня,а я ответил ей этими нежными линиями.Она новая, та которая сейчас была здесь со мной, начала становиться мне роднее той,которая сейчас неизвестно где и кому снова дарила свой смех.

НИЖЕ

Сегодня мои лини впервые коснулись ее груди.Что я чувствовал при этом?наверно  стоит узнать это у девственников,что касаются женского тела впервые.Нет нет, без пафоса и пошлости.кроме смущения и необьяснимой тоски в руках и сознании я ничего не ощущал,сердце бьется, подобно запертому хомяку в груди и ничего более.Зря все форсят сцены из фильмов студий «приват» и «брейзерс».Все ведь совсем не так.В первый раз ты вкладываешь максимум трепета и нежности, уходишь в головой, как в таинство обряда посвящения, и только в последний момент чувствуешь, что основопричинный орган отсекся на 3й а то и на 4й план.Впервые в нем нет жизни на столько на сколько нет ее в покойнике, которого забыли в порыве похмельных поминок в кафе.Волнующий скорбный повод,а его причина ,давно упокоена в головах пребывающих на нем.Так и мои линии были лишены вложенных в них  математической разумности и  четкости, лишь чувства и волнение.

ОЩУЩЕНИЕ

Два дня я не виделся с ней.Хотя очень хотелось снова прикоснуться к ее чертам. Карандаш с надеждой смотрел на меня со стола,но ведь есть такое поверие, что все особенное при обильном использовании однажды станет обычным.Я смотрел на рисунки и думал о ней, но нельзя было прикасаться к ней каждый день. Каждый новый рисунок был волнителен в своем предвкушении, но еще более волнительным было ожидание встречи с ней.Мост нашей связи сегодня был разведен и покорно лежал на столе, заваленном бутылками и обертками от чая.Ее новая душа тоже должна была созреть для ее тела.Мы ждали все вместе.Обычно в таких случаях оправдываются тем ,что появились какие то дела или тем ,что я был занят.Это все ***во задуманные отмазки и самооправдание.Мы ждем, что бы дать себе созреть,порой самосозревание длится на столько долго, что цветок успевает загнить и опасть.Главное отличать тот момент, когда ты созрел, от того момента, когда ты сгнил и ничего при этом не спутать.В полном многонедельном одиночестве и без причастности к окружающему, я осознал,на сколько важно чувствовать.Сегодня все привыкли гнаться за ощущением, это стало трендом.Ощущение путешествия ,ощущение любви,ощущение деловитости.Мы не успеваем прочувствовать все, что ощущаем.Сидя долгими без сонными ночами в одиночестве, лишь в компании алкоголя и памяти о ней, я воспроизвел каждый момент нашей близости, наших совместных прогулок, поездок в автобусе.Каждый шаг по парку речного вокзала,каждая секунда нахождения друг напротив друга ожила и начала происходить со мной в стороне от моей памяти.Я понял,что в погоне за недосягаемым движением все происходящее вокруг превращалось в размытую картину.Это как когда ты за рулем движешься по трассе, то ты следишь за дорогой,за перестраивающимся транспортом, за двигателем,сигналами поворотов и передачами.Стоит на несколько секунд отвлечься на проносящиеся пейзажи,как ты угодишь в отбойник или пролетающую мимо машину.Мы бросаемся в движение, не успев воспринять его.Движение стало для нас как пребывание на выставке, за 30 минут до ее закрытия.Мы стремимся успеть, а потом закрываем эту вкладку с событием как что то завершенное и забываем о ней.Оттрахать как можно большее количество баб, побывать как можно в больших местах за день,сделать как можно больше дел.Успеть.Успеть не прочувствовать,но успеть ощутить.Я постоянно слышал о жалобах на замершее время,в те моменты когда это время проходило в процессе не любимого дела, но что  еще более ужасно, люди жаловались ,что во время занятия любимым делом время пролетало стремительно.Вот прямое доказательство того, что люди свихнулись на ощущении,свихнулись на жажде прожить,а не пережить.Пережить каждый момент с ней, значило наполнить ее душу чувством а не ощущением.Ощущение может дать кто угодно.Ощущение любви, ощущение романтики, ощущение чувств.в итоге нас подсаживают на ощущения,которых мы начинаем так яро жаждать и в конце концов для наших чувств уже не важно с кем и где эти ощущения заработать, главное ощутить здесь и сейчас.Потому я считал людей ,что «в постоянном движении» пустыми и лицемерными.Это как когда ты плывешь, то должен постоянно двигаться,что бы не утонуть.Потому я любил перевернуться на спину в воде и просто лежать звездочкой,слушая неизвестные шумы в воде,всплески и шорохи.Смотрел на тех, кто пришел поплавать и недоумевал.Ведь ты окунулся в такую сказочную реальность, но бежишь от нее же,что бы почувствовать себя сильнее ее,почувствовать свое очередное движение,очередное преимущество.Замирание было куда чувственнее ощущения вашего движения.

ПРИКОСНОВЕНИЕ

Сегодня я рисовал ее грудь и шею.Было в них какое то изящество, нетронутость и тонкость.Как когда ты попадаешь в глухой лес и встречаешь молодую березку,укрытую в чащобе от сухих ветров и пронизывающего бьющего дождя.Это были на столько тонкие и интимные черты, что прикоснуться слету к ним карандашом у меня не вышло.Я стирал и перерисовывал, но линии не ложились.Я отложил бумагу и задумался.Как ведь просто грубо прикоснуться и запороть образ, испортить все парой движений.Как часто мы ссорились из за таких банальностей.А в чем была их причина?Наверно в резкости.Мы привыкли действовать резко и решительно, если брать, то тут же навязывать свой выбор.Возможно в этом была истина.Но это не работало в 50% случаев.Может быть всякие альфачи и бизнес тренеры сейчас закудахтают на меня, но именно чувство чего то тонкого,по мне так никак не связанно с действием.Сперва ты чувствуешь и только потом действуешь,порой итог действия определялся в 100% случаев твоим чувством.Грубое прикосновение, сделало невозможным закончить рисунок, я почувствовал ,что после твоей одной грубой попытки,все остальные становились лишь пустым занятием,чаще всего усугубляющим всю картину.Продавленный первым сухим штрихом след на бумаге, даже после того как ты его стирал,все равно заставлял ложиться новые линии, пусть и нежные и внимательные,в коллею того, первого порыва.И вот потом ты начинаешь оголтело тереть это место ластиком, сдирая бумагу,но не след.Трешь и снова рисуешь,трешЬ и снова рисуешь, но место уже промято тем следом. Однажды на этом месте бумага просто рвется и ее уже не востановить. И вот уже весь рисунок окончательно испорчен и изуродован.Как часто я тыкал острым карандашом в нас с ней.Я истрепал бумагу,пытаясь добавить каких то новых линий, поверх тех,что были резкими и неаккуратными когда то.Каждый из этих рисунков становился моей работой над ошибками.Работой над тем, что я когда то испортил, но мог ли я нарисовать ее новую в тех же пропорциях, ведь я рисовал ее по памяти, а в памяти было столько неаккуратных и жирных линий, что память не простила бы мне этого снова.Возможно, если к чему то не стоит прикасаться, то это прикосновение будет лишним.нельзя давить на линии слишком сильно.Если ты их чувствуешь , то они отзовутся,а если же нет, то сколько в них уверенности не вложи, то они так и останутся чужими линиями карандаша.Я продолжал отчаянно ее рисовать.Пусть она та, образом которой были мои рисунки уже ушла, но я очень хотел воскресить ее душу во мне хотя бы в этих линиях.Дать ей новый образ и сознание, которые необходимы были даже скорее мне ,чем ей.Ей во мне.Когда мастер зацикливается на марке карандаша, на его острие заточки, на четкости линий, то он обрекает себя на провал.Лишь нежно закругленнным острием можно было достичь нежных движений.Пусти линии и дай ей разползтись по бумаге подушечкой пальцев, ведь так легче оттенить контраст, чем вычеркивать его грубыми линиями,вгрызаясь в структуру теней, из которых состоит твой рисунок.Ты лишь теряешься в них сам, начиная копаться которая линия четче.Рисуя ее ежедневно я понял ,сколько грубых и глубоко врезанных в ее образ линий совершал все эти годы.Ведь вся прелесть состояла в размытости и неконкретности ,в конце концов можно было разлиновать сетку и подойти к рисунку точным математическим расчетом,в которых его индивидуальная трепетность окончательно лишилась бы той особенной мутности в которой и состояла ее нежность.Легкость и наивная,лишенная грубой логической математики, вселяла в рисунок душу.

ВИДЕТЬ

Как ничтожно мало мы видим глазами. Я видел ее обнаженную бесчисленное количество раз. Гладил ее,прикасался щеками к животу, водил ладонями по рельефу ее спины,когда обнимал, стараясь запомнить каждую линию. Но когда я стал передавать все те линии,что я видел и запоминал, на бумагу, то рельеф этих линий обрел новые совершенно неизвестные глубины.Как мало мы видим глазами.Когда мы были вместе, мои глаза привыкли к ней,к ее телу,адаптировались и начали воспринимать ее как привычный образ,как дорога  по которой мы ходим каждый день, начинает восприниматься на автомате. За день мы встречаем от десяти до сотни обнаженных женских образов ,наше сознание заставляет глаза адаптироваться к ним.Сотни фотографий и картинок превращались в пестрящий обезформенный метамарфоз.
Сейчас же, все то что видел я в ней глазами стало подобно чернобелым фотографиям ,вывешенным на стеклянную витрину. Здесь я создавал их,каждый штрих , каждый оттенок, наносился как маленькая живая клеточка будущего живого организма. Здесь я с каждым разом, не просто слепо касался глазами ее тела,а становился единым с ее молочной мягкой кожей, скатывался по изгибу ее груди и тонул как в прибрежной пене в ее бликах.То как ложился свет на ее изгибы, то как она замерла в этот момент, форма и свет...всем этим я становился, затаив дыхание, замирал и ложился отпечатком на бумагу.Эти рисунки были плодом моих чувств и ощущений, а не плодом моей памяти и глаз.Все мои самые теплые чувства были собраны в тонкие нити,а те в свою очередь скручивались в пучек, который я затачивал и наносил на бумагу.Как мало мы способны увидеть глазами, но как разрушительно и как слепо они голодны.



ГЕЕНА

Гиена сожаления. Огненная гиена,способная сжечь самый стойкий характер, самые циничные расставания.Она приходила в разное время,у кого то через день, у кого то через месяц.Можно ли было заморозить себя до такого состояния,что бы она не смогла растопить тебя? Не знаю, я не смог.Работа превратилась в растянувшийся плавленный сыр из духовки, поверх которого ежесекундно перемешивались мысли о ней. Ночь же, была еще большей мукой, по сравнению с этим раскаленным плавленным сыром. Едва погасив свет и выключив ноутбук, она  поджигала собой пластиковую бутылку и раскаленные огненные капли сыпались в тишине комнаты пронзающими мыслями сожаления. Эти капли ,сыпались до того момента, пока ты без сил не отрубишься, за пол часа до будильника, заставляя тебя периодически вскакивать и идти курить, потом возвращаться и снова ложиться под факел. В пронзительном шипении каждой капли можно было услышать все те гадкие вещи, которые ты успевал наговорить ей, а под раскаленными каплями,кожа вздувалась волдырями ваших плачущих лиц. В конце концов , ты еле двигаясь,единственной необожженной рукой дотягиваешься до телефона и набираешь ее номер, ушедший среди набранных абонентов в самый низ списка. Первое «привет» за все время. Ты цепляешься за первую нотку ее интонации как за спасательный круг, ты не хочешь  верить, отказываешься сравнивать этот «привет» с остальными «привет», что слышал от нее, но он равнодушный.Равнодушие и удивление. Равнодушие и удивление и ничего больше.В бликах начинающегося утра ты начинаешь наперебой нести ей,все  что нашипели огненные капли за это время.Захлебываешься и говоришь говоришь, о том что ты сожалеешь о всем, что сказал, о том как глупо все это было и смешно.Ты признаешься,что все самые хреновые дни проведенные с ней , были лучше одного дня сейчас.Ты вываливаешь все раскаяния и всю боль, главное, что бы она не успела вставить ни слова, потому что ты уже знаешь что она скажет, ты понял все, еще при этом первом «привет», но ты не можешь остановиться и услышать ее ответ, как растираясь и скача на месте перед прыжком в ледяную прорубь, тянешь время.Лишь бы не раздался ее голос.Ты заплетаешься и начинаешь нести весь этот бред по второму кругу и наконец останавливаешься, то ли от отчаяния, то ли от неизбежной судьбы декабриста, которого уже заложили на плаху и замахнулись секирой.Ты закончил нести свою горячку, а она еще не начала говорить. Вот в этот момент и слышен свист лезвия, в этот момент можно услышать как звенит заточенный металл в воздухе и как рассекает воздух тело, бросившееся наконец в прорубь. А потом она произносит «знаешь, яя боюсь играть какую то важную роль в жизни человека,которому это важно,а мне нет» А МНЕ НЕТ...А МНЕ НЕТ...А МНЕ НЕТ....А МНЕ НЕТ...разносится эхом по комнате.Брызги еще разлетаются,а тело уже скрыто под ледяной водой.Голова упала на лобное место и лишь струйки крови из артерий еще замерли в воздухе. Момент перевала, момент,когда качели  отправляются обратно. Ты лежишь, и твоя последняя надежда прикончена, тебе уже всеравно на эти капли,всеравно на закипающий сыр, который тебе уже приготовил в котле новый день и только по комнате бесконечным эхом разносится это «А МНЕ НЕТ,А МНЕ НЕТ,А МНЕ НЕТ» и так до шипения собирающего все звуки в одну истерику, до бесконечности «А МНЕ НЕТ ,А МНЕ НЕТ, А МНЕ НЕТ»
Пластиковая бутылка взрывается и в разлетевшихся языках пламяни уже не видно ни тебя, ни очертаний комнаты, ни свежих бликов предстоящего дня на стене.
Дни растянулись теперь в пылающую агонию.как это показывали в фильме «константин», а ты шел по этим сожженым улицам с работы до магазина и снова возвращаясь в соженую комнату с бутылками алкоголя.Брал бумагу и рисовал, периодически отвлекаясь на то,что бы описать все это. Возможность рисовать и описывать чувства, не то что бы вытаскивала, а скорее обдувала обожженное тело холодным ветерком.Толку от этого было конечно мало, но на какие то мгновения это пробуждало какие то нервные окончания под обожженым телом.
Наверно не так ужасающе было бы услышать, что она с другим,как слышать то ,что она одна ,но ей больше это не нужно.Когда кто то есть, страница перевернута и на ней пишется новая картина.А вот когда ей это не нужно в одиночестве, это как смотреть на спрятанный под стекло рисунок. Смотреть на него  и понимать,что не все линии еще возможно завершенны , но ты к нему уже не можешь прикоснуться.Ты впитываешь его глазами, находишь линии, которые мог бы стереть и исправить, возможно.Эти линии начинают сводить тебя сума,рука ломает от безсилия карандаш, ластик крошится в пальцах, но приложиться к нему уже нет возможности.Посади художника перед незавершенной картиной, спрячь картину за витриной и заставь его смотреть на нее.Через время он сойдет сума.
Все что мне оставалось, то это бесконечно рисовать новые рисунки, пытаясь исправить или хотя бы прикоснуться к тому, что ушло от меня, на новых листах бумаги.Но этот ее незавершенный образ в стекле, постоянно стоял перед глазами.Видел ли ты ее слезы под этим ледяным замерзшим стеклом?Может быть это были слезы,а может быть ты очень надеялся их увидеть.Слезы сожаления, но картина лишь отсвечивала бликами лампы и стекла.













ПАМЯТЬ

Первые дни нашего знакомства были неестественными и дикими.Кто то проводил их в кинотеатрах, неуютно пытаясь прижаться коленкой, или на эскалаторе встать поближе.У нас было свое кино.
 Последняя эллектричка привезла нас в один из сотен маленьких подмосковных городков, ютящихся на станциях ну или же станции ютились возле этих городков, вроде того, что типа всегда должна быть жертва,влюбленная в своего палача и палач, не находящий в себе сил загубить влюбленную в него,так они и держались,подобно этим городкам и полустанкам.Экран тускло светящего мобильника с 5 процентами заряда показывал 02:10.Наша третя встреча. Январь нынче выдался совсем теплым, скорее нежный октябрь был на улице, мы шли и выдыхали мокрый пар,шагая по жидкому снегу,который всетаки придал немного новогоднего настроения,но спустя эти несколько дней нового года,снова всем осточертел и его теперь пинали,словно котенка, которого подобрали,поиграли и теперь гонят из кухни ,что бы жрать не мешал и не гадил.Слава богу тем,кто превращался в жижу под ногами,сверху шли на подмогу миллиарды новобранцев.Странно было идти с ней вот так,под снегопадом, по спящей улице маленького неизвестного города,в два часа ночи. Но мне почему то хотелось, что бы мы вот сейчас забрели в какую нибудь магнитную активность и навсегда остались зацикленно кружить, здесь в мокрой замершей январьской ночи, шагать по улице, под фонарями в вечной темноте, под вечным снегопадом и вечно не находить дом, в который мы должны были прийти.А потом,под каждым редким фонарем можно было остановиться и переждать целую жизнь.Нет, не прожить,а именно переждать,замереть в потустороннем желтом пространстве под снегом и просто наблюдать. Обняться с ней под этим январским снегом и стоять, срастись руками и шеями, превратиться в заснеженное дерево.Кто знает, может те деревья, что стоят возле фонарей и есть мы, оставшиеся на неизвестных ночных улицах наблюдать.
Маленький ларек тянул светом ,напротив площади, по середине которой мрачный силуэт Ленина указывал в неизвестность своей бронзовой ладонью.Много ли их осталось, маленьких городков на краю света, где призраки Ленина еще продолжали сниться по ночам позорным  нищим улицам.Пятиэтажные хрущевки напоминали лица усопших вождей, на окна-глаза которых нависали лохматые брови-балконы.Гастрономы сменились на магниты и пятерочки, пекарни и молочки цокольных этажей поселили в себя магазины разливного пива «24 часа».Все это похоже было на затянувшиеся поминки, уже непонятно по кому, непонятно для кого.  От огней ларька, коих так же не много осталось,даже по таким постсовковым городкам, пахло живыми людьми и теплой едой,без которой мы наверно бы так же погасли и замерли как эпоха процветания этого города,как усопшие дома-вожди,как мрачный старик на площади.В ларьке было все так же полупоминочно- полусовково.Старый охранник в черной спецовке устало поглядел на нас из под синих мешков на глазах.Продавщица скорее обрадовалась нам,чем удивилась столь поздним покупателям, она была непроч поболтать, спросила про погоду,хотя ведь еще минут 5 назад выходила покурить и мы все это понимали, но так же понимали и ее отчаяние и безвыходность.Отчаяние человека из продуктового ларька и все, что ей оставалось, это разделять свое отчаяние с охранником, похожим на седого цепного пса.Пахло свежачком и закуской, хотя если бы не это, то они бы наверно и не доработали до утра.Какие то шпроты, слат, сок и мы вышли в темноту.Ларек- маяк удалялся крохотным береговым огоньком,за нашими спинами. «Как в открытом море, только вместо бушующего моря-снег»-сказал я. Не помню,что она ответила, но с ней было в тот момент легко и спокойно, как с надежным матросом в шторм.Еще где то километр надо было идти по длинной улице с частными домиками.Слышно было как шуршит снег, падая снежинками друг на друга и переламывая свои крохотные звездочки.Каждый перелом их лучей, отдавался в уши едва уловимым потрескиванием, превращаясь в один огромный всеобьемлящий белый шум телевизора.Дневные передачи были окончены, телезрителям пожелали спокойной ночи и выдернули кабель. И только мы вдвоем заблудились среди этих вечных помех и линий.В какой то момент мы обернулись, что бы посмотреть сколько уже прошли,но за стеной мокрого снега уже не было видно того поворота, только две длинные полосы от наших следов тянулись по улице, как полоски жизней.Через час их занесет новым белым листом воспоминаний, а утром их перемешают новые истории.
Нужно было сворачивать и идти через небольшой лесок. «Мы ведь виделись три раза,всего, мало ли кто я? Не боишься?». «Немного»- ответила она.Я взял ее за руку и мы зашли в лес, вспомнилась сценка из фильма «граф монтекристо», который любил смотреть на кассете отец. Я не понимал сюжета и мне было скучно смотреть исторические нудятины, так что я сидел и играл в какую нибудь аварию машинками.Странно,но я любил делать аварии,даже иногда специально бил стекла машинкам, что бы потом приезжала игрушечная полиция и скорая и разбирала это дтп.Сломанные машинки у меня были на вес золота, потому что их уже не нужно было ломать для инсталяции аварии.Я играл, отец смотрел запись фильма на видике,мама готовила-все просто ,все как у людей.Иногда, из-за тревожной или нарастающей тревогой музыки,я все же оборачивался на экран, и вот одним из таких моментов была именно та сцена,где граф стоял со своей возлюбленной у края обрыва.Когда он, так же спросил ее , не боится ли она, а она ответила что боится, тогда он взял ее за руку и они полетели под стремительную музыку со скалы в воду.Дальше начинался сюжет с диалогами и я возвращался к своей аварии, но этот момент врезался в память и остался в ней невынимаемой занозой.
Наконец мы нашли второй подъезд, съмной квартиры друга, пропищал ключ домофона и мы вошли словно в гавань в подъезд.На часах было 2:43.Два щелчка старенькой деревянной двери и мы были в скромной однушке на первом этаже блочного восьми этажного дома, одного из дальних потерянных подмосковных городков с товрищем Лениным на площади Победы.Одеял и постельного толкового не было.Да и не хотелось в чужом.Мы обнялись, накрылись покрывалом и смотрели в глаза друг другу в темноте комнаты.Не хотелось  от нее ни ебли, ни оголтелого разврата к неосознанной и инстинктивной программе которого все привыкли.Впервые было так глубоко,на сколько не проникнет ни один член ни в одну вагину, просто лежать и смотреть молча друг другу в глаза.Да, да!Вот так просто лежать лицом друг к другу и смотреть.Не шевелиться, не ****еть всякий бред о любви и прочей ***не.Наверно одно из самых глубоких эмоциональных потрясений было со мной в тот момент,просто лежать и смотреть не отрываясь в глаза, заглядывающие в мои из темноты комнаты.Я даже не помню, дышал ли в тот момент.Люди пишут книги, сониняют лживые романтические песни, выпускают друг другу кишки и крошат ебла из-за ревности, трахаются в машинах с любовниками и любовницами, лгут, бросают жен и детей,покупают цветы и лижут ****у.Столько неуправляемого бреда, когда как можно просто лежать на бочкАх, я на левом, она на правом и просто смотреть в глаза, обнявшись и накрывшись коротким,слезающим с ног одеялом.




НОВОЕ

С каждым следующим рисунком ,я чувствовал как мы оба меняемся.Я и новая, она на бумаге.Если первые рисунки были обезличенными и больше были похожи на безликие эскизы дизайнеров,пытающихся передать формы, а не внутреннюю глубину, то сейчас я чувствовал как в линии вселяется душа.Все, что  я к ней испытывал, перемололось вместе с воспоминаниями и образами в муку, которую я сдувал и она ложилась уже по своим ,даже мне не известным законам.Магнитные поля сами наводились, теперь, между графитом и бумагой,а мне оставалось лишь поспевать за их коллебаниями и амплитудами.Рисунки начали обретать душу.Она начала обретать новую душу,новое тело и это тело было частью меня.Мы вместе ложились, теперь, каждый вечер на эти листы и замирали под тонким одеялом.
Не знаю,это наверно что то типа вакцинации от гриппа,когда ты намеренно вонзаешь в себя вирус и на него типа вырабатывается антидот, который не дает остальным вирусам того же типа поразить твой иммунитет или какая-то подобная чепуха,я не силен в медицине.Но я знал- моя вакцинация прошла успешно. Меня больше не поражали своим благоговением ни одни женские формы кроме ее форм, ни перекатывающиеся,ни парящие ,ни скользящие и даже не ковыляющие. Раньше бывало,что поднимаясь на эскалаторе  за девушкой в короткой юбке, одолевало какое то волнение.Её линии лодыжек и даже переплетение мышц и сухожилий кардинально отличались своей непохожестью на то, что ты видишь,вытираясь в ванной каждое утро,под своим болтающимся членом. Линии эти поражали своей дикостью и непривычностью,недосягаемостью, у меня начиналась тряска в руках и головокружение.Помню,мы с ней как то лежали в темноте комнаты.Я смотрел на ее живот, на эти линии,плавно уходящие в бедра. Этим нельзя было насмотреться.Вид который чужд мужскому восприятию.Вид который блокирует осознание реальности.Как землянин попадающий на другую планету, сознанием своим и инстинктами теряется в совершенно непривычных и не осознаваемых его глазами пейзажах, как его тело не может воспринять новые законы гравитации и новую атмосферу,так мужской мозг не может без волнения воспринимать эти линии уходящие своей гладкостью в бедра(я сейчас про нормальный мужской мозг,если вы поняли о чем я, если нет то я о том мозге который желает самку, а не жопу мужика напротив).Идеальное скольжение глаз, не упирающееся в нелепый ,подобный сдувшемуся шарику орган.Глаза как буд то спускались по маслянной горке, от пупка до внутреннй части бедер, вверх и вниз,потом снова  и снова.Невозможно было запомнить этот вид,или понять его структуру.Ни один инженер на земле, еще не придумал такого идеального скольжения, каким скольжением были эти округлые сужения, для взгляда.Линии от пупка спускались и собирались с линиями бедер в единый вселенский пучек.Начало начал,центр вселенной.Космическая развязка, с которой начиналось все живое,все микроскопическое,собирающееся в планеты и звезды, расходилось из этой точки.Я снова и снова воспроизводил эти линии.Линии ее обнаженного тела.Я боялся, что у меня не получится воспроизвести это космическое совершенство,да я и не пытался,только приблизиться,коснуться щекой к груди,почувствовать как она нежно продавливается,губами прильнуть к животу,втянуть запах молочной,дышащей паром кожи.Приблизиться,замереть, набрать как можно глубже ее запах и оставить.Потому что идеала нельзя коснуться, нельзя его запомнить и наглядеться на него,как смотреть в глубину бездны,которая не запомнится  ни одной деталью, но будет пронзать  тебя при каждом твоем взгляде на нее.я Я обводил карандашом ее грудь,подводил тени и натирал ластиком блики,но это только технически, внешне.На самом же деле, я гладил ее ладонями по спине и целовал грудь, обводил руки,словно лямки рюкзака и прижимал ее графитное тело к своему,вдыхал через набухшие губы теплом своего тела.Закрытыми веками касался ее сосков и тепло, вспыхивая на самом их кончике,разбегалось по каждой черточке,по каждому карандашному штриху и наполняло ее моей лаской,нежностью и волнением.Мы остались с ней вдвоем.С той котора жила во мне и теперь она обрела тело, обрела тень, обрела отражение.Я рисовал ее и часами разглядывал.Дополнял новые линии и тени, но скорее это были не дополнения,а поглаживания.Это было глубже секса, глубже принужденных и нелепых стягиваний трусов по голым ногам,глубже звона бляхи на растегивающемся ремне.Все острые и нелепые пороги были заточены и ошкурены, словно гладкие уголки ластика.Все нелепые и смущающие моменты были стерты, а катышки серого графита и ластика достаточно было просто сдуть и они легко оставляли бумагу в первозданной белизне. Можно было бы так же исправлять все то говно, что наваливали мы друг другу. Бесследно стереть, до того момента пока на бумаге уже не остается и кусочка свободного, не измазанного пространства,в котором ты мог бы нарисовать добрую волшебную рыбку.Да,но кстати не факт, что и она не задохнулась бы в этой вони.
Сходил ли я сума от полнейшего одиночества? Можно ли было считать шизофренией мою любовь к ней новой,к ней которая жила теперь со мной в моей комнате на этих листах.Уходя на работу я прощался с ней,а приходя приветствовал.Как то раз я уже выходил из дому, но на щелчке оборота ключа в двери,вспомнил, что не закрыл окошко, что ей лежащей на бумаге, полуобнаженной станет холодно.Страшно, холодно, и ты один,в запертой комнате лежишь весь день.Я вернулся, закрыл окошко и затянул шторку.Стало спокойнее.Спокойнее и за себя и за нее. Полюбить то,что лишено пошлости,грязи,тяжелой душащей пыли бытовых разборок и слепящего эгоизма.То,что не разочарует тебя послав нахуй вечером и свалив с друзьями бухать, то что не будет противно и мерзко в минуты когда ты хочешь побыть один. Увидеть и полюбить ее новую душу,лишенную физической оболочки тела.А тело, в свою очередь,всегда  обречено  заслонять в своем животном начале душу. Не думаю, что это можно назвать шизофренией.Ведь если брать и рассматривать все это на сухую,то наши инстинкты едва захотят копаться там в какой то душе,если физическое тело не заставило включиться инстинкты и запустить механизм брачного периода. Едва ли кто захочет узнать душу,если тело этой души,при взгляде на него,не заставляет источать слизь и наполняться кровью свои детородные органы.Унас же с ней, душа родилась раньше,поселилась во мне и теперь,тело ее мы создавали вместе, может быть из этого и могло получиться, что то сносное.А прежняя схема с готовым мясом тела и зарытой в нем душой уже изжила себя.Так что было более шизофреничным? Копаться слизистым ***м в мясе в поисках души или сперва найти душу и потом лепить, как глину подушечками пальцев,тело для этой души?

ЖАЖДА

Рисуя,я выучил ее тело как роибнзон крузо выучил свой остров,каждый камешек,каждое дерево и травинку.Наверно старик был счастлив.Счастлив на маленьком выученном острове.Гораздо счастливее всех тех, кто ищет себе места на огромных материках.Сейчас все бегают за свободой, за новыми ощущениями, за свежестью видов.Люди боятся привычки как сатаны или даже как смерти.Они готовы скормить свою душу самым низким и вы****ским развлечениям, лишь бы она не была проедена скукой.Привычное, значит скучное.Жажда новизны уродует людей, обветривает как губы авитоминозника весной и вот ты уже как голосующая заголенная коленка на ленинградском шоссе новых ощущений.Дальнобойщиков у тебя на ней было так много и они кончали так быстро, что теперь, для ощущения  по настоящему чего то нового и волнующего, требуется либо полная приора хачей, либо автобус туристов из ЮАР. Жажда новых ощущений это порез, в который откладывают свои личинки мухи.Наша цель-раздвинуть края плоти вокруг пореза посильнее и только так мы будем счастливы.Я же укрылся на своем острове с ней и мне не нужно было на этот остров никого, даже ту ее настоящую.Воображение отсеивало все не нужное,все острое и режущее ,что было в настоящем.Воображение было,если уж хотите, своеобразной страховой компанией.Оно страховало тебя от предательств, от обид ,от разочарований и прочего набора  эмоций сопровождающих при взаимодействии с миром,безудержно требующим новых ощущений.Каждую ее родинку и каждый изгиб, я мог воспроизвести, теперь, на ощупь в темноте со завязанными глазами.Каждый блик, каждая тень ложились теперь от настоящего света.Я задергивал шторы,включал свет и рисовал ее в разных углах комнаты,что бы рисунки с бликом и тенью от окна не становились однотипными.Новый угол и новая тень подчеркивали какую либо грань ее тела, подсвечивали жизнью каждый изгиб.Каждый отблеск от волоса и каждая его линия, ложились на новое пространство и обнажали то,которое было ими затенено до этого.Стоило поменять угол и можно было найти новые потаенные места,которые еще не были увидены даже мной и я спешил скорее оживить их,вдохнуть новым штрихом.

ВАЛЬС

Как то раз,  я сидя на работе, представил,как все мои карандаши, ластики  и бумага, кружат по комнате под «танго в сумасшедшем доме» альфреда шнитке.Как она сходит с этих листов и с громким шелестом платья, подхватитв стройный карандаш, начинает неистово кружить по комнате,разметая по сторонам валяющиеся на полу банки от пива и пустые пачки от сигарет.Сметает со стола ключи,пачки чая и книги с бумагами.Выкидывает полки с одеждой,взметая вещи в воздух, как кружащие хлопья метели.Что то типа как во время американских торнадо,когда все поднимается со свистом и треском в воздух. И мое потное нестиранное одеяло,и одревеневшие носки из под кровати, и глупые сломанные телефоны, как буд то бы сумасшедший порыв влетает в комнату разбивая оконную раму, устраивая колдовской шабаш в ней.И посреди взрывывющегося камерного оркестра, горделиво кружит она с карандашом и все  вокруг подчиняется вихрю их круговорота и вступает в него,покорно ему следуя.

ОДИН

С детства у меня ощущалась какая то отчужденность от происходящих в настоящей жизни потоков.в садике дети играли в компанейские игры типа 12 палочек и получали от этого несказанное счастье и удовольствие.разбивали коленки,размазывали ,бегая сопли по лицу, делились игрушками и обсуждали популярные мультики и сериалы.Мне же всегда нечего было сказать в ответ,я считал себя от этого неинтересным и скучным.Стараясь вникнуть в игру в фишки и собирание вкладышей с марками автомобилей, я чувствовал некое предательство своего одиночества.Стараясь изо вех сил запомнить имена супергероев из мортал комбата, я ощущал нечто подобное,что чувствовал повзрослев на работе,когда ты вынужден вникать в истории коллег и иметь в запасе ,что им ответить на животрепещащие темы об отношениях с девушками,рыбалке и автомобилях.В юностиу меня не было друзей со двора.Парни все каникулы напролет носились на футбольном поле, гоняя мяч.Я же не мог вникнуть в смысл этой игры и потому придумывал свои собственные игры,а по скольку эти игры были плодом моего воображения, то в их правила мало кто въезжал и чаще всего можно было увидеть как парни гоняют мяч на поле,а я передвигаюсь вкруговую по забору,огораживающему это поле.Потому что забор был огромным вражеским ограждением,где я в невидимом костюме ниндзи рисковал сорваться в загон с вражескими роботами.Затем, спрыгивал на невидимый мотоцикл и вытянув руки вперед,ухватившись за воображаемый руль, уезжал от преследующих меня динозавров.Пока парни пытались забросить мяч в баскетбольную корзину,я забирался на нее и уже ехал на огромном бронетранспортере через реку, давя по пути автомобили и растреливая пехоту ополченцев.Как то раз я остался на ледяной горке с соседм с 8го этажа.Он мне долго рассказывал какую то сценку из КВНа ,которую показывали в прошлом выпуске,а потом посмотрев на часы,убежал к какому то другу в гости, смотреть новый выпуск,там сегодня должны были,по его словам, отжигать парни из РУДН.Я сидел на этой горке и стыдился пойти домой,стыдился заговорить с кем то, стыдился вновь испытать это чувство.Мне нечего было ему ответить, но самое страшное,что меня не заинтересовал его рассказ об этой передаче.Я слышал,что там вроде бы люди смеются когда смотрят,вроде бы популярная программа.Но мне было стыдно,стыдно за то, что я не знал этого и еще стыднее,что не понимал этих шуток.В тот момент я впервые почувствовал, что я серый и скучный,но больше всего меня напугало то ,что я осознал впервые какое то выпадание из общего течения.В дальнейшем это чувство стало привычным.Как буд то тебя придавило снежной кучей и ты уже не пытаешся из нее выбраться.Мой отец был военнослужащим.В начале 2000х  его перевели служить на Камчатку,в закрытый военный городок.Когда я приехал туда, то увидел много ребят и девочек играющих во дворе.Как то раз я вышел к ним,все были приезжими и детьми военных,так что в первые минуты мы начали обсуждать кто с какого города,кто как сюда попал и у кого отец кем служит.На какое то время я почувствовал, что эту тему я могу поддержать и даже высказаться.Всем нам на тот момент примерно было лет по 11-13.мы сидели и рассказывали про свои города,мне было интересно,откуда эти ребята и как так получилось,что мы все тут вот сейчас пересеклись.Потом какая то девочка предложила сыграть в игру «любовь с первого взгляда», да бабы падки на подобный бумажный романтизм,мне кажется,это начинает происходить с того самого момента когда они начинают носить верхнюю часть купальника.По нелепой случайности нас, разнополых неполовозрелых человеческих осыбей, оказалось поровну,то есть три на три.Я не въехал в суть того,как должен происходить выбор, но заметил, что одна девочка больше остальных интересовалась моим происхождением,в момент беседы об истории нашего попадания сюда,да и показалась мне симпатичнее остальных.Я не знал ,что делать и как играть в эту игру и потому не думая ткнул на нее пальцем, когда меня спросили  «а кого выбираешь ты?».Ее звали Алена.Она была слегка полнеющей,светленькой девочкой в цветной панамке.Особенно мне понравились ее темные глаза и некое подобие синяков под ними, вся эта темнота, под  голубой панамой с узорами ярких цветов на ней,создавала какую то глубину ,меня это восхищало.На вопрос,кого выбирает Алена, она покраснев, ткнула пальцем в меня.Дальше была нелепая пауза,во время которой она смотрела на меня как то растерянно из под своей панамы,растерянно и немножко озлобленно,что ли.И  если честно,я до сих пор понятия не имею ,что нужно делать дальше,когда взаимосимпатия проявлена. Дальше,чаще всего люди все портят.Лезут засовывать свои языки друг другу в рот, вручают свои раскрасневшиеся от прилива крови,половые органы в пользование друг другу и все идет по ****е,во всех смыслах,уж извини за такой каламбур.Я и сейчас помню ее тот смущенный взгляд,красные щеки и немножечко этой загадочной озлобленности. Почему она разозлилась?Или может мне показалось?Или может быть она была зла на меня за то, что я указал на нее как на велосипед,который мне понравился,как на собственность,как на обьект,который по тем или иным причинам вызвал во мне симпатию.Может быть она ждала чего то более трепетного и интимного?Может мне стоило сорваться и убежать или включить приступ идиотизма и встав на четвереньки начать, как роющая собака, кидать ей песок в глаза?Может это была просто игра и я вынудил ее играть по правилам,хотя у нее симпатии и не было.Не знаю.Но определенно я был не готов к такому,я не знал что с этим делать.Сперва ,в момент выбора я отнесся к этому как к какой то игре,в которую меня учили играть и в которую до этого я не играл.Но вникнув в то, что это вроде бы игра,  но в каждой игре в которую играют люди,оказывается надо разделять границы чувств и игры.И в футол, и в фишки и даже когда смотришь мортал комбат или КВН.Вдруг я снова вспомнил то ощущение,которое испытал, пытаясь что то ответить соседу, тогда на горке.В момент паузы,кто то предложил сменить игру и отправиться на лесенки во дворе местной школы,напряжение было снято и мы с облегчением побежали к спортплощадке.А у меня все это время не выходил из головы ее тёмный,смущенный злобой взгляд.Тогда я снова понял, что я все испортил,что я сделал не так,что я оказался скучным,ведь в эту игру нужно было играть с загадками и интригой наверно,а я поступил сухо и откровенно.Больше я ни с кем из этих ребят не водился и самое главное не виделся  с Аленой.Не потому что они начали избегать меня, нет,они еще как то звали меня на школьную площадку и играть на свалку.Но я не мог бы простить себе то, что я вдруг снова не пойму их игр,вдруг я опять все испорчу, вдруг восприму всерьез или они начнут вспоминать шутки из КВНа,а мне вновь нечего будет ответить.Но тот момент,был все же наверно одной из самых чистых проявлений взаимосимпатии в моей жизни,именно потому, что после ее проявления не последовало ничего.С тех пор я все чаще один катался на велосипеде по окрестностям, один ходил на рыбалку и подружился с местными бродячими собаками.Последние начали встречать меня у подъезда и всюду сворой носиться за моим велосипедом.С ними не нужно было играть в игры симпатии и понимать шутки,они были откровенны и просты.С ними ,в конце концов, я чувствовал, честность и не был скчным в своей безынтересности к шуткам и играм.В последствии отец ,помню,просил меня почаще играть с соседскими детьми, иначе жители дома уже начали называть меня «маугли».
Никогда я не мог дружить с людьми,то ли это недоверие было, то ли неуверенность  в себе, то ли именно чрезмерная самонадеянная уверенность лишь в себе.

ВДВОЕМ

Свои чувства мне тоже хотелось создавать одному,не впускать никого,кто мог бы вносить свои ненадежные кирпичики в фундамент, заливать его своим бетоном, и не мешать его ни с кем другим, но в итоге,получалось, что я в этом же бетоне и топил их.По этому я больше боялся брать в плен чувства кого то,я решил создать сам чувства за обоих.Что бы не топить заживо в бетоне, не заставлять шипеть в темноте комнаты огненные языки раскаленной пластмассы, не бродить по узкой выжженной тропинке от работы до дома, в сожженном до тла городе.Заслуживала ли она всего этого?Заслуживал ли я?Если я был не одинок, то мой фундамент начинал размываться.Мог ли я считать своим то, что было построено на ее фундаменте.Да, я ее выдумал,выдумал ее душу, но ее образ принадлежал той.Кто из них двоих была более настоящей?Кто из них двоих могла когда то ощущать что то именно ко мне?Та которая жила в моем сознании?Или та которая ушла.В ком из них было больше настоящих чувств?с кем из них я более настоящий?С воссозданным воображением образом или с ушедшей реальностью.
В ее рисунках я уже начал тонуть.Они заполонили комнату, квартиру, сгоревший город и выжженную дорогу на работу.Уходя я смотрел на нее и там закрывая глаза вновь рисовал ее очертания(слава богу,что на работе, все же не часто приходилось сидеть с закрытыми глазами).Приходя с работы первое на что натыкался мой взгляд это снова она, поужинав я садился рисовать снова ее.Кого из нас стало больше?Меня в ней или ее во мне?Часть дня проведенная вне ее, ощущалась как обязательство.Как вынужденно потраченное время на необходимые затраты для того ,что бы получить возможность быть с ней, заплатить за комнату, которую теперь заполнила собой она в ее новом образе,покупать еду, что бы вновь поддерживать создание новых образов с ней.Так кого из нас двоих можно было считать более существующим?















ВМЕСТЕ

Сегодня мы проснулись с ней рядом.Приятно было понимать, что на работу не надо.Не надо было никуда.Теперь можно было остаться с ней.Теперь нас не разделяла ни бумага, ни затирка гранита.Ластик, теперь стал бессилен. Мы проносились по руслу продавленных линий единым бурлящим потоком.Мы стали рекой.Стали рыбой.Может ли рыба оставить воду.Оставить жабры.Как путник, который шел по льду и наконец провалился под лед. Ведь он знал, куда он ступает,преодолевал камыш и гальку берега.Путник выбрал воду, выбрал место, где ему будет легко и хорошо.Каждый путник ступает лишь туда, где он должен найти покой, иначе он бы не выходил из дома.Сумасшедший путник, да но ведь ему хорошо там, куда он держит путь.Пусть путь самоубийственен, но если он решил идти по пути самоубийства, то он закончил со всеми делами берега.Берег это наше искупление, искупление заблаговременно определенное кем то свыше.Сперва нам покажут финал,а потом подтолкнут к началу,зная финал многие не ступят первый шаг.Ведь ступить в тяжесть куда тяжелее, чем ступить в искупление тяжести, по которой сделал столько шагов.
Мы  стали рекой, в которой я давно хотел раствориться,но не смог, лишь захлебнулся и наглотался воды да ила,воды которая унесла меня в свои топи и пороги, из которых мне уже было не в силу выбраться, не в силу своего бессилия перед такими порогами, и я утонул, утонул сам опустив руки перед  мощью,напором и бурлением вод,не смог удержаться ,что бы не впитать в легкие эту струю и потом сам понял, что стал частью этой струи,не способным бросить даже якорь,был смыт ею и уже бездыханное тело лишь было выброшено на берег.Все реки затопляют свои  берега однажды и возвращаются в свое русло со временем, но вода которая сносила тяжелый лед, уже не вернется к ласкам своего родного берега. Река это рыба, рыба это плоть реки, которая утонула в порогах своей же неизвестной глубины, а нам было теперь хорошо и уютно в этой медной воде.
Листы моих рисунков,теперь, плыли по ряби реки.Были они чистыми и гладкими, они отпустили ее, отпустили нас, отпустили графит,размылись им в  бесконечную топь воды и танцевали,теперь белоснежные, нам в радости и свете...


***Мой сосед не обратил внимания,что я сегодня не собирался утром второпях на работу и что в комнате было почти сутки слишком тихо.Но все, же на второй день, он робко постучался в дверь, потом еще и еще и наконец решил заглянуть.
Мигалки не мерцали,а верещащий сигнал был теперь не нужен, водитель не спеша курил, пока носилки загружали в скорую.Не любил он, когда скорая не спешила.