Павана

                Джон из Нантакета
 Это было давно,совсем давно,когда в море не было никого и ничего, кроме птиц, света солнца и горизонта,который простирался до бесконечности. С самого детства я мечтал попасть сюда,в это место, где всё начинается и всё заканчивается.
 Рассказывали об этом месте осторожно, будто говорили о тайнике с сокровищами. В Нантакете об этом говорили все, как говорят, охмелевшие от впечатлений очевидцы. Они говорили, что там, в Калифорнии, в океане имеется секретное место, где самки китов воспроизводят на свет своих малышей, а старые киты туда возвращаются умирать. Будто существует резервуар, огромная ложбина в море, где они собираются тысячами, все вместе: молодые и старые, мужские особи создают вокруг самок линию защиты, чтобы помешать касаткам и акулам приблизиться, а море пенится и возбуждается под ударами их плавников и хвостов, тогда небо темнеет от  поднимающихся брызг, а крик птиц напоминает шум кузницы.
Жители прибрежного посёлка рассказывали о том месте сбора китов так подробно и естественно, как если бы сами там побывали. А я вместе с детьми из Нантакета слушал эти рассказы на его набережной, а потом вспоминал, будто я всё это видел своими глазами.

 А теперь всё исчезло. Я вспоминаю о прошлом, как если бы моя жизнь была сном, во время которого всё было красиво и ново в мире, а сейчас всё это разгромлено и разрушено. Я больше никогда не возвращался в Нантакет. Но в душе тлел зов мечты посетить эти места и увидеть снова большие удлиненные корабли с высокими мачтами, готовые рассекать море в любую погоду; где повсюду разбросаны гарпуны и багры, готовые в любую минуту выполнить свою работу; где вперёдсмотрящий следил за морем, а по бокам кораблей висели шлюпки.

Мне вспоминается прибрежное море кровяного цвета, которое становилось черным там, где сливалось с небом, заполненным птицами. Мои наиболее далёкие воспоминания о Нантакете был запах крови повсюду: в море, в порту еще серым в конце зимы, когда китобойные судна возвращались с другого конца света, волоча мертвых гигантов. Потом на набережной происходило расчленение их тел на части топорами и пилами, ручьи черной крови стекали в бассейн порта, а из глубины, со дна моря, шёл ужасный запах разложения.
 Там, я проводил время, когда мне было восемь лет, между скелетами, которые разлагались по всему берегу. Чайки жили на телах гигантов, они били клювами по гниющим телам, отрывая куски кожи или жира. Ночью появлялась армия крыс, которая бродила по скелетам тел как по туннелям  в горах. Мой дядя работал на разделке туш. Это он показал мне в первый раз голову гиганта: огромная челюсть, а глаза такие маленькие, запрятанные в складках кожи, глаза невидящие, затянутые голубой пеленой. Я вдохнул ужасный запах крови и гниющих внутренних органов и представил эти тела живыми, подпрыгивающими на волнах, шум воды, бьющий фонтаном из их тел, необычайные удары плавников и хвостов. Мой дядя Самюэль меня научил распознавать китов: полосатика, кашалота, горбатого кита. Он мне рассказал как издалека по дыханию, впередсмотрящий  мог их определять: гренландского кита со своим двойным дыханием, голубого полосатика  со своим уникальным дыханием. Всё это, я узнал на набережных Нантакета, слушая крики птиц, расчленяющих тела; тяжелый шум топоров, разрубающих скелеты,и вдыхая запах растопленного жира.
 Здесь же, на набережной, я в первый раз увидел огромную черную касатку и акулу, которым рыбаки вспороли животы.

 Теперь, после стольких лет, бродя по берегу моря в Пунта Бунда в бухте Энсенада, эти воспоминания возвращаются ко мне. Я слушаю шум моря, я вижу отражение скал, отшлифованных ветром и морем, тихий пляж и чистое небо. Раньше, о море Нантакета, я думал, что море серое и опасное, которое может сделать из птиц жестоких хищников, преследовавших охотников за китами из Нантакета, летающих и кричащих вокруг мертвых тел гигантов. Сейчас, говорят, там всё тихо как и тихо здесь в Пунта Бунда. Не видно больше фонтанов за кормой. Кровь не чернит больше море, бассейны порта опустели, а большая лагуна содрогается под ветром, словно ничего всего этого никогда не существовало, а корабли охотников умерли  в то же время, как и их добыча.
 
 Я вспоминаю то время, когда мне было десять лет. С мальчиками из Нантакета на катере старого Джона Наттика мы переплыли лагуну, до деревни Вовинет, туда, где земля такая узкая, что мы слышали океан, грохочущий по подводным скалам с другой стороны. Мы подошли к пляжу и  побежали, пересекая дюны, пока не оказались перед огромным морем. Начинался тихий июньский вечер, я помню себя очень хорошо, мы стояли перед гудящим морем и вглядывались вдаль, за горизонт, надеясь увидеть возвращение кораблей китобоев. Небо было чистым, а море перекатывало свои окаймленные пеной волны, которые, кружась, убегали  от нас. Мы, с блестящими от морского ветра глазами, ждали долго, до самых сумерек. Потом мы вернулись в Нантакет, где за долгое отсутствие нас ожидало наказание.
 
 Сегодня с учащенными ударами сердца, мне вспоминаются те мгновения, когда на пляже с трудом  я пытался напрасно заметить корабль, тянущий привязанную сбоку добычу, окруженную облаком птиц.
 Потом мы часто ходили в порт увидеть старого Наттика. Он нам рассказывал о временах, когда индейцы жили на острове одни и охотились на китов, стоя с гарпуном  на носу каноэ. В то время киты скрещивались в канале между Нантакетом и мысом Код, их было так много, что в море образовывалась чёрная тень от струй фонтанов, которая была похожа на огромное облако. Старик для нас изображал крик вперёдсмотрящего, когда тот замечал группу китов: «Аваит, павана!...»
 В то время морские охотники на китов были индейцами из Нантакета, все разговаривали на наттик. Потом люди стали умирать одни за другими: от болезней, от пьянства, от драк в притонах Бедфорда и Бостона. Они умирали от холода, умирали в море, преследуя гигантских «павана», они умирали от туберкулёза в своих  жилищах. Только один старик Наттик помнил всё это. Когда он переставал говорить, то сидел неподвижно, опираясь на стену, смотря на качающиеся мачты заброшенных лодок. Лицо его было тёмное от загара и усыпанное морщинами, его глаза были как две щели, в которых больше не блестела искра жизни. Он так и сидел в тишине, укрытый засаленным покрывалом, с перевязанными седыми волосами под его широкополой шляпой. Однажды он показал, как бросал гарпун. Неуверенно он поднялся на носовую часть баркаса и стал размахивать длинной палкой, а рыбаки, которые проходили, насмехались над ним, потому что он был совершенно слепой. Но я не слышал их насмешки, потому что перед моими глазами всплывало тело гиганта, которое шло ко дну, а струя крови окрашивала море.
 Эту кровь, я вижу и теперь, беспрестанно здесь, в этом море, таком синем в бухте Энсенада.
 В Пунта Бунда ещё сохранились хижины китобоев. Они сделаны из высушенного камня, покрытого ветками и листьями пальмы. Некоторые по бокам укреплены гигантскими, длинными, белыми, блестящими на солнце клинками китов, отшлифованными ветром. Ветер, который проскальзывает между камнями и клинками костей создаёт странную музыку, которая свистит и стонет совсем тихо, будто жалуется.
 
 Это было когда-то, это было так давно. Тогда море было таким, каким его увидел человек, как только появился на свет. Теперь и я стал такой же старый, как и старик Наттик в начале нового века. Теперь «Ле Леоноре»  исчез, он не больше, чем разбившийся остов корабля, сидящий на мели в бухте Сан-Франциско. С его корпуса забрали всё, что было ещё пригодно: его мачты, доски с мостика, куски кожи со шпангоутов, машинное оборудование, и даже его леерные устройства. Грабители судна потерпевшего крушение прошлись по нему как кровожадные птицы. Они оставили только шпангоуты, по виду похожие  на бока гигантов на пляжах Калифорнии и Мексики, не белые, твердые и красивые, а черные и сгнившие в море, покрытые водорослями и червями.

 Во время посещения острова, для жилья я выбрал древнюю хижину китобоев. Я любил гулять по берегу и смотреть на море. Когда дул ветер с моря, туман цеплялся за скалы берега и пляж исчезал понемногу в ватных облаках. Тогда я видел только скелеты китов и слышал только шум ветра, который стонал. Повсюду в песке возвышались громадные челюсти, похожие на арки, и позвоночники, которые казались каменными ветками, возникшими в результате стихийного бедствия.
 
 Зима, океан, отполированный как металл. Мне было 18 лет, когда я попал сюда на «Ле Леонаре», под командой капитана Чарльза Мельвиль Скаммона. Мне вспоминается дорога, которой мы следовали из Сан Франциско на юг и день, когда мы прибыли первый раз в Пунта Бунда, в мексиканскую Калифорнию. Тогда это место не было опустошенным, каким я нашел его сегодня. Сегодня-это пустыня заваленная костями и развалинами. Тогда  это был настоящий город китобоев с кораблями с промокшими парусами, ожидавшими своего отъезда, в большой бухте Энсенада,и птицами, кружившимися вокруг них.В бухте господствовала жизнь похожая на ту, которую я видел в моем детстве в портах у восточного побережья Бедфорда, Нантакета. Огни горели, чтобы растопить масло и смолу; бондари ремонтировали бочки, имелись мастерские плотников, кузнецов и людей, которые чинили паруса и плели тросы и снасти.
 
 Тогда шлюпка высадила нас на пляже и мы пошли по песку, под сверкающим солнцем. Повсюду, в деревне, мы были оглушены шумом морских охотников. Моряки прибывали со всех частей света, мы слышали разговоры на необычных языках: португальском, русском, китайском. Были люди с Канарских островов, худые и чёрные, норвежцы с волосами почти белыми, с  бровями и бородами, обесцвеченными солью. Имелись канаки, прибывшие с другого конца Тихого океана, с татуировкой на лицах, носящие перламутровые серьги в ушах, индейцы Патагонии, приплывшие с юга Америки, громадные и молчаливые гарпунеры с Гаваев, с Аляски, с островов Асор. Все ждали в Пунта Бунда прибытие серых китов и китов-полосатиков, которые плыли с полюса, чтобы родить своих малышей в спокойных и теплых водах Мексики.

 Теперь я шагаю по этому пустынному пляжу и вспоминаю о том, что было раньше. Мне кажется, что я слышу шум города морских охотников, жестянщиков, бондарей, голоса моряков которые перекликаются с одного корабля на другой. Я вспоминаю об Арасели.
Первый раз я её увидел на берегу реки там, где проститутки сооружали хижины из пальм. Я вспоминаю смех девочек, который я слушал, когда  тайно подходил к большой хижине, сделанной из тростника и пальмовых листьев в верховьях реки. Теперь я напрасно ищу устье той реки. Я подхожу к месту, где поднимается море, мои ноги засасывает мокрый песок, а армия шустрых крабов удирает от меня. Нигде нет других следов, кроме моих. Где была хижина девочек? Я больше не знаю. Это было так давно! Ветер засыпал все человеческие следы, оставил только кости мертвых гигантов.

 Река тоже изменилась. Теперь она тонкая и узкая, точно струя воды, которая сделала русло в стоячем песке. Кажется, будто ветер и солнце высушили воду среди этих холмов, но я знаю, что ветер тут ни причём. Смерть пришла от людей. Это из-за них Арасели перестала дышать, когда она покинула Эмилио.

 Люди сожгли все деревья, сосны, колючие кустарники, корни, чтобы растопить сало и разогреть смолу. Всё, что было здесь живым, превратилось в золу.
Я хожу по пустынному пляжу, ослеплённый светом жгучего солнца, и мне кажется, что я ещё вижу пламя пылающих кострищ, что я чувствую запах дыма, который образует, вдоль всего пляжа, огромное серое облако, затягивающее небо. Резкий и острый запах теплого масла, растопленного жира, смолы. Жизнь острова протекала в дыму.
 А сейчас вода больше не течет. Между узкими берегами старая река исчезла, образовались болотистые бассейны, где танцует мошкара, снуют ящерицы, медяницы. Когда я приближался, то птицы разлетались, пронзительно крича. Это последние жители Пунта Бунда.

 Вот здесь я увидел Арасели в первый раз. Она жила с другими девочками в хижине из тростника на берегу реки рядом с большой скалой и небольшим озером с чистой водой. Они тут устроились, потому что путанам всегда нужна вода. Так говорили морские охотники. Когда « Ле Леоноре» вошел в бухту, они были уже там. Никто не знал, как они туда попали. Может быть, они приехали с юга из Манзанило или из Мазальтана, а может они пришли пешком с караваном мулов, которые спускались с севера из Сан Диего и из Монтерея. С ними был мужчина, его звали Эмилио. Он занимался лошадьми, пищей, алкоголем. Он устанавливал порядок, когда начинались драки, Он был большой и загорелый, говорили, что он испанец. Все девочки  были мексиканки, даже та, которая красила волосы в рыжий цвет. Когда я увидел Арасели в первый раз, я не знал, что она приехала вместе с девочками. Она была такая юная и тонкая, у неё был вид ребёнка. Одета она была в лохмотья, а ноги всегда босые. Её черные волосы заплетёны в толстые косички как у индейцев. Она была служанкой.
Я её увидел в первый раз здесь на реке, очень ранним утром, еще до восхода солнца, когда она пришла за дровами и водой. Я очень любил ходить к реке, к хижине; в тростнике пряталось много разных птиц: бакланы, белые цапли, какие-то маленькие птички серебряного цвета, которые, взлетая, громко хлопали крыльями.
Каждый день на рассвете Арасели приходила на берег. А я прятался в тростнике, чтобы подглядеть, как она купается в воде реки. Она была тонкая и гибкая как лиана, а её кожа казалась почти черной в сумерках рассвета. Девушка плавала в водоеме очень забавно, выбрасывая руки над головой и исчезая полностью под водой, потом выплывало её лицо на гладкой поверхности, чтобы вдохнуть воздух, и она вновь исчезала. Девушка ловила  небольших рыбок без чешуи. Я стоял, не двигаясь, смотря на ровную воду, ожидая, её появление на поверхности, следя за водоворотом поверхности.Потом она выходила из воды и свет, появившегося солнца, блестел на её теле, на её плечах, на её груди. Распущенные волосы, очень чёрные, скользили по её спине и по плечам. Девушка садилась на песок, опускала добычу в ведро и долго сушила свои волосы, размахивая головой. Я никогда не встречал женщину, которая была бы на неё похожа.

 Я ждал её около хижины из тростника, но не осмеливался войти туда. Вечером китобои приходили сюда выпить и покурить. Девочки оставались запертыми в хижине. Иногда я пытался отыскать Арасели в свете огня, скользящую в ночи, одетую в серое платье с волосами из косичек. Девочки обращались к ней, называя её имя, чтобы она их обслужила, и таким образом я узнал, что её зовут  Арасели.
Другие моряки «Ле Леоноре» разговаривали о девочках, но никогда о ней. Я прятался в тени, я смотрел на хижину и пытался увидеть индианку. Я хотел быть как другие моряки: войти, захмелеть, пошутить с девочками. Я боялся. Однажды мне о ней рассказал мексиканский моряк по имени Вальде. Он мне рассказал об Эмилио, испанце, который выкупил индианку, когда  она была взята в плен армией в Соноре. Он её выкупил, чтобы сделать рабыней для путан, чтобы она носила им воду и стирала их бельё.Индианка была из племени Сери и не разговаривала ни на каком другом языке. Но почему осталась она с этими людьми? Почему она не сбежала?.. Нет, она хотела убежать несколько раз и каждый раз Эмилио её ловил. Он её хлестал, ей не удавалось умереть. Но индейцы никогда не отказываются от побега. Она ненавидела Эмилио, если бы она могла, то она убила бы его. Он дал ей имя Арасели. После того как я услышал эту историю, я стал приходить каждый день на реку до восхода солнца, чтобы посмотреть на неё купающуюся. Я не был знаком с ней, но теперь я её понял. Однажды она заметила моё присутствие, она меня увидела. Время от времени, пока она причесывала свои длинные волосы, она поворачивала в мою сторону свое лицо, словно пытаясь меня увидеть сквозь тростник, и её взгляд заставлял меня вздрагивать.
 Сейчас я ходил по пляжу там, где когда-то текла река. Теперь в том  месте, где купалась Арасели, не было больше ни тростника, ни птиц. Осталось только болото из черного песка, покрытое солью, да всё те же сухие холмы, за которые она пыталась убежать. Мне кажется, что я всё ещё слышу крики моряков и топот копыт лошади Эмилио.

 Солнце уже начало спускаться за горизонт, а я всё ещё сидел на пляже, перед морем, наполненный воспоминаниями.
Вглядываясь в морскую даль сквозь туман, который окутал скалы Пунта Бунда, мне казалось, что я вижу: расплывчатый силуэт парусника, идущего в сторону лагуны, все паруса, которого подняты, медленные тени китов и окружающих их тучи птиц.
                Чарльз Мельвиль Скаммон

 Я, Чарльз Мельвиль Скаммон, в этом 1911 году, приближаясь к концу своей жизни, вспоминаю 1 января 1856 года, когда «Ле Леоноре» покинул порт Пунта Бунда по дороге на юг. Я не хотел давать никаких объяснений экипажу, но Томас, мой старший матрос, удивил меня разговором со вторым капитаном, М. Ройсом, в кают-компании. Они обсуждали секретную ложбину, где находилось пристанище серых китов; место, куда самки приплывали воспроизводить на свет своих малышей. М. Ройс не верил в существование такого убежища, которое, как он говорил, нельзя было представить даже в воображении тех, кто верил в кладбище слонов или в страну Амазонок.
Однако слух распространился и горячка овладела всем экипажем. Было правильно, что мы плыли на юг искать это секретное убежище, этот сказочный мир, где собирались все киты полюса.

 Уже несколько дней «Ле Леоноре» следовал вдоль берега  Мексиканской Калифорнии, вблизи которого мы увидели море, дно которого было изрыто подводными камнями. В этих местах больше не было китов и люди экипажа уже начали шептаться, что мы должны покинуть воды Энсенады, что мы рискуем потерять год охоты. Иногда впередсмотрящий сигналил, что на горизонте рыба-чёрт,  имея в виду кита, но «Ле Леоноре» продолжал свой путь на юг, не отклоняясь. На рассвете в воскресенье восточный ветер прекратился. Я был на мостике, потому что было слишком жарко в трюмах. Я устал, так как не спал всю ночь. Океан был спокоен, паруса развевались на морском ветру почти незаметно. Склонившись на леерное устройство, я обследовал линию берега с помощью небольшой подзорной трубы. Юнги были уже на работе, драя мостик, не жалея воды и натирая щётку черным мылом, Один из них, совсем юный, смотрел на море. Я не обращал на него внимания. Я задумался, мечтая или скорее охваченный идеей, в которой я растворился полностью, без остатка.

 Остров был ещё темный и нереальный на фоне светлеющего неба. Море было тяжелым и непроницаемым. Группа чаек, которая следовала за «Ле Леоноре» с нашего отъезда из Пунта Бунда, казалось, рассеилась. Корабль с трудом продвигался вперёд в шуме машин по спокойному и неподвижному морю. Я беспрестанно обследовал берег, рассматривая изрезанные контуры побережья. Но я видел только темные силуэты и ломаную линию, изображающую горы пустыни Визкэно. Когда появилось солнце, рельеф стал более отчетливым, а обнаженность гор ещё более враждебная.

Юнга смотрел на море рядом со мной.
- Как тебя зовут?
Он назвал своё имя. Для простого матроса фамилия его семьи не имела важности. Только имя и место его происхождения.
- Джон, из Нантакета.
- Ты с острова Нантакет?
Я посмотрел на него более внимательно. Потом я посмотрел снова на берег. «Карты ничего не показывают. Но я знаю, что проход не должен быть очень далеко. Проход в ложбину должен быть где-то рядом». Он показал на горный массив на юго-востоке. Солнце уже освещало вершины, заставляя кости блестеть белым инеем. Юноша смотрел с восхищением. «Это соляные рудники», - объяснил я, как если бы он задал мне вопрос.
- Это Визкэно. Мы слишком далеко, чтобы увидеть что-нибудь. Значит ты с острова?
- Да, месье.
- Это очень далеко отсюда. Это твоя первая работа?
- Да, месье. Я подписал контракт с Компанией Нантакет.
- Как ты попал сюда?
- Я узнал, что Компания набирает людей в Тихий океан.
Юноша, казалось, размышлял. Я не знаю почему я сказал: «Я приехал в эти места, чтобы искать золото. Но я его не нашёл, тогда я зафрахтовал этот корабль, чтобы охотиться. Знаешь ли ты, что, если мы найдем убежище серых, мы станем необычайно богатыми.»
Взгляд ребенка странно заблестел. Но я ошибся в том, что  он отреагировал на слова «необычайно богатыми».
-Если ты заметишь цель, фарватер, скажи мне тут же. Есть вознаграждение для того, кто увидит первым вход в ложбину.

 Я повернулся на полуют, чтобы продолжить наблюдать за берегом. Теперь весь экипаж собрался на мостике. Все знали, почему мы покинули Пунта Бунда, почему мы пошли на юг вдоль этого пустынного острова. Мы должны быть первыми, кто откроет древний секрет рыбы-чёрта, место, где самки собираются, чтобы рожать для мира своих малышей. Мы вернемся необычайно богатыми, это была бы последняя компания. Однако никто об этом не говорил вслух. Это было тайной, о которой не следует говорить, под страхом спугнуть фортуну.

 9 января, мы шли вдоль гор Визкэно. К вечеру «Ле Леоноре» приблизился к берегу. Понемногу показалась впадина, вход в которую был спрятан островом.  Мы в неё вошли после обеда, подталкиваемые сильным ветром сзади, когда впередсмотрящий просигналил присутствие китов. Действительно с высоты полуют, я смог различить стадо этих животных, прямо перед нами в сторону острова  Седр. На таком расстоянии, с солнцем, склоняющимся к горизонту, было невозможно определить вид китов. Были это киты-полосатики или серые. «Ле Леоноре» подошёл ближе к группе и вскоре я смог отчетливо заметить уникальную струю в форме веера, характерную для серых китов. Группа состояла примерно из 20 особей, в которой присутствовало несколько самцов. Они были большего размера, более 60 фунтов. По мере того, как «Ле Леоноре» приближался,  киты стали проявлять знаки беспокойства. Когда мы подошли  достаточно близко, чтобы разрядить пушки, группа разделилась на две: одна, из которой прошла по левому борту, а другая по правому, затем обе удалились в строну побережья.

 Разочарование экипажа было большим. Были слышны проклятия. Эта игра продолжалась больше недели, после чего «Ле Леоноре» покинул прибрежные районы Пунта Бунда. Это была первая группа китов, с которой мы повстречались. В этих водах больше не было никакого другого китобойца, с которым надо было бы делить добычу. Моей первой мыслью было продолжать движение на юг, воспользовавшись ветром, который поднялся. Но М. Ройс заставил меня заметить, что плавание в проливе, который разделяет Калифорнию от острова Седр, очень сомнительное, так как карты неточные, потому что некоторые из них были созданы ещё в начале века. Искать приключений в надвигающейся ночной темноте было опасно. По всем этим причинам, включая растущее недоверие экипажа, я решил повернуть и вернуться назад , чтобы спрятать корабль в глубине ближайшей бухты.

 Вот тогда, смотря в подзорную трубу, я заметил впадину, спрятанную в песчаной отмели. Залив постепенно расширялся, а берег был такой низкий, что казалось, он исчезал в море. В рассеянном свете сумерек «Ле Леоноре»  подошёл ближе, его парус кренился по ветру, отражая последние лучи солнца. Море в глубине бухты было спокойным и гладким как зеркало,  проверка показала присутствие множества отмелей. Перед судном мчались дельфины, а на расстоянии в несколько кабельтов мы заметили массу темных китов.
Они внезапно всплывали, если находились рядом с нами, тогда мы слышали шум кузнечных мехов их дыхания, а те, которые уже имели опыт охоты на китов, чувствовали острый запах их дыхания.

 Начиналась ночь. Солнце, съедая туман, исчезало за горизонтом. Мы шли очень медленно. Я заставлял проверять глубину дна.  На отметке 35 фунтов я дал приказ бросить якорь. Мы остановились в бухте, прямо у входа в лагуну. Паруса спущены, я попросил спустить шлюпку в море, чтобы обследовать проход в лагуну. Осторожность подсказывала подождать, но в момент приближения к цели наше общее нетерпение было такое, что мы не могли провести ночь, ничего не узнав. Я оставил «Ле Леоноре» под ответственность М. Ройса и с десятью матросами, мы направились к берегу. Было что-то беспокойное, а также странное в этой бухте в сумерках. Одиночество острова, шероховатость гор цвета кожи, белизна солончака и тёмная вода у входа в лагуну, с этим видом острова или серой песчаной отмели, всё это было похоже на переход в фантастический мир. Ночь настигла нас у входа в лагуну.  Мы вытащили шлюпки на песок и соорудили временный лагерь, ожидая первый прилив и отлив в убежище, чтобы продолжить разведку.

 Я не смогу никогда забыть эту ночь. Мы спали на песчаном берегу, не зная, где мы находимся, не различая даже огней «Ле Леонора». Мужчины растянулись на песке, не укрытые, так как воздух был теплый, без дуновения ветра. Я пытался заснуть, слушая волны, которые приходили умирать на пляж, я слышал голоса моряков. Они разговаривали низкими голосами, не видя друг друга, даже при свете звёзд, которые широко освещали песчаный берег. Иногда мы слышали странный шум в фарватере, шуршание воды на телах гигантских рыб, я чувствовал характерный запах их дыхания. Слышанные ранее легенды заставляли нас вспомнить, что эти чертовы рыбы не так безобидны, что они нападали на шлюпки и таскали их своими гигантскими телами, волнуя воду своими хвостами до тех пор, пока не останется в живых ни одного человека. Наконец гарпунеры встали и решили на них посмотреть, следуя за шумом их дыхания вдоль берега.

 Позже, когда появилась луна, показалось море и вода лагуны, гладкая без морщин и без китов. Тогда я заснул, завернувшись в своё пальто, положив голову на руки. Дул ветер, над лагуной медленно поднималась луна. Я мечтал о том, что ещё никогда не видел, о секрете, от которого я был на шаг от открытия. На рассвете мы проснулись все вместе. Может быть потому, что индеец закричал на своём языке «Аваит павана!», мы все этого ждали. Он стоял на пляже рядом со шлюпкой, нажав на гарпун, и смотрел в сторону лагуны. Серая вода нам показалась, покрытая чёрными пятнами, которые медленно скользили. Я не мог поверить своим глазам, я был уверен, что никто не смел, даже об этом мечтать. Я видел то, что искал так долго, то о чем рассказывали когда-то моряки из Нантакета, когда зимнее море покрывалось китами-полосатиками и настоящими китами, так многочисленно, что их можно было сравнить со стадом в полях.

 Вдоль фарватера тела чертовых рыб скользили медленно, пена окаймляла чёрные спины, мы слышали чётко удары хвостов по воде, и струи фонтана, которые взлетали со всех сторон с хриплым шумом, который раздавался в тишине бухты. Одни за другими люди приближались к бухте и смотрели. Вскоре хлынули возгласы, дикие и кровожадные крики, и я приказал спустить шлюпку в море. Волна приливов и отливов толкала китов вверх фарватера, где они проникали в горьковато-солёные воды лагуны. Их было так много, Что они сталкивались друг с другом.
Медленно, на вёслах, шлюпка продвигалась за китами, ближе к отмелям,  чтобы избежать быть помятыми этими гигантами. Море почти полностью покрыло песчаную отмель, где мы спали. Уже тысячи птиц омрачили небо, следя за каждым нашим движением, будто понимая, что сейчас произойдет.

 10января к 6часам утра мы вошли в воды лагуны. Она была так хороша, как я себе и представлял: необъятная, бесцветная на горизонте, где соединялась с небом, удаляющимися линиями песчаной отмели  и полуостровов. Совсем в глубине, как выросшие из моря, горы из красного кварца, которые сурово искрились на солнце. А вокруг была вода, которая опьяняла, спокойная и сверкающая, где теснились огромные чёрные тела, их были сотни, а может быть и тысячи. На носу шлюпки около индейского гарпунера я смотрел на это молча, ничего не говоря, и мне казалось, что я вдруг, взломав дверь, вошёл в затерянный мир, отделяемый от нашего неисчислимыми веками. Киты скользили спокойно по лагуне вдоль каналов между отмелями. Были самки, которые уже опустились вниз и которые выносили своих малышей на поверхность, чтобы они могли вдохнуть их первый глоток воздуха. Другие огромные ждали, качаясь на боку, когда начнутся роды. Самцы замирали как для караула, когда их огромные тела объединялись, создавая единую темную стену.
Я не знаю, как мы посмели ворваться в это созерцание. Внезапно по моему приказу началась тихая охота. Шлюпка направилась к группе, индейский гарпунер стоял на носу лодки, держа свою заряженную пушку. Позади него юнга, приготовив трос и сигнальный поплавок. Шлюпка рассекала гладкую воду лагуны почти без шума, без скорости. Несмотря на ясный день, мы не видели ещё глубины. Вода молочного цвета и беспокойная, которая смешивалась с отражающимся в ней небом. Мы все были в ожидании того, что произойдет.

 Тень прошла в нескольких морских саженях по правому борту, длинное черное облако, которое скользило очень близко от поверхности, от одного удара поднялось из воды, будто воздвигнутая гора в воздухе среди множества капель и вновь упала в воду с плеском, который ошеломил нас всех на секунду. Уже индеец нажал на спусковой крючок и гарпун выскочил рывком прямо перед нами. Шлюпка приостановилась на то время, пока, свистя, развертывался трос. Прозвучал победный крик, а чертова рыба, гигантская самка, нырнула до того, как мы смогли увидеть коснулся ли её гарпун. Но прямо перед погружением она издала хриплый вздох, который я знал хорошо, тот вздох, который человек не сможет забыть никогда. Трос крутился со всей скоростью, таща за собой снасти, которые стучали по борту шлюпки как выстрелы, а юнга поливал доски, чтобы они не воспламенились под трением. Через мгновение кит брызгал снова на поверхности лагуны в необыкновенном прыжке, который нас всех оставил без сил, столько было величие красоты и силы в этом теле, поднявшимся к небу. Самка оставалась неподвижной несколько долей секунд, потом упала в пучок пены, а затем плавала на поверхности слегка вкось и мы видели, как кровь окрашивает лагуну, дыханием покрасневшего воздуха. Всё стихло, шлюпка приблизилась к киту. В последний момент, когда содрогание воды показало, что она вновь начала шевелиться, индеец выбросил второй гарпун, который вонзился глубоко в тело кита. Под сочленение плавника между ребрами и коснулся сердца. В то же мгновение кровь брызнула через ноздри со струей, которая выстрелила высоко в небо, красная, очень светлая, которая падала вновь на наши головы и в море сверху как дождь.

 Огромное тело вздрогнуло, потом замерло на поверхности, повернувшись на бок, показывая дротик гарпуна, а темное пятно крови увеличивалось в лагуне, окружая шлюпку. Любопытно, но люди больше ничего не говорили. В полной тишине они всадили крюк в макушку головы и шлюпка вновь поплыла к расширенному устью лагуны, волоча кита к «Ле Леоноре». По прибытию на корабль нас встретили победоносными криками. Люди начали крепить тело кита на фланге корабля, пропуская цепи через его ноздри и челюсти. Немедленно, воспользовавшись приливом, уехали другие шлюпки, чтобы поохотиться на этих чертовых рыб. К полудню наступил отлив и было убито ещё десяток китов. Это было больше, чем мы могли увезти на «Ле Леоноре». Мы бросили менее толстых и направились на север по направлению к лагерю китобоев.
               
                Джон из Нантакета

Три года спустя я вернулся в лагуну. Я не работал больше на «Ле Леоноре», а на китобойном судне компании Нантакета « Ле Саг Харбор». Я никогда больше не встречался с капитаном Скаммон. Но когда я приехал снова в лагуну, то узнал, что все моряки компании присвоили ей его имя.Я испытал ужас, который не смог никогда забыть, когда увидел, как она изменилась.Это место, когда-то такое  красивое, такое чистое, похожее на нетронутый уголок с начала существования человечества, под действием человека стало похоже на место резни. Вход в лагуну был заблокирован кораблями, а внутри ловушки,группы чертовых рыб кружащихся по кругу. Самки толкали перед собой своих малышей, ища выход. Когда они появлялись перед кораблями, пушки выбрасывали гарпуны со взрывчаткой и кровь гигантов растекалась по лагуне, пачкая пляжи и песочные отмели. Хмельные птицы, кровожадные как крысы, кружились вихрем над раненными китами. Полчища акул проникли в лагуну. Они нападали на раненных китов, отрывая куски добычи, привязанной по бокам корабля, несмотря на проклятия моряков, вооруженных карабинами. Со всех сторон на недоступной песчаной отмели лежали скелеты серых, обрывки кожи и костей, огромные челюсти, оскалясь, смотрели в небо. Пушки беспрестанно стреляли, гарпуны стучали о тела, ноздри выбрасывали фонтаны крови. Даже шум был нечеловеческий. Никто не кричал, никто не разговаривал. Слышались только взрывы снарядов, которые взрывались в телах китов, карканье птиц и хриплое дыхание умирающих животных.
 
 Иногда корабли сбивали насмерть одно и то же животное, тогда экипажи обсуждали добычу почти без криков, но с приглушенной угрозой. Где-то вдалеке на горах пустыни, на солончаке, на плотной воде блестело солнце. Теперь это место больше не было секретным. Это зрелище меня ужаснуло и я решил больше сюда никогда не возвращаться. Через год после посещения лагуны, мне рассказали, что более 100 кораблей вошли во владения китов, посылая свои шлюпки выслеживать даже самок в процессе их родов. Резня продолжалась целый месяц, день за днем. Корабли приходили со всех концов света. Вечером огни зажигались на берегах лагуны, на песчаной отмели. Дамба была построена в глубине небольшого залива на входе в лагуну там, где мы когда-то спали, перед тем как войти во владения серых китов. Повсюду слышался шум людей: крики, возгласы, голоса, которые разговаривали на всех языках мира, а после убийственной тишины, возникал пронзительный и хриплый шум, который был похож на крики птиц.

 Как только начинался день, начиналось побоище и это продолжалось полдня. Лодки возвращались из лагуны, таща тела гигантов к своим кораблям. Это место больше не было секретным, без названия, тем, которое существовало со времён начала мира. Теперь каждый закоулок лагуны, каждая бухта, каждая отмель имела свое название. Они носили имена гарпунеров, моряков или имели такие названия как озеро Купер, пруд с рыбами, укрепленная лагуна, большая скала, главная лагуна, плотина, новый порт, солончаки. Люди завладели всей лагуной до конца. Уже появились первые лачуги: дома сборщиков индейской соли, продавцов воды, возможно, снова появились и лачуги из тростника и пальмы, где девочки продавали свои тела морским охотникам.
 
 И снова мне вспомнилась  Арасели, о которой я думал здесь, после стольких прошедших лет, на этом пустынном пляже. Я ищу долго старый ручей на высохшем месте, где я её подстерегал среди тростника, когда она купалась на заре среди птиц. Здесь она заговорила со мной в первый раз. Это было так давно, что я не знаю уже, было ли это на самом деле или я об этом только мечтал. Я не забыл цвет её кожи, опасный огонь в её глазах. Там на заре на мокром песке, когда мы растягивались, я касался её тела и дрожал от возбуждения и желания. Она со мной разговаривала на своем странном языке, суровым и мелодичном, она показывала мне холмы пустыни и рассказывала о тех местах, откуда пришла. Я ничего не понимал, но молчал и слушал. Я не знаю, почему она выбрала меня, почему она отдалась мне.  Она была такая стремительная и дикая, такая робкая, как мимолётная тень. Когда появлялось солнце, она покидала тростники и возвращалась в лагерь, в жилище, где спали девочки и Эмилио. Это её я искал здесь, вспоминая её кожу, на которой речная вода блестела как роса, вспоминая её черные волосы,  рассыпавшиеся по спине, вспоминая её блестящие глаза, её голос и её дыхание.

 Однажды, однако, она не пришла. Вальдес, мексиканец, мне сказал, что она убежала. Эмилио её за что-то избил и она сбежала. Я пошёл вверх по течению реки, вдоль гор пустыни. Я искал её следы, пересекая болото, в тростниках. Я увидел Эмилио, поднявшегося на свою лошадь. Он поскакал в сторону гор, он был похож на охотника. Я был в лагере, когда принесли тело Арасели. Мужчины её нашли в горах, около лесов мескито.  Они её положили на песок недалеко от реки. Подошли проститутки, они смотрели на неё. Они её проклинали. Мужчины молча стояли в стороне. Затем некоторые из них решили вырыть могилу там, где она лежала на камнях и песке, на берегу реки.  Они вырыли небольшую яму, похожую на отверстие в земле, и сбросили туда её тело. Один мужчина держал за ноги, другой за руки, несколько минут они её раскачивали, а затем бросили в эту дыру. Могила была такая узкая, что её руки остались висеть на камнях. Я не посмел приблизиться. Я боялся увидеть её лицо, закрытые глаза, серую от пыли кожу, красивые волосы. Моряки забросали её землёй при помощи лопаты, а сверху положили несколько больших камней. Так как она была индианкой, они не прочитали молитвы, не поставили крест и ничего не сделали, чтобы обозначить место её могилы. Но я не забыл. Поэтому я пришёл сюда, чтобы увидеть эту могилу, чтобы узнать её ещё раз. Река высохла, леса мескито сгорели, но я точно мог узнать место, где в этой красной земле лежит Арасели, где никогда не меняли место камни. Затем девочки покинули лагерь. Про Эмилио говорили, что он уехал в Сан Диего и повесился в тот же год. Другие говорили, что он открыл выгодное дельце и стал очень богатым. В тот год Компания Нантакет обосновалась в Сан- Франциско и морские охотники перестали останавливаться в Пунта Бунда. Там не осталось больше деревьев, которые можно было жечь. Не было больше воды, так как вместе с исчезнувшими деревьями высохла и река.

 Это было очень давно, это было в другом мире. Теперь «Ле Леоноре» больше не существовал. Он сел на мель в бухте Сан- Франциско. И кто знает, что стало с теми, кто его водил по морям: капитаном Скаммоном, вторым капитаном М. Ройсом, индейским гарпунером, гавайскими моряками, canaques, мексиканцем Вальдесом и всеми другими, которые были со мной, когда мы входили в первый раз в лагуну?
Я брожу по пляжу, дует тихий зимний ветер, я слышу стон полых трубок тростника, шелест веток старых лачуг и свист костей скелетов. Я весь дрожу, потому что я чувствую дыхание Арасели, её голос, который поет около невидимой реки.

 Начался новый век, больше ничего не будет как раньше. Мир больше не вернется к своему началу. Лагуна перестала быть местом, где рождалась жизнь. Она стала озером смерти, озером, залитым кровью. Я брожу по пляжу среди развалившихся лачуг. Может быть, я стал похож на старого Джона Наттика из моего детства, который неподвижно сидел перед серой водой лагуны среди каркасов ненужных лодок, которые он уже не видел. Будут ли когда-нибудь у этого берега снова останавливаться корабли и слушать жалобы тростника и костей? Иногда недалеко проходят корабли. Я вижу их высокие мачты, их дымящиеся трубы. Они пересекают бухту и идут на юг. Они ищут другие секреты, другую добычу. А море снова стало безмолвным, пустынным и неподвижным. Что нужно сделать, чтобы снова возродить мир? А я, бродя по острову, повсюду находил могилу Арасели. Повсюду те же камни, та же вспаханная земля. Подальше с другой стороны мыса появился новый город. Прислушавшись получше, может быть, я смог бы услышать приносимые ветром звуки музыки, смеха, криков детей?
               
                Шарль Мельвиль Скаммон

Я, Шарль Мельвиль Скаммон, капитан  «Ле Джон Дикс», я пережил всё это, я открыл этот секрет, я первый открыл проход к этой впадине, этот низкий остров, этот фарватер, куда вода, в поднимающемся приливе, толкает беременных китов, страстно желающих рожать в ласковых водах лагуны. Я пережил это как древнюю мечту, которая осуществилась внезапно в обморочном состоянии. Все те, кто меня сопровождал тогда, не забыли тот день: ни Ройс, ни гарпунер из Нантакета, ни этот юноша, который охотился первый раз  и который смотрел на меня, как если бы я делал что-то запрещённое, что-то проклятое. Теперь в конце моей жизни, я помню каждого из них и я клянусь, аминь, что ничего не повторяется два раза в жизни.
Вход в лагуну на заре, на борту шлюпки, в середине бесчисленных тел китов, склонившиеся для родов самки, потом поднятие их малышей, чтобы они могли сделать первый вздох. Тогда в тишине наша шлюпка рассекала бледную воду и несла смерть. Раздавался выстрел, а затем крик, кружащихся птиц, и лагуна при свете зари темнела от крови китов.

 Шлюпка рассекала воду, а пушка индейца бросала гарпун, который входил в чрево китов, вызывая огромный фонтан крови. У нас больше не было души, я думаю, мы не думали о красоте мира. Мы были опьянены запахом крови, ритмом жизни, жаждой наживы, которые двигали нас вместе с дыханием. Сейчас мне вспоминается взгляд людей. Как я мог его не видеть? Это был взгляд свободный, безжалостный. Некоторые раненные киты утаскивали шлюпку до отмелей и следовало разрубать трос топором, чтобы не быть выброшенными на берег. Мертвые киты и их скелеты гнили, как и обломки лодок. Мне вспоминается взгляд юноши, который был с нами. Он меня обжигал вопросом без ответа. Теперь я знаю, что это был за вопрос. Он меня спрашивал, как можно убивать то, что любят все, что принадлежит всему миру?
Мы были первые. Если бы мы не пришли, то другие может быть не нашли бы вход в этот рай, проход в лагуну, где собирались киты со всего света? Как можно было нарушить их секрет?

 День за днем охотники прибывали в фарватер, чтобы убивать китов лагуны. Год за годом они приходили на кораблях, которые становились всё массивнее и оснащеннее, со всех частей света из Калифорнии, из Чили, из Аргентины, из Аляски, из Норвегии, из России, из Японии. Корабли входили в лагуну как армия, идущая в бой. Они везли гарпуны отравленные ядом курары, пушки с торпедами, электрические гарпуны, лебедки, цепи, крюки. Вокруг них летали тучи голодных птиц, а в море плавали сотни акул. Лагуна была озером крови в рассвете зимы, красной рекой в которой купались каменные берега. Лагуна больше не была секретной, она больше не была моей. Она стала местом, где охотились на серых китов, местом, где заставляли умирать их новорожденных. Сколько тысяч тел пронзенных,  волочённых до корабля, привязанных к крюкам, разделанных на части на пляже и перевезенных в бочках с маслом? Сколько детенышей убито в животах их матерей? Необъятные скелеты гнили на песке в глубине лагуны как корабли потерпевшие крушение. Если бы в тот роковой день января 1856 года мой взгляд не остановился бы на этой впадине в пустынной стороне, спрятанной песчаным островом, может быть «живот» мира ещё бы существовал. Может быть, секрет происхождения мира был бы сохранен? Лагуна была так красива и обширна в центре земли, между небом и морем, между морем и песком, там, где жизнь  могла начинаться в сокровенной земле. В лагуне киты были свободны и огромны как боги в облаках. Они приплывали со всего света в место, где начиналась жизнь, в спрятанный уголок земли, который беспрестанно возрождаясь, не должен был стать местом их гибели.
 
 Но я, Шарль Мельвиль Скаммон, капитан  «Ле Леоноре»  из Компании Нантакета, я открыл этот проход и больше ничего не будет как раньше. Мой взор остановился на тайне. Я выпустил своих охотников, жаждущих  крови и жизнь прекратила рождение. Теперь всё перевернулось и разрушилось. На пляже, где мы проводили первую ночь, прислушиваясь к  дыханию китов, которые сновали между отмелями, мы строили деревянные дамбы, чтобы размещать трупы китов для расчленения. Выросли хижины, деревни сборщиков соли, продавцов воды, рубщиков леса. Нутро земли высохло, выцвело и стало бесполезным.

 Теперь, когда я приближаюсь к концу своей жизни, я вспоминаю шлюпку, которая рассекала бледную воду лагуны, неся пушку индейца к телам гигантов. Я вспоминаю гигантский прыжок самки, повисшей на мгновение в воздухе, в центре облака её брызг, которая, вновь падая, выпускала своего ребенка на смерть. Как можно сметь любить то, что мы убиваем. Этот вопрос мне задал взгляд юноши в шлюпке, этот вопрос я задаю себе постоянно. Тогда, между тем как форштевень шлюпки рассекал воду лагуны мы очень жестоко шли к нашей цели. Я думаю о слезах юноши, когда мы волочили тела китов к кораблю, потому что он один знал тайну, которую мы потеряли.
Я думаю об этом, как если бы я мог остановить ход времени и форштевень шлюпки, чтобы вновь закрыть вход в другой мир. Я мечтаю об этом, как когда-то мечтал найти этот проход в лагуну. Тогда нутро земли смогло бы вновь начать жить, а тела китов скользили бы тихо в самых спокойных и ласковых водах мира  этой лагуны, которая, как и раньше, не имела бы названия.

перевод с французского                автор Ж.М.Ж Ле Клезио