Рыжая бестия

Г. Антюфеев.

Рыжая бестия
Рассказ

Вернувшись  из  армии, где на  горной  заставе  вдоволь наскучался   по  женскому  общению  и  теплу, Юрка  Бершов  в  скором  времени  женился. Однако  семейная  жизнь  не  заладилась. То  ли  оттого, что  встречался  с  будущей  супругой  всего-то  недельку, то  ли  от  горячей  молодой  крови, не  хотевшей  идти  ни  на  какие  компромиссы  в  спорах, то  ли  ещё  от  чего – неясно. Как  бы  там  ни  было – развёлся  и  уже  долгое  время  холостяковал. Матушка  вначале  с  пониманием  относилась  к  его  одиночеству, затем  стала  намекать  на  то, что  пора  бы  и  остепениться. Потом  начала  давить  на  сознательность  с  жалостью: дескать, умру, а  внуков  не  понянчу.
– Ма, зачем  тебе  лишние  хлопоты? Без  них  дольше  проживёшь.

Та  на  какое-то  время  умолкала, с  лёгкой  укоризной   смотрела  на  сына. Терпела, крепилась  и … опять  принималась  за  старое...

Как-то, придя  с  работы, Юра  сказал, что  ему  дают  путёвку  в  Дом  отдыха за усердный труд на благо возродившегося российского  капитализма.
– Вот  и  хорошо, сынок. Может, там  какую-нибудь  приглядишь, раз  свои-то  девахи  не  устраивают.
– Непременно  пригляжу, – пообещал, лишь  бы  успокоить  маманю  и  не  возвращаться  хотя  бы  в  этот  вечер  к  надоевшей  теме…

Приехав  в  Дом  отдыха  на  берегу  моря, Бершов быстренько  освоился  среди   десятков  таких  же  тружеников  и   тружениц,  которые  прибыли  сюда  с  намерением  не  столь  уделить  внимание  здоровью, сколь  порезвиться  от  души. Развлекался   всяк  по-своему. Молодёжь  тусовалась  на  дискотеках, вечерах, в  игровых  залах, постарше  посещали  клуб  «Тем, кому  за  тридцать». Танцевали  под  магнитофон, под  местных  «лабухов»  или, на  худой  конец, под  баян, меха  которого  растягивал  дородный  массовик-затейник  Пётр  Андреевич. После  посещения  клуба  отдыхающие  разбредались  парочками  по  тенистым  аллеям  парка  в  поисках  свободных  скамеечек  или  более  укромных  мест. Оставшиеся  вместе  с  Андреевичем  принимали  на  грудь  и  из  зала  доносились  чуть  ли   не  до  утра  разухабистые  песни  с  похабными  частушками… Иногда  веселились  все  вместе.

На таком  вечере, где  потешали  публику  и  «лабухи», и  магнитофон, и  раскрасневшийся  от  вдохновения  и  духоты  массовик-затейник,  познакомился  с  рыжеволосой  симпатюлей  с  эффектным  бюстом  и  зелёными, с  поволокою, глазами… Вклинившись  в  изгалявшуюся  изгибами  тел  толпу, увидел  фигуру  с   разметающейся  в  такт  танца  яркой  копной  волос, завертелся около… Приближаясь почти вплотную  или  отдаляясь, чувствовал, как  накатывает  будоражащая  дух  с  плотью  волна. В  такие  минуты  возбуждения  у  Юры  приятно  поламывали   передние  зубы – будто  в  знойную  пору  пьёшь  ключевую  воду  и  утоляешь   жажду, и  смакуешь, и  хмелеешь  от  этого…  А  зелень  глаз  то  вспыхивала  насмешкой, то  манила, то  отталкивала, но  так, чтобы  привлечь…  Движения  рук  и  тела  настолько  притягивали, что  трудно  было  удержаться  от  желания  прикоснуться  к  ним  хоть  ненароком…

Музыка  вовсю  грохотала  в  душном  зале, разноцветные  блики  светофильтров  метались  по  стеклу  окон, а  Бершов   с   Ирой   (так  звали  новую  знакомую ) брели  по  аллее  к  шуму  моря…  Выйдя  к  прибою, принялись  забавляться: неслись  за  отхлынувшей  волной, убегали  от  воды. Так, играючи, очутились  у  песчано-скалистого  укрытия, соблазнявшего  сумеречной  таинственностью… Как только  тень  скрыла  их  от  любопытного  взора  луны, резко, властно, но  в  то  же  время  просяще  и  жадно  припал  к  губам спутницы. Страсть, всепоглощающая страсть тотчас охватила от макушки  до  ступней… Ринулся  туда  без  оглядки, отмечая  в  глубине  сознания, что  и  красоткой  овладело  ответное  чувство… В  горячем  желании  вихрились  темперамент, раскованность, естественность, чуткость  и  напрочь  отсутствовали  кокетство  и  жеманность… Так   вот  с  ходу  хорошо  и  легко  ему  не  было  ни  с  одной  девицей.

С  той  встречи  искали  возможность  для  уединения. Им  хватало   полминуты  для  того, чтобы  укрыться  в  нише  коридора  или  остановиться  на  лестничной  площадке  и  обжечься  губами… Будучи  в  компаниях  своих  жильцов  по  комнатам  Дома  отдыха, проходя  мимо, вроде  бы  случайно  касались  рук  или  бёдер, искали  и  находили  среди  лиц  сияющие  радостью  глаза, разговаривая  с  людьми, обменивались  многозначительными  взглядами. То – днём.

А  вечером   уединялись  в  своём  укрытии  у  моря. Осыпали друг  друга  поцелуями,  утопая  в  волнах  любви… Юра, пьянея  от  нежности  и наслаждения, удивлялся жаркой  пылкости, что источала  Ирочка… Ладно, он – холостяк, но  она-то  замужняя…  Отдавалась  так, словно  больше  его  изголодалась  по  ласке  с  теплом… Словно  она, а не  он  урывал  от  жизни  в  случайных, скоротечных  встречах  частицы  хотя  бы  призрачного  счастья…
– Ты  моя  рыжая  бестия…– шептал, скользя  руками  по  податливому  телу, казавшемуся  в  свете  луны  изваянием  из  мрамора. Ирина  изгибалась  под  потоком  прикосновений, тихонько  смеялась. Целовала лицо  возлюбезного, шею, грудь, горячо  дышала: «Твоя, твоя…  Вся  твоя, обожаемый  мой…»

Пролетело  незаметно  время,  и  наступили  последние  сутки  отдыха  на  берегу  моря. Соседи  Бершова  к  вечеру  разъехались  по  домам. Комната  опустела. И, конечно  же, стала  местом  прощания  влюблённых.

Прибой, как было  раньше, не  шуршал  неподалёку, а  только  шёпотом  глухим  долетал  до  приоткрытого  окна. Горела  свеча  на  столе, отражаясь  в стекле  фужеров… И  тонкие  пальцы  трепетали  у  него  на  груди, и  сплеталися  волосы  на  подушке. Рыжие  да  чёрные…
– Я  приеду  к  тебе, обожаемый  мой. Приеду…

Юрка  замер, серьёзно  посмотрев  на  Ирину,  «приземлил»:
– В  деревне  ведь  живу. В  городе  только  работаю. Приезжаю  на  выходные  к  матушке, вкалываю  по  полной  программе: огород, дом  и  всякое  разное…  А  потом…  У  тебя  же  семья…

 Заложила  руки  за  голову, помолчала. Затем  тихо  сказала:
– Какая  семья?… Только  живём  под  одной  крышей… Нет  уже  ничего. Пусты-ыня…– и  неожиданно  спросила:
– А  у  вас  коровка  есть?
– Есть.
– Я  её  доить  буду.
– Ты?! – взял руки Иры в свои, переспросил: – Ты? Вот этими пальчиками?
– Представь, именно  этими. Живём  на  окраине   города  и  у  нас  аж  три  коровы. И  дою  их  я. Одна. Так  что  приеду, повяжу  косынку, надену  передник,  возьму   доенку  и…
– И  сразу  покоришь  мою  маму.
– Вот  здорово!

… Сев  за  столик  купе, Юрий  положил  на  него  билет:  по  вагону  шёл  с  проверкой  проводник. Вместе  с  билетом  прихватил  из  кармана  и  два  листочка  бумаги. На  одном  каллиграфично  было  выведено: «Ирина  Горлицкая» и  номер  телефона, на   другом – деловито, размашисто – начертал цифры  Александр  Петрович, прораб  из  Москвы. Петрович  пригласил  Бершова  к  себе  на  стройку, узнав, что  тот  и  в  кирпичной  кладке  горазд,  и  столярные  работы  ему  по  плечу.

Дома  быстренько  взял  расчёт, укатил  в  столицу. Как  всякий  провинциал, не  привередничал, брался  за  любое  дело, выполняя  всё  на  совесть. Навкалывавшись  до  ломоты  в  суставах, до  тяжести  в  мышцах, засыпал  крепким  сном  здорового  мужика. Изредка  выходил  бродить  по  Москве, любовался  улицами, переулками, восхищался  масштабами  строительства, понимая, что  на  его  век  здесь  работы  хватит. И  денежки, главное, платят – не  чета  прежним  заработкам.

Несколько  раз  звонил  Ирине. Сначала  никто  не  брал  трубку, потом  услышал  мужской  голос  и  оставил  телефон  в  покое…

Дружбы  с  местными  не  завёл, с  товарищами  по  стройке  особо  не  застольничал – позволял изредка  побаловаться  пивком. Зато  появилось  достаточно  времени  на  книги.

В  одну  из  пятниц  решил  после  работы  пройтись  по  магазинам,  купить  кое-что  из  продуктов. Возвращаясь  с  покупками  в  общагу, завернул  в  книжный, приглядел  сборник  Л.Улицкой  и  в  хорошем  расположении  духа  зашагал  к         105-у…  На  полдороги  к  остановке  автобуса  заметил  впереди  знакомую  фигуру. То  была  раздатчица  из  их  столовой  с  редким   для  современниц  именем  Ульяна. Догнал, молча  взял  из  рук  идущей  увесистую  сумку. Метнувшийся  испуганный  взгляд  сменился  улыбкой:
– А, это  Вы, Юра? Спасибо.

Помог  донести  ношу  до  её  двери  и  удивился  приглашению  войти.

Скромная  квартира, скромная  обстановка, но  везде  чувствовалась  рука  хозяйки, привыкшей  к  чистоте  и  рукоделию: разнообразные  макраме  украшали  интерьер.

Ульяна  поставила  на  плиту  чайник.  Пока  тот  доходил  до  кипения, неторопливыми  движениями, в  которых  скользила   ранее  скрытая  от  глаз  Бершова  грация, расставила  по  местам  покупки. Невольно залюбовался ею, отмечая про себя стройность фигуры, миловидность  лица, большие (нет, огромные) глаза  с  лёгкой, как  у  серны, грустинкой. «Видимо, и  у  неё  получился  не  очень  удачный  жизненный  расклад», – сделал  вывод, упёршись  взглядом  в  окно. За   стеклом  открывался  вид  обычного  городского  пейзажа  с  облупленными  многоэтажками, серым  асфальтом  и  листвою, что  разбросала  наступившая  осень… Грустинка, таящаяся  в  карих  глазах  Ули, перепрыгнула  в  душу  гостя, тихонько  умостилась  там…
– О  чём  задумался? – вернул  к  реальности  женский  голос.
– Да  так… давно  не  был, наверное, в  домашней  обстановке…
– Ну, давай  распарим  чайком  твою  кручину…

Долго  сидели  на  кухне, рассказали  друг  другу  о  своей  жизни, об  увлечениях, узнали, что  у  обоих  в  живых  из  родителей  только  матери, коротающие  дни  в  деревнях…

Уходя, получил  приглашение  на  предстоящие  выходные. И  стал  постоянно  навещать  хлебосольный  дом. Починил  ванну, все  краны, сколотил  раму  с  сеткой  от  комаров  для  двери  на  балкон, наточил  ножи… Ему  нравилось  что-то  крутить, вертеть, клеить, внося  устойчивый  мужской  порядок. Нравилось  и  Ульяне.

Их  отношения  носили  неспешный, уравновешенный  характер. Не  было  той  страсти, что  жгла  Юрия  с  Ириной. Иногда  вспоминал  бурные  дни  в  Доме отдыха, но  они  уже  казались  нереальностью. А  действительность… Действительность  вот  она: посапывает  у  него  на  плече  и  улыбается… Видимо,  что-то  снится. Приятное. Спокойное, как  и  сама  спящая.

Бершов  привык  к  суматошной, жёсткой, а  порой  и  жестокой  жизни  в  Москве, но  было  для  него  здесь  и  уютное  гнёздышко, где  ждали…

Прошёл  год. Засобирался  к  матери. В  одном  из  последних  писем  она  крепко  сетовала  на  царивший  во  дворе  непорядок,  и  совесть  зашевелилась  в   душе  чада.
– Ты  вернёшься? – спросила  Уля, и  грустинка  в  глазах  выросла  в  тоску. Обнял  женщину, чмокнул  в  щеку, взялся  за  поручень  вагона,  улыбнулся  в  ответ:
– Непременно.
…Ещё  из  окна  автобуса, подкатывающего  к  остановке, приметил среди  встречающих  свою  старушку…

Шли  по  пыльной  дороге, отрывочно  вели  разговор, дожидаясь  дома. Свернули  на  тропинку, та  повела  их  вдоль  реки. Знакомые  с  детства  тополя шелестели  листвою, словно  приветствуя  странника. От  этого  и  от  чего-то  ещё, неведомого  и  волнующего, сердце  учащённо  стучало  в  груди…

Матушка  время  от  времени  как-то  загадочно  улыбалась, глядя  на  сына, и,   только  подойдя  к  родному  подворью, Юра  понял  её  улыбку: у  калитки  в  косынке  и  в  переднике, с  ведром  в  руках  маячила  женская  фигура  с  копной  рыжих  волос…