Номер - 27

 
Ммм, с чего бы начать?

Ах да, опыты. Мать сдала меня, узнав, что я - пародия на человека, имеющая вторую сущность. Знаете, эдакое двойное дно.

Мама упала с окна. Совершенно случайно, впрочем. Я был за семью замками от нее, мне не дотянутся. Точнее, мне - нет, моей сущности - раз плюнуть. Охрана догадалась включить защитное поле, едва заметив, как глаза перестали напоминать человеческие. Фиолетовые, с жирной чертой посередине, пересекающей зрачок. Черта, пересекающая мою жизнь до и после. Но мне хватило, чтобы выпустить сущность за пределы центра и дать матери толчок. Как же, сын-сущность и муж-сущность. Двойной навар. Двойная порция ада для жалкой женщины. Еще легко отделалась. Был бы рядом, я бы обязательно угостил ее своей болью. За отца и за себя.

Впрочем, я решил рассуждать логически, деньги будут не лишними. Я же все равно не человек, подумаешь, что родился у вполне обычной женщины и вполне необычного отца. Мать сдала его сразу, как отец помог мне справится с моей эпилепсией. Своим методом, но я жил лишь благодаря ему. Теперь отец где-то далеко, служит белой мышкой в руках у какого-нибудь садиста-ученого.

Я никогда не любил темноту. В ней творилось что-то свое и темное, но теперь я вынужден быть вечно в кромешной тьме, изредка свет достигал меня, когда я уже сжимался на цепях, отчаянно извиваясь. Легко ли тринадцатилетнему пацану висеть, словно на дыбах? Свет шел от приборной панели. Зеленый, синий, с оттенками легкой грусти, он оседал на моем теле неоновыми прожилками. Но я привык. За три года можно ко многому привыкнуть. К грязи, к крови, к моим костям, постоянно торчащими за тонкой, некогда загорелой, кожей.

Три года. Три года, когда я висел тут, давая ученым шанс выяснить процесс превращения человеческой натуры во что-то более устрашающее по своим физическим и моральным данным.Я был гораздо сильнее всех тут находящихся. За моими процессами наблюдали словно за очень ценным и редким музейным экспонатом.

- Доброе утро, 27. Что нового? - Молодая ученая шагнула ближе ко мне, по-деловому закинув руки за спину. Вид у нее был вполне сосредоточенный, даже дружелюбный. Но тварью она была еще той. - Ой, прости, ты же без языка, - и она заливисто рассмеялась, словно шутку веселую в компании рассказала.

Я внимательно следил за ней. За ее медленным шагом и спокойным, размеренным голосом. Голубой светлячок отделился от острого наконечника пульта, прикрепленного к стене. Этим она сканирует меня на предмет изменившегося за ночь.

Мои печати на лбу и груди начинает нестерпимо жечь, будто кто-то проводит по ним раскалившимся свинцом. Слезы непроизвольно текут из глаз, а я даже закричать не могу. Изо рта вырываются лишь хрипы вперемешку с кровью; красная жидкость капает на кафельный пол, а я поднимаю на нее болезненный взгляд. Я никак не могу научиться реагировать на сканирование как все остальные подопытные. Молча и без лишнего шума. Кровь со слюной все больше заливают пол. Боль от печатей постепенно сходят на нет.

- Эх ты, весь пол испачкал. - Ученая укоризненно грозит мне наманикюренным пальчиком, демонстративно вытирая кипенно-белый халат от несуществующих красных пятен. - Но ничего, ты волен делать хотя бы это, да? Хоть так выразить свой протест на судьбу, м? Ну скажи мне, 27? Что гложет тебя?

Дыхание ученой мятное и слегка отдает табаком.

А губы горячие и слишком приторные. Противно. Жаль, что печать подавляет все мои потуги сделать что-то ужасное. Я бы вырезал каждого члена центра ножом, клянусь. Руками, не выпуская сущность на помощь. Сам.

Мое лицо, видимо, кривится, и ученая слишком бодро зашагала к металлическому столу, доставая оттуда какой-то острый предмет.

Что-то новенькое. Я дергаюсь.

- Повеселимся? - и снова этот коварный оскал вместо белозубой улыбки. Я вспомнил, почему я прозвал ее Акулой.


Я очнулся от того, что кто-то вытирал мое лицо мягкой тряпкой, смоченной в воде. Ммм, мамин карамельный пирог. Я вытянулся навстречу желанному аромату.

Кто-то испуганно пискнул.

Расцепив сухие губы, я с силой смочил их слюной. Знаете, без языка совсем туго.

- Ты кто? - из плена сна меня вырвал детский голос. Звонкий, явно мальчишеский.

Открыв глаза, я убедился: мальчик. Мой мальчик.

С каким-то каменным спокойствием наблюдал за россыпью серых искр в карих глазах. Мальчик открывал рот, смешно шевелил губами и старательно прижимал кровавую тряпку к груди. О да, я всегда мечтал встретить своего человека, своей третьей сущности вот тут, в центре. Когда я прикован цепями с печатями к стене, без шанса что-то исправить, искалеченный морально и физически, без ноги и рук. О да, это предел моих мечтаний. Спасибо.

Мальчик протянул руку ко мне, погладил щеку и закрыл глаза. Он чувствовал, что я его. И не боялся такого как я. В голову пришла мысль, что он - сын сотрудника центра, который принимал участие в моем изучении.

Центр - это явно не место для встреч сущностей. Это - закрытая научная лаборатория, пытающаяся разгадать наш секрет. нашу силу и мощь подавлять они научились, а использовать в своих несомненно благородных целях еще не научились. Простые граждане искренне ненавидят нас. Боятся и презирают. Считают нас убогими. И не приведи Господь ты окажешься с изначально второй сущностью. Тебе крышка. Вторая сущность дарует тебе почти безграничную мощь, но прикует к цепям и использовать все равно ее не успеешь. Военные ученые заберут тебя по звонку родственников. Я не знаю, чем пугают, но матери сдают своих детей, дети - родителей в центр, где их медленно препарируют и тщательно исследуют. Как меня. Я вот уже без рук и ноги. Без языка. Язык отрезают в первую очередь. Мало ли, вдруг сущность можно и так призвать. А к цепям приковывают последовательно. Руки - отдельная цепь, ноги - своя, голова крепится к стене с помощью небольшой иглы, впивающаяся в основание первого шейного позвонка. У нее - свои печати. Я так называю, печать. Это целая система, основанная на таблице химических элементов. Я - 27. Кобальт. Серые глаза, серые волосы. Серая жизнь до тринадцати лет. А потом - центр. И опыты, бесконечные опыты, изводящие мой резерв в своих жадных целях.

Мальчик - моя третья сущность.

Цель каждого человека найти вторую. Изначально родившись одним целым, люди находят вторую половинку благодаря все той же химии. Целая прорва искр разных оттенков искрит в глазах находящего. Мой цвет серый. В глазах мальчишки - серые искры. Утопия в чистом виде. За благополучие обычных платят наши.

- Меня зовут Дан, - тихий голос вырывает, обволакивает и греет. - А ты... что тут делаешь?

Я отрицательно качаю головой, давая понять, что не говорю.

Уже бесполезно кивать на дверь.

Химия случилась.

Наши сущности объединились. В одну целую. И мне страшно, когда я пытаюсь представить, как он будет жить без меня. Я умру в ближайшие два-три года от истощения. А он будет мучиться, снова оставшись один, познав, что такое слияние в столь юном возрасте.

Я закрываю глаза.

Уходи, Дан.

Он несмело тянется к моим волосам и гладит их. Сущность внутри проснулась, хрипит в цепях и тянется, льнет к мальчику, пытаясь обогреть его, защитить и обнять. Урчит еле слышно, лаская только взглядом и надрывно дышит, зная, что никогда не прикоснется к этой ласковой руке.

Как же хочется выдрать цепи и послать всех, закрыть мальчика собой и не плакать, глядя на него. Знать, что лет пятьдесят у нас точно есть. Знать, что заведем малышей и будем воспитывать их вместе. До самой старости и смерти. Три сущности в одну. Только так.

Стараюсь не называть его по имени, думаю, что так легче будет, когда его уведут. Я снова останусь один, а мальчик еще не понимает, что только что встретил свою половину. И сразу же потерял.

Горько хмыкаю, жадно впитывая образ мальчика, чтобы потом, когда ножи и скальпели ковыряются в теле, вспоминать его лицо и добрые, наивные карие глаза, тоненькие ручки с длинными пальчиками и острые коленки. Короткие светлые волосы с челкой уже стали моим наваждением.

- Меня зовут Дан, - повторил малыш, слегка приподнимая уголки губ. Руки несмело гладят мое лицо, словно изучая. - Мне восемь лет. Мой папа тут работает. Он ушел куда-то, а мне стало скучно сидеть в кабинете и я нашел тебя. Светлячки привели, - доверительно сообщил малыш.

Я кивнул. Светлячки - проводники сущностей.

- Можно я буду звать тебя Хиро?

Я улыбнулся ободряюще. Пусть Хиро. Настоящее имя давно уже позабыто. 27 есть 27.

- Хиро, как герой, да? - он погладил спутанные пряди и обнял меня за талию, сплошь покрытую печатями. В груди сразу же прошел зарождающийся кашель от близости пары. Закрыл глаза. Представлю, что мы далеко отсюда, где-нибудь в лесу, сидим на покрывале и жуем бутерброды. Я обнимаю его, прижимая спиной к своей груди, ворчу, что он слишком тепло оделся для сентября, а он смешно фыркает и тянется, чтобы поправить выбившуюся прядь за ухо.

Касание как ток. Как нужный ток, заставляющий мотор биться и качать кровь быстрее и быстрее, учащая пульс...

Малыш плачет. Я понял это по тихим всхлипам и влаге. Руки сильнее вцепляются в меня, не желая отпускать, а я даже не имею возможности успокаивающе погладить по спине, подарить свое тепло и уже зарождающееся горячее чувство в груди. Как же хочется просто прижать его к себе. Просто знать, что его сердце теперь бьется наравне с моим. Что его дыхание полностью мое...

Он поднимает голову, и я знаю, что скоро все закончиться.

Меня убьют раньше, чем он выйдет из центра под руку с отцом.

В комнату кто-то зашел, испуганно закричал, глядя на серые искры обоих, и потащил малыша на выход. Он упирался, извивался ужом и кричал только мое новое имя.

Я улыбнулся ободряюще и закрыл глаза, даже не смотря, как в меня ввели что-то мерзко неприятное, что начало ворочаться в моей душе.

Образ малыша теперь прочно в моей голове. Я буду думать только о его лице, о искрах в карих глазах, и тоска обжигающей волной выжгла все остальное. Даже ту боль, которую вызвал укол эвтаназии.

Никто же не позволит, что второй сущностью станет парень, у которого она была с рождения, правда?

Ничего, Дан, я буду рядом с тобой. И по ту сторону мы обязательно будем вместе.

Ты только не торопись.

Дан.