Николаич, я и другие. Боксер по кличке Граф

В вагоне электрички было тепло. Печка под деревянным сиденьем грела нестерпимо! Но дверь тамбура, то и дело откатываясь, впускала из него поток холодного, прокуренного воздуха. За мёрзлым окном слева на право пролетали скальные утёсы, заснеженные сосны, деревенские избы с вертикальными шлейфами дымов. Станционные домики, опущенные шлагбаумы и, моргающие поочередно, огни светофоров. В общем — уральские пейзажи!
Наши физиономии бодрые и вполне счастливые в окнах электрички, словно в иллюминаторах ракеты, с той же скоростью неслись мимо скованных холодом, но, отчего-то таких уютных, зимних картин!

Нас пятеро, плюс собака: Николаич, его пёс — боксёр по кличке «Граф», я, Нина, Валя и Есин. Куда мы едем? Нет, не за деньгами — «за туманом и за запахом тайги!»

Мы вывалились на перрон маленькой станции окруженной покатыми, будто гигантские валуны, горами заросшими седой от мороза щетиной хвойного леса. Тёмный пунктир железной дороги, круто изогнувшись, исчез вместе с электричкой в белом мареве.

— Как это здорово — ощутить себя одним из героев Джека Лондона, окунуться в «белое безмолвие»! Провести ночь бог знает где, в брезентовой палатке, обогреваемой простым керосиновым примусом! Слушать звёздной ночью тишину онемевшего от холода леса, втягивая ноздрями морозную хвойную свежесть. Наблюдать шаманскую пляску оранжевых лоскутов огня на тёмно-синем снегу. Видеть, сквозь чёрные силуэты подпирающих небо сосен, слабо светящийся «железной лазурью» небосвод! Ни это ли жизнь?!!! — рассуждал я, ломая вместе с Есиным лапник, чтобы постелить его под дно палаток. Николаич, в это время, выхаживал из зародившегося слабого огонька — костёр! Девчонки, что-то колдовали с продуктами.

Граф волновался за всех. Он помогал мне, нося в пасти сосновые ветки. Крутился возле девчонок и продуктов, вибрируя коротким обрубком хвоста. Подбегал к Николаичу и напряжённо вглядывался в разгорающийся огонь. Надо сказать, мы с ним давно знали друг друга и были дружны.

Николаич, закончив священнодействовать возле пылающего огня, извлёк из него горящую ветку и, с выражением глубокого удовлетворения на лице, раскурил от неё сигарету. Мы набили снегом котелок и подвесили его над пламенем. Снег быстро превратился в кипящую воду. В нее, не мудрствуя лукаво, засыпали несколько пакетов горохового с копчёностями супа! В то время он был лучший из небогатого ассортимента.

Угомонились поздно, за полночь. Две маленькие, двухместные палатки. В одной Валя и Есин, в другой Николаич, я, Нина и у входа Граф.
Николаич подкачал в примус воздух, чиркнул спичкой, повернул краник и десяток голубых язычков пламени с шипением, как Джин из кувшина, вырвались на волю! Брезентовые стены раскрасились фантастическими тенями. Потянуло теплом. Мы пригрелись и быстро заснули.

Нас разбудил холод. Картина была удручающая: в палатке темно, примус давно погас, собаку колотит от холода. Слюни длинными сосульками свисают с её пасти!
— Губертыч, твоя очередь разжигать примус, — пробурчал Николаич, глубже погружая нос в спальник. Как, вы б только знали, не хотелось выбираться наружу в холод из-под бока такой уютной, тёплой Нины!
Но кто-то должен…
Меня передёргивало от холода. От дыхания шёл пар. Латунный примус чудовищно холоден. Поболтав им, убедился — керосин есть. Закачал воздух. Чирк — первая спичка сломалась. Вторая — загоревшись, потухла. Третью, горящую аккуратно поднёс к соплам, повернул кран, пошедший газ задул пламя.

Тем временем, пока я чертыхался у входа, Граф занял моё место. Он лизал Нину в щёку, а она, гладя его, приговаривала:
— Графчик — умница! Графчик — хороший!
Николаич, чуть высунув нос из спальника, откашлявшись, произнёс:
— Молодец, Граф!
В общем, без меня у ребят сложилась полная гармония!
Я даже почувствовал, что моё место именно здесь, у входа, на унтах Николаича!

Наконец реанимация примуса завершилась. В палатке немного потеплело.
— Дружище, — обратился я к боксёру, — всё понимаю, но, извини, это моё место! Мои слова ни кем не были замечены.
— Графчик — ласковый! Графчик — нежный! — наглаживала Нина четвероногого друга!
— Граф, знаю, не хочется, и мне не хотелось — надо! — вновь обратился я к разомлевшему в тепле и ласке псу!
Ни какой реакции! Лишь Николаич довольно хихикал из спальника.
— Так, — забыв про всякий политес, сказал я. — Граф, давай-ка на место! — Он не реагировал. Николаич уже хохотал!
— Нина,… — он снова откашлялся, — вторую половину ночи… Губертыч… будет… сторожить нас у входа.
Он просто ржал! А мне уже было не смешно.
— Николаич, сделай что-нибудь! — обратился я к другу. Но он всё больше заходился от смеха!
— Николаич, какого черта, забери своего пса!!!
Даже ему не сразу удалось вернуть собаку на место…

Новый день принёс ясную, солнечную погоду! Мы отмыли снегом, как могли, потемневшие за ночь от копоти примуса лица. Позавтракали. Затеяли игру с мячом, вроде футбола.
— Пас! — кричал Есин.
— А получи ... Ой мамочки, — падая в снег, вскрикнула Валя, —  и так бегать трудно, тут ещё ты, Граф, под ногами...
Было весело! Был весел и Граф. Он бодро бегал от игрока к игроку…

За окном электрички мелькали теже пейзажи только в обратном порядке — справа на лево. Мы с обветренными, тёмно-свежими лицами в тепле вагона доедали то, что осталось из продуктов.
— Николаич, интересная история. Когда мы играли в футбол, мяч оказался у моих ног. Граф, пытаясь схватить его, слегка прикусил меня.
— Случайно, Губертыч!
— И я так подумал. Но когда это повторилось во второй, третий раз, до меня дошло — он затаил обиду и мстит мне!
— Вот засранец! Он может! — развеселился Николаич.

— Знаешь, — вспомнил я, — в раннем детстве дружил с соседской собачкой. Маленькая, пушистая, рыжая. Её, удивительно, помню звали Джонни. Мы были не разлей вода. Однажды она выбегает из подъезда и пулей ко мне! Вижу — её всю остригли! Неровно, некрасиво. Тут я свалял дурака. Стал говорить:
— Фу, какая ты некрасивая, страшная! Фу!
Она немножко покрутилась возле меня, а затем побежала по своим собачьим делам.
С тех пор, как я её не подзывал, ко мне она больше не подходила... 
А мы говорим — рефлексы…