Даниил Кравченко Желтый Джек

Даниил Кравченко   «Желтый Джек»

Вспоминать  далекое детство мне не очень хотелось. По многим причинам. Но одна  из них, тяжелая, смертельно опасная, как выяснилось,  записавшаяся в глубинных слоях  моего подсознания, которую я никак забыть не могу, была пережита  мною еще в 40 годах прошлого столетия. Имя ей  -  «Желтый Джек»!   

ВОЗ утверждает, что и ныне на Земле  единовременно и симультанно болеют  этим «Желтым Джеком»  более 250 миллионов её жителей.   

Еще до окончания второй мировой войны, так случилось, я родился и жил в городе Мариуполе в непосредственной близости от извилистого, почти горизонтального левого берега реки Кальмиус. Как правило, с наступлением весны, река разливалась, да так, что 70 - метровая её ширина  преобразовывались в сплошное  «море-болото»  уже шириной до километра. И хотя глубина этого весеннего моря была невелика, не более, чем до моих детских колен, но многометровый слой многолетних наслоений чернозема так глубоко пропитывался  разлитой водой, что эта сотворенная, кишащая септиллионами  комариных ненасытных хоботков трясина,  сохраняло  границы  своего акватория до самых  устойчивых заморозков. 

В эти, местами заболоченные плавни, измученными больными женскими руками, стоящими в ряд по 15-20 человек,  каждой новой весной, из года в год,  втыкалось бесконечное множество ростков рассады риса. При этом  если на отдельных  участках болота в разгар жаркого лета  возникали безводные  островки, то их тут же, стремясь получить максимальный урожай, заливали водой с помощью ручных водяных насосов.  Одним словом,  лучшего долговременного райского уголка вездесущим комариным самкам  на земле не сыскать. 

И вот в течение трех бесконечно долгих  лет, правда, с перерывами, случалось даже в 45-градусную летнюю жару, мне приходилось, через  каждых два дня, с завидной, как по часам, регулярностью,  с головой накрываться всеми имеющимися в  нашей земляной хижине одеялами, дабы хоть как-то согреться. До 10 часов к ряду трясло меня  так противно и мерзко, что даже еще не выросшие молочные зубы  выстукивали громкую мучительную иррациональную дробь.   

Однако когда  изматывающий, вгонявший в липучий  холодный пот, бредовый приступ  лихорадки  подходил к концу, становилось так невыносимо жарко, что я, как тот библейский богач, который попав в ад и будучи в муках, подняв глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его, возопил:  «Отче Аврааме! Умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем…». Так и я, находясь в нереальном бредовом состоянии с температурой истерзанного исстрадавшегося тела выше 40, мог лишь мечтать  хотя бы о чашке холодной воды. К счастью, хотя и медленно, это безумное абсурдное  состояние заканчивалось, но только для того, чтобы  дать дожить  до очередного  регулярно повторяющегося приступа, что, кстати, удавалось далеко не всем, чтобы вновь подвергнуться жутким адским пыткам Желтого Джека. 

Меня никто из врачей не лечил. Их как бы и не было. Только моя многострадальная мать, с трудом, из последних сил, испытывая сплошные лишения, боровшаяся вместе с отцом за добывание буханки черного недопеченного  мокрого и кислого хлеба, дабы  хоть как-то накормить своих вечно голодных детей, зачастую еле стоящая на ногах от  хронической усталости,  недоедания и недосыпания, могла скатывать для меня из сырого  хлеба окатыш размером с еще недозрелую вишню.   

Затем,  преодолевая мое сопливое сопротивление, она заталкивала его, минуя трахею,  мне в глотку.  Естественно, она никогда не забывала, вмонтировать в этот хлебный окатыш таблетку хинина, с благим намерением хотя бы немножко уменьшить её запредельную горечь. Где, за что и невесть как ей удавалось раздобыть эти таблетки, не знаю и не помню. Но её  «филигранная» ручная работа, тем не менее, было столь несовершенной, что этот  хлебно-хинный комок  был по-прежнему, невероятно горьким, из-за чего, спустя несколько секунд, драгоценная таблетка хинина, могла быть рефлекторно извергнутой из чрева моего. Зачастую, насколько я помню, материнские слезы, оплакивающую раскисшую  «испорченную» таблетку, лились потоком и сопровождались жалобными призывами ко мне впредь не творить подобного…   

Прошли многие десятилетия, но и сейчас, когда стоматолог надавливает своим инструментом  на мой зловредно упрямо изгибающийся язык дугой вверх, дабы он не мешал ему в работе, я, как бы вспоминая далекое детство, начиняю давиться будто бы теми, из далекого детства, окатышами, внутрь которых были с таким старанием и материнской заботой и любовью  вложены те спасительные  таблетки хинина.   

Пожалуй, будет лишним, даже по истечении более 70 лет, вспоминать о том, что в  результате регулярно повторяющихся таких процедур, глаза мои, как и все тело, по цвету ничем не отличались от неизвестного мне в ту пору  спелого  апельсина или же от цвета кожи африканских или южноамериканских коренных аборигенов.    
 
Как уже догадался читатель, жить мне пришлось в самом эпицентре малярийного рассадника (малярия  - итал. mala aria - «плохой воздух», ранее известная как «болотная лихорадка»; передается человеку при укусах комаров рода Anopheles («малярийных комаров»); приступы сопровождаются лихорадкой, ознобами, температурой выше 40 граусов; в результате болезни наступает анемия, увеличивается размер селезёнки, печени; страдают и др. органы; справедливости ради, замечу, за 80 прожитых лет, я никогда и нигде их не проверял. Тьфу, тьфу! Не сглазить бы!).

Помнится, как мама заставляла всех нас - детей, носиться по двум крохотным низеньким земляным комнатушкам и, размахивая увесистыми увлажненными тряпками, сбивать на лету  малярийных комаров;  или  уже угнездившихся на потолке, головкой вниз, с опущенными  длинными  ненасытными тонкими кровососущими  хоботками. Но коэффициент полезного действия нашего труда был невероятно низок, так как на смену одного прибитого с детской страстью или с ненавистью раздавленного комара, десятки, а иногда и тучи этих представителей болотного ада, влетало в комнату через видимые и невидимые  щели, форточки и двери.   

Не стоит говорить, что у голодного и обескровленного длительной войной  государства, как и по многим другим причинам, априори не было средств на осушение  бесконечных  квадратных километров площади болот. В период строительства, а затем, и работы  громоздкого допотопного, вечно дымящего  металлургического комбината «Азовсталь», когда тысячи рабочих вынуждены были селиться как можно ближе к нему, дабы, не дай Бог, не опоздать, боясь уголовного наказания, ни на минуту к своему рабочему месту,  они строили свои лачуги непосредственно между многокилометровым  высоким забором  завода  и  зелёным зловонным болотом в нижней акватории реки Кальмиус. 

В довершению ко всему, отработав 12 часов в невероятно загрязненной, без единого очистительного фильтра, ядовитой и зловонной атмосфере завода, они, уже придя домой,  вынуждены были продолжать задыхаться  от смрадного,  стелящегося над низменной  частью  реки, сизого воздуха, от круглосуточно работающих доменных печей и коксохимических батарей. О хорошем здоровье рабочих  коксохимического, доменного и конверторного производства, как и ряда других, сами понимаете, серьезно говорить не приходится. А в довершение ко всему – круглосуточные, но особенно в ночные часы,  многочисленные укусы вселенских туч малярийных комаров. О бытовых удобствах и условиях жизни как еще условно здоровых, так и уже  реально больных, я умолчу… 
 
Благодаря Всевышнему и неусыпной материнской заботе, я, как и мои три сестры, еще хорошо отделались от постигшей всех нас малярийной напасти. А ведь до сих пор, даже в наши дни, «Желтый Джек», непрерывно мутируя, эволюционируя и преобразуя  свой генотип под влиянием внешней и внутренней среды обитания, ежегодно инфицирует до 500 миллионов и собирает комариной косой до 3 миллионов смертей. 

На днях,  совершенно случайно, мне подвернулся под руку печальный рассказ о  торговом агенте из Германии, который по делам фирмы, приехав в одну из африканских стран,  вскоре заболел, попал в состояние смертельно опасной малярийной комы, после чего в тяжких муках, несмотря на все принятые  меры  всем международным сообществом медиков, не приходя в сознание, в состоянии наступившей агонии, увы, скончался. И, к сожалению, такие случаи далеко не одиноки! Еженедельно в больницы, в силу многих мотивов и факторов, доставляются больные в тяжелейшем состоянии, когда этим обреченным уже ни чем, и никто не может помочь.   

Да и долговременные прогнозы весьма неутешительны! Как ожидается, в ближайшие 20 лет смертность от малярии на планете Земля, как минимум возрастет в двое…   

Вне всяких сомнений, малярия – это зло! Но вы, читатели, даже не представляете насколько захватывающую, усеянную терниями, борьбу вели  медики некоторых  европейских стран, в ряде случаев, как это было принято в минувших веках, испытывая свои идеи и медицинские наработки на самих себе.  Они всегда ставили перед своей совестью вопрос: Имею ли я, врач, право, если уже являюсь, к примеру,  нобелевским лауреатом, подвергать смертельной опасности другого человека, пусть даже стопроцентно обреченного на муки и скорую смерть? И отвечали: Нет! Не имею! Настоящий врач вправе рисковать только одной жизнью — своей! Что они и делали!   

Список таких героев-медиков очень велик. Многие из них, ценою отданной науке  жизни, своим посмертно оставленным наследством, спасали и  доныне спасают миллионы людей от  неминуемой гибели. Видится мне, что  таковые полностью исполнили  заповедь Иисуса Христа:  «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих…». А врач, если он не современный алчный коррупционер, взяточник и хапуга, априори не имеет права считать своего пациента врагом или  «дойной беззащитной коровой»!   

Слава и искренняя благодарность врачам, которые отдали жизнь свою за жизнь нашу! Таковым – хвала и честь до скончания века!   

Но это, как неоднократно заканчивали свои романы братья Стругацкие, уже совершенно другая интересная и познавательная история…   

               
Даниил      

Одесса-Бохум   

вторник, 28 февраля 2017 г.