Конец зимы

   Это так просто, ступить в воду, сделав несколько верных шагов к берегу.
Как-то получилось, что льдина осталась. Не исчезла в открытом море. А, вопреки всему, дрейфовала невдалеке. С неё можно было, спрыгнув, добраться до суши. И босиком пройтись по траве и песку. Но живущие на ней кутались в шубы на самом, наверное, холодном снегу из всех снеговых снегов. Между своих, частных сугробов, наметенных очень давней, скорее всего легендарной, метелью. Так, поодиночке, было ещё холоднее. Но они привыкли. Настолько, что не верили Солнцу, упрямо пытавшемуся растопить этот непокорный лёд. Рыбам, плескавшимся в тёплой воде. Птицам, удивленно огибавшим этот островок с острыми краями, режущими гладь никогда не потревоженной ни одним ветром бухты.
    Как-то получилось, что льдина осталась. Она, родившись от какой-то случайной причудливой формы снежинки, разрослась и поселила на себе одного, второго, третьего. С каждым новым зимовщиком территории становилось меньше, потом и вовсе её стало не хватать, но никто не искал возможности побега, свыкшись с тем, что до конца века он - участник плавания. Плавания в никуда, в пределах одной бухты, тёплого моря, тёплой страны. По вечерам они садились вместе, не касаясь друг друга, не стараясь хоть как-то согреться и завистливо смотрели, как на берегу бушевали краски стремительной жизни. Как грозы метались в молниях и громах. Как сменялись времена года. Как счастье шло об руку с несчастьем, улыбаясь и плача. Но над льдиной было спокойствие полярного круга, люди на ней не произносили ни одного слова. И каждый вечер, каждый из них наблюдал северное сияние. Или не наблюдал. Как спросить у молчания?
   Как-то получилось, что льдина осталась. И это хорошо. Потому, что выбравшим её, совсем негде было существовать. А это несправедливо. Каждому, получившему право на жизнь, положен кров. Пусть и такой, из самого холодного льда. Их судьба сплелась намертво с ним, вечным. Новые обитатели пытались спросить почему, ну почему, ну почему же мы тут? Что нам мешает быть, как все? Как эти все. Ну все те, кто как все. Ну почему? Льдина была неприступна. На ней цепенели любые эмоции, натянутые как лонжи, часто рвущиеся под теми, поверившим в неуязвимость. Льдина, невидимая никем, кроме тех, кто жил на ней. Или это привычка? Так привыкают к рождениям и смертям. Так привыкают к предательству и самопожертвованию. Так привыкают к тому, что путь никогда не приводит к началу. Привыкают не замечать тех, кто замерзая вместо них, отдает свой долг холоду. Потому, что места вакантны и кому-то надо было быть на ней. Льдине, рождённой невесть откуда прилетевшей снежинкой.
    Как-то получилось, что льдина осталась. И на ней несли свой пост те, кто беззаветно любил друг друга, не зная этого слова – любовь. Ведь любовь - это всегда страсть, горение, пламя, огнь. Пожиращий огнь. Да? Расскажите это тем, кто на льдине. Льдине, идущей около Ваших берегов, ребята. Когда-то, почувствовав, что вот оно, вот сейчас, вот тут, здесь и сейчас, первый из них ступил на совсем тонкий лёд. И остался на нём, не спрося тех, кто поверит ему в будущем, да и нужно ли им это. Не нужно? Согласен. Вот он берег. Идите. Ступайте. В самом деле. Живите. Мир огромен. Мир так огромен, что невероятно этим мал. Но когда вернётесь, Ваши самые холодные сугробы будут ждать Вас, нетронутые временем. А пока: зиме конец. Всем вольно.

Тель-Авив 1 марта 17-го.