От Ровно до Житомира, солдатские рассказы

               
Много лет прошло с тех пор, но и сегодня мне помнятся дружные армейские будни в этих славных городах Западной Украины. Помнятся вполне добрососедские отношения между украинцами и русскими, грузинами и белорусами... До боли хочется, чтобы подобное вернулось вновь!   

               
             ИДЁТ СОЛДАТ ПО ГОРОДУ…               

Увольнение — то редкое, но изумительно отрадное явление в жизни солдата, которое мирит его со всем остальным: нарядами, дежурствами, ночными караулами… «У солдата выходной, пуговицы в ряд!»…
В школе молодых авиаспециалистов под Ровно мы не знали, что такое увольнение: курс молодого бойца этого не предусматривал. И лишь в Житомире смогли воспользоваться правом военнослужащего получить короткий глоток свободы.
— Рядовой Казаков, рядовой Музыка, рядовой Чичерин — выйти из строя! За образцовое несение службы вам объявляется  увольнение в город сроком…
Радость охватывает сердце солдата ещё до того, как он вышел за проходную КПП. Предвкушение свободы порой сильнее, чем она сама. Нам разрешено — самим! — определить себе жизненный маршрут на ближайшие несколько часов.
— Куда пойдём, хлопцы?
— На Тетерев. Шикарная река, говорят! Позагораем, окунёмся…
— Ещё скажи, что с девочками понежимся на пляже… А патруль?
Увы, солдатская свобода урезана жёсткими правилами его поведения в городе: всегда подтянут, трезв, по форме одет…
— Вы как хотите, ребята, а я в музей. Житомир — родина Короленко…
— А он тебе кто?.. Дядя?
— Сам ты дядя! «Дети подземелья» читал?.. Серость ты серость!
— Тогда уж лучше к Королёву сходить, к Сергею Павловичу.
— А он тебя ждёт? В окно глядит, вздыхает: когда к нему пожалует рядовой Чичерин?
— Эх, деревня! У него здесь музей, он родом из Житомира.
Но вот, наконец, документы получены, дан последний инструктаж, и мы, сияющие с головы до пят, выходим за пределы части.
— Свобода! Нас примет радостно у входа! — напевает и пританцовывает Шурка Чичерин — красивый рослый парень из тех, которые жизнь принимают исключительно с весёлой стороны; хмурая изнанка им не по душе. — Хотите анекдот?
— Валяй.
— Один солдат говорит другому: «Давай прикольнёмся над старшиной?»… А второй: «Ты уже прикольнулся над деканом. Чем это кончилось, помнишь?»
Такое ощущение, что свой анекдот Шурка о себе придумал: он тоже учился в вузе, с третьего курса «загремел», а весёлый нрав бывшего студента не исключает того, что был, был  прикол над каким-нибудь дубоватым профессором!
— А про Западную Украину слыхали?.. Ходит хохол вдоль забора и поливает грядку. Сосед принюхался и спрашивает: «Микола, ты не керосин льёшь?!».. «Моя грядка, что хочу, то и лью». «Завянут же цветы!». «Нехай вянут, — отвечает Микола. — Зато пулемёт не заржавеет».
Мы смеёмся тоже. После войны прошло лет тридцать, бандеровцев ещё помнят, но вспоминают беззлобно, как всё, ушедшее навеки. Так казалось в те дружные между нашими народами годы.
Мы идём по летнему Житомиру, поглядываем на улицы, дома и, конечно же, на девчат. Все они, до единой, —  загорелые, весёлые, легко одетые — желанные, одним словом. Других мы попросту не замечаем.
— Вот у нас в Одессе, на Привозе!.. — вздыхает Сергей, носивший лёгкую фамилию Музыка — с ударением на «ы». 
— Хватит, братцы! Если начнём вспоминать всех знакомых девчат, то эту прогулку мы быстро кончим...
Друзья ржут, как жеребцы, и все трое решают, что в незнакомом городе за короткий срок на что-нибудь серьёзное рассчитывать бесполезно, а значит, нечего и стараться.
— О! Бильярдная! — говорит Музыка, завидев невзрачную вывеску.
Внутри прохладно, сиротливо, несколько человек гоняют шары без особого азарта. Мы взяли билет — на час игры, стали выбирать кии.
В курортном пригороде, где я жил перед армией, биллиардные столы были в каждом Доме отдыха. Мы мальчишками крутились возле них. Иногда отдыхающие, за неимением лучшего, приглашали нас составить партейку… В юности всё усваивается быстро и легко, в том числе не очень хитрая наука забивания шаров. Да ещё великолепные в молодости зрение, кругозор, гибкость тела…
Так или иначе, но к двадцати годам я считал себя заядлым бильярдистом и попытался доказать это здесь, в Житомире. С Шуркой разделался легко, а с Серёгой пришлось повозиться. Порой он забивал фантастические шары, а иногда промазывал простейшие…
Проиграв партию, Музыка принялся ходить по залу с унылой рожей, останавливался возле чужых столов, восхищался игрой чемпионов и добился-таки своего: один из них, победив товарища, безнадёжно спросил солдата:
— Играешь, авиация?
— Да так, немножко, — засмущался Сергей.
— На деньги или как?
Музыка полез в карман...
— Можно и на гроши, дяденька.
А мы с Шуркой продолжали играть вдвоём. Потом наше время кончилось, мы поставили кии в пирамиду, как ставим автоматы в караулке, и от нечего делать подошли к столу Сергея. Он проигрывал, как водится.
— Хорош мучить ж…, Серый. Пошли дальше.
— Сейчас, пацаны. Пару минут ещё!
Мы прошлись по залу, а когда вернулись, не поверили своим глазам: счёт был 7-7. Музыка каким-то чудом догнал противника!
Мужик напрягся, послал свояка — шар закрутился возле лузы, но не вошёл, остановился…
— Твою мать! — изругался толстяк. — Ну бей, солдатик, твоя игра сегодня.
Сергей не заставил себя уговаривать дважды и влепил победный шар по самое не балуй!
— Я не виноват, дяденька, вы сами подставились.
— То-то и оно! — сказал толстяк, отсчитывая деньги. — Ты спешишь или как?
Сергей пожал плечами и обернулся к нам.
— Вы как, ребята? Ещё партейку позволите?
Мы недовольно поморщились: у солдата в увольнении времени всегда в обрез… Но, с другой стороны, товарищ в кои-то веки победил — как откажешь?
А толстяк, не слишком интересуясь нашим мнением, уже выставлял шары на стол. На лице его читалось желание поскорее разделаться с этим мальчишкой и вернуть себе корону победителя!
Играл мужик недурно. Нежно закатывал в лузу  «свояки», издали бил пушечные «чужые», мог послать неудобный шар сзади, со спины… Наш Музыка вновь отставал от него, но под занавес уложил три шара подряд и  вырвал-таки победу! Мы с Шуркой ликовали.
…Через два часа, когда Серёга выпотрошил толстяка вчистую, мы вышли из бильярдной на воздух.
— Я шары катаю с детства, — равнодушно пояснил Музыка, — После школы бежал не домой, а в парк приморский, где такие зубры бились — не нам чета!  А вход платный! Сначала я много денег просаживал… Но теперь мне хватает — на кусок хлеба… С чёрной икрой.
Мы с Шуркой посмеивались и восхищались своим другом, его невозмутимостью и расчётом. Только теперь нам стали понятны и первый проигрыш Музыки, и внешне бесцельное его шатание по залу, поиск богатого «клиента»… Всё это был хорошо продуманный спектакль — спектакль одного актёра. Даже мы, торопившие его друзья, были в нём статистами.
— А теперь куда? — спросил Шурка.
— Вы как хотите, хлопцы, но мне его червонцы галифе насквозь прождут, — сказал Сергей, похлопав по карманам солдатских брюк. — В пивную, конечно!
Мы нашли её неподалёку от бильярдной: такие заведения, как правило, сопутствуют друг другу. Музыка заказал дюжину холодного пива, к нему раков, сыра, воблы — гулять так гулять!
— С лёгкими деньгами и расставаться надо легко, иначе водиться не будут, — внушал одессит.
Как и мы с Шуркой, Сергей тоже казался человеком бывалым, на его губах уже пробивалась чёрная щетинка усов, но рассказывать о себе всю подноготную он не спешил, говорил загадками.
— Я о себе вам так скажу, хлопцы, что меня перед выбором поставили: или казарма, или зона. «А зона, говорю, в Одессе?». «Нет». Тогда я выбрал солдатские сапоги.
Мы посмеялись. Одессит был в ударе.
— Хотите анекдот по теме?..
— Спрашиваешь!
— Западная Украина. Хохол вернулся из России и говорит другого: «Мыкола, ты бачив, як москали называют пыво?». «Як?». «Пи-иво». «Як, як?!». «Пи-и-иво»… «Поубывал бы!»
Отсмеявшись, мы вспомнили, что застолье без тоста — рядовая пьянка.
— Кто скажет слово?
— Я!
— Только, чур, короткое.
Шурка встал, держа в руке пенную кружку, расправил свои рыжеватые усики и произнёс с кавказским акцентом: 
— Выпьем за то, чтобы все солдаты так жили! — и обвёл рукой богатый стол.
…Увы, ни к Короленко, ни к Королёву мы в тот день не попали.

 
                ТРИ СЕРЖАНТА

В армии молодые люди впервые сталкиваются с таким понятием, как воинская субординация, и многим это кажется забавным, даже странным. Ещё вчера твой друг был рядовым, ничем не выделялся, и вдруг объявляют приказ:
— Солдат Иванов… Присвоено звание ефрейтор…
И он уже не такой, как все. На голубых погонах — жёлтые лычки, в лице мальчишеская строгость, смущение, гордость — всё, что угодно, в зависимости от человека. Он ещё очень молод, первое воинское звание обрушивается на неокрепшую психику по-разному. Кого-то делает мудрее, кому-то голову сносит…
Мой друг Толя Кузнецов был с детства прирождённым механиком, мог в одиночку разобрать и собрать велосипед, потом мотоцикл, отцовский «Запорожец». И когда в нашей части потребовалось восстановить повреждённый трактор, Толя вызвался одним из первых. Был он вдумчив, работящ, немного замкнут, но к его мнению прислушивались: почти всегда оно оказывалось верным.  Трактор восстановили в срок, и никто не удивился тому, что вскоре Анатолий стал сержантом. Заслужил!
Он сам отнёсся к этому равнодушно и с кривой усмешкой сказал по Твардовскому:
— Что мне орден? Я не гордый, я согласен на медаль.
 
Иным был Костя Косьминин — здоровенный парень из-под Вязьмы.  К службе он относился прилежно, безразличие Толяна его бесило:
— Каждый солдат должен носить в рюкзаке маршальский жезл!
Наши койки были рядом: моя сверху, его внизу, а справа от нас, через тумбочку, спал Серёга Жулин — второслужащий, астраханец, человек с норовом. Нас, салажат, он держал в ежовых рукавицах:
— А мне плевать, сколько у тебя лычек. У правильных пацанов свои законы: кто моложе, тот и бежит за пивом!
Прикроватная тумбочка в солдатской казарме — одна на двоих, и однажды «правильный пацан» подозвал меня к себе:
— Ты глянь, Юрец… Лычки!
В тумбочке лежали две новенькие золотистые полоски, которые пришивают к погонам, если вам повысили звание.  Лычки, как и многое другое, продавались в гарнизонном магазине. Их мог купить каждый, но  про запас не брали — а зачем?
— Я давеча слышал от земляка из штаба: к Дню авиации кое-кому «младшего» дадут, — и астраханец покосился на кровать Косьминина.
День Военно-воздушных сил отмечается в августе, до праздника оставалась неделя, но предусмотрительный толстяк уже запасся нужным знаком. Серёга вернул лычки на месте и хитро улыбнулся:
— Мы ему сами пришьём... Надо помочь товарищу!
Перед сном, глядя на сияющую физиономию соседа по койке, астраханец спросил небрежно:
— У тебя когда именины, Косьма?
— В ноябре. А чё?
— Ты уже сейчас сияешь, как новый червонец.

На следующий день в наш кубрик подселили ещё одного солдата, Он был тощим, загорелым до синевы — вылитым индусом.
— Тебя как зовут? — строго спросил его Серёга. — Не Радж Капур?
— Нет, — широко улыбнулся новичок. — Алексей.
— Откуда такой чёрный?
— С Вологды.
— У вас арбузы растут?
— Нет, а что?
— С тобой хорошо кавуны воровать ночью. Не так заметно.
Новичок снова весело улыбнулся. На фоне загорелого лица улыбка его была белоснежной и обезоруживала. 
Вновь прибывших рядовых солдат всегда ставят на самую тяжёлую работу; не избежал этого и вологодец. Он безропотно стоял «у тумбочки» в ночном карауле, драил туалет, чистил картошку в камбузе… Но днём на турнике Алексей закрутил такое «солнышко», что мы диву дались: «Ай да Вологда — резной палисад!»
— Ну ты циркач! — удивился Сергей. — Я думал, ты тощий, а ты накачанный?
— Жир нужен тюленям в Арктике, а солдату он ни к чему, — улыбнулся новичок.
На другой день были стрельбы, и Алексей вновь поразил нас — теперь уже виртуозной «работой» из АКМ. 
— Ты откуда взялся, снайпер?
Новичок лишь улыбался:
— Говорю же: с Вологды!

Вечером накануне дня ВВС Сергей поговорил с дневальным по роте, тот разбудил его, когда все уснули…
У вот наступило утро.
— Рота, подъём!.. Выходи строиться!
Все, кто служил, знают: в эти секунды некогда осматривать свою одежду, всё делается быстро, «на автомате»: галифе, портянки, сапоги, гимнастёрка, пилотка, ремень… 45 секунд — и ты в строю!
— Рота, равняйсь! Смирно!
Перед строем похаживал старший сержант Жежера — солдат последнего года службы. Плечи у «старичка»  вразлёт, талия в рюмочку, хромовые сапоги гармошкой… Загляденье, а не солдат!
Обязанность старшины — принять роту перед построением, сделать так, чтобы дежурный офицер увидел её во всей красе. Старший сержант проходит вдоль строя медленно, окидывает его цепким взглядом и очень похож на коршуна, который выслеживает оплошавшую куропатку.
— Рядовой Иванов, поправь пилотку!.. Ремень на пояс, Гоглидзе!
У самого Жежеры пилотка заложена под левый погон, а ремень офицерский на бёдрах, но то, что дозволено «старику», не дозволяется простому смертному…
Внезапно старший сержант останавливается на полпути, брови его лезут в гору. Напротив стоит Косьминин и под взглядом командира вытягивается в струнку. Глаза его «едят начальство преданным взглядом» — так полагалось делать бойцу в старые добрые времена.
— Рядовой Косьминин… Или кто вы теперь, не пойму… Выйти из строя!
— Есть!
Наш сосед сделал образцовые три шага вперёд, фигурно развернулся и застыл перед строем во всей красе… Сапоги его начищены до блеска, ремень натянут так, что палец не просунешь, на гимнастёрке ни складочки… Но погоны… Боже правый! И вкривь, и вкось на них нашиты злосчастные лычки, их концы свисают небрежными жёлтыми тряпочками…
В строю раздаётся лёгкий хохот. Косьминин порозовел и на всякий случай махнул рукой по ширинке: так делает всякий мужчина, когда не понимает причину смеха. С ширинкой тоже всё было в порядке.
А хохот нарастал. Вся рота знала его мечту стать сержантом, и теперь такое странное её воплощение веселило народ. Масло в огонь подлил Жежера:
— Вам кто присвоил звание, Косьминин? И форма одежды — не по Уставу…
Только теперь несчастный покосился на свои погоны, увидел «творение» друзей и покраснел, как рак!
— Марш в кубрик! — сжалился Жежера. — Даю пять минут, чтоб привести себя в порядок!

А сразу после завтрака было праздничное построение полка на плацу. Выступали командиры и говорили о славных традициях Советской авиации, о больших перспективах вертолётных частей, поблагодарили за службу лётчиков и авиаспециалистов, сержантский и рядовой состав…
— По давней традиции мы особо благодарим младший комсостав, наших верных помощников! — сказал командир полка — прославленный лётчик Великой Отечественной войны. — Кто-то из вас осенью закончит службу, вернётся в родные края, но им на смену мы сегодня призываем новых. В соответствии с приказом, объявляю имена лучших авиаспециалистов, получивших звание ефрейтор, младший сержант, сержант, должность старшины…
В числе других мы услышали имя Анатолия Кузнецова, Константина Косминина и дружно аплодировали им… Но одна фамилия казалась нам незнакомой.
— Старшиной второй роты назначается сержант Алексей Малышев, — объявил комполка и оглядел строй. — Алексей Васильевич призван осенью прошлого года, окончил ташкентский ШМАЗ, зарекомендовал себя классным авиаспециалистом, рекомендован в сержантскую школу, окончил её и направлен в наш полк. К сожалению, документы пришли с опозданием, и товарищ Малышев всю неделю служил у нас рядовым авиаспециалистом, простым солдатом. Товарищ сержант, выйти из строя!
И на плац вышел… наш «Радж Капур», наш «снайпер» и атлет — загорелый до синевы Алёша из Вологды. Полковник вручил ему новенькие сержантские погоны, и надо было слышать, как рукоплескал ему переполненный плац.


                «ТИХА  УКРАИНСКАЯ  НОЧЬ»

 Эта великая фраза имеет особое значение для солдатского караула. Ночь тиха — и спокоен боец. Автомат на плече, глаз зорок, слух обострён, но в целом жизнь прекрасна! Полная луна сияет на небе, как большой прожектор, видно всё на километры вокруг, изредка летят метеориты: осенний звездопад!
Главное здесь — успеть загадать желание. Оно почти у всех солдат одно: скорее бы дембель! Прощай, Украина, армия, муштра, здравствуй, милая деревня, родня, Алёнка… 
— Стой, кто идёт? — очнулся караульный: за пределами охраняемой зоны послышались мужские голоса. — Стой, стрелять буду! 
Охраняемая зона — это родной аэродром со спящими в этот час боевыми машинами, ангарами, друзьями в караулке, а прилегающая территория — широкое, недавно убранное картофельное поле, сады, палисадники, хаты… Окраина города, одним словом, частный сектор. Сейчас оттуда, шурша ботвою, идут незнакомые люди…
— Не стреляй, браток, свои!
— Мы до тоби…
Подошли ближе, остановились. Такие же молодые хлопцы, оба нарядные, в штатском, но по всему чувствуется — тоже служили недавно. 
— Чего надо? — спросил солдат не по уставу, но всё ещё настороженно.
 Замполит не устаёт предупреждать, что Западная Украина — это уже Прикарпатье, а дальше граница, здесь уху надо держать востро! 
— Свадьба у нас, земляк. Вон в той хате, чуешь?
Вслед за полем, первая к аэродрому, видна ярко освещённая белоснежная украинская мазанка. Огоньки горят и внутри, и снаружи, разноцветные лампочки развешены по деревьям… Праздничную иллюминацию дополняет музыка, видны люди, пирующие за столом… Сентябрь на дворе, но Украина есть Украина, даже ночью ещё сравнительно тепло, многие пируют «на пленере»…
— Оттуда тебя тоже хорошо видно, браток. Невеста смотрела, смотрела и говорит: отнесите солдатику чарку за наше здоровье!
Сказав это, один из гостей мигом достал початую бутылку и стакан, второй — бумажный пакет с домашней колбасой, калачом и салом…   Сомнений больше не было: по тому, как это ловко сделано, сразу видны бывалые солдаты!
По законам армейского братства, часовой отвёл автомат, вскинул его на плечо. Негоже целить в безоружных хлопцев, пришедших к тебе с дарами.
— Вообще-то у нас за это строго, — пытался пробудить солдат свою совесть. — Посторонние лица на охраняемой территории… За это можно штрафбат схлопотать, пацаны…
— Ясное дело! Сами служили, — соглашается тот, кто с горилкой. — А ты нас к себе не пускай. И сам с поста не ходи. Будем говорить через границу!
«Границей» между аэродромом и полем служит земляной ров полуметровой глубины; во время дождя в него стекает лишняя влага, а в жаркую погоду сохнет скошенная трава.
Часовой огляделся по сторонам. Полная луна ярко освещала всё  вокруг, посторонних не было видно до самого Житомира. 
— Да не дрейфь, земляк! Менять тебя будут через час с гаком, успеешь…
«И это знают, черти!» — подумал охранник и сдался. В конце концов, не каждую ночь солдату подносят спиртное с царской закуской!
Через минуту они уже мирно сидели на подсохшей траве по обе стороны «границы».
 — Начальник караула у нас молодец: похавает вечером и спит, как сурок! А разводящий свой парень, этот не продаст.
— То нам знакомо! — соглашается первый, наливая горилку в стакан. — Откуда родом, браток?
— Из Гомеля…
— О! Сосед-белорус?
— Он самый, — говорит солдат, берёт стакан и выпрямляется. — За здоровье жениха с невестой! Будем здравы?
— И тебе не хворать!
Часовой пьёт так, будто вылил стакан горилки в бездонный колодец, не моргнувши глазом.
— Э-э! Да ты силён, бродяга! — хвалит местный хлопец.
— Батька был силён, а я так себе… подмастерье, — скромничает белорус и только теперь, продемонстрировав своё питейное искусство, берёт кусок домашней колбасы.
Она лоснится от жира и смачно хрустит на зубах.

Разводящий —  должность беспокойная. Он принимает караульное помещение у своего предшественника, следит за чистотой караулки, проверяет безопасность оружия, а главное —каждые два часа разводит караул. Начальник караула (как правило, лейтенант или старослужащий сержант) позволяет себе славно выспаться ночью, но разводящий спит урывками. Причём, никакого будильника в караулке нет: опытный «разводной» просыпается интуитивно, на вскидку, и редко ошибается хоть на минуту.
Без четверти четыре я проснулся, поправил пилотку и пошёл будить своих «архаровцев»:
— Подьём, ребята, подьём! На гражданке отоспимся!
Полусонные, они заправляют шинель в рукава (до этого спали, накрывшись ею), натягивают шапку (до этого она заменяла им подушку), берут из пирамиды свои автоматы и выходят во двор караулки.  Здесь стоят станки с песком для проверки оружия. Автомат устанавливается в своё гнездо, солдат нажимает на курок… «Забытая» пуля зароется в песок, боец получит нарекание от разводного, но такое бывает редко. Все мы служим уже не первый день, как разряжать оружие, знаем.
— Рядовой Петров оружие проверил!
— Рядовой Иванов!..
 — Рядовой Сидоров…
Вся моя команда, девять человек, к охране вверенного объекта готова, и мы уходим в предрассветную украинскую ночь.
Смена караула — дело хорошо известное каждому, кто служил.
— Стой, кто идёт!.. — издали кричит часовой. — Разводящий ко мне, остальные на месте!
Я меняю уставшего часового на свежего, и мы вновь шагаем по знакомой дорожке вокруг  охраняемой зоны.
 Пост, на котором стоит мой друг из Гомеля Валера Полторак, — последний на этом пути. Но сегодня на том посту, что рядом с картофельным полем, никого нет.
«Спит, собака! — подумал я, приглядываясь к земляному рву. Луна клонилась к закату, за сухой травой густая тень, где, вероятно, и дрыхнет нарушитель воинской дисциплины: больше негде.
— Валерка! Подъём! — зову я его вполголоса, проходя мимо рва и приглядываясь к траве. — Скоро на дембель, там отоспишься!
Увы, его нет нигде!
— Эй, Белоруссия! Хватит дурака валять! — не слишком громко призывают друзья: всем хочется поскорее в тёплую караулку, спать.
— Выходи, мы проиграли! — ещё шутят солдаты, но положение с каждой минутой становится всё более драматичным. Пропажа часовому на посту — это такое ЧП, что известно будет на весь военный округ.
Вспомнив Устав, я приказал последнему из «свежих» занят пост, остальным принять круговую оборону. Вот когда пригодилась «траншея», очень схожая с боевым окопом.
— Что будем делать, братцы?
По Уставу полагалось тут же известить начальника караула… Я понимал, что он поднимет на ноги всю часть… Валерке это грозит трибуналом: покинуть пост даже в мирное время — это очень серьёзно!
С другой стороны, медлить тоже нельзя. Вдруг это нападение, захват оружия? Такие случаи бывали, увы…
— Гляньте, хлопцы! Идут!!!
По картофельному полю в нашу сторону двигались три фигуры. 
— Калаш висит! — прошептал один из нас, самый зоркий.
Действительно, на плече одного из трёх висит автомат Калашникова.
— К бою! — приказал я, чувствуя, как мурашки пробежали по коже.
Наше поколение уже не застало ту войну — Великую Отечественную, ещё не ведало про Афганскую или Карабах, помыслить не могло о Чеченской — эти войны будет позже. Мы были счастливым поколением, почти не знавшим войн, но те, кто постарше, фронтовики, учили нас не расслабляться. И вот теперь, похоже, час пробил!
В предрассветной тишине громко клацнули затворы автоматов. Ещё секунда, моя неосторожная команда, — и раздастся огонь! 
Незнакомцы остановились.
— Не стреляйте, братцы! Мы свои! — донёссся встревоженный голос.
— Вашего ведём! — добавил второй.
В эту минуту я забыл, что в таких случаях предписано Уставом,  и крикнул первое, что в голову пришло:
— Стоять на месте! Стреляем без предупреждения!
Мы окружили эту троицу. Посередине стоял наш пьяненький друг, слева и справа от него нарядные молодые люди, у одного из них на плече — Валеркин АКМ.
— Вы, хлопцы, не подумайте чего дурного, — объяснил тот, кто с автоматом. — У нас свадьба, мы его угостили…
— Всё честь по чести, таков обычай, — пояснил второй.
— А минут через двадцать он сам идёт! Автомат на плече…
— Хорошо, что свадьба уже разошлась, остались те, кто помоложе...
 — Нас этим не напугать, сами служили…
— Налили стакан горилки, накормили досыта — он и уснул.
— А в четыре часа мы его растолкали, умыли как смогли. Знали, что у вас смена караула…
Я приказал пересчитать патроны горе-часового, все оказались на месте, и не громко, но внушительно сказал: 
— Теперь слушай меня, хлопцы! Об этом деле — никому ни слова!!! Иначе, сами понимаете, и Валерке не сдобровать, и нам тоже. Все меня поняли?
— Поняли, шеф! — ответили мои часовые, и даже местные ребята, украинцы, поклялись не распространяться о происшедшем.
Забегая вперёд, скажу, что так и случилось. Валерка   благополучно отоспался в караулке, больше с поста не отлучался и дослужился до самого дембеля честь честью, никто его не выдал. 
А с местными парнями мы расстались по-братски.
— Ты запомни, разводящий: были на Украине шухевичи, но были и ковпаки! Те служили фашистам, но эти их били? Били!
— И у нас были власовцы, — согласился я. — В семье не без урода.
— Ну вот! Мой батька, танкист, до Берлина дошёл!
— А мой, моряк, до Вены! По Дунайской флотилии…
Мы крепко пожали друг другу руки и разошлись, довольные друг другом. Нам, детям фронтовиков, солдатам одной страны, и помыслить было невозможно, какая пропасть ляжет между нами полвека спустя!
Одно радует: история не стоит на месте, разные ветра дуют над нашей планетой. Придут другие лидеры, Думы и Рады, сменится политические климат и, глядишь, снова сядут в круг бывшие солдаты, выпьют по чарке горилки, закусят хрустящей домашней колбаской…
Будет что вспомнить, честное слово!

                Юрий Кузнецов-Арбеков,
                Ровно-Житомир-Пенза.