Зазеркалье

Андрей Воронкевич


ЗАЗЕРКАЛЬЕ
      
ОТЧЁТ

«У заурядного читателя, быть может, весьма непритязательные вкусы, зато он на всю жизнь уяснил себе, что отвага – это высшая добродетель, что верность – удел благородных и сильных духом, что спасти женщину – долг каждого мужчины и что поверженного врага не убивают. Эти простые истины не по плечу литературным снобам – для них этих истин не существует, как не существует никого, кроме них самих».

Гилберт Кит Честертон

«Иван тихо плакал, сидя на кровати  и глядя на мутную, кипящую в пузырьках  реку... Исписанные Иваном листки валялись на полу; их сдуло ветром, влетевшим в  комнату перед началом грозы».

Михаил Булгаков

«Ну не фантастическое ли существо являет собой человек! Невидаль, чудище, хаос, клубок противоречий, диво дивное! Судия всему сущему, безмозглый червь, вместилище истины, клоака невежества и заблуждений, гордость и жалкий отброс Вселенной!»

Блез Паскаль

14 сентября

Уважаемый Сергей Леонидович!
Спешу выполнить Вашу настоятельную просьбу, тем более что её содержание вполне совпадает и с моими желаниями. Заранее прошу извинить за стилевые вольности и всякого рода отступления от основного сюжета. Впрочем, Вы и сами поощрили меня в том духе, что мой отчёт может и даже должен быть предельно свободен по форме. Ваша правда! В моём положении отделить кажущееся от действительного не представляется возможным. Только дальнейшие объективные исследования, подлинно научные изыскания могут хотя бы отчасти рассеять мрак. Моё же дело – изложить всё так, как это представлялось именно мне, со всеми отвлечениями и заблуждениями. Впрочем, льщу себя надеждой, что предлагаемый отчёт, при всей его неизбежной субъективности, сыграет свою скромную роль в постижении истины.

Уважаемый Сергей Леонидович! Не могу напоследок ещё раз не поблагодарить Вас за предоставленные мне условия. За то, в частности, что под рукой у меня не какой-нибудь жалкий огрызок карандаша, как у известного литературного персонажа в подобном случае, а вполне приличный ноутбук. Искренно желаю Вам успехов в Вашей научной деятельности. Постараюсь и дальше помогать, чем смогу. Сегодня соберусь с мыслями, а уж завтра начну по порядку.

15 сентября    

Я жил тогда в начале самой длинной и долгой дороги в России и вообще, насколько мне известно, на Земле. Не помню точно, сколько в ней насчитывается тысяч вёрст. Важно одно. Начинается она именно здесь, от бывшей окраинной московской заставы, а заканчивается, с небольшим пунктиром парома у финиша, на далёком острове в Тихом океане. Технический прогресс трансформировал её – вечно грязным асфальтом, бензиновой вонью, добавил такие же грязные и вонючие ответвления в пощажённые ранее совсем уж отдалённые края. Прогресс социально-политический изменил, в конце концов, и её основное предназначение, но оно, это предназначение, навеки, очевидно, пропитало здесь и землю, и воздух, которых, конечно, ни на йоту не улучшили ни грязный асфальт, ни вонючий бензин.

Говорят, эти кварталы прокляты с тех самых пор, когда от них начинали свой безнадёжно долгий путь каторжные этапы. Недалеко от эстакады, пересёкшей дорогу уже на моей памяти, стоял дом (пост, пикет, вахта? – забыл точный термин), в котором отдыхала перед дальней дорогой конвойная стража. Этап, конечно, в это время тоже отдыхал – сидел на земле: на морозе ли, на солнцепёке ли – кому как повезёт. Впрочем, это давно описано в последнем романе великого русского писателя. Не будем же повторяться…

Скажу только, что улицы и переулки, прилегающие к скорбной дороге, и пахли всегда по-особому. Вы, Сергей Леонидович, наверное, замечали, что вообще-то у каждой улицы свой собственный запах. Это, как мне кажется, заметнее всего в небольших городах (в Москве индивидуальность запахов заглушается безликой вонью сотен прошмыгивающих автомобилей; учуять, так сказать, нюансы способен только долго живущий в данном месте человек) В маленьком городе – возьмём, например, Сергиев Посад или какую-нибудь Тарусу – улицы пахнут откровенно и непередаваемо уютно, как, скажем, нагретые от сна постели (лучшего выражения не подберу; запахи, известно, дело тонкое и определимое только через всегда недостаточное сопоставление) Причём постели это никогда не одинаковы: где-то спал ребёнок, а где-то молодая женщина, и именно северная красавица с льняными волосами... Все улицы моего района пахли железом и, пожалуй, даже ржавым железом. Конечно, у каждой был свой оттеночек, но запах ржавчины везде главенствовал. И безликая автомобильная вонь, в общем-то, вполне гармонировала с ним.         

Интересно, что отсюда начинали свой путь два православных монаха, являющиеся теперь, наверное, самыми знаменитыми в российской истории. Первый шёл развивать обитель, ставшую позднее как бы столицей нашей Церкви. Второй, попозже, отправился  украсить монастырь своими фресками и иконами. Правда, едва ступив на эту дорогу, оба поворачивали почти точно на север от Москвы. Именно там росла и развивалась Лавра. Может быть, ещё её основатель, выбирая направление, провидел, как будет со временем использоваться эта дорога,  и не захотел, чтобы насилие над людьми, против которого будут заведомо бесполезны любые увещевания, хоть как-то сопряглось в сознании с дорогим его сердцу детищем… Однако же часовня, выстроенная на том месте, где знаменитый впоследствии игумен, уходя, прощался со своими однокелейниками, находится всего-то в двух трамвайных остановках от центра проклятых кварталов – места отдыха этапа. Этот факт всегда наводил меня на какие-то неясные размышления. Концов мне поймать ни разу не удавалось, но что-то швербило, особенно когда я мог видеть одновременно: вот, слева, часовня, а вон там, правее, место мрачной стоянки…

Дорога называлась сначала просто дорогой, потом – трактом, потом, в соответствие с модой, получила кликуху «шоссе».   

Большевики, люди, вообще-то особо к юмору не склонные, в данном случае определённо проявили игривость мышления. Самое начало дороги переименовали – в честь неких неведомых «энтузиастов». Уж не знаю, кого они подсознательно имели в виду: знаменитых монахов или несчастных каторжан. На поверхности-то, понятно, было желание увековечить память тех, кто двинулся по зову советской власти туда, на восток, покорять природу и возводить города. Но эта невесёлая ирония нового названия прекрасно ощущалась всеми, кто был знаком с историей. Я, по крайней мере, чувствовал её всегда…
 
Со временем, как я уже говорил, былое основное предназначение дороги утратилось. Оно перешло к идущим в ту же сторону и в те же дали железнодорожным путям, которые, разумеется, гораздо эффективней справлялись с возросшей во много раз нагрузкой. Но от этого дорога, как, впрочем, и все российские дороги в ушедшем веке, не стала радостней и счастливей. И уже под новым названием она, к примеру, приняла на себя толпы обезумевших беженцев и спятивших от страха автомобилей в октябре сорок первого. И останавливали «энтузиастов» заградотряды, и возвращали их обратно в Москву, и арестовывали, и расстреливали на месте, усугубляя и без того печальную историю этих мест… 

Вот и утверждают всерьёз многие, что в нашем районе сравнительно чаще, чем в среднем по Москве, люди заболевают раком, мрут от инфарктов, ударяются в психозы. Проклятое, дескать, место. Или, по-современному, аура плоха…

Эк, я расписался, однако!.. Хотел было быстренько изложить обстоятельства места, а вот – потянуло на подробности. И ещё бы продолжал, но сейчас уже должна придти… Света. Да, сегодня Света. Надо сказать, она меряет давление и температуру прекрасно, можно сказать, нежно. Не то, что Варвара. Моя бы воля, я бы Варьку эту и на пушечный выстрел к такой работе не подпустил!.. У неё нет не только умения, у неё нет и желания уметь. Впрочем, это я в глупой юности думал, что люди плохо работают, потому что мало получают. Ничего подобного! Побывал я в руководителях и понял, что качество работы вообще мало зависит от размеров заработка – ну, до известных пределов, разумеется. А просто есть люди, которые не умеют работать плохо, а есть такие, которые не умеют работать хорошо. И хоть ты тресни! Хоть держи на пайке первых и озолоти вторых! Вся эта материальная стимуляция важна, по-моему, только для молодёжи – пока не вработался. Потом, если работа нравится и какой-то элементарный уровень жизни обеспечивает, человек и дёргаться не будет. Вот Вы же, Сергей Леонидович, добровольно не пойдёте работать в поликлинику, если даже здесь Вам платить будут меньше! А Вам здесь и платят, наверное, весьма неплохо, так что Вы просто получаетесь счастливец…
Извините, что я так быстро, с третьей страницы, размыл жанр отчёта. Начал получаться то ли раскованный дневник, то ли неторопливое письмо. Впрочем, уверен, что оправдаюсь. Ну, во-первых, разбивка по дням, по-моему, просто полезна: легче проследить динамику. Во-вторых, различные отвлечённые рассуждения и попутные детали создают психологический фон, необходимый, я уверен, для понимания. Это всё-таки не отчёт о, скажем,  командировке за оборудованием. В-третьих, я же знаю, что Вы не утерпите до завершения и будете каждый день прочитывать всё, что я накропаю. Уж не может быть, чтобы не было у Вас доступа в мой ноутбук через какую-нибудь хитрую сеть! Иначе, по моему скромному мнению, Вам нечего было и затевать все эти самоотчёты… Стало быть, не обращаться к Вам попутно было бы просто невежливо с моей стороны. Наконец, мне действительно так удобней. Думаю, это самое важное – не только для меня, но и для Вас.

16 сентября
 
Вчера прервался чуть не на полуслове: пришла Света, а потом, как и каждый день, подавальщица Валентина привезла на своём сервировочном столике ужин, а потом по телевизору показывали недурной детектив… В общем, сачковал уже до ночи. Вам, наверное, известно, что человеку пишущему каждый раз, перед началом работы, надо одолевать свои страхи и сомнения, да и, попросту говоря, – свою лень. Можно было бы сравнить это с утренней холодной ванной. Каждый раз нужно внутреннее усилие, чтобы опуститься в неё. Но зато и каждый раз, трижды окунувшись в ледяную воду с головой, чувствуешь, как не хочется вылезать, как полноценно начинают работать все клеточки организма! И всегда в этот момент хочется петь…

К сожалению, я гораздо чаще умел преодолеть свой страх перед холодной водой, чем страх перед чистым листом (ну, в последние лет пятнадцать – перед экраном монитора). Неправильно была организована жизнь, нечётко. В этом смысле мне в своё время очень понравилось одно армейское изобретение. То есть, конечно, изобрели это гораздо раньше. И в иезуитских колледжах, и в бурсах, и в интернатах, да и в обычных школьных «группах продлённого дня» действовал и действует один и тот же метод: усадить человека за стол часа на три, на четыре и не разрешать ему никуда выходить. Разве что в уборную на пять минут. В военном училище, где я служил срочную в учебно-технической базе (наши спальные места располагались на пятом, последнем, этаже, а первые четыре занимали будущие офицеры), это называлось «самоподготовка». Сначала курсанты до одури пишут письма, читают детективы, спят, положив руки на голову… Но рано или поздно они открывают свои конспекты и учебники! Просто, оказывается, невыносимо для нормального человека ничего не делать три-четыре часа подряд. Ей-Богу, полное безделье выдерживали до конца семестра только самые отпетые – как правило, те, которые уже решили заваливать сессию и отчисляться «в войска». А вообще-то командно-инженерное училище, где я служил, славилось качеством подготовки. Его выпускников ценили в частях, а при уходе в запас охотно брали на хорошие инженерные и хозяйственные должности. Пятилетняя ежедневная самоподготовка делала своё дело…

Да, да, Сергей Леонидович, келья! Келья – то, что действительно нужно человеку для сосредоточения. Здесь для меня устроено что-то вроде этого, и даже значительно комфортабельней. Есть и прогулки во внутреннем садике, и разнообразные приятные процедуры, вроде гидромассажа или УВЧ, но есть несколько часов с обеда до самого сна, когда я именно что заперт в своей комнате.  Единственное неудобство – этот ежевечернее обязательное измерение давления и температуры для каких-то Ваших хитрых выводов. К этому, однако, привыкаешь, да к тому же через вечер, когда дежурит Света, процедуры совершаются практически незаметно. Да и к Варваре можно, в конце концов, притерпеться… Смотреть телевизор или читать бесконечно – невозможно, вот и выходит, что страх страхом, лень ленью, а что-то каждый день я и накропаю, к Вашему удовольствию и моему искреннему наслаждению! А говорят ещё – Бога нет!..

Вдоль шоссе, через дорогу от наших кварталов, тянется огромный и, конечно же, военный завод. О том, что завод именно военный, знает здесь каждый, а невинное «беспрофильное» название прямо-таки кричит о его сугубо ведомственной принадлежности. Когда-то, до революции, завод просто носил имя владельца. Он был поменьше, чем сейчас, и вроде бы являлся обычным металлургическим предприятием, обычным – насколько это было возможно в условиях мировой войны. Уверен, впрочем, что и тогда без отливки снарядов или, скажем, каких-нибудь гранат дело там тоже не обходилось.

Мой дед трудился «у Гужона» в качестве молотобойца с шестнадцати до девятнадцати лет, пока не был призван в Красную Армию. Получив почти через сорок лет службы свою генеральскую пенсию, он был осчастливлен здесь же и квартирой в новом доме. (Всего-навсего двухкомнатной, потому что на нём «висела» ещё трёхкомнатная в Лефортово; потом он передал её семье своей дочери, то есть моей матери) Чем-то эта новая квартира деду не нравилась. Года два потом он добивался переезда в другой дом, построенный подальше от пресловутых кварталов, в квартиру побольше. Добился, но к тому времени, видно, уже привык и в конце концов переезжать отказался.

Может быть, сыграли свою роль эти, несколько унизительные для генерала, пусть и в запасе, да к тому же, как оказалось, бесцельные хлопоты. Может быть, проявили норов семь ранений и две контузии, заработанные дедом за свою службу. Всё так, но и без влияния окружающего пространства дело явно не обошлось. За первые десять лет с дедом случились здесь почти подряд четыре инфаркта. До этого с сердцем у него всё было в порядке. И в тридцать восьмом, когда он, один из немногих «испанцев», чудом избежал ареста: до самого излёта «ежовщины» дед как раз отлёживался в одесском госпитале после контузии, полученной по дороге из Валенсии в Барселону, к нашему последнему пароходу. И в сорок первом, когда он оказался почти на два года советником у Чан-Кай-Ши (как ни просил оставить его здесь – война с немцами началась за два дня до его заранее утверждённого отбытия в Китай); диктатор любил иногда казнить иностранных советников и, бывало, на деда тоже поглядывал загадочно, но в конце концов собственноручно осчастливил того красивым орденом, впоследствии принявшим на себя снарядный осколок и тем самым, скорее всего, спасшим деду жизнь. И в сорок третьем, когда на Курской дуге ему пришлось снова прибегнуть к испытанному ещё в молодости, под Царицыным, рецепту – спирту с кокаином. Чтобы, значит, не спать, потому что спать тогда нельзя было четверо суток подряд – пока немцы не выдохлись… И в пятьдесят седьмом, когда его выдавили из армии даже без положенного уважительного следующего звания. Армию сокращали и модернизировали, а образование у деда было, конечно, не ахти. Как он сам шутил, «ровно десятилетка»: три года церковно-приходской школы, три курса училища и четыре – академии…

В общем, здоровое всегда было сердце. Да и с инфарктами оно поборолось вполне достойно. Только пятый, случившийся после долгого перерыва через семь лет, довёл дело до конца. Все эти годы, кстати, завод дедовской юности неуклонно рос, поглощая маленькие улочки вокруг себя, сверкая на солнце новыми и новыми непроницаемыми для глаза корпусами. Вполне допускаю, что печальная статистика нашего района, если она верна, объясняется не только впитавшимися страданиями Бог знает какой давности, но и той тягостной атмосферой, которая, как известно,  неизбежно обволакивает всякое предприятие, производящее смерть.

В любом случае, даже на самый поверхностный взгляд, неблагополучно было в нашем районе, ох, неблагополучно. Ни до какой печальной статистики я допущен никогда не был, но с разнообразными психами, например, на наших улицах действительно встречался гораздо чаще, чем в других местах Москвы. Ладно, психи сейчас ходят повсюду, и кто их точно считал! Да и вообще, согласен, такие встречи – дело случая или очередных магнитных колебаний в атмосфере. К сожалению, однако, в моём распоряжении оказались, как Вы знаете, и гораздо более подробные и, в общем, поддающиеся объективной проверке личные впечатления. Их, согласно нашей договорённости, я и предлагаю вниманию беспристрастного анализа…

Много лет я видел из окна этот дом: трёхэтажный, в одиннадцать окон по фасаду. Когда-то он был ясен и прост, как бутылка из-под пива. Именно приёмом разнообразной стеклотары был занят весь второй этаж. (На первом располагался склад, третий был пуст, заброшен и заколочен). На втором же этаже находилось пять или шесть прилавков, и стекался туда пустопосудный народ со всей округи. Ну, бутылки тогда представляли из себя ценность несомненную, не то, что сейчас! Помнится, из тридцати семи копеек – стоимости, скажем, «Жигулёвского» - двенадцать приходилось на бутылку! Сами понимаете, это было серьёзно. Не то, что нынешний рубль (от силы!), включённый в цену какого-нибудь напитка – минимум рубликов за сорок.

Таким образом, в доме всегда было шумно и весело. Винный отдел присутствовал в двадцати шагах. Тропа, как говорится, не зарастала…

Я живал здесь с перерывами давно. Сначала, с молодой женой, только летом, когда дед с бабкой, а после уж и одна бабка, были на даче. Потом наезжал временами, снова уезжал и опять приезжал, пока, после смерти бабки, которая мне эту квартиру завещала, не поселился здесь бесповоротно, ибо мои разводы и бизнес-эксперименты лишили меня в конце концов всякого иного жилья.… И вот тут-то я вдруг обнаружил, что дом напротив полностью преобразился. Дело было не в свежей янтарно-жёлтой краске, покрывшей стены в результате неслабого, как видно, ремонта. И даже не в том, что исчезла весёлая приёмка. Изменился самый дух здания. И  с некоторых пор мне стало трудно оторвать от него глаза. Теперь часто бывало так, что я садился за письменный стол у окна, случайно взглядывал на дом и – застывал, как привороженный.

Во-первых, дом (теперь уже и далее – Дом) обзавёлся окнами с зеркальным покрытием. Днём сквозь эти окна было не видно абсолютно ничего. По вечерам, когда в Доме зажигали свет, кое-что можно было разглядеть. Всегда пустовавший лестничный пролёт, какую-то явную уборщицу, поливавшую цветы на подоконнике… Большинство же окон вечером не загоралось никогда, а в тех, что загорались, нельзя было увидеть ни человека, ни хоть какой-нибудь предмет обстановки. Иногда мне казалось: это и не окна вовсе, а некие телеэкраны, показывающие не то, что есть, а то, что хочется режиссёру. А ему, стало быть, почти ничего и не хочется…
Во-вторых, на доме появилась спутниковая антенна, да ещё с каким-то хитрым решётчатым дополнением. Помню, нечто подобное я видел в одном фильме «про шпионов» – на крыше советского контрразведывательного центра радиоперехвата.
В-третьих, у подъезда, вернее, просто массивной входной двери без всяких сопутствующих вывесок, стала постоянно дежурить охрана, и весьма непростая. Это были сплошь молодые и здоровые ребята, одетые в чёрные водолазки и чёрные же костюмы. В жару они снимали свои пиджаки, более похожие на смокинги, и облачались в опять-таки чёрные рубашки с короткими рукавами. Каждый, даже просто выходивший покурить, неизменно держал в руке мобильник, а у очередных дежурных дополнительно прятались в ушах радиогорошины.

Между прочим, Сергей Леонидович, Вы не обращали внимания, как измельчал нынче служивый народ? Я прямо-таки с болью в сердце наблюдаю иногда очередных, например, призывников. Тощи, плюгавы, субтильны… Да и молодые офицерики, в основном, худосочные недомерки. И менты, как правило, коротышки. Таким разве был дядя Коля – участковый моего детства, человек-гора, перед которым вынужденно задирали голову любые местные верзилы? Он вот именно мог послать вместо себя фуражку на место происшествия, дабы закрыть любую тему… Впрочем, только написал это, тут же и вспомнил, как однажды в армии мы с корешем вдвоём безуспешно пытались на морозе провернуть заводной ключ («фикс-стартёр»?) у КРАЗа. Силёнок не хватало. А подошёл прапорщик Антипов, тоже человек-гора (лет сорок ему, наверное, тогда было, то есть предшествующее нам поколение), взял себя левой рукой за шею, крякнул и правой закрутил железку так, что вмиг пошла искра… Может, я зря ворчу, а может, и действительно сейчас подлинные  атлеты  сосредоточились в структурах, так сказать, негосударственных?.. Честное слово, даже и не хотел такого многозначительного намёка. Само собой получилось… 

В Доме, очевидно, была какая-то пищевая точка. Я видел несколько раз, как Марат, рабочий из ближайшего магазина, через «Служебный вход» (на этой боковой двери вывеска была, и именно такая) вносил мясо, овощи, крупу, хлеб… Я, конечно, спросил у Марата, что там, внутри, но ответить он не смог или не пожелал.

-Да меня дальше прихожей и не пускают, - только и сообщил он.

Кстати, о дверях – чтобы уж закончить с этим. В Доме имелась ещё и третья дверь с надписью «Щитовая». А была так же массивна и красива, как две других, но ею никто никогда не пользовался! Впрочем, нет, однажды она функционировала на моих глазах, но лучше бы я этого не видел. Именно тогда, Сергей Леонидович, я в первый раз усомнился в своём рассудке. Однако не буду забегать вперёд…

Тем более что уже пора придти Варьке. Сегодня дежурит она. Значит, опять будет ныть рука. Она хватает её, как коновал лошадиную ногу, и не просто оборачивает, а прямо-таки затягивает  - потуже, потуже! Мне меряли давление много раз, и никогда никаких отрицательных ощущений это не вызывало. У Варьки получается! Ну а как она суёт подмышку градусник, это отдельная песня. Как будто ты просто уже труп, которому зачем-то меряют температуру. То ли брезгливость, то ли скрытый садизм…

Интересно, что Свету никак не тянет называть «Светланой»; наоборот, скорее уж – «Светиком». Варвара же с первого дня стала для меня  «Варькой», и она без всяких возражений это приняла. Правда, Свету мне никогда бы не пришло в голову шлёпать после процедур, а с Варькой это входит в ритуал. Я ей как бы мщу за неумелость и стараюсь шлёпнуть посильнее, почувствительней. Но Варьке, кажется, это и нравится. По крайней мере, увёртывается и ойкает она явно формально.

Страха-то у меня, конечно, никакого нет. Вот эти таблеточки, розовые, белые, жёлтые, которые мне приносят по непонятной схеме: то утром одну белую, то в обед две жёлтых, то в ужин три розовых, а утром три белых и т.п., - вот это мне совсем непонятно, а стало быть, и тревожит… Хотя Вам, Сергей Леонидович, конечно, виднее.

17 сентября 

Чем больше я вглядывался в Дом, тем больше замечал странностей. Например, появившиеся после ремонта две трубы на крыше, идущие явно то ли от каминов, то ли от банных печей, то ли, например, от каких-нибудь жаровен для сжигания документов. Иногда ближе к вечеру из одной или  другой трубы вился дымок… Можно было бы вообразить себе и маленький крематорий, но это я пишу уже сейчас, задним, так сказать, числом. Тогда, поначалу, фантазии мои были более скромны и сдержанны…

Невольно я стал следить не только за окнами, сквозь которые всё равно почти ничего не было видно. Я полюбил прогуливаться мимо парадной двери, находившейся с противоположной от моего дома стороны. Имея в виду охрану, я обычно делал вид, что просто не спеша иду, скажем, за хлебом. Первые же наблюдения укрепили мою тревожную подозрительность. Что-то неладно, видит Бог, было с этим Домом!.. Я углядел, например, как усталый бомж присел на ступеньку магазина прямо напротив парадного входа и стал перебирать свои трофеи: старые алюминиевые кастрюльки, крышки от них же, рейки, уголки, маленькие мотки медной проволоки. (Приёмка цветного металла находилась в двух шагах за углом). Не успел он разложить всё это для сортировки, как к нему неторопливо подошёл один из парней в чёрном. Их у двери  всегда было не меньше трёх-четырёх человек. Парень угостил бомжа сигаретой и вступил в разговор, по-видимому, важный для него. Чуть позже он даже нагнулся к бомжу и стал, судя по жестам, убеждать в чём-то. В конце концов бомж замахал руками, замотал головой, суетливо запихнул железки в пакет, быстро поднялся и, не оглядываясь, скорым ходом двинулся к приёмке…

Спустя несколько дней я увидел, как к Дому подъехал лендровер, с затемнёнными, естественно, стёклами. Из него никто так и не вышел. Однако некоторое время один из охранников (из просто охранников ли?) носился между чуть опущенным левым задним стеклом машины и дверью. Он проделал туда-обратно рейсов пять и, кажется, никаких бумаг и вообще зримых предметов не принимал и не передавал. Ему вроде бы шептали что-то из машины, он убегал, а возвращаясь, в свою очередь приникал губами к неширокой щели. Простояв перед Домом с полчаса, лендровер развернулся и уехал, так же тихо, как и появился. Я ещё посидел на детской площадке неподалёку, где якобы читал на скамейке газету… В чём был смысл произошедшего? Тут явно велись какие-то переговоры, только сугубо странные по форме. Боязнь прослушки, в том числе и мобильного телефона? Табу для хозяина лендровера на вход в Дом? Недоверие кого-то внутри к приехавшему? Или что-то такое, что я и представить себе не мог из-за слишком тривиального образа жизни?..

Я продолжал наблюдать. Вот вскоре мне и показалось, что пошли элементарные «глюки»… Может, этот термин и стал теперь общеупотребителен, но я его, признаюсь, раньше не знал и услышал только от «моих бомжей». С год назад по некоторым обстоятельствам я стал держать жильцов, и именно из этой среды. Подробнее об этом в другом месте, а сейчас лишь маленький штрих их жаргона… (То есть это я тогда думал, что дело исключительно в жаргоне. Но дальнейшие события ещё раз подтвердили истину: не только содержание определяет форму, но и наоборот. И, бывает, неизвестно, какое воздействие сильнее). «Глюки», к примеру, возникают обычно при «белке», то есть белой горячке… Однако об этом после, после! Меня, Сергей Леонидович, всё-таки тяготит воспоминание о «Берлиозе, впоследствии покойным», который «не композитор»! И я хочу доказать всем, и в первую очередь самому себе, что уж с логикой-то у меня всё в порядке… Я, конечно, спрашивал своих жильцов о Доме, но ничего внятного они сказать не могли. В трезвом виде они вообще упорно переводили разговор на другое. А поддав, вели себя точно как лихой разоблачитель мошенника в бессмертном творении одного российского автора – кстати, тоже далеко не всегда ладившего с собственным рассудком… Шпионы? – Конечно, шпионы! Мафия? – Она и есть! А может, это мэру козу строят? – Ну, точно, нам и водки обещали по литру на брата, если забузим вовремя!.. Что-то они знали или о чём-то догадывались, но, битые жизнью не раз, хорошо научились держать язык за зубами. Впрочем, на одном стояли твёрдо. «Подальше держаться надо», - было их общим и  твёрдым мнением…

Итак, перманентно наблюдая за Домом, я увидел как-то следующую картину. К двери с надписью «Щитовая», растянувшись вереницей, неторопливо приблизилась стая из шести, насколько я успел сосчитать, дворняжек. Вожак обнюхал дверь, уверенно поскрёбся, и высунувшийся парень в чёрном распахнул её незамедлительно. Собаки бесшумно втянулись внутрь. Честно говоря, у меня возникло впечатление, что я смотрю какой-то фильм ужасов…  И, клянусь, до самого позднего часа, пока я не устал следить за всеми дверями Дома, они ниоткуда не выходили! А окна третьего этажа горели в тот раз чуть не до утра, но в них, как всегда, ничего видимого не происходило.

Я хотел было пофотографировать и парней в чёрном, и тех, кто по утрам тихо прошмыгивал в дверь, а по вечерам так же тихо скользил обратно. Большинство приезжало на дорогих иномарках, но попадались и «безлошадные». Зачем мне были нужны эти фотографии? – Не знаю. Просто хотелось что-то делать, как-то реагировать на «непонятку» (ещё один термин от моих бомжей). Однако, поразмыслив, решил всё-таки, что начинать с фотографий несколько рискованно. Парни у двери, как один, были в районе метра восьмидесяти, и с плечевым поясом у них явно всё было в порядке. Чем-то они напоминали солдат Кремлёвского полка (да, вот сейчас сообразил – не вся наша армия субтильна, как я опрометчиво утверждал давеча): исключительно славянские и при этом какие-то одинаковые лица. Может быть, эту одинаковость им придавало общее выражение постоянной уверенной готовности.      
Короче, вполне могли бы и накостылять. Это, как говорится, читалось. Поэтому я решился начать с простой слежки, скажем, за кем-нибудь из  «безлошадных». Мне так хотелось узнать хоть что-нибудь об этом загадочном Доме! Чтобы избавиться от уже привычного дневного, вечернего, а частенько и ночного глазения, чтобы не лезли в голову разные фантастические соображения… И я категорически продолжаю утверждать, что никакая это не мания, а именно обычное, нормальное человеческое любопытство…

Однажды в обеденное время я засёк двух людей, вышедших из дома и пешком направившихся к кафе неподалёку. Почему-то они  не захотели воспользоваться внутренней столовой. Впрочем, в кафе подавали пиво, а день был жарким.

По дороге один из них – тот, что был пониже и потщедушней, - достал мобильник. Голос у него, кстати, был противный: писклявый и какой-то вредный, как у ябеды или сутяжника. По обрывкам разговора я понял, что он врёт начальству о неких срочных делах. То есть ребята решили слинять и попить пивка вволю.

Этим двоим было, наверное, слегка за тридцать. Одеты были просто, но – за сто метров ощущалось! – дорого, и даже супердорого. Я не мог, конечно, разглядеть этикетки фирм, но и от их щёгольских летних рубашек, и от их брюк и брючных ремней, и от туфель просто-таки несло деньгами, большими и привычными.

Кафе, куда они пошли, было мне почти не по карману, но на пару кружек пива и самую маленькую пиццу, к счастью, хватало. Я устроился в полутёмном углу наискосок. Ребята заказали много. Я расслышал о раках, салатах, сёмге, шашлыках… Официант записывал минут пять. А когда он наконец отошёл, у их столика появился и третий. Договорились о встрече они, конечно, заранее, потому что пришедший сразу же, хлопнув ладонью об их ладони, сел напротив, то есть спиной ко мне.

Он было одет совсем иначе, чем ребята из Дома. Спортивные штаны, чёрная майка, кроссовки… Правда, всё было тоже явно не от вьетнамцев с рынка, но общий стиль вызывающе противоречил хоть и щёгольскому, но сдержанному (я бы сказал даже – выдержанному) облику соседей.

Пиво нам принесли одновременно. Я стал прихлёбывать потихоньку, чтобы протянуть время. Ребята же пили вволю, шумно, большими глотками. Так и я любил пить когда-то в молодости… Принеся им закуски, официант тут же убежал за новыми кружками.

Поначалу, как я ни смотрел, я не мог заметить ничего необычного. Ну, сидят три молодых человека, пьют пиво чуть не залпом, жадно, но, между прочим, аккуратно едят, трепятся о своём, молодёжном… Но постепенно что-то в их внешности, в их повадках стало меня беспокоить. Началось всё с затылка третьего. Вроде бы обычный белобрысый затылок, разве что излишне коротко подбритый. Однако что-то было не в порядке!.. Напрягшись, я понял. И шея, и затылок белобрысого были до странности малоподвижны. Он тоже, как и все, одним духом глотал по полкружки, лихо высасывал раков, закидывал в рот рыбу, огурцы, хлеб, потом мясо и помидоры, успевал зачерпнуть столовой ложкой майонезный салат… Мышцы шеи и сам затылок должны были бы при этом ходить ходуном. Между тем со спины могло показаться, что он не более чем цедит, скажем, чай, заедая его малюсенькой ложечкой варенья, почти не требующей размыкать губы и уж тем более напрягать шею.

У меня мелькнула одна шальная ассоциация, и, посмотрев повнимательней на двух остальных, я отнёс эту ассоциацию к ним даже с большей долей уверенности. Третий был, конечно, из той же породы, но попроще, попримитивнее. А сама ассоциация была такова, что в первый момент я опять, как в случае с собаками, заподозрил в себе некую шизофреничность. Неслабая была ассоциация, и, конечно, кому-то другому в то время объяснить её удовлетворительно я бы не смог. Ведь никто, кроме меня, не был подготовлен к таким мысленным скачкам многосуточными наблюдениями за загадочным Домом.

Сейчас придётся объяснять долго и нудно, тем более, что, думаю, не все читали прекрасный роман Роберта Крайтона «Тайна Санта-Виттории» или хотя бы смотрели соответствующий фильм. Я бы с удовольствием пересказал здесь и сюжет, но он, при всей его прелести, уж совсем не имеет отношения к делу. А вспомнил я, в общем, эпизодических персонажей. Однако эпизод, в котором они действуют, несомненно, центральный в романе. Речь там идёт о двух молодых гестаповцах, посланных в маленький итальянский город добывать правду. Неважно сейчас, в чём эта правда состояла. Важно, что эти двое были уверены: им, в конечном счёте, не сможет соврать никто. Потому что в их распоряжении и универсальные пассатижи, и круглогубцы специально для ноздрей, и иглы, и наручники на сжимающихся пружинах, и многое другое. А самое главное и действенное – небольшая динамо-машина, оснащённая проводами с зажимами. Они даже и не использовали обычно другие средства, а предъявляли их только для психологического воздействия.

- Он смотрит на утюг и думает, что это самое страшное, - комментировал один из борцов за правду для невольных зрителей. – А в действительности самое страшное – вот! – И щёлкал тумблером, и тело голого человека на столе выгибалось дугой, а чуть позже его рвало, у него срабатывали кишечник и мочевой пузырь, а ещё чуть позже он превращался просто в грязную мокрую вонючую тряпку…

Эти гестаповцы были вполне симпатичными, не чуждыми ни  юмора, ни добрых чувств ребятами. Просто такая им выпала работа – добывать правду. И они делали эту работу старательно, но совершенно без всякой злобы, не вдаваясь ни в излишний садизм, ни в истерики, как это любили изображать подчас в наших фильмах «про фашистов». «Ничего личного», - так нынче принято извиняться…

И вот отчего-то (и убей меня Бог, если я могу даже сейчас объяснить, отчего!) малоподвижные затылок и шея парня в спортивных штанах и чёрной майке напомнили мне этих эпизодических, но важных персонажей старого хорошего романа. А когда я, уже обогащённый этим воспоминанием, пристальней вгляделся в лица двух ребят из Дома, я ужаснулся всерьёз. Лица ведь как-никак выразительней затылков.

Одного из них, здорового и тоже светловолосого парня, можно было бы даже назвать красавцем. Правильные черты лица, уверенный подбородок, прямой и достаточно мощный нос… Он напоминал литовского актёра, который играл капитана Ларсена в телесериале по Джеку Лондону «Морской волк». Всё в его лице было, повторяю, в хорошем порядке, когда бы только не глаза. Обратив на них внимание, я немедленно нацепил тёмные очки, дабы он ни в коем случае не понял, что я на него смотрю. Я видел такие глаза раза три в жизни, и очень не хотел бы увидеть их снова. Их можно было назвать голубыми, если бы они не были подёрнуты какой-то белесой мутью. А так они напоминали грязноватые пуговицы от кальсон… Впрочем, мало кто представляет себе сейчас мужские кальсоны прошлого века с пуговицами на ширинке и внизу, у щиколотки. Тогда скажу проще и наглядней. Сгусток соплей! – Вот на что они были похожи. Должен сказать, что у всех, кого я встречал с такими глазами, был одинаковый период в биографии – длинная и тяжёлая отсидка. Никто из них не называл при мне статьи, по которой сидел, что почти наверняка означало либо изнасилование, либо совращение малолетних, либо ещё какую-нибудь нелюбимую даже и на зоне (а может, и особенно на зоне!) гадость. Поэтому мутно-голубой цвет таких глаз был окрашен въевшимся навсегда страхом и привычной тоской постоянного унижения. Поэтому-то обладатели таких глаз были способны на любые мыслимые мерзости… Вспоминать об их конкретных поступках, которым я бывал свидетелем, мне крайне неприятно. Дело в том, что каждый раз, когда я сталкивался с такими особями, я испытывал самый настоящий страх, и это было унизительно переживать, как унизительно и описывать. Ничего особенно плохого никто из них мне-то в конце концов не сделал, но они могли сделать что угодно в любую минуту. А угадать эту минуту было невозможно, потому что они были как бы уже не совсем люди и, соответственно,  логика поступков у них была не совсем людская. Обычный человек не в состоянии, например, неожиданно ткнуть вилкой в глаз собеседнику. А я встречал такого мутноглазого, который, собственно, вилку уже и схватил. Тогда мне удалось удачно избежать продолжения, но мерзкое, липкое ощущение ужаса сохраняется в памяти до сих пор, как я ни загоняю его подальше, в глубины подсознательного. Вот – увидел эти мутные глаза и снова почувствовал давний унизительный страх!..

Второй, сидевший рядом, был в зеркальных очках. Он в них и вышел из Дома. Так что о его глазах сказать было нечего. Однако у него особо выразительным оказался рот. Тонкие мокрые губы шевелились, как два червячка. Был у меня приятель (кстати, тоже носивший очки, правда, обычные), имевший точно такие губы. Я только на пятнадцатый год знакомства смог поверить, что нормальный человек действительно может – в буквальном смысле – исходить злобой. Он был парень, в общем, воспитанный и слишком уж явно старался этого не проявлять. Но когда прорывалось – святых выноси! Сначала я относил это на счёт ревности (одно время мы были соперниками по женской линии, и я более удачливым), потом на счёт нетрезвости, усталости и так далее. Только через много лет вдруг ясно понял: это натура такая, это в крови. А если он бывает и вежлив, и даже радушен, это именно всего лишь от неплохого воспитания. Ведь злым человеком в конечном счёте быть очень невыгодно. То есть глупо… Парень же за столом злобы своей не скрывал. Я не разбирал слова, но по жестам мог понять: он язвит, и язвит над своими соседями. Прежде всего, над красавцем с мутными глазами. Красавцу это очень не нравится, но он предпочитает сносить и помалкивать. Стало быть, решил я, этот тип в зеркальных очках в данной компании старший. Авторитет. Сразу же возник вопрос: что это за сообщество, прайд или, скажем, коллектив, в котором старшим становится наиболее злобный? Нет, оно, конечно, бывает, и даже в самых приличных местах: на кафедрах вузов, в редакциях – как газетно-журнальных, так и радиотелевизионных, в институтских лабораториях… Однако там злобные личности, как правило, выдвигаются только тогда, когда научаются свою злобу прятать и не высовывать по-пустому. Здесь же этот тонкогубый и не старался что-нибудь скрыть. Он явно шпынял своих соседей, не забывая при этом смачно жевать шашлык и глотать пиво…

Знавал я и бандитов, но и у них, по-моему, особо злобствующим бывал обычно не сам пахан, а кто-нибудь из приближённых. В полном соответствии, между прочим, с мудрейшими советами Макиавелли, книжку которого, как известно, Сталин постоянно держал на ночной тумбочке, истрепав за тридцать лет три экземпляра «Государя»… Умные главари, насколько я знаю, всегда старались держать марку невозмутимого вежливого джентльменства. Значит, этот шпыняльщик либо не подлинный окончательный старший хотя бы и только над двумя, либо дурак. Дураком его представлять было неинтересно, и я остановился на первом варианте… Тут у меня стало кончаться пиво, и пиццу я незаметно для самого себя съел, да к тому же на меня вроде бы стал поглядывать мутноглазый. Я расплатился и с независимым видом направился к выходу. Троица осталась. У них всё было в самом разгаре.

- Ты не выше, а длиннее! – сумел распознать я писклявый голосок тонкогубого. – А чем длиннее, тем глупее. Не знаешь разве?
- Ну что, может быть, - довольно красивым низким баритоном примирительно прогудел мутноглазый. Третий не произнёс ничего. Может быть, он смотрел мне в спину.

Я не посмел обернуться и потому так и не увидел его лица. На улице ужас накатил снова. Я вспомнил и поспешно убежавшего бомжа, и тёмный лендровер, и, особо, уверенных  тихих собак… Я пошёл быстрее, всё ещё боясь оглянуться и заметить, что за мной идут. Зачем-то я направился к своему дому окольной дорогой, старательно при этом делая вид, что ни о чём таком и не думаю: купил свежую газету, не спеша закурил… При этом всю дорогу чувствовал в спине что-то вроде гвоздя или даже костыля. Но я так и не обернулся до самого подъезда, а там духом взлетел на свой третий этаж и чуть не задохнулся от страха, пока вставлял и поворачивал ключ, захлопывал дверь, запирал на оба замка, задвигал страховочную щеколду. Дверь была железной, и это меня несколько успокаивало.

На сегодня – всё. Устал. Света уже была, но я почти не отвлёкся. Повернулся на стуле, привычно положил руку на подложенную подушечку… Как всегда у Светы, процедура была даже чем-то приятна.

- Всё работаете? – улыбнулась она, уходя. Я что-то промямлил, а она дверь-то уже за собой и закрыла!.. Только запах на некоторое время остался, точнее, тень запаха, нечто такое, что даже не хочется определять словом «запах». Эфемерное, но неумолимо вызывающее внутри тень (опять-таки тень!) воспоминаний об утренней раскрытой постели, которую только что покинула светловолосая синеглазая красавица… Вот Варька пахла куда более определённо. Её всегда окружал приторный и довольно сильный душок – не дорогой, насколько я в этом разбираюсь, но модный. По крайней мере, точно так пахли те несколько проституток, с которыми мне довелось когда-то общаться. Ну, ещё в такси пару раз я улавливал остатки этого запаха – значит, передо мной в машине сидела какая-то простая, как пряник, девица. Вдыхая же Свету (невольно, невольно, совсем невольно!),  даже подумать я не смел о каких-то там духах. Это была чистая молодая женская кожа, и только! Но и, разумеется, не менее того!

18 сентября

Ну вот, кое-что из необходимого предварительно я описал. Скоро, даст Бог, доберусь и до основных событий. Надо сказать, мистика вторглась в мою жизнь несколько ранее, чем начались основные события, связанные с Домом. Я определённым образом уже был подготовлен. Хорошо это или плохо – не знаю. С одной стороны, кое-чем был закалён. Но, с другой стороны, этим же был и отчасти запуган…
Здесь мне придётся снова немного отвлечься для необходимых предварительных объяснений. Иначе моя личность, которую Вы, Сергей Леонидович, так хотите изучить возможно подробнее, окажется представлена не полностью. Ну, вернее, – без абсолютно необходимых, на мой взгляд, деталей. Совсем-то полностью ничью личность ещё не удавалось представить никому. И, смею надеяться, никому не удастся и впредь. Человек уж никак не может быть менее неисчерпаем, чем атом или, прости Господи, электрон!..

Постараюсь, впрочем, быть краток.

Итак, с чем я пришёл в это изнуряюще жаркое лето, когда началась искомая история?
С одной стороны, я стал жить почти так, как хотел «с младых ногтей». Всю жизнь я с завистью изучал различные дворянские биографии. Давно и глубоко был убеждён, что Указ «О вольности дворянской» - одно из важнейших событий нашей истории. Если Пётр III хоть как-то участвовал в его разработке, ему можно простить все его пьянства и сумасбродства. Да если и не участвовал, а только не помешал, и то заслужил благодарную память… Этот Указ открыл дорогу появлению слоя людей, совершенно необходимых, по моему мнению, для нормального развития общества. Говоря коротко, официальных бездельников. Десятки, если не сотни тысяч помещиков получили возможность не делать ровным счётом ничего. Нигде не служить! (Ну, понятие «работа» для дворян и раньше звучало диковато). Теперь, как правило, несколько лет в молодости они всё-таки из приличия где-нибудь кантовались. Трубили в каком-нибудь полку или, скажем, валандались в канцелярии... А потом – домой, под отеческий кров! Травили волков и зайцев, пьянствовали, рождаемость среди крестьян в меру сил подымали. Кто-то, в охотку, занимался хозяйством, вынуждая приказчиков обманывать их не по-простому, а с разнообразными ухищрениями. В общем, по большому счёту, коптили небо. Но эта масса бездельников и стала настоящей почвой для новых и небывалых ранее ростков.  Кое-кто из них, а пуще того из их детей и внуков, помимо обычных дворянских занятий, начинал, например, сочинять стихи. Или – совершенно освобождённо от служебного задания – задумывался о путях развития России. Или создавал театр и выращивал талантливых актёров… Ну и  так далее. И продолжение списка, и конкретные примеры, конечно, у Вас на слуху. Я совершенно убеждён, что наличие специальной прослойки людей неслуживых и бездельных как раз и взрастило великую русскую культуру девятнадцатого века. Без такой прослойки литература оставалась бы в русле од, живопись вертелась бы вокруг парадных портретов, а скажем, музыка обходилась бы, в основном, гимнами да маршами… Ну, я слегка утрирую, конечно, но всё-таки – где были бы Южные поэмы, если бы Пушкин, как честный чиновник, действительно принялся гоняться за саранчой в Бессарабии?.. Профессионалы появились, конечно, но чуть позже. Почву для взлёта подготовили именно обеспеченные бездельники, которым не надо было думать о хлебе насущном, о карьере и прочих, неизбежно затмевающих ясность мысли, глупостях. Из них же, из тех, кому Бог дал вкус, но обделил талантами, составилась понимающая  аудитория, необходимая, как воздух, и сочинителям, и художникам, и философам.

Скажу больше. Если в обществе такой прослойки обеспеченных бездельников нет, оно обречено на застой и неизбежную конечную гибель. Достаточно сравнить философствующие Афины и функциональную Спарту. Кто царя Дария при Марафоне победил? – То-то, что афиняне. Правда, потом Спарта стала как бы главной в Пелопонесском союзе, без неё персов, может, и не одолели бы. Но ведь, кроме победы в Пелопонесской войне, да Ликурга, да ещё, может, царя Леонида при Фермопилах от неё по большому счёту ничего в веках и не осталось! Сошли на нет – тихо и почти незаметно… Вспоминаются, например, Терпандр и Тиртей – и всё! Да и то, первый, усовершенствоваший лиру, прибыл с острова Лесбоса, а второй, хромой учитель и поэт, вдохновлявший воинов Спарты своими стихами, был отправлен в Спарту именно афинянами. А у Афин один Сократ чего стоит? Прямой предшественник Христа, как про него пишут сейчас философы и богословы. И ведь далеко, далеко не только он. И со спартанской олигархией афиняне, по сведениям, довольно быстро разобрались. Преодолели… Оказалось, что народ, вроде бы погрязший в бездельной философии, и защищать себя может не хуже других, если припрёт…

Вот и я с самой ранней молодости хотел уберечься от функциональности. И спокойно развивать в себе то, что обнаружится. А уж там – что вырастет, то вырастет!.. Разумеется, реальная действительность, будь она неладна, такой возможности мне предоставить не желала. Учёба, армия, всякие там женитьбы, необходимость зарабатывать деньги, неминуемость защиты диссертации… Я и расшифровывать всё это не буду. И так ясно: бедный раб!..

Однако постепенно я начал освобождаться. Правда, каждый новый этап освобождения сопровождался неизбежными сопутствующими потерями. Семья, работа, приятели, подруги… Вычитание всего этого давало, конечно, свободу, но добавляло и чувство одиночества. В конце концов я обнаружил, что освободился как-то уж слишком кардинально. Мне стало буквально почти некому позвонить. Оставался, правда, один друг, к которому я мог обратиться всегда. Он являлся теперь для меня некой козырной картой в моих рефлексиях. Мол, если все меня тем или иным образом предали (а ведь именно предали – освобождение просто так не даётся), стало быть, вполне возможно, что это я сам плох для людей. Но вот Алёшка-то мне действительно друг! А он объективно человек очень хороший. Это даже моя бывшая жена признавала, хоть мы и выпивали вместе с ним излишне часто, по её мнению. Значит, если ко мне хорошо относится хороший человек, может, я и сам всё же не так уж плох… Но хороший человек в это время как раз был занят разъездом – финальным аккордом долгого и мучительного развода. Излишне теребить его было неловко. Я бы потерпел, конечно, нагрянувшую абсолютность одиночества, однако вмешался один проклятый вопрос. Постоянное присутствие этого вопроса и есть самое главное отличие нашего разночинского времени от золотого дворянского века. Деньги! Они, конечно, обременяют, но совсем без них никак нельзя. Родового поместья-то нет! Так что рискуешь освободиться даже и от еды, а значит, в самом ближайшем будущем, от самого земного существования…

Вот тогда в моей жизни и возникли бомжи. Я уже упоминал о них в других своих литературных упражнениях, и ещё не раз, наверное, вернусь к этой теме в дальнейшем – если сохранятся теперешние, практически идеальные для единственно любимого занятия, условия. Что делать? Они стали именно частью моей жизни, а не просто, как у пресловутого и уже упоминавшегося мной в другом месте Джека Лондона в «Людях бездны», неким этнографическим материалом. Писатель-то, напоминаю ещё раз, там пропившимся моряком –  притворялся, а подмышкой был зашит на всякий случай золотой соверен, и на краю трущоб ждала его комната с ванной – для отдыха от впечатлений… В предыдущем моём сочинении одна из героинь эту параллель уже обыгрывает. Что поделать – я давно выяснил, что сочинять, в полном смысле слова, ничего не умею; могу только излагать различные варианты тех или иных эпизодов. К счастью, жизнь действительно вариантна, и одна и та же история может вспомниться совершенно по-разному. Соответственно, и изложена может быть с разных, так сказать, сторон, с разной степенью подробности. Ну, «Расёмон» мы все в своё время смотрели…

Опять, скажете, отвлекаюсь. Но, во-первых, тема бомжей накрепко связана с темой Дома; надеюсь, я сумею чуть позже отразить это удовлетворительно. А во-вторых, Сергей Леонидович, такая уж особенность у словесных изысков: в каждый фрагмент стараешься впихнуть всё, что накопилось ко времени написания, всё, чем богат сейчас и чем жаждешь немедленно поделиться… Впрочем, может, это только со мной так. Может, это и есть признак дилетантства – неумение придерживаться темы. Но по-другому у меня не получается. Так что придётся Вам потерпеть. Однако обещаю – совсем скоро и в этом вроде бы боковом сюжете дело дойдёт до мистики…
Итак, у меня стали проживать бомжи. Сам позвал, познакомившись на приёмке бутылок (конечно, не такой уже мощной и весёлой, какая была когда-то в Доме). Они покупали мне сигареты и кормили. Причём очень недурно, разнообразно и – что придавало особый шарм – всегда как-нибудь неожиданно. Бывали и копчёные угри, и икра, и, чёрт возьми, даже миноги, которые я не сразу и распознал – забыл, видишь ты, как дивный сон. Не обходилось, конечно, и без бутылки…  Вообще я действительно понял, что в Москве помереть с голоду или остаться раздетым нельзя. На задних дворах магазинов, на «выносах» у ворот рынка, рядом с выселенными домами и внутри их, да просто в мусорных контейнерах, наконец,  можно, оказывается, найти всё, что угодно. Мои жильцы, например, сразу же начали таскать мне, помимо еды, ботинки, куртки, брюки… Причём, как правило, всё новое, иногда даже в магазинной упаковке. «Костюм подняли, - говорили они мне иногда со скромной гордостью. – Посмотри, кажется, на тебя»… Я всё это уже описывал, и ещё наверняка буду, невзирая на текстуальные совпадения. Говорю же – могу только тасовать эпизоды своей жизни, поворачивая их по мере возможности, как мясо на шампуре, разными боками, а сам придумать ничего не в состоянии. Креатива, стало быть, не достаёт… А тема бомжей и сама по себе тема благодатная, российски традиционная, и в моей собственной жизни действительно укоренившаяся… 
Перечитал. Получается так, что не жизнь у них, а малина! Найти бы только тёпленькое местечко на ночь… Не хотелось бы, чтобы возникло такое именно впечатление. Мои новые знакомые, конечно, любили прихвастнуть своим вольным житьём. Шло в ход даже слово «романтика»…

Конечно, это была хорошая мина при плохой игре. Каждый день бомж должен позаботиться о таких вещах, о которых «домашний» (их словечко!) забыл и думать. На каком костерке согреть еду, а если удастся, и супчик сварить? В каком подвале или сарае ночевать? Где умыться хотя бы приблизительно? Под каким забором, по-тюремному выражаясь, оправиться?.. И прогнать их могут отовсюду, и бессильны они перед любым сторожем или ментом. Это, знаете, угнетает нервную систему. А зимой в наших широтах добавляется ещё и мороз…   

Тут легко броситься в другую крайность. Общество, мол, виновато! Протяните, дескать, руку страждущим… Общество, конечно, виновато. В том смысле, как виноват поезд, что у него тормозной путь пятьсот или сколько там метров, и он обязательно, неминуемо задавит зазевавшегося. В любые времена  существовали правила игры, правила жизни. В проклятую «эпоху перемен» такие правила становятся особенно стрёмными, часто – и  действительно античеловеческими. Но и в любые времена большинство людей умудрялось всё-таки не попадать под поезд. А у тех, кто попадал, обязательно была за плечами какая-нибудь собственная слабость. И, по-моему, очень, очень редко основной причиной выпадения из нормальной жизни бывает не собственная вина, а некое катастрофическое стечение обстоятельств. Я, по крайней мере, такой непобедимой, непреодолимой катастрофы ни в одной из бомжовских саг не обнаружил, хотя перебывало их у меня порядочно.

Даже странно – по телевизору тогда постоянно показывали сюжеты о людях, безвинно выброшенных из жизни. Я уж не говорю о бездомных детях. Признаюсь, у меня нет нравственных сил хоть что-то говорить на эту тему. Если представить себе всё реально, можно сойти с ума. Считайте, я эгоистично оберегаю себя от стрессов, потому что всё равно не в состоянии как-нибудь повлиять на ситуацию, а сходить с ума от бессильной жалости не хочу… Однако те бомжи, которые попадали в моё поле зрения, особой жалости, ей-Богу, не вызывали. Я их, как мне кажется, понимал, и не больше того…

Серёга Косой бежал из Таджикистана и стал жить в Мытищах у одной вдовы. Она почти было его прописала постоянно, но он чего-то заскучал, украл у неё отложенные на новый холодильник деньги и ударился в запой. Вдова не простила… Саша Арбатский поменял свою комнату в Москве на дом в деревне, соблазнившись большой доплатой. Дом оказался развалиной, а деньги быстро кончились… Витю Ржавого выписала из квартиры дочь, когда он отсиживал за небольшую кражу, потому что сил у неё больше не было терпеть его пьянку… Гурьян избил жену за измену и сел… Наташа вдрызг разругалась с бывшим мужем, разменяла квартиру, а полученную комнату продала, чтобы уехать в Крым, но так и не доехала даже до вокзала...

За полтора года через мою квартирёнку прошёл чуть ли не взвод. Кто-то приходил на день-два, кто-то пытался закрепиться. В конце концов осталось двое уже как бы постоянных, как бы уже и не совсем формальных жильцов. Первый – Гурьян, жертва женской неверности, отсидевший пять лет, потерявший московскую квартиру и прописку. Он довольно быстро всех конкурентов вытеснил по одному за различные провинности перед обществом (утаивание денег, питьё в одиночку, лень и т.п.) А взамен преподнёс мне подарок – Ленку. Непосредственно перед этим она побиралась у близлежащего женского монастыря. И ей неплохо подавали, хотя была она и молода, и симпатична, и вполне здорова! Ну, разве что запылилась немножко… Ленка, конечно, действовала не одна – кто бы ей позволил в одиночку-то! В их стае было пятеро. Сорокалетняя Райка, отсидевшая за убийство. Райкин хахаль Женя, бывший спортсмен – член сборной СССР по гандболу, ныне хромый. Единственный по-настоящему блаженный среди них, мальчик для битья, Сашка. И, наконец, Дик – Райкина восточноевропейская овчарка. Комнату всем им предоставляла дворничиха – за это они кололи лёд, сгребали снег – в общем, полностью убирали её территорию. А она дополнительно выдавала им каждый день бутылку водки. На последующие бутылки и еду они успешно зарабатывали у монастыря. Ну и помойками не брезговали… Гурьян встречал Ленку и раньше, знал извивы её биографии. Это слишком отдельная тема, и в отдельном месте я уже рассказывал о Ленке подробнее и в другом, сказочном, хотя, конечно, тоже имевшим объективные основания варианте. Характер, ясное дело, это судьба, однако и обстоятельства ей достались такие, что не приведи Господь. Гурьяна сексуальная жизнь давно не интересовала, но Ленку он жалел. Вытаскивать её надо, полагал он, и я был с ним совершенно согласен…      

Вот они-то и стали жить у меня постоянно. Гурьян на нижней койке двухэтажной кровати, когда-то купленной мной для детей, Ленка – на верхней, я – на диване за шкафом. Время от времени, то с вечера, то по утрам Ленка меня навещала (Гурьян, разумеется, в это время находился где-нибудь на кухне или вообще отсутствовал)… Новые лица появлялись всё реже и мимолётней. Никому из нас троих это было не нужно: Гурьян и Ленка не желали новых конкурентов, а я к тому времени поправил своё финансовое положение, сдав вторую комнату. (Муж с женой приехали из российских глубин в Москву зарабатывать себе на дом, обстановку и машину и пахали как Карлы, появляясь только тихо переночевать). В принципе я мог бы уже обойтись без подпитки со стороны, но эти двое стали к тому времени не просто жильцами. Мы потихоньку, как говорится, приручили друг друга. Один, Гурьян, занял нишу товарищеских отношений. Правда, разгильдяй  был жуткий (хотя среди бомжей ходил в неформальных лидерах). То выпросит у меня мой собственный паспорт (у него-то давно не было) для оформления на якобы хорошую работу и отдаст его навсегда мошенникам – фальшивым работодателям. То приведёт кого-нибудь с действительно интересными продуктами, какими-нибудь, к примеру, тигровыми креветками. Я соблазнюсь, впущу, а этот залётный кекс между делом стащит у меня со стола мобильник. Но я уж и ругался на Гурьяна, так сказать, по-семейному, отходчиво… Другая, Ленка, вроде бы могла считаться моей любовницей. Правда, баловались мы с ней редко – она к этому занятию была почти равнодушна. Я утешал себя тем, что, по её рассказам, дело было не во мне. Просто такая уж натура. Первый её тоже ругал за фригидность… Что говорить? Привык, привык я к ней, и частенько высматривал теперь её с балкона, когда она возвращалась с вещевого рынка, где стала в конце концов работать. Конечно, без всяких трудовых соглашений, без оплачиваемых выходных, отпусков, по двенадцать часов в день… Но это была Ленкина мечта: накопить побольше, прибарахлиться, набрать подарков и заявиться однажды в посёлок под Курском, где жили её родители и её сын и откуда она убежала несколько лет назад после предательства любимого… 

Постепенно оформилась договорённость: никого больше в квартиру не приводить! Помимо всего прочего, гости с улицы часто притаскивали с собой элементарных вшей. Меня эти эктопаразиты почему-то обходили (обпрыгивали?) стороной, а Гурьян и Ленка, давно отмывшиеся и отстиравшиеся и даже, на мой взгляд, немного перебарщивающие с чистоплотностью, часто после такого гостя вдруг замирали, обнаружив где-нибудь на шве уютно устроившуюся особь. И снова, чертыхаясь, начинали кипятить бельё и яростно втирать в волосы чемеричную воду…
Разумеется, товарищ и разгильдяй Гурьян первым эту договорённость и нарушил. Когда б он знал, чем это кончится!..

Завтра, клянусь, приступлю наконец к событийной части. Мне самому уже надоело тянуть кота за хвост. Если бы это предназначалось для обычного читателя, я бы, конечно, довольно много подсократил. И вообще перестроил бы композицию: начал бы с чего-нибудь ударного, завлекающего, а уж потом обратился бы к предыстории. Но отчёт есть отчёт. При всей – признаю! – аморфности стараюсь хотя бы порядок изложения сохранить.

А Варьку я сегодня шлёпнул особенно смачно и руку на попке задержал. Она поелозила бёдрами – понимай, как знаешь: то ли хочет отстраниться, то ли, напротив, кокетничает. Жаль, что утром мне положены только таблетки. И Света, и Варька приносят их в блюдечке и мельком ставят на тумбочку, к кровати особо не приближаясь.
 
19 сентября

Как же я сразу не учуял тогда опасности! Как не понял, что дьявол занялся мной самым нешуточным образом?!. Одно оправдание – нетрезв был, и весьма. У нас с Ленкой и Гурьяном затянулось празднование Троицы. Кстати, не знаю, причина это уличной жизни или следствие (а может, одновременно и то, и другое), только бомжи все, как один, алкоголики. Ну, на улице-то с алкоголизмом особо не поборешься. Нервишки требуют подпитки, и просто холодно бывает, и, наконец, в «обходах на пробивку» непременно встретишь кого-нибудь знакомого с бутылкой. А угощают они друг друга обязательно, потому что каждому когда-нибудь придёт нужда и самому угоститься… В общем, ничего особенного, у нас в стране алкоголиков миллионы не считанные, я и сам алкоголик. Только тут мы втроём прямо как с цепи сорвались – до этого воздерживались довольно долго. Гурьян даже успел начать движения по восстановлению паспорта: взял выписку из домовой книги, где он когда-то, до тюрьмы, был зарегистрирован) и почти совсем  собрался ехать на «прожарку» - на дезинфекцию. Без справки оттуда направление в социальный приют не получишь. А в приют надо устроиться обязательно – хотя бы формально, чтобы взяли на постоянную работу… Но и на этот раз, как уже семь лет после отсидки, не суждено было Гурьяну приблизиться к паспорту. Загудели, одно слово!..

Пропили всё, что было и у меня, и у Ленки. Даже Гурьян, человек обычно безденежный («натурой» вносил свою долю), выудил из джинсов четыреста рублей. Они как раз на хлопоты по паспорту и были отложены… Потом наступил черёд кредитных изысканий. В магазине меня, конечно, знали. Нынешняя хозяйка Галя ещё лет двадцать пять назад вела винный отдел. Он работал тогда до девяти, а не до восьми вечера, что в то суровое время было большим плюсом – обычно подобное дозволялось только большим гастрономам… Дня три мы ещё прожили, потихоньку оттягиваясь, но совсем выйти из штопора так и не удалось. Слишком усердно мы потребляли зелье в течение аж недели. Однако и Галя остановилась в своём милосердии всего лишь на несчастной тысяче рублей. Пятую, не то шестую  бутылку водки, с добавлением кваса и сигарет, дала уже с большим скрипом…

Тогда-то Гурьян и решил проведать некоторые лежбища давних уличных знакомых. Там уж он обладал кредитом, и вопрос был только в наличии денег или непосредственно искомого продукта. Ленка увязалась за ним в надежде быстренько перехватить где-нибудь хотя бы глоток. Она жадная была на выпивку, когда развязывала. И, надо сказать, честно пропивала с компанией всё накопленное. Потом, правда, мучимая угрозами совести, по три-четыре месяца держала строжайшую экономию, нещадно ругаясь, если я или Гурьян «позволяли»… Я с ними не пошёл, потому что вообще уже еле ходил. Валялся в постели, попивал неожиданно найденный кефир, потом незаметно задремал…

«Короток и тревожен сон алкоголика!» - говаривал один мой хорошо знающий предмет приятель, и был до паскудности прав... Я проснулся от стука в дверь. Мои жильцы ключей с собой не взяли, ибо были научены горьким опытом невозвратных потерь. Да и я, в качестве хозяина, категорически запретил им по нетрезвости брать ключи с собой. (Попутно, для внимательного читателя, каковым Вы, Сергей Леонидович, конечно, являетесь, замечу, что дверной звонок у меня не работал, но совсем не из-за пьянства, а просто стал отчего-то замыкать, и я его взял и отрезал)

Я проковылял до двери, посмотрел в глазок… Физиономия Гурьяна, присунутая им почти вплотную, закрывала весь обзор. Да, собственно, не физиономия целиком, а один нос, карикатурно увеличенный смотровыми линзами, и глаза, уже явно блуждающие, «с поддачи». Я отпер.

- Мы с гостем! – Гурьян отодвинулся от двери, давая мне возможность рассмотреть диспозицию. Позади находилась Ленка, тоже с блуждающим, малоосмысленным взглядом. А рядом с ней – гость!

- Мы с Володей одну в гаражах выпили, а ещё три с собой принесли, - доложил Гурьян. – Он сегодня металл сдал хорошо. И пожрать нашли – вот, сосиски, лечо, йогуртов херова туча, торт!..

Этого Володю Гурьян мне показывал как-то раз с балкона. Ну, бомж и бомж, разве что чистенький. Но я уже знал к тому времени, что бомжи отнюдь не обязательно грязны, потрёпаны и небриты. Это только совсем опустившиеся, и их далеко не большинство, просто они заметней… Да что – мне их всех разглядывать, что ли? Я тут, понимаешь, страдаю с похмелья, а народ принёс и выпить, и закусить – так чего ж я буду выпендриваться? Володя значит Володя. Звоночек, может, и прозвенел, только я-то его не расслышал…

В общем, понеслось. Помню, мне сначала понравилась Володина услужливость. Он был помоложе и с готовностью вскакивал, чтобы что-то принести, порезать, открыть. Вообще он был симпатичен, только в первый вечер у меня в голове всё плясало, поэтому ни до каких сопоставлений и ассоциаций дело не дошло. А дошло вдруг до того, что я неожиданно, этаким невещественным манером, каковой случается в глубокой нетрезвости,  обнаружил себя в странной ситуации: я в ванной комнате, вместе с этим Володей, и дело определённо движется…э…э… к сексу нетрадиционному. По крайней мере, я уже что-то щупаю и обнимаю. Слава Богу, как я ни был пьян, устои всё-таки роль сыграли и я вовремя очухался. Но, надо сказать, был напуган, потому что в какой-то момент – будем честны! – испытал соблазн сполна. Может быть, если бы в квартире не было Ленки и Гурьяна, я бы и поддался и сейчас бы предлагал Вам некий вариант достопамятного «Эдички». Насколько я понял, правда, ролевая установка мне предлагалась иная, хотя кто их, «голубых», разберёт? Говорят, настоящие-то адепты самые что ни на есть универсалы… Ну, это всё для красного словца. На самом деле – если бы ребят там не было, я бы уже ничего не смог Вам предложить. Да и вообще был бы интересен уже не Вам и даже не Вашим, более, так сказать, элементарным коллегам. Быть бы мне исключительно объектом внимания только жалостливых нянечек да свирепых санитаров, когда бы встретил я дьявольщину в одиночестве!..

А дьявольщина-то уже началась. И, как, наверное, дьявольщине и положено, началась потихоньку, стараясь сразу сильно не вспугнуть, притворяясь просто обыкновенными житейскими нюансиками…

На следующее утро похмелье у меня было лёгким, даже приятным. Как оно обычно и бывает после качественных напитков. А Володя, надо сказать, порадовал нас «со свиданьицем» именно хорошей, качественной, очищенной водкой. Собственно, порадовал-то он только меня, потому что Гурьян с Ленкой всегда стремились к одному: купить водку как можно дешевле! Гурьян даже признавался мне, что водка подороже его как бы не совсем теперь и удовлетворяет, не даёт того кайфа… Однако вчерашнее качественное питьё избавило от необходимости похмеляться непременно крепкими напитками. Володя сбегал за пивом и креветками, Ленка потушила сосиски с лечо… Ах, нечасто, нечасто выпадают нам, алкоголикам, столь приятные похмельные завтраки!..

Тут я Володю рассмотрел получше. Он продолжал быть таким же услужливым, как вчера. Никаких попыток хоть чем-то напомнить давешний эпизод в ванной!.. У меня действительно до неприличия – по нашему продвинутому времени – мал опыт общения с «голубыми», и я сначала побаивался, что Володя начнёт как-то кокетничать, как-то показывать хоть и не развившиеся, но всё-таки намеченные вчера отношения. Но он был вполне деликатен, только посматривал грустно, помаргивал своими серо-голубыми глазами… Ну, конечно! «Вы таки будете смеяться», как говорит серийный вдовец в хорошем еврейском анекдоте, но похож, похож был Володя на красавца из кафе! Я корчил из себя сыщика как раз незадолго до нашей пьянки, и, разумеется, просёк бы схожесть сразу, если бы не был так отравлен.

Надо сказать, Володя смотрелся всё же пристойнее. Хоть и пряталась на дне грустного взгляда та же сопливая муть, она именно что пряталась, таилась, а не заволакивала напрочь. Но должен, должен был я почуять: какая-нибудь гадость от него не задержится!..

Так, конечно, и случилось. Прежде всего, Володя стал оказывать явные знаки внимания Ленке. Он метался по её знаку на кухню, бегал в магазин за творожными сырками, которые она захотела после креветок, мгновенно подсовывал под её сигарету зажигалку… Молодой дурище всё это, конечно, страшно нравилось. Она вообразила, что у неё алкогольное отравление и залегла в постель. Тут она Володю загоняла уж совсем!..            

Сначала я посмеивался, но вскоре почувствовал опасность. Володя начал всё чаще присаживаться к Ленке на постель, поглаживать по рукам. Больше того – он стал намекать на то, что неплохо бы нам втроём образовать этакую шведскую семью. Ленка то и дело секретничала с ним на кухне…

Короче говоря, через несколько дней я, окончательно протрезвев, окончательно и прозрел. Однажды вечером Володя сначала объяснялся со своей верхней шконки в любви Ленке (я как бы спал, она же лежала рядом со мной на диване), а потом полез обниматься ко мне. От него крепко попахивало…

Я наконец не выдержал и вскочил.

- Пошёл ты вон! – заорал я, отталкивая его от дивана. Володя послушно отступил.
- Ну что ты, что ты? – забормотал он. – Я же вас всех люблю…

И сегодня, как видите, не дошёл до ужасов. Но, наверное, не так уж это важно. Сюжет-то Вы знаете, Вам психология важна, извивы, нюансы. А мне и самому уже не сюжет интересен, а вот именно эти самые нюансы.

Сегодня мы со Светой поговорили о Чехове (оказывается, она читала даже «Палату № 6). Она увидела у меня в руках томик и сказала:
- А мне больше его печальные рассказы нравятся. Вот про дурдом или «Скучная история» Хотя, конечно, от «Медведя» по телеку я обхохоталась… А вы что, не читали раньше?..

Ну, я и поведал ей, что первый раз прочитал всего Чехова насквозь, когда она ещё и не родилась.  Потом разговор как-то незаметно перешёл на «Записки сумасшедшего» Гоголя, а потом, представьте себе, и на «Записки из подполья» Достоевского. (Меня не перестаёт удивлять наша молодёжь: то уж совсем девственная в смысле литературы, то неожиданно продвинутая; Света, представьте себе, читала даже «Улисса», которого я лично изучил – чтением это, конечно, назвать нельзя! – только в сорок лет. Изучил, чтобы иметь право заявлять: это тупик, и это уже не литература. Неудачный эксперимент явно талантливого писателя. Света, конечно, не осмеливалась по возрасту на подобные утверждения сама, но со мной была явно согласна)

Она пощебетала со мной и про маму-библиотекаря, и про необразованного мальчика, который сначала ей нравился, а потом разонравился… Я млел. Долго не мог заснуть.

20 сентября

Да, так, значит, выгнал я этого Володю, причём с большим трудом. Тогда вечером он мигом скукожился и попросил оставить его до утра. Ну, на ночь глядя отправлять человека на улицу мне тоже не хотелось, и я согласился. А утром смотрю – он все свои шмотки замочил – в баке, в ведре, в тазу. Стало быть, опять выгонять нельзя, пока всё не просохнет. Я ему говорю:
- Последняя отсрочка, имей в виду!
А он:
- Давай с тобой поговорим…

Поговорили… Я вытерпел и то, что Ленка меня обязательно бросит, ибо я «старый пердун» (ей-Богу, и это снёс – сам удивляюсь), и что я с ним якобы о чём-то договаривался… Вытерпел – чтобы только быстрее с ним развязаться, потому что уже чуял от него какую-то угрозу. На все его уговоры я твердил одно:
- Пожил, отмылся, почистился, и хватит. Квартирка не резиновая!..

Напоследок он мне заявил:
- Я ведь могу и плохо тебе сделать! – и опять я никак не прореагировал на его хамство.
- Сам себе хуже сделаешь! – только и сказал я, но всё-таки не утерпел добавить:
- А вообще – забавно: ты у меня жил, отдыхал от улицы, а теперь вместо благодарности – угрожаешь…
- Я тебя вообще убью! – сорвался было он, но тут же стушевался, стал извиняться и попросил только оставить ещё раз до утра, пока вещи не высохнут. Я согласился, хотя всё это уже сильно нервировало…

На следующий день он ушёл рано (я ещё спал), оставив все свои шмотки. Явился вечером, пьяный и бессмысленный. Выставлять было бы долго, нудно и противно. Плюнул и сделал последнее китайское предупреждение.

- Завтра уйду, не ссы ! – нагло пробормотал он, прежде чем отрубиться… Впрочем, утром он опять извивался, просил не брать в голову, а в конце уговорил-таки подержать его сумку с вещами (здоровую, пижонскую, на колёсиках), пока он не найдёт пристойного места обитания. Естественно, вечером он опять заявился пьяный и стал барабанить в дверь: мол, ему срочно надо позвонить!.. Ну, тут уж я не выдержал политеса окончательно и выкинул его сумку на лестничную площадку… Вообще говоря, за время знакомства с бомжами мне иногда приходилось более-менее решительно расставаться с теми, кто не подходил для нашей сложившейся компании. Бывало, кое-кто и сопротивлялся, но так нагло и долго – впервые… Все всё-таки понимали довольно быстро, кто на самом деле в доме хозяин. Надо сказать, я даже сформулировал как-то обидное для моих бомжей, но объективно присущее им качество – они все были достаточно слабовольны и запуганы . До бандитов не дотягивали, хотя по многим обстоятельствам жизни были с ними схожи. Володя этот оказался гораздо более настырен, чем все мои предшествующие жильцы. Ну, правда, Гурьян поведал, что он действительно несколько нашалил в своём родном городе. В розыске не в розыске, но возвращаться туда ему было не с руки. Хотя, собственно говоря, бомжом-то он и не был: на руках имелся паспорт с пропиской, а дома  мирно жили родители…

- Что ж ты сразу не сказал? – возмутился я, но достаточно мягко, потому что, выдворив наконец Володю, почувствовал необходимость подлечить нервы. Гурьян сходил за бутылкой, и мы мирно расслаблялись…

- Сначала не успел, а после ты уж его всё равно выгонять начал, - оправдался Гурьян, и я, в общем, больше не приставал. Главное, дело сделано: с глаз долой – из сердца вон!.. К сожалению, это оказалось совсем не так…

Несколько дней я прожил спокойно – если не считать, конечно, уже привычных бдений за Домом. Там происходило нечто новенькое. Теперь по вечерам окна загорались явно не случайным образом: то в этаком шахматном порядке на всех трёх этажах до утра, то на полчаса на одном этаже, а потом – на полчаса на другом, то волнообразно – как будто кто-то шёл по этажам, включал свет, осматривался, выключал и шёл дальше. Иногда в крайнем левом окне на третьем этаже возникала картинка лестничной площадки, даже с прислонённой к перилам шваброй и ведре на ступеньке, иногда эта картинка замещалась просто освещённой пустотой. Однажды – честное слово, не вру! – в этой пустоте возник профиль умывальника, и какой-то тёмный мужской силуэт явно писал в раковину; дело, сами знаете, житейское… То из одной, то из другой трубы  на крыше начинал идти дым, иногда лёгкомысленно белый, иногда угрожающе чёрный… Но всё это было уже почти привычно, новых волнений не вызывало. Я не спеша обдумывал, как бы мне всё-таки исхитриться попасть внутрь, да так, чтоб  и обратно можно было б  вернуться…

Я так углубился в эти размышления, что не сразу заметил новые странности у себя под боком. А заметив, забыл на время и про Дом, и про всё, что с ним было связано. Что Дом? В конце концов, я мог передвинуть стол к другому окну ( в большой комнате у меня было два окна – на улицу и на проезд; квартира была угловая), чтобы он перестал мозолить мне глаза. Я мог придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение – спецслужбы, например, секретная лаборатория, да хоть инопланетяне! Важно только, чтоб было что-нибудь заведомо для обычного человека непостижимое. И мало ли что в этой жизни для меня непостижимо?! – Если лично меня это не касается, то как-нибудь можно и пережить наличие чужих секретов. И, сделав некоторое усилие, выкинуть их к чёрту из головы… Новые странности, к сожалению, прямо касались меня, и выкинуть их из головы у меня не было никакой возможности…
Началось всё с того, что я стал терять вещи. То есть – гораздо хуже! – сначала не обнаруживать их на привычных местах, а чуть погодя находить – совершенно не там, куда я их определил. Например, тапочки. Я человек не то чтоб шибко аккуратный, но некоторые заморочки, характерные для моего знака Зодиака – Девы, имею. По крайней мере, в трезвом виде я стараюсь сохранять определённый минимум порядка и даже страдаю, когда его нарушают. К примеру, тапочки я по приходе домой должен непременно находить перед коридорной тумбочкой-калошницей, а не на одной из её полок или пуще того – под ней. Протирали прихожую и они мешали? – Отлично! Но по окончанию следует всё вернуть на свои места… По-моему, ни одна из моих жён или долговременных подруг подобного разговора не избежала. И все, следует отдать им хоть в этом должное, быстро привыкали к такому маленькому и безвредному чудачеству… Когда в первый раз я обнаружил тапочки лежащими не на месте, я не рассердился и даже ничего не сказал Ленке. В конце концов, они были на виду, а я уж не такой принципиальный зануда!.. Но на следующий день они нашлись уже только в комнате, чего не могло быть по определению, потому что ботинки я надеваю в прихожей, сидя на этой самой калошнице, и, соответственно, тапочки оставляю всегда там же. У меня в сердце что-то ёкнуло, и я снова ничего никому не сказал, но именно потому, что самому стало страшно…

Дальше – больше. Кто-то, в моё отсутствие, стал перекладывать книжки и тасовать дискеты  на моём столе. Там одновременно лежит не так уж много, и я точно помнил заведённый мной же порядок. Ни Гурьян, ни Ленка к столу и приближаться не могли: они не умели пользоваться компьютером и страшно боялись ненароком что-либо повредить. Даже пыль со стола Ленка вытирала только в моём присутствии и предварительно испросив разрешение. Между тем компьютер без меня кто-то явно включал! Знаки на «Рабочем столе» слегка менялись местами… Я начал прятать силовой шнур, но придя однажды после этого домой, обнаружил, что шнур найден, подсоединён, да так и оставлен…         

Отвратительное это чувство, когда понимаешь, что собственная квартира перестала быть убежищем! Что кто-то спокойно посещает её в любое удобное для него время, копается в твоих вещах, сидит в твоём кресле… По-моему, даже открытый обыск не так унижает, как эти тайные посещения. При официальном обыске ты всё-таки видишь, что происходит, ты предполагаешь, чего ожидать, у тебя, наконец, есть какие-никакие свидетели – понятые. А так получалось, как будто меня кто-то насилует во сне. Мерзкое, повторяю, ощущение…

Конечно, крепости нервам оно мне не добавило. «Володя, что ли, шалит», - думал я. – «Что ж теперь, замки менять? Так ведь я ему и от нынешних замков ключей не давал. Значит, и менять бессмысленно. А чего делать-то? Мало ли, что ему в голову взбредёт»… Пока же я просто перестал выходить из дома, даже за сигаретами. Изнутри дверь закрывалась ещё и на массивную щеколду, и это меня несколько успокаивало. Жильцы мои уехали в отпуск на месяц, а Ленку и Гурьяна я обучил условному стуку: два – один – два. Правда, ничего им так пока и не рассказал. Понимаете, Сергей Леонидович, я уже и сам не мог быть уверен, что мне ничего не чудится. Наверное, это обычное для подобных случаев состояние. И, понятно, не слишком приятное…

И вот, дня через три, когда мы все вместе сидели на кухне и смотрели телевизор, началась следующая фаза. Внезапно раздался стук в дверь. Он был громким, требовательным, но совершенно не «парольным». Мы давно уже решили вообще никому не открывать дверь, когда все дома. Мало ли, пожалует какой-нибудь участковый – объясняй ему, почему у меня живут без регистрации! Или отшитый в своё время бомж зайдёт по старой памяти. И почти наверняка – с выпивкой. А нас и так алкоголизм достал уже до печёнок… В общем, мы с Гурьяном даже не пошевелились. Только любопытная Ленка прокралась к глазку, всмотрелась… «Там никого нет», - прошептала она, вернувшись в кухню, и в ту же секунду опять раздался стук. Стук, а потом смех. И опять стук…

Это было страшно так, что не передать. Мы все замерли на своих табуретках. Потом Гурьян взял в руки молоток и двинулся к двери. Я схватил отвёртку и пошлёпал за ним. Гурьян бесшумно отодвинул засов, провернул ключ в замке и тут же резко распахнул дверь. Площадка было пуста, только посередине её ещё дымился сигаретный окурок…

Нечего и говорить, что мы опять свалились в спасительный запой. Правда, теперь выбегали в магазин только по двое, а Ленка запиралась на засов и высматривала нас с балкона. Что интересно – за всё время запоя никакие посещения нас не тревожили. Мы даже довольно быстро смогли развеселиться. Я, как водится в таких случаях, вёл исторические беседы, Гурьян вспоминал тюремные и бомжевские случаи, Ленка, тоже как всегда, углублялась в свою деревенскую родословную. Впрочем, друг другу мы не мешали, даже, если случалось, говорили одновременно. Главное – мы были вместе и никакая «непонятка» нас не тревожила… Потом, на удивление согласованно и гармонично, мы выползли к пиву, а там уж и к кефиру, к чаю и даже к борщу. Казалось, всё прошло. О стуках в дверь мы и не вспоминали. После нескольких дней запоя, знаете, реальность размывается и не то что недавние события – вся жизнь кажется в какой-то степени привидевшейся. По этой же причине я так и не поделился своими страхами перед таинственными посещениями. «Кто его, на самом деле, знает, - думал (если позволено так будет выразиться) я. – Может, это Альцгеймер грядёт, а ты на барабашек хочешь спихнуть!..»

Ну, Варька даёт!.. Даже не знаю, удобно ли Вам об этом рассказывать. Получается вроде как заклад, ябеда. Но, думаю всё-таки, Вы о повадках своих медсестёр представление тоже имеете, раз уж такими непростыми делами взялись заниматься. Правда, видеокамеры или «жучка» в палате я не обнаружил. Может, они и есть, но, раз не нашёл, значит как бы их и нет. Пукнуть, стало быть, свободно не возбраняется… Вообще не представляю себе, как человек может жить, зная о постоянном наблюдении. По-моему, он непременно должен просто для себя представить, что ничего такого нет, если уж не нашёл или не может ликвидировать, иначе ведь действительно с ума можно сойти… А Вы, я полагаю, и без всяких «жучков» прекрасно ориентируетесь в поведении своих подопечных. Это не комплимент, Сергей Леонидович, это констатация факта, скорее уж вынужденная. Я ведь тоже Ваш подопечный, и у меня иногда морозец по коже пробивает, как подумаю, что за выводы конструируются у Вас, пока Вы меня пользуете и изучаете…

Да, так вот Варька. Сегодня, как всегда, выставил руку, попытался расслабиться, чтобы не так уж остро Варькино наплевательство ощутить, а она предплечье обмотала (как всегда, конечно, небрежно, почти болезненно), а потом – раз! – наклонилась и начала рукой меня массировать – в эрогенной, так сказать, области…

Я, Сергей Леонидович, человек, конечно, уже не молодой, но ещё вполне в силах. По крайней мере, к Ленке приставал почаще, чем  ей действительно хотелось, несмотря на её еле-еле тридцать. Короче, ощутил я прилив и Варьку рукой к себе прижал. И за, так сказать, бедро прихватил. Бедро у неё, должен отметить, оказалось точёным. Жирка в самую меру, чтоб ущипнуть можно было со вкусом… Прилив продолжился и усилился, и я уже встал и к Варьке было развернулся, чтобы достойно, лицом к лицу, встретить испытание, но тут в дверь впёрся охранник Витя. Занадобилась ему зачем-то Варвара!.. Он, конечно, ухмыльнулся, увидав нашу позицию, но Варьке – хоть бы что. Она руку у меня из трусов, как ни в чём не бывало, выдернула, умело вывернулась и пошла, пошла к двери, как в море лодочка, так что мне даже неловко стало – штаны-то пижамные, оттопыриваются легко и заметно…

Ну, в общем, решил я перед сном освежиться на воздухе, чтобы ночью юные грёзы не мучили. Вышел в наш внутренний дворик, прогулялся вдоль чудесных пионов, присел на скамейку, закурил. И чёрт меня дёрнул голову, стало быть, в небо запрокинуть, на звёзды полюбоваться. Звёзды-то присутствовали, крупные, летние, но одновременно уж очень резко бросилось в глаза, что дворик ограничен с четырёх сторон стенами. И соотношение между площадью дворика и высотой стен (судя по прилегающим окнам, три полноценных этажа) таково, что чувствуешь себя в замкнутом пространстве. Совсем не так, как, к примеру, на улице Зодчего Росси в Санкт-Петербурге. Там, вроде, тоже: пенал и пенал, два длинных здания по бокам и театр в торце, но пропорции-то выверены. Если не ошибаюсь, 230 метров в длину и по 23 в высоту и ширину. Стены, при всей их высоте, не давят. А в нашем садике, выходит, давят… Вот такие дела, Сергей Леонидович.

21 сентября

Да, из запоя мы, значит, выползли. Ленка опять на рынок к своему вьетнамцу вернулась, Гурьян собирал железки и провода, я же настолько отошёл, что начал устраиваться на работу. И вот тут однажды, когда я как раз направлялся на собеседование, у подъезда меня поймал наш участковый Камил. Вообще-то у него есть фамилия и звание майора, но так уж все его привыкли звать, и он, не чинясь, откликается. Простой человек! Любой какой-нибудь таджик, снимающий угол или комнату у нас в квартале, прекрасно знает, сколько участковому надо давать в месяц для порядка – чтобы не приставал с договором найма, с проверкой документов у гостей и т.д. А «ночные бабочки», принимающие клиентов в своих съёмных квартирах, по-моему, к Камилу просто неравнодушны. Судя по всему, от них он получает денежную дань прямо в опорном пункте. Я пару раз, приходя по паспортному делу, наблюдал, как они весело пробегали пощебетать в его кабинете. И видок у барышень был бойцовый – как на встречу с хорошим клиентом. Уж не знаю, навещает ли он их непосредственно по месту работы. Чего не видел – того не видел. Наверное, в таких случаях Камил переодевается в штатское и становится рядовым московским азиатом – плюгавеньким, чёрненьким, стремящимся к максимальной незаметности…

Впрочем, я его таким никогда не видел. На этот раз, как и обычно, он был в своей форменной тужурке, которую носил с каким-то непередаваемым шиком. При виде Камила в форме неизбежно и парадоксально возникали одновременно две ассоциации, казалось бы, плохо совместимые: «шериф» и «комиссар». И сам Камил это явно чувствовал, поводил небрежно плечами…

- Как живёшь? – спросил он, как всегда, доброжелательно, хоть и дежурно. – Не одиноко без бабушки-то? (Бабушка моя померла несколько лет назад, и с тех пор многое менялось в моей жизни в разные стороны)

- Твоими молитвами, - ответил я, не вдаваясь в подробности.

- Тогда хорошо! – радостно воскликнул Камил. Конечно, он знал, что у меня живут бомжи, но ни разу за всё время не потревожил меня ни единым вопросом. Подозреваю тут два мотива – рациональный и трансцендентный. Во-первых, взять ни с меня, ни с моих жильцов было нечего, жалоб на нас не поступало, доказывать же, что я чего-то там в режиме регистрации нарушаю, было бы слишком обременительно для ленивого сына гор. Во-вторых же, надеюсь, Камил всё-таки чувствовал разницу между мной, москвичом в шестом поколении, и собой, по великому блату переведённому в Москву, но остающимся по сути залётным фраером в служебной квартирёнке. Это перед бедными гастарбайтерами или легко уязвимыми со стороны закона проститутками он мог выпендриваться, как хотел. Я же был слишком защищён – шутка ли, почти все соседи знали меня с раннего детства, а их предки были сплошь полковники и майоры на одного генерала в доме – моего деда. Ну и постарше я был Камила, а ощущение возрастной дистанции милицейская фуражка на голове может погасить, по-моему, только у очень плохого или вконец развращённого службой человека. Камил не был так уж плох, и свои границы знал прекрасно. За что, собственно, его у нас почти и любили. Сам, мол, живёт и другим даёт…

- А как служба? – спросил я из вежливости.

- Слушай, - Камил слегка притушил простодушье своего облика, улыбнулся хитро. – В последнее время никаких беспокойств не было?

«Что-то знает!» - мелькнуло у меня в голове. – «А может, и больше того – сам причастен?»

Спросил предельно осторожно и нейтрально:
- А что?
- Да вот человек один хочет с тобой поговорить. Тебе ведь деньги нужны?

Ну, ясное дело, я встревожился не на шутку. Менты мне предлагали деньги только один раз в жизни – давным-давно, когда я случайно попал в компанию оперов из райотдела. Ребята оказались отличными, Всех, кроме старшего, направил в милицию с автозавода родной комсомол, и деваться им было некуда. Правда, обещали квартиры. Зато старший, битый опер, умел натурально есть тонкие стаканы (исключая донышко) и демонстрировал это неоднократно, жалуясь только на некоторую изжогу при переедании. Вот они как-то и предложили мне оформиться стукачом, чтобы официально получать по сорок рублей в месяц (тех, советских, невообразимо твёрдых и весомых в сравнении с нынешними), которые мы бы пропивали вместе. Фонд на стукачей у них был, но и отчётность какая-никакая требовалась. Судите сами, насколько я с ними  тогда подружился: почти было согласился подписать обязательство. Только уж на трезвую голову сообразил – куда же я, дурашка, лезу!.. Да, так вот, предложение денег от хитрого Камила было, конечно, пострашнее тогдашнего, может быть, и просто легкомысленного  предложения оперов.

- Что за человек-то? – я естественным образом попытался потянуть время.

- Ты когда домой возвращаться будешь? Давай, мы тебя у подъезда встретим, он всё и объяснит…

Дёргаться было некуда, и мы сговорились. Через два часа, подходя к дому, я ещё издалека увидел на скамеечке у подъезда самого Камила, а с ним – некоего вальяжного, бородатого, толстого господина с изящным портфелем светло-коричневой кожи. Подойдя поближе, я заметил и массивный перстень (кажется, с яшмой) на безымянном пальце его правой руки. Господин поднялся мне навстречу.

- Здравствуйте, здравствуйте! – уверенно улыбаясь, произнёс он. – Позвольте представиться: Олег Артурович, риэлтор.

- Да я, кажется… - промямлил было я, но Олег Артурович прервал меня –  мягко, однако настойчиво.

- Мне Камил Хусейнович рассказывал о вашем положении, и квартиру вашу обрисовал, так что могу сразу вам предложить кое-что интересное. Квартира ваша наверняка убитая, и смотреть не обязательно, тридцать лет ремонта не было, ведь правильно? Но район считается хорошим, хотя, честно говоря, чего в нём хорошего – не пойму. Ну, центр, всё рядом, так ведь вокруг гарь сплошная… А я вам за неё чудесную, новую «однушку» в зелёном районе предоставлю и целый миллион рублей впридачу! И переезд за мой счёт!..

- Какое моё положение? – только и сумел пробормотать я.

- Ну как же! – Олег Артурович усмехнулся чуть пожёстче, чем вначале. – Ведь неспокойно у вас дома, верно? На нервы-то давит?

- Да что вам надо-то от меня? – начал я всё-таки сопротивляться.

- Слушай, дело предлагают, - встрял Камил. – И бабки какие сразу на руки!

- Знаете, - наконец сообразил я. – Так дело не делается. Мне надо подумать.

- Вот это разговор! – обрадовался Олег Артурович. – Давайте, значит, так: вы подумайте – до конца лета, сейчас всё равно рынок застынет, а там и порешим. Беспокоить, надеюсь, вас больше никто не будет. Визиточку мою возьмите на всякий случай, а я вас уж и сам в сентябре побеспокою…

Кажется, я и глазом моргнуть не успел, как Олег Артурович буквально испарился. фыркнул, трогаясь с места, серебристый «БМВ» и тут же исчез за поворотом.

- Деловой мужик, - сказал Камил веским тоном. – Ты его послушай, хорошо будет, как брат, советую…

Я буркнул что-то в ответ и постарался побыстрее добраться до родной железной двери.

Сегодня, слава Богу, была Света. Секс, конечно, дело хорошее, но когда совсем уж одна биология, чувствуешь себя и в конце, и даже в процессе всё же как-то унизительно. Вроде ты уж совсем не человек, а только одна функция, которая у какого-нибудь хряка, известное дело, гораздо внушительней работает.

На этот раз Света, проделав обычную процедуру, впервые присела на стул и вздохнула с обаятельнейшей усмешкой.

- Ничего, если  я у вас немножко посижу? – спросила она. – Поболтаем, если, конечно, не возражаете… А то мне здесь и поговорить-то не с кем. Всё дежурство, как автомат бессловесный. Функционирую, и ничего больше…

- Конечно, конечно! – не преминул я воспользоваться случаем. – Я вот давно хотел узнать – что за таблетки даёте?..

- Ну вот! – протянула Света. – И вы сразу по делу, тоже как функцию меня воспринимаете. Я-то хотела о чём-нибудь таком поболтать, отвлечённом…

- Да вот беда в том, что это самое отвлечённое для меня-то как раз такая же функция, как для вас давление мерять! – воскликнул я. – Но желанье дамы…

- Да нет, и я вам скажу, что знаю, тут никаких секретов нет. – Света оправила халатик. – Таблетки эти – доктора нашего разработки, про них я толком ничего не могу сказать… Вы-то сами какие-нибудь изменения чувствуете?

- Да вы знаете, я уж не пойму, отчего, но по вечерам иногда какая-то депрессия накатывает. Или иногда – проснёшься среди ночи, и прямо жить не хочется… Давайте, однако, лучше про литературу. Что сейчас читаете?

Света всё-таки не смогла удержаться от раскрученного Пабло Коэльо. Ну-с, той одной книжки данного автора, которую я осилил, мне вполне хватило, чтобы поддержать разговор вообще о его, так сказать, творчестве…

- Вы Сергею Леонидовичу расскажите обязательно о своих депрессиях! – напомнила Света на прощанье. Вот я и рассказываю…

Когда-то, на первом курсе, сражаясь за свою несчастную любовь, я придумал и поведал заинтересованным лицам, что пытался покончить с собой. Молодёжный пикник на зимней даче. Много выпивки. Мансарда с крюком от люстры в потолке. Кусок проволоки, жёстко захлестнувшей подбородок, когда прыгал со стула. Ребята, прибежавшие на шум, вынувшие из петли и давшие выпить чистого спирта. Ранний утренний отъезд в Москву от непереносимости стыда…

Ничего этого, Сергей Леонидович, не было. Больше того, скажу прямо: никогда я всерьёз (да даже и не всерьёз) не думал о самоубийстве, только вот свою несчастную любовь и товарища-соперника пугал, хотел воздействовать. (Кстати, абсолютно не помогло) То есть в юности не думал бессознательно, а после того, как действительно поумирал в больнице, уже сознательно сказал себе: «Ни в коем случае!»…

Было это Бог знает когда. На меня напала непонятная головная боль в сочетании с сорокоградусной температурой, я спасался аспирином и доспасался до того, что потерял сознание. Очнулся уже на больничной койке. Тут же меня напугали диагнозом «менингит» и приговорили к спинно-мозговой пункции. Было страшно, больно, тошно… Медсестра потом показала мне свою руку в ожерелье синяков – я сжимал её во время процедуры, пока лежал, голый и скрюченный, на боку, а врач всё никак не мог попасть иглой между позвонками…

Но самое главное – мне никто не сказал, что вставать после такой пункции категорически нельзя. Через недолгое время я почувствовал необходимость отправиться на поиски уборной, встал – и тут же рухнул, головой о тумбочку… Вот тут я и начал уже определённо помирать. Как я потом узнал, у меня определили гематому мозга и быстренько сплавили в НИИ Нейрохирургии, чтобы я помер уж там, ибо их за лишнюю смерть никто премий не лишал – больные здесь лежали с соответствующими диагнозами… Мне побрили голову – приготовили к трепанации черепа. И тут нейрохирург, Валентин Алексеевич Кутин, засомневался, благослови его Бог, сделал ещё один рентгеновский снимок и установил, что никакой гематомы нет, а есть тяжёлый воспалительный процесс, и нужны просто сильные антибиотики. «В общем, токсический грипп, конечно, - объяснял он мне потом. – Но я тебе написал «арахноэнцефалит с преимущественным поражением стволовых органов мозга», чтобы районный невропатолог все положенные четыре месяца бюллетень тебе, не смущаясь, продлевал; отдохни, как следует»…

Всё это я узнал потом, а тогда находился в глубоком бреду, который, кстати, записал,  как только оклемался. Там было много всякого, но главное в конце: коридоры, коридоры, извилистые коридоры, по которым я лечу, а из стен высовываются мерзкие рожи, разевают пасти, хрипят, смотрят с гневом… В общем, мне очень не по себе, но тут я оказываюсь перед крутой белой лестницей наверх, а наверху, в проёме – длинная белая фигура на фоне ослепительно яркого света, и я медленно начинаю подниматься по ступенькам, и мне становится тепло и хорошо внутри, но тут я слышу голос: «Моча со вчера не отходит, надо катетер ставить» и с досадой – хорошо помню, что именно с досадой – возвращаюсь… Я лежу абсолютно голый и без покрывала, надо мной на койку навязан гамак (он почти всегда участвовал в моём бреду – как будто я вижу в клетке мать, отца, жену), а сверху на меня изучающее смотрят две молодые медсестры. «Я сам! Я сам!» - зашептал я, и мне принесли утку, отвязали гамак и накрыли свежей простынёй. От переживаний я тут же заснул, но заснул уже здоровым – слабым, но здоровым…

Я тогда, Сергей Леонидович, ещё считал себя атеистом, даже покрикивал в компании: «Интеллигент не имеет права верить в Бога!», но лестница, свет и белая фигура неопределённого пола – они были точно, и, как честный человек, я не мог это скрывать. Крестился я только лет через десять, а осознал по-настоящему прямое безумие атеизма ещё позже, но именно тогда, в результате такого неслабого, согласитесь, опыта, я совершенно сознательно сформулировал: «Никогда!» Не дождётесь!..

Тогда же я понял (уж извините за банальность) ценность ясно и чётко работающей головы. Но вот тут довольно скоро начало прорастать противоречие. По слабости характера и недовольству жизнью стал я привыкать к спиртному, стал всё чаще чувствовать удовольствие от этого добровольного сумасшествия. Потом, выходя из запоя, снова настраивал мозг на ясность, но всё чаще начинал бояться, что однажды не смогу этого сделать и навсегда останусь неким получеловеком. Не дай мне Бог сойти с ума!... Однажды, уже, кстати, с бомжами, я испытал это смещение сознания и, честно говоря, испугался так, как, наверное, не пугался никогда в жизни.

Случилось это так… Впрочем что-то я сегодня расписался.

22 сентября.

А случилось это так.
В очередной раз… Варька появилась, перебила…

Ну-с, Варьку я проводил, причём, как Вы догадываетесь, сыто проводил. И никакой охранник Витя не помешал – на этот раз Варька предусмотрительно дверь изнутри заперла своим ключиком. Она, по-моему, нимфоманка, хотя, конечно, я знаю этот тип только по литературе. Но мне давненько не было так полно в процессе и так опустошённо по завершению. Ну, не любовь это никакая! Или мне вообще не дано знать чувства, когда любовь сосредотачивается исключительно в половых органах? Помню, все шумели: «Ночной портье», «Ночной портье»! А я еле досмотрел до конца. Может быть, от того, что мне даже как-то противно было наблюдать за страданиями бывшего эсэсовца, спятившего на почве страсти? Или, действительно, от того, что любовь всё-таки не исчерпывается половым влечением? Ну, фильм вроде бы декларирует, что не исчерпывается: в конце герой с героиней практически добровольно идут вместе на смерть. Но почему, чёрт возьми? Ради чего? Ради отстаиванья права лизаться каждый день?.. Неужели это именно я такой – холодный и, так сказать, мало страстный? Но ведь Ленка-то у меня возникла! И только во вторую очередь в сексуальном смысле. И сходство интересов, чёрт возьми, ни при чём, нет у нас с ней почти этого сходства, разве что в чисто бытовом отношении. Даже фильмы любим разные: она всё больше стрелялки и детективы, а от житейских историй плюётся. А вот приплыла в корзинке по реке, и ничего с этим уже не поделаешь. Стало быть, надо остановиться на банальном, но никем не отменённом утверждении: любовь есть тайна Божественная, а секс есть страсть зоологическая… Вот с Варькой как раз и была чистая зоология. И я даже на секунду не мог помыслить, что, так сказать, изменяю Ленке. Чем изменяю-то? Тем, что иную кислотную среду попробовал? Так это для здоровья полезно…

Вернусь к основному повествованию. В очередной раз Гурьян притащил много дешёвой водки и разнообразной закуски.  Всё было, как обычно, продолжалось недолго – дня два, кажется. А на третий день началось…
Проснувшись, Гурьян с первой минуты повёл себя странно. Он начал прислушиваться, то и дело подбегал к входной двери, выглядывал на балкон, вообще суетился. Я и так-то был запуган происходившими «непонятками», а тут обеспокоился всерьёз.
- Слушай! – Гурьян приложил ухо к замочной скважине. – Там люди!
Он распахнул дверь и отскочил в сторону. Площадка была совершенно пуста, даже окурков не было никаких – ни дымящихся, ни потухших.
- Убежали! – Гурьян быстро всунул ноги в разношенные полуботинки и побежал на лестницу, успев ещё крикнуть:
- Я их всё равно догоню!..
- Что же это такое? – спросил я у Ленки растерянно.
- Это белка, - спокойно ответила она. – Она обычно как раз с похмелья достаёт…
Мы с ней даже чем-то позавтракали, но тут засуетилась и она.
- Неужели не слышишь? – она поманила меня к выходу. Видит Бог, мне действительно начало казаться, что за дверью стоит какой-то гул голосов. Я, однако, справился. Может, белая горячка и заразная штука, как мне рассказывали те же бомжи, но меня ей не одолеть! И Ленку попытаюсь остановить… Она между тем лихорадочно переодевалась из домашнего в уличное.
- Там нет никого! – попытался я её убедить, и даже дверь раскрыл, но она только махнула рукой.
- У подъезда прячутся. Надо Гурьяна срочно разыскать!..

С этими словами она тоже сбежала по лестнице. Сначала я, честно говоря, разозлился. Допились, чёрт их возьми совсем! И что мне теперь делать?.. Я прилёг и даже поспал, но ближе к вечеру проснулся от самой натуральной тоски. Мне стало скучно без моих бомжей. И вообще надо было их как-то выручать…
Я, в общем, знал почти наверняка, куда они побегут – на приёмку металла через два двора. Наша ближняя приёмка популярностью особо не пользовалась, да и место вокруг неё было неудобное, а на той, дальней, всегда торчало несколько человек – там были и кусты, и пеньки вокруг, было, где присесть и выпить.
Ну-с, посидел я, посидел, поскучал, а потом собрался и пошёл. Конечно, они были там. Гурьян просто спал на земле под кустиками. Вокруг сидели бомжи, по большей части знакомые мне – через него же. Валялись пустые бутылки. Сразу выпить предложили и мне. Я сухо отказался, и никто, как всегда, на это не обиделся. Хозяин – барин! А отказался я потому (по крайности, хотелось бы думать так), что ещё на подходе заметил Ленку. Она стояла, как столбик, у кустов, и смотрела на меня бессмысленно. Кстати же, я сразу заметил, что бомжи поглядывают на неё странновато.

- Пришёл! – сказала она. – Как же ты в окно вылез? Там ведь решётки!..

И она махнула рукой куда-то за мою спину. Я оглянулся. Наискосок через улицу, в глубине собственного сквера, стояло большое красивое официальное здание – вроде бы какой-то институт. Раньше я его и не замечал, только тут обратил внимание, что здание – действительно красивое, из прошлого времени.

- Тебя уже выпустили? – спросила Ленка заботливо. – Не болит?..

Я понял пока одно: надо её уводить домой, а Гурьян уж как-нибудь приплетётся, когда отойдёт… Коротко говоря, Ленка по пути сумела поведать мне, путаясь, правда, в словах, что я-то ведь лежал в больнице, в этом самом здании, что они с Гурьяном пытались меня выручить, но у них не получилось, а меня кастрировали, причём они чуть ли не сами наблюдали за ходом этой операции. Я вёл её через весь этот фрейдизм, желая только побыстрей добраться до квартиры и крепко запереться изнутри. Пришлось, между прочим, чтобы её успокоить, остановиться и, оттянув резинку штанов (я был в тренировочных), продемонстрировать ей, что всё у меня на месте. Ленка недоверчиво поглядела, помялась, что-то соображая.

- А кто же там был? – спросила она растерянно.
- Да это вообще не больница!
- Не мыльница? – переспросила она. Видно было, что она старается понять смысл слов, но ориентируется не на их значение, а на их звучание, подбирая в своей бедной головке нечто похожее…

Между прочим, это продолжалось ещё и на другой день. «Собрал чего?» - напрягаясь, спрашивала она, например, в ответ на моё приветствие «С добрым утром!»…
Заразна «белка», заразна! Я ведь чуть позже это и на своей шкуре испытал.
Гурьян вернулся утром вполне бодренький, Но тут началось у меня. На второй день, когда и Гурьян уже дрых, и Ленка молча  залезла наверх, я вдруг начал слышать голоса.

- А давай Сергеича убъём! – нежно говорил женский, явно Ленкин.
- Пусть заснёт как следует! – отвечал мужской, совершенно точно -   принадлежащий Гурьяну.
- Ребята, вы что?! – заорал я со своего дивана. Я не видел их: во-первых было темно, а во-вторых, мы давно ещё перегородили комнату книжным шкафом, создав мне как бы собственный угол.
- Ты чего? – спросил Гурьян, но какой-то не такой, как только что. – Я сплю уже…
И так несколько раз. Я будил их от страха перед голосами, в которых я узнавал их, и никого другого.

Попозже приступ подарил меня новыми ощущениями. Из того угла, где они спали, на меня волнами понёсся ужасающий вой – не вой, крик – не крик, что-то нечеловеческое, точнее, наверное, внечеловеческое: «Убью-ю!.. Убью!..» И так каждые пять минут, в течение которых я, обливаясь холодным потом, ожидал. Голова гудела и раскалывалась, из неё что-то хотело выпрыгнуть, но не выпрыгивало, и освобождения не наступало… Смешно, но меня выручила русская классика, а именно Пушкин. Я начал, не дожидаясь очередного наката, шёпотом читать наизусть – «Евгения Онегина». Параллельно вспоминал, как когда-то в армии, находясь в карауле на вышке, так же коротал время. Зимы в Ростове-на-Дону противные, ветреные, холодные, но малоснежные, даже и в тулупе стоять на вышке было очень неприятно, однако главы «Евгения Онегина» скрадывали время. Кажется, мне хватало на два часа трёх, не то четырёх глав (в своё время в школе я на спор выучил наизусть этот роман до конца) Сейчас мне удалось заснуть уже на первой главе…
Утром ужасный вой ещё изредка доносился из противоположного угла комнаты, но воспринимался спокойнее. Теперь я был к нему внутренне готов.

- Ну, крепкая у тебя голова! – сказал мне потом, когда всё кончилось, Гурьян. – Белку осилила!..
Он-то колобродил ещё дня три, его даже забирали с улицы в «Скорую помощь», а он выпрыгивал из машины и убегал во дворы (я сам наблюдал это с балкона) Ленка тоже ещё дня три, как правило, понимала не слова, а их звуковые соответствия, а как-то вечером (Гурьяна не было)  насмерть напугала меня тем, что стала тихо смеяться в своей постели и повторять:
- Ты думаешь, я Лена? Я не Лена!..
- А кто же ты? – Я попробовал говорить спокойно. Она помолчала, видно, подумала, посоображала, но сумела только повторить:
- А вот не Лена, и всё!..

Бедные, бедные сумасшедшие!.. Вот именно что – «не дай мне Бог сойти с ума»… Это очень страшно, уверяю Вас, Сергей Леонидович, и совсем не весело. По крайней мере, мой опыт говорит, что того, кто сбрендил, окружают не ангелы, а демоны, и корчат ему рожи, и пугают его, беднягу так, как трудно напугать здравомыслящего человека.

23 сентября.

Сегодня с утра была Света, и мы очень мило поболтали о том, о сём. Приятно смотреть, когда молодёжь тянется даже не к знаниям, а к пониманию того, что вокруг.

Ну-с, а в той жизни я очередной раз попытался устроиться на работу. Мне бы и хотелось получать какие-то деньги, но так, чтобы это возможно меньше затрагивало внутреннюю, так сказать, сущность. Служба в охране подходила для этого как нельзя лучше. Я уже не впервые старался туда устроиться, но долго не выдерживал. Была, например, чудесная синекура при милиции. Вневедомственная охрана, что ли. Сначала я стоял на КПП у стадиона «Торпедо», пропускал машины – например, люди ехали на каток. С каждой машины полагалось по сорок рублей, я должен был выдавать им талончик, но, конечно, я, как и все, выдавал эти талончики через два раза на третий. У всех дежурных (сутки через трое) неявным образом возникла договорённость: сдавать не более 2400 рублей в сутки, остающееся же брать себе. Ну, согласитесь, ведь лафа же! Каждый раз я приходил с дежурства с чем-нибудь вкусненьким, да ещё с собой приносил деньги на неотложные расходы. Так ведь нет! Через пару недель мы с напарником напились так, что я послал куда подальше подъехавшего проверяющего и он вынужден был снять нас с дежурства и отправить домой. (О, мы были далеко не первыми в этом смысле! Одна парочка, например, вообще самовольно бросила пост и отправилась на волю – допивать. Вообще долго держались на этой должности почти одни только пожилые бывшие менты. Впрочем, был, например, и такой Гейдар – азербайджанец из Баку, беженец по причине жены-армянки, бывший учитель истории; так ему семью надо было содержать, и он умудрялся вклинивать в выходные ещё одно суточное дежурство в другом месте. А обычный русский маргинал – ну, кто ещё пойдёт служить во вневедомственной охране, официально за копейки! – он не выдерживал долго такого кайфа, ломался)
Я тогда быстренько оформил себе бюллетень и, как ни в чём не бывало, явился через несколько дней в дежурную часть. Людей там всегда не хватало, и меня приняли обратно, поставили в совсем уж диковинный наряд. Мы с напарником должны были обходить по списку подвалы и чердаки выделенного района и записывать, где, понимаешь ты, нет замков или вообще бомжи ютятся. Ну, первый день мы честно (почти) шастали по району, а вечером выяснилось, что нам, собственно, негде спать. Я отправился домой (всё это было недалеко), утром приехал сдать рацию, и уж больше ни в какие подвалы не лазил. Встречался с напарником, делил с ним участок, получал непонятно зачем нужную рацию и уже к девяти утра был снова дома. Там я писал правдообразный отчёт (дескать, в доме № 5 по такому-то переулку открыта дверь на чердак, и тому подобное), а на следующее утро ехал на трамвае четыре остановки, чтобы сдать рацию. Лишних денег там не было, но вот это уж была синекура так синекура! Но и то – стало утомлять, что два утра подряд надо ездить на службу. И скоро, очень скоро я в одно из дежурств загулял с Гурьяном, да так, что не смог назавтра подняться (за рацией зашёл напарник, несколько более дисциплинированный)… Пришлось-таки покинуть эту службу… Было ещё два или три варианта, когда я пытался служить охранником, но все они кончались, в общем, однотипно.

А тут высмотрел объявление: охранники в какой-то ФГУП, в центр связи (надо бы посмотреть в трудовой, как это точно называлось, но я её ещё не забрал оттуда и уж теперь вряд ли заберу, и недалеко от дома, за Таганской площадью. Ну, там всё оказалось совсем по-взрослому. В их головной конторе, у Цветного бульвара, меня прежде всего направили не куда-нибудь –  к психологу, причём он был не один, а с молоденькой практиканткой – как я понял, для наглядного обучения. Начались тесты, чисто я в космос собираюсь. Распределить цвета – по любимости (я, помню, первым отобрал красный) Потом жуткое количество рисованных физиономий, штук по десять на листе. Надо было отобрать две, которые нравятся (а они все были какие-то злобно-несимпатичные) Потом картинки на исключение четвёртого лишнего элемента (ну, это я быстро и не без блеска и удовольствия) Потом 71 вопрос типа того, люблю ли я свою мать…

- Тесты только материал! – заявил психолог, маленький и жутко накачанный в плечах. – А психолог – художник!..

Ну, конечно, я у него повыспрашивал кое-что. Сначала он очень упирал на запоры (я ими не страдаю, а Фромма тоже ведь почитывал) Потом заявил, что я быстро говорю от того, что была родовая травма (а я просто стеснялся перед практиканткой отсутствия некоторых зубов) Дальше – больше. Я оказался типом эпилептоидным, взрывным, но сдержанным, много уделяющим внимания проблеме добра и зла…

Разошедшись, он отметил во мне некие гомосексуальные устремления, «латентные или удовлетворённые» (его слова!) Честно говоря, я слегка даже покраснел, вспомнив Володю и покосившись на практикантку. Покраснел, но и разозлился.

Жалко, конечно, что я не выдал ему какой-нибудь цитатки, типа: «По первой оси у тебя обнаружены алкоголизм, усугублённый манией замкнутости (кодовый номер двести девяносто один-ноль), шизофрения параноидного типа (код двести девяносто пять-тридцать), психопатический синдром, окрашенный манией преследования (код двести девяносто семь-один), общая депрессия (код двести девяносто шесть-три-би). По второй оси: ситуативно –социальная фобия (поведение во время отбора присяжных, код триста-двадцать девять), нарциссизм (любовался собой во время чтения стихов) и так далее». Правда, такую цитату затвердить, да ещё выдать на гора вовремя, конечно, нереально, и вообще все мы, как известно, сильны остроумием лестницы. Тогда же я просто разозлился. Кстати, подумал, что этот накачанный дундук в чём-то и прав, даже если не считать Володю. Ну, прижимались мы в ранней юности друг к другу, тёрлись, так сказать. Да, по-моему, почти все этим так или иначе занимались. То есть, что же, все – потенциальные гомосексуалисты? И, значит, правы те, сдвинутые на почве толерантности «педагоги», когда они начинают пятилетних малышей пытать: мальчиком ты себя ощущаешь или девочкой, а может, вообще – трансгендер? Я-то в этом смысле прост, как правда, как вот именно динозавр недорезанный. Гомосексуализм – либо (что очень редко) настоящая болезнь, уродство, которое требует действительно медицинского  вмешательства, либо баловство и разврат. И точка. И пусть я буду нетолерантный и несовременный…
То же самое, между прочим, получается с наркоманией. Её во всяких либеральных западных государствах в какие только щели теперь не пропихивают. Говорят, в Голландии даже автобусы специальные дежурят, где каждый заявивший о ломке может ширнуться относительно лёгким наркотиком. Ей-Богу, верить не хочется!.. По-моему, это счастье, что для нас в молодости наркота была, в общем-то, запредельной экзотикой, какими-то богемными изысками. Мы ограничивались напитками разной степени крепости, что тоже, конечно, не полезно, но вреда всё-таки, по-моему, поменьше…

- А себя самого Вы определяли через тесты? – спросил я психолога.
- Я, между прочим, в Сербского работал! – обиженно ответил тот. – А правда всегда глаза колет!..

Ну вот, скажите, кто из нас двоих более нормален? (Не скажу – «совсем нормален», таковых, видимо, и нет вовсе, но – более)… Я, конечно, не стал ему излагать моё твёрдо сложившееся, не без влияния чтения не пропагандируемых в моей молодости философов, что рациональный мир вообще, с его законами, с его детерминизмом и каузальными связями есть мир вторичный, а не первичный, он есть продукт рационализации, он раскрывается вторичному, рационализированному сознанию. То есть именно такому сознанию, которое демонстрировал этот психолог, ничтоже сумнящеся считавший себя – гуру не гуру, но уж мудрецом-то на все сто…
Впрочем, к работе меня допустили, сообщив напоследок, что я, очевидно, не люблю начальство (судя, естественно, по тестам). Институтом Сербского я ещё успел его уесть, а про запоры, Фромма и всю эту психоаналитическую ахинею сообразил, к сожалению, только позже. Говорю же, остроумие лестницы…

Мне выдали потрясающе красивую форму с погонами (две лычки) и серебряного цвета кантами (потом я видел там и «прапорщиков», и «лейтенантов», а на парадном стенде у отдела кадров разглядел красавца «генерал-майора» - главу этого учреждения и, наверное, автора и этой иерархии, и действительно потрясающе красивой формы.
Когда я в первый раз пошёл в ней на службу, на меня, честное слово, явственно поглядывали женщины. Кстати же, прекращение всяких стуков и смехов за дверью я тоже склонен был, хотя бы отчасти, приписывать этой моей службе в красивой форме. Социальный, вишь, теперь стал элемент, так просто не укусишь!..   

24 сентября.

Ну, Варька есть Варька!.. Она уже привычно сразу полезла мне в штаны, и я имел слабость её не оттолкнуть, хотя, в общем, уже начинал презирать себя за этакое безволие. Впрочем, всё было, как и в первый раз, очень мило, и даже с некоторыми изысками. Теперь она меня совсем не стеснялась, если, конечно, можно вообще определять степени её бесстыдства…
- Вкусный! – сообщила она, облизнувшись.
- Это у вас еда хорошая! – донельзя остроумно парировал я. И самого чуть не стошнило от подобного острословия…

Однако я закончу тему охраны. Коль скоро уж так расписался!.. Мне, наверное, не придётся ещё когда-нибудь в жизни письменно вспоминать об этом, а ведь это наше, наше сегодняшнее бытиё! Если когда-нибудь какой-нибудь потомок набредёт на эти страницы, сколько, смею надеяться, интересных деталей он сможет почерпнуть!.. Почувствовать, так сказать, кондовый запах эпохи…

На Ленку моя новая служба (и форма!) произвела даже неожиданное по силе впечатление. Она прямо-таки загордилась. То всё вздыхала, что я не электрогазосварщик, а то… Я это уже описал в другом месте, но несколько в сказочной форме и, конечно, односторонне. Не упомянул, например, о том, что как раз в это время мы расписались (без помпы, но с цветами с моей стороны), о том, что она стала собирать меня на службу раз в трое суток – стирала и гладила форму, заправляла термос чаем, ну и так далее…

Да, так вот, закончу про охрану.

Я и раньше, в других местах службы, поражался, какой странный набор личностей там комплектовался. Но здесь, в этом ответственном ФГУПе, эта красивая форма объединяла уж вовсе непохожих друг на друга людей. Старшим у нас, например, был бывший выпускник и сотрудник МИРЭА («Долгопрудный!» - вздыхал он за обедом) Он носил две звёздочки прапорщика. Один из моих непосредственных напарников был бывшим лётчиком зарубежных авиалиний, командиром корабля. Он так вкусно рассказывал о том, как его самолёт чуть было не столкнулся в своё время с самолётом Рейгана, что просто мурашки по коже бегали… Но были там и люди, совершенно точно приспособленные для охраны, то есть откровенные оболтусы, потому что ничего более унизительного в свое жизни, чем такое предписанное инструкциями безделье я не испытал; вернее, испытывал когда-то в армии, но там я был молод, служба шла, а охраняли мы всё-таки настоящее оружие.

Здесь же был пост – открыванье-закрыванье входной вертушки (тут полагалось двое, а второй должен был как бы тщательно проверять пропуска у входяших; впрочем, у половины их не было, а были какие-то отдельные списки, и в них нужная фамилия, бывало, не находилась, да и аллах с ней!) Был пост на воротах – для въезжающих-отъезжающих машин. Был, наконец, и так называемый «третий пост»: свои два часа через четыре лучше всего было на нём честно спать – кушетка у сейфа для ключей была удобной. Когда третий пост выпадал на ночь, это была удача. У проходной приходилось спать на коротковатом диване, а у ворот всё было хорошо – и помещение тёплое, и диван проверенный, но среди ночи мог приехать мусорщик и прервать, значит, сновидение…

Да, так вот, там ещё был, например, только что дембильнувшийся парень, явно чуравшийся любого полезного занятия, был некий «сверхпрапорщик» (это я его так мысленно называл, у него на погонах было аж пять… хотел написать «шесть», но сдержался… звёздочек) Тот был убеждённым коммунистом и слова в простоте не мог сказать, чтобы не ругнуть как-нибудь посвирепее правительство. Был просто тихий человек, приходящий через день на двенадцать часов с парой книжек – его пост был внутренним и дневным, и читал он на нём до одури. Службу свою ценил, кстати, крайне, и даже шуточек на эту тему не допускал… Господи, как подумаешь, сколько же теперь в России стало этих самых охранников! И как она, матушка, до сих пор всех их кормит, поит и одевает!..

Наискосок от моего дома, через дорогу, стояла школа. Как-то однажды я заметил, что к ней собирается нарядно одетый народ, и вспомнил, что это, наверное, выпускной вечер. Воспоминания, так сказать, нахлынули… Портвейн на чердаке по кругу из горла. Вальс с училкой, у которой жутко воняло изо рта, а ты по портвейному делу всё порывался как-нибудь ей об этом намекнуть, но, к счастью, не намекнул, обошлось. Цыганочка в паре с девочкой своего друга. Поездка со своей уже девочкой к какой-то её старшей сестре и потом почему-то в Фили, и купанье, и растиранье собственной рубашкой этой девочки в отгороженной (!) пляжной раздевалке. Прибытие домой поздно вечером на вторые сутки после выпускного и вальяжное курение прямо в постели – и назло родителям, и сил уже не было. Пробуждение (своевременное!) от едкого дыма, валящего из прожжённой дыры в одеяле… Ничего этого там, в этой школе, видимо, не предусматривалось. Я не усидел, подошёл поближе и разглядел, как два мордоворота-охранника шмонали входящих парадных выпускников на предмет алкоголя. Те покорно поворачивались, позволяя обыскивать. Конечно, никаких охранников в моей школе на моём выпускном не было и в помине… Грустно течёт жизнь, Сергей Леонидович, и пойду-ка я спать, а перед сном вспомню её, свою школьную любовь, Женю Петрову, какой она была и какой уже никогда больше не будет.

25 сентября

Я рассказал Свете о психиатре, который меня тестировал. Она сначала вежливо посмеялась, а потом начала убеждать меня в полезности и значимости подобных тестов.

- Я ведь в мединститут собираюсь на будущий год, читаю много – и по психатрии тоже… А удачный тест позволяет пробраться в ваше бессознательное и даже подсознание…

Ну, ей-то я выдал всё, что сам понимал, о вторичности рационального мира и первичности исключительно жизни Духа. Не думаю, впрочем, что она прониклась – молода ещё и зашорена, конечно, всяким школярством. Я и сам-то стал понимать это, только, так сказать, «земную жизнь пройдя до половины» и даже более того. Кстати, когда я начал читать разнообразных философов, не доступных для меня доселе, не переставал удивляться: как же они-то были такими умными ещё в юности, какая же у них была, если можно так выразиться, предварительная подготовка!.. В разговоре попутно выяснилось, что Светик очень любит пьесы Чехова и смотрела большинство из них по несколько раз в разных постановках. И даже процитировала – с чувством: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её».

- Но ведь Чехов же ясно написал, что «Чайка» - комедия! – не выдержал я. – А ешё поговаривал: «Этот купец Алексеев (то бишь, Станиславский) ни черта не понимает в моих пьесах!» У него только «Иванов» да «Три сестры» обозначены как драмы, а остальное – комедии! Кажется, ещё «Дядя Ваня» - «сцены из деревенской жизни», то есть уж точно не драма! А играют как драмы… Я когда-то посмотрел всё, но чтобы по второму разу всякие режиссёрско-актёрские изыски улавливать – увольте!..

Надо сказать, что я Чехова очень люблю. И прозу его, и те комедии, которые поставлены именно как комедии. Гениальный «Медведь» например. А нытьё героев в тех драматических спектаклях, которые ставятся по его комедиям, меня просто раздражает. Даже неловко в этом сознаваться интеллигентному, можно сказать, человеку, но так оно и есть. Я их перечитывал, искал разгадку, представлял, как можно было бы поставить именно комедию… Вот, может быть, как такие дачные, что ли, спектакли с любительским составом. И всё действие происходит на подмостках, выстроенных на сцене театральной. Как марионетки, что ли, или театр теней… Не знаю, не режиссёр. Знаю только одно, но совершенно гениальное, по-моему, воплощение ВСЕГО Чехова на материале его ранней пьесы «Платонов», о которой, как известно, Комиссаржевская сказала молодому автору, что ему пьесы уж точно писать не следует. Это искомая «Неоконченная пьеса для механического пианино». В первый раз я её увидел в тот год, когда она только вышла. Сначала просто рыдал. И во второй раз (на следующий день, шла она в кинотеатре «Пламя», и больше, кажется, нигде) рыдал, смущаясь соседей… После четвёртого просмотра подряд я постарался взять себя в руки и понять, от чего же я так рыдаю. Мне и лет тогда было меньше, чем большинству героев пьесы – жизнь только начиналась, а вот поди ж ты! Там именно ВЕСЬ Чехов, зрелый, умудрённый, мужественный. Цыгане (в отличие от пьесы-основы) так ведь и не приехали. И самоубийства героя не состоялось, он просто ушибся, потому что, оказывается, у обрыва мелко. «И всё останется по-прежнему, Платонов со мной, я с Платоновым»… Ну, не буду распространяться -  всё-таки не рецензию пишу. Кстати, я прямо-таки с удовольствием на каком-то из просмотров уловил фактическую ошибку сценаристов. Платонов кричит: «В тридцать пять лет Наполеон был генералом!» Раньше он стал генералом, лет, кажется, в двадцать восемь. А как раз в тридцать пять, в 1805 году, произвёл себя в императоры!.. Но такая ошибочка только на руку всей концепции… Что-то из этого я воспроизвёл и для Светика. Ушла она задумчивая…

А я, расчувствовавшись, стал вспоминать мою Рыжую Коленку. Даже не вспоминать (на, ети их мать, бессознательном уровне я про неё всегда помню), а просто – в который уж раз! – пытаться сформулировать (никуда же от привычки к рациональному постижению мира не деться), что же с нами произошло. И прежде всего – со мной, любимым…

26 сентября

Сегодня одержал-таки победу над плотью. Варьке – не дал! Она совершенно этим не смутилась, только,  язва такая, бормотнула: «Конечно, понимаю, старость не радость» и ушлёпала из палаты. А я, между прочим, хотел… Да вот не стал, потому, прежде всего, что полночи думал про свою Ленку, про нежное её сердечко, которое она так плотно прятала под грубостью,  да что там говорить – и прямым хамством.

Написал когда-то (повторюсь) прекрасный чешский писатель: «приплыла в корзинке по реке»!.. Вот это оно и есть – приплыла, и никуда уже не денешься. Я и ей говаривал: мол, у нас с тобой любовь просто-таки абсолютная. Рассмотрим по пунктам. Во-первых, никаких так называемых «общих» интересов: из тех книжек, которые я уважаю, она прочитала только «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Старик и море» (потому и запомнил, что больше не читала практически ничего), ничем, из того, что мне интересно, не интересуется, только вот готовит хорошо и вообще хозяйка хорошая. Но – вспомним моих предыдущих «грамотных» жён! Ну да, они читали побольше, всё-таки экзамены сдавали в вузах, но разве, положа руку на сердце, их интересовало то, чем я занимаюсь? Им просто вид иногда приходилось делать, что, дескать, разделяют мои заботы, иначе было бы уж вовсе неприлично. А Ленка – плевать хотела на приличия: смотрит себе боевики и стрелялки, а например, более-менее содержательное кино игнорирует. Особо не любит комедии и мелодрамы, хотя способна прослезиться, например, на какой-нибудь «Долгой дороге в дюнах». Теперь во-вторых. Секс. Ленка вообще со мной, по крайней мере, вела себя вполне фригидно – ну, правда, до поры до времени, пока цветок не заблагоухал (я это уже описал в соответствущем сочинении в этакой лирически-сказочной манере) А предыдущие? – Чем дольше живу, тем больше у меня сомнений появляется на тему того, насколько всё это было им приятно. Ну, приятно-то было, но, кажется, и вполне приличествующие ситуациям притворства тоже имели место. А Ленка – и на притворства плевать хотела. Когда была ко мне равнодушна – так и не пыталась чего-нибудь этакое изобразить. .. И наорать могла по любому поводу. Потом, правда, когда чувствовала себя неправой, как бы извинялась – особым образом: например, соорудит новое вкусное блюдо или рубашку мне купит, или что-то в этом роде… Вот и получается, что любить её мне вроде бы и не за что. Но тут же становится особо ясной другая мысль, банальная, тысячу раз повторенная в веках, но для каждого (да ведь и не для каждого, далеко не для каждого) становящаяся как бы собственным постижением: любят не за что-то, а почему-то! Просто за эту, приплывшую по реке в корзинке чуфырлу я, оказывается, могу и жизнь отдать, а уж рискнуть ей (жизнью) – вообще как два пальца об асфальт! И получается, что любовь моя к Ленке (но ведь, очевидно, и её ко мне) совершенно дистиллирована, очищена, освобождена почти от всех рациональных ценностей… То есть и получается – абсолютная любовь…

Вернёмся, однако, к нашим баранам. В начале осени всё опять возобновилось: и стуки в дверь, и смехи на площадке. Теперь всегда кто-нибудь один оставался дома, поэтому посещений больше не наблюдалось. Но жить так было нельзя. А тут ещё риэлтор позвонил, Олег Артурович.

- Не надумали? – по-моему, он что-то жевал. – А то я бы подъехал – уже с потенциальным покупателем…

И я, наконец, решился. Купил две бутылки пива и сел на лавочке – демонстративно напротив охранников Дома, демонстративно же на них поглядывая. И действительно – сработало! Минут через двадцать из Дома вывалили знакомые – за которыми я наблюдал    в кафе, только без третьего, того, который тогда был в тренировочных штанах. Они подвалили ко мне, и белобрысый прогудел вроде бы даже сочувственно:

- Ну, пойдём!..

- Сам ведь хотел, - пискнул тонкогубый (этот-то уж точно – со злостью)…- Пиво-то оставь!..

Дальнейшее, Сергей Леонидович, отложу на завтра. Не хочется всякую мерзость вспоминать на ночь глядя.

27 сентября

Сегодня была Светик. Как всё забавно разложилось! С Варькой отношения чисто физиологические, но и давление она меряет почти болезненно, а после интимного общения с ней сам себе, в общем-то, неприятен… Кстати, ни о какой измене своей Рыжей Коленке я ни секунды (даже «когда не думает никто») не то что не помышлял, а… Как бы это выразиться? Вот, говорят, у древних китайцев женщина как удовольствие стояла на пятом месте: после еды, питья, удаления шлаков (то есть попросту говна) из организма и отливания из него же лишней жидкости. Варька как раз это пятое место и заслуживает – тут до каких-то помыслов и дело не доходит. Полагаю, что никто особо не размышляет, испытывая позывы кишечника или мочевого пузыря. А со Светиком – отношения исключительно платонические, то есть отнюдь не физиологические, но измерения она производит (физиологический момент) просто-таки нежно, и уж ни о каком пятом месте в наслаждениях речи тут быть не может; вот с ней бы я, пожалуй, Ленке хотя бы отчасти и изменял, если бы вообще отношения развивались в этом направлении.

Сегодня мы с ней поговорили вроде бы ни о чём – так полутона, полунамёки, полуцитаты… С ней это можно, и от этого легко.

А мне эта лёгкость сегодня просто необходима, потому что приступаю к описанию самых неприятных моментах во всей этой истории.

Ну, конечно, пошёл я, как суслик или как барашек, за этой парочкой. Ощущение возникло такое же, как тогда, когда меня везли на каталке на операцию по поводу аппендицита. Пустяк вроде бы, но ведь и помирают иногда!..  И страшно было именно от неведомого. Ну, например, ни разу до этого я не испытывал общий наркоз. Как это – вдруг заснуть? А где-то я читал, что когда наркоз дают, начинают задыхаться… (К слову – всё тогда оказалось чудесным, и вообще это теперь не наркозом называют, а потенциированием – если я ничего не путаю, и я мило шутил с хирургом во время операции, и даже почувствовал, как из меня что-то вытягивают, но это было совсем не больно и не страшно!..) Здесь предстояло именно неведомое, и я, как тогда на каталке, начал бормотать про себя «Отче наш», никакого, как и тогда, священного трепета не ощущая, а просто на всякий случай…

Парочка довела меня до некоего холла с креслами, в одно из которых мне и было предложено сесть. Они же ушли, и я начал оглядываться по сторонам.
В холле было пусто, а дверь, ведущая в глубины здания, была плотно закрыта. Стены, крашенные в серо-голубые тона и совершенно голые – ни тебе каких-нибудь картин (копий, разумеется), ни плакатов, ни стендов. Я обратил на это внимание, потому что очень скоро уловил специфический запах помещения: некая смесь ароматов конторских и медицинских. Вполне можно было бы вообразить себя или в приёмной у большого начальника или, скажем, в предбаннике у зубного врача. Однако и там, и там, на стенах уж обязательно что-нибудь бы висело – эстампы ли с пейзажами в первом случае или диаграммы развития, например, зубного кариеса во втором.  А голые стены прибавляли ещё и этакое банное ощущение – тем более, что от внутренней двери явственно веяло теплом…

Я уже начал скучать, но идти дальше не осмеливался. Ждал, так сказать, указаний. И наконец дождался. Дверь приглашающе растворилась. За ней оказался совершенно пустой длинный коридор, по обе стороны которого через довольно большие промежутки шли двери – кажется, по четыре с каждой стороны. В конце коридора имелось двухсветное окно – от пола до потолка. В этом окне вроде бы должна была быть видна детская площадка (холл был справа от входа по маленькому внутреннему коридору, то есть в одном торце Дома, стало быть, другой торец выходил именно на неё), но там было пусто – так пусто, как бывает на экране телевизора, не подключённого к антенне. Впрочем, к этому окну я подходить не спешил, а стал открывать одну дверь за другой, противоположной, предварительно вежливо стуча.

Все они (по крайней мере, те, которые я успел открыть) оказались не заперты. Нигде на меня не обратили ни малейшего внимания, хотя в каждой комнате было полно народу.

Сначала я попал в явный колл-центр. Два ряда попарно стоящих столов, каждая пара разделена неким фрагментом секретера – с полочкой наверху, а на стенках скотчем присобачены бумажки (как я понял, с примерным текстом разговора) И лампа на каждом столе для тёмного времени, и телефонный аппарат. И за каждым столом сидят люди – старушки и барышни, молодые ребята и довольно потасканные типы. И каждый бубнит в телефон, что, дескать, он сотрудник коллекторской фирмы… Большинству разговор продолжать особо не удаётся, на том конце его обрывают, но некоторые, уцепившись за реплики собеседника, начинают с напором расспрашивать, когда же тот собирается отдать долг по кредиту. В центре за отдельным столом – старший, зорко посматривающий на подчинённых, принимающих от них свежую информацию, выдающий новые телефоны… Я недолго там пробыл, но при мне ни один из этих телефонистов ни с кем ни о чём договориться, кажется, не смог. Впрочем, это никого не обескураживало – у каждого был свой список, а старший ещё и подбавлял заданий. В целом всё это напоминало – муравейник. Это я сначала так подумал, а потом почему-то вспомнил чертенят на средневековых картинках, а там в голову полезли и «Венецианский купец», и «Скупой рыцарь», и тут же неплохой всё-таки тезаурус подсунул информацию о том, что в Коране, например, вообще прямо запрещено давать деньги в рост… «Шестёрки у шестёрки сатаны!» - сформулировал я наконец. Ну, с банками у меня старые счёты – ещё с тех пор, как в девяностые годы моей маленькой инвестиционной компании не дали запустить небольшой подмосковный завод. И контракт с канадцами был подписан весьма закруглённый: они поставляют нам оборудование, но обязуются в течение трёх лет закупать всю нашу двухсменную продукцию по фиксированной цене – речь шла о специальных стеклопластиковых окнах для стран с холодной зимой. Мы тогда с моим замом обошли двадцать, наверное, банков; в одном из них мне сказали честно: «Вот если бы ты был племянником председателя правления, мы бы за откат в десять процентов тебе бы кредит выдали!» А я ничьим племянником не был и, хотя завод стоил по балансу в четыре раза больше требуемого кредита, нас отовсюду отфутболили. «Меняльные конторы!» - помню, ругался я тогда. Так что никакого сочувствия к банкам, которым не возвращают кредит, я не испытывал. А уж тем более – не мог уважать и тех, кто подписывается эти долги всё-таки выцарапать…

«Итак, в первой комнате – очевидный гадюшник», - мелькнуло у меня в голове, когда я снова оказался в коридоре. – «Посмотрим, что во второй!»

Комната напротив.. а впрочем, не буду я всё это описывать. Вы, Сергей Леонидович, осведомлены в предмете не хуже меня, а самому всё это вспоминать тошно. Скажу только, что в каждой, в каждой комнате занимались разнообразными делишками. Одна, например, была заполнена риэлторами – Олегами Артуровичами с бородками и без, и даже женского пола, но всё равно Олегами Артуровичами. В другой были юристы – в общем, тоже Олеги Артуровичи… «Дай судье денег!» - расслышал я чей-то совет. Были комнаты со страховщиками, со впаривателями (опять колл-центр!) каких-то БАДов… Нет, не хочу, а просто отсылаю к соотвествующим страницам того же Кафки. Чертенята в гадюшниках разного рода, и ничего больше.  Только запах был везде одинаков – смесь конторского и медицинского ароматов, разве что в комнатах ещё прибавлялся запах пота, сдобренный разнообразными парфюмами – не честного трудового пота, а такого, знаете, мышиного, жуликоватого…

Однако пора переходить к главному.

28 сентября.

Сегодня с утра Варька.  Она теперь вообще обращается со мной как с лошадью или уж совсем бессмысленным предметом. Но плевать, я притерпелся! Полночи не спал, вспоминал обстоятельства Того разговора, и теперь уже не терпится начать.

В какой-то из комнат меня нагнали двое старых знакомцев– один с глазами-соплями, другой – с тонкими, вечно мокроватыми губами.

- Ознакомились? Главный зовёт! – пропищал тонкогубый, и они повели меня к лифту.

«Так здесь всего-то три этажа», - успел подумать я, но кабина лифта явно ухнула вниз, и глубоко вниз. Мои провожатые помалкивали, пока мы опускались куда-то в недра, а потом шли по длинному коридору.

«Эге!» - подумал я, когда мы оказались перед умопомрачительно чёрной дверью – чернее, чем пресловутый квадрат Малевича, чернее вороньего крыла, чернее всего, что только можно представить себе чёрным на этом свете. Впрочем, внутри ничего примечательного не было. Ну, конечно, это-то и было самым примечательным: в глубоком и тайном подземелье, за загадочной чёрной (и очень тяжёлой, как я выяснил) дверью находился самый обычный рабочий кабинет. Я бы даже сказал, что такие скромные рабочие кабинеты бывали только раньше, при советской власти, у директоров заводов – ну, от силы секретарей райкомов. Сейчас всё значительно гламурнее, дороже, изысканней, если вкуса хватает. В общем, выпендрёжней. А здесь – чинно-благородно: стол под зелёным сукном, перпендикулярно к нему длинный стол-приставка – как водится, для совещаний, два ряда стульев, и ещё у стены, по левую руку от хозяина кабинета. По правую руку от него пристенные шкафы милого теперь по памяти, но, очевидно, навсегда утраченного бюрократического стиля. А за стеклом на полках – книги, книги, и среди них я даже углядел собрание сочинений вождя мирового пролетариата памятного синего цвета, из которого я столько работ законспектировал в своё время!.. За спиной у хозяина кабинета – портрет. То ли Фрейда, то ли Фромма – в общем, какого-то явного учёного инородческого происхождения. На правой стене, над стульями, «Мишки в сосновом лесу», увидев которых, я чуть не пустил слезу умиления. Окон, разумеется, не было, но это как-то не ощущалось: комната была хорошо, полноценно освещена.

Однако интереснее всего своей обычностью и, прямо сказать, старорежимностью, был сам хозяин кабинета. Более всего он напоминал одного из тех бесконечных советских начальников, которые встречались когда-то почти в каждом советском фильмев. И пиджачок на нём был какой-то москвошвеевский, в лучшем случае, как раньше водилось,  гэдээровский, и взгляд – добрый, но строгий. Одно слово – старший брат, к которому хочется прислониться, которому хочется откровенно поплакаться в жилетку, который поймёт и простит, но жалостью не унизит и, если уж спросит, то спросит строго. Он сидел в кресле в центре стола зелёного сукна и, как и положено, прихлёбывал чай с лимоном, не вынимая ложечки из тонкого стакана в мельхиоровом подстаканнике.

Отпустив кивком головы моих провожатых, он пригласил меня сесть – в ближнее  полукресло у длинного стола заседаний, нажал кнопку – и тут же в дверях возникла девица с точно таким, как у него, стаканом чая на подносе. Я сел и тоже помешал в стакане ложечкой. Потом демонстративно вынул её и, не  найдя, куда положить, определил просто на жёлто-коричневую чиновную поверхность стола.

- Что, думаете, не получится у нас разговор? – спросил хозяин кабинета…

Всё, сил сегодня больше нет передавать нашу с ним беседу, в результате которой я и попал сюда, к Вам. Надо сосредоточиться, потому что беседа была длинной и разнообразной.

29 сентября.

Сегодня мы со Светиком поиграли в почту. Мы и раньше с ней поигрывали (я просто забывал упомянуть), но сегодня зашёл разговор об объяснении в любви Левина и Китти, когда они чертили буквы на замёрзшем стекле. Я рассказал о том, что у самого Толстого с Софьей Берс было что-то подобное, только начальные буквы слов в реальности плохо угадывались, приходилось писать слова целиком. Ну, мы и поспорили о том, возможно ли для человека так понимать другого, чтобы угадывать его мысли по первым буквам. В связи с этим и поиграли то ли в почту, то ли в балду… Думаю, впрочем, что где-нибудь в моей комнате видеокамера всё-таки засобачена и Вы прекрасно это могли разглядеть. Тем не менее, записочки наши я порвал на мелкие кусочки, сжёг, а пепел старательно размешал в пепельнице (да, к слову, очень признателен Вам за то, что Вы разрешили мне курить в комнате, и за мощный кондиционер с хвойным ароматом, который напрочь вытягивает всякие запахи; надо же когда-то и за это поблагодарить)

…Я и раньше уже думал, что Вы нарочно подобрали по контрасту: Светика и Варьку. Разврат, так сказать, физический и разврат духовный. С  физическим у Вас отчасти удалось – зоологически, если можно так выразиться, Варька весьма привлекательна. А вот насчёт разврата духовного – сомневаюсь. Светик как встала с самого начала на позицию ученицы, так уже с неё и не сходила. А впрочем, может, это и было Вашей целью: чтобы я привычно-преподавательски пофанфаронил перед ней. Строго говоря, это ведь, конечно, и есть духовный разврат – сейчас, дескать, я всё объясню. Мне из-за этого бывало отвратительно смотреть по телевизору некоторых богослужителей – как проповедников из «белого» духовенства, так и высокопоставленных представителей духовенства «чёрного». Такое уж у них всезнание на лице, и особая скорбная полуулыбка: мол, приходится объяснять истину этим тупицам. Я-то всегда полагал, что священник в первую очередь – просто проводник между Богом и человеком, помощник в этом деле, не более того. А увлечения проповедью суть ничего более как ересь… Ну, это я опять отвлёкся. Приступим. Ночью я сообразил, что связно передать всю беседу мне не удастся, потому что, повторюсь, она была длинной и разнообразной. Попробую по частям, ассоциативно.
Помню, я возразил:

- Это зависит от того, про что будет разговор.
- А про всё! – усмехнулся хозяин кабинета. – Я ведь ложечку из стакана специально не вынул. Такой, знаете ли, начальный небольшой тест. Вот если бы вы тоже не вынули, ну, значит, человек слабый и неинтересный. Если бы мне замечание сделали – просто хам. А так, как вы, это называется сопротивление материала. Знаете такой предмет в инженерных вузах – сопромат? Трудный, говорят, предмет. Но в конце концов все сдают, то есть что? – Сопротивление материала осиливают…
- А вы вообще кто? – выдавил я из себя.
Хозяин опять усмехнулся.
- Ну, вы же уже наверняка догадались… Как там у великого поэта? Я часть той силы… Бедный всё-таки у вас язык. Я не немцев, я вообще землян имею в виду, хотя русский, надо признать, один из самых изощрённых вариантов… Ну, конечно, сами понимаете, я только часть, даже частичка… (Он встал за столом) Песчинка, можно сказать, винтик. Но дело своё знаю. Вы вот не иначе как сыном его себя воображаете (клянусь, строчные буквы – там, где нужны были бы прописные – прямо-таки услышались в его голосе!), а дела-то не знаете, грешите, по вашей терминологии, напропалую…

- То есть дьявол? – промямлил я, мысленно перекрестившись. Хозяин поморщился.
- Я же сказал: частичка, винтик. Кстати, не советую вам пробовать всякие там «Изыди!» и подобные глупости. Это никому ещё не помогало, поверьте на слово… Так вот, я только мелкий прислужник его, князя мира сего, между прочим, а не князя тьмы, мира падшего, по-вашему, а по-нашему, возносящегося над миром того, что вы называете благодатью, а мы – рабством. Он, конечно, ещё до конца не вознёсся, но для этого-то мы и работаем…

- И зачем я вам?

- Вот это правильный вопрос, - похвалил меня он. – Именно – «зачем», а не «за что». Это только когда незрелого юнца порют, он пищит: «За что, дяденька?!» Человек зрелый сразу начинает о смысле жизни задумываться…

Тут у меня наступил некоторый провал. Хозяин кабинета уже не садился, а медленно расхаживал за столом туда-сюда и вещал. Долго вещал. Помню, что нам приносили ещё чаю и бутерброды.

Вот что я запомнил.

- Вы, в общем, правильно называли когда-то Это матрицей, лабораторией, ну, и более коротким и ёмким словом. Но ошиблись, прямо, как когда-то доктор Ватсон в отношении Шерлока Холмса: не тот знак поставили. Ничего положительного в смысле вашей поповской веры вас Там не ждёт. В этом смысле Там только отрицательное. Но на самом-то деле всё наоборот. Не ваше вонючее добро управляет миром, отнюдь! И, когда вы поймёте это, у вас и возникнет надежда попасть в тот самый золотой миллиард, о котором на Земле уже очень многие прямо так и мечтают. И навечно попасть, а не на этот короткий миг, который вы называете жизнью.

Вот для подготовки этого золотого миллиарда я сюда и послан: почистить вашу планетку предварительно, больно уж засорена…

Вы, я знаю, на наших собачек внимание обратили. Так это всё бывшие бомжи, и ваш знакомый Володя сейчас как раз себе первенство в стае отвоёвывает. Правда, сначала нашим агентом поработал, вот вас попугал, приуготовил, так сказать. И очень доволен теперь. Мы их кормим хорошо, не волнуйтесь, и гулять выпускаем, потому что уже никуда они от нас не денутся, не сбегут: души-то нами убавлены, почти одна только память о месте и времени кормёжки и осталась. Это как бы отходы производства, правда, мы и ими не брезгуем попользоваться. Почему в собак? – А какая разница во что, просто выяснилось, что в образе жизни собак легче переносятся остатки человека. Вон у вас эта идея перевоплощения в разных животных, даже в растения, давно бытует, намного, между прочим, раньше, чем эта глупая вера в…ну, в третью ипостась. Но во что бы то ни было перевоплощать, оказывается нельзя. В каких-нибудь там червяков или вообще в огурцы!.. От сознания тогда совсем уж ничего не останется, а нам оно нужно, сознание это, пусть и в ограниченном объёме… А потом мы их, собачек этих, в лес, в сосняк, отпускаем помаленьку, пусть себе дичают, пусть у волков в стаях старшими становятся – очень эффективно получается, между прочим, когда вожак стаи волков – собака. Она же все повадки человека знает, и от этого наглее волка намного. Пробовали в кошек, но там бомжам уж больно неуютно, гамма другая… Известное дело, один Куклачёв с ними как-то справляется, но это уникум. А в кошек, есть мнение, эстрасенсов всяческих перевоплощать будем. А то и расплодилось их немерено…

- Это вы что, насильно? – кажется, спросил я.

- Ни в коем разе! – возмутился хозяин. – Вот, помните, один бомж при вас убежал (мы тогда уже за вами наблюдали)? Испугался, дурашка, и убежал. Так он до сих пор мыкается по помойкам – пока в нём конкретная идея не созреет: у нас-то лучше!

- А зачем все эти люди по комнатам? Действительно, Кафка какой-то…

- Кафка умный человек был, - медленно произнёс хозяин. – Многое увидеть мог.. А эти – ну, в общем, тоже наши агенты. Готовят новеньких. Вот как вас готовили. Индивидуальный, знаете, подход…

- … Вы уж не обессудьте, если что-то непонятным покажется. Говорю же – язык беден! Впрочем, как могу, на все вопросы отвечу, - и он хитро, но по-доброму, улыбнулся – ну, вылитый секретарь райкома в старом советском кино.

…Один из ваших вождей хорошо когда-то сказал, правда, по чисто философскому поводу: мол, поскольку я в чертей вообще не верю, то обсуждать, какого цвета у них лысина – жёлтая или зелёная, не вижу смысла, я вольно цитирую. Это он так всех своих противников одним махом перечеркнул… Удалой был парень, м-да!.. Но и он, конечно, имел случай убедиться, что смысл-то даже очень есть. И до сих пор убеждается, и долго ещё убеждаться будет, очень долго, даже по моим меркам… А вы и не верьте ничему! Верить как раз ни во что не надо! Это ваши попы веры требуют, я же вам – факты, фактики, как на ладони…

…Значит, первое вы уяснили. Никакого такого Зла и вообще-то не существует, просто мир таков. Царство, так сказать, необходимости. Вот вы нам оказались необходимы – и точка! Ну-с, я сначала о внешних моментах, о физических, если можно так выразиться, причинах этого. Понимаете, на вашей планете, как, собственно, и везде есть такие как бы выходы в другой мир, ну, каналы связи, что ли (ох, язык, язык!) И там надо сооружать такие, как бы это сказать, аккумуляторы. Вот наш Дом – один из них, только недостроенный. Потому что ваша квартира как раз и есть такая точка, которая нам необходима, чтобы Дом заработал как следует. Ну, вроде как другой полюс заряда, без которого нужное напряжение не возникнет…

…Что? Окна? Ну, так с нашей-то стороны они вполне информативны. Это, как бы вам попроще… Ну что-то вроде телеэкранов. С внешней стороны ничего не видно? Это мы, прямо скажу, не додумали, у нас ведь много есть чего показать – не только швабру или там рукомойник. Они-то просветились случайно: поломки, засорение контактов, то, сё… Ну, зачем вам знать, чего мы сжигаем и почему у нас дым то белый, то чёрный? Право слово, незачем, только зря расстраиваться будете…

Да-с, но это только внешняя сторона дела. Что же, вы думаете, мы не могли у вас эту квартирёнку несчастную оттяпать? Олега Артуровича-то помните? Мы сначала и хотели по грубому, так сказать, сценарию действовать, а потом повнимательней к вам пригляделись: ба, да ведь вы для нас сами по себе очень даже полезны!..

Тут я, по-моему, вздрогнул, потому что понял: это только преамбула. И всё главное ещё впереди. Уф, устал! До завтра.

30 сентября.

Целый день спал, а когда не спал, собирался с духом продолжить рассказ.

 1 октября.
 
Не ругайте Вы, пожалуйста, Светика за беседы со мной, и даже за игры. Как медсестра она выше всяких похвал, но она ещё и правильным образом на меня действует. Мне же здесь и словом перемолвиться не с кем, а с ней я вроде как и подзаряжаюсь. Сегодня, например, рассказывал ей один из вчерашних снов. Мне здесь часто подробные сны стали сниться. Может, это таблеточки Ваши действуют.
Итак, сон. В те немногие, как уже доказано, минуты «прерывного» сна, которые я только и могу вспомнить, проснувшись, я иногда проживаю не то чтобы долго, а просто – погружаюсь в вечность. Времени во сне, по-моему, нет.

Вот, например… Впрочем, к чему это здесь?.. Ну да ладно. Итак, во вчерашнем сне у меня одновременно присутствовали три моих главных в жизни женщины, мой маленький сын, который потом оказался не моим, кусты шиповника на той даче, которая была фактически моей родиной и которая навсегда потеряна – продана родителями, причём по дешёвке… Одна из моих главных женщин, кстати, никогда на этой даче уже и не была, но это там, во сне, было совершенно неважно, потому что все эти три женщины волшебным образом сливались в одну… Наверное, именно во сне и происходит действительный выход из барака необходимости в Царство Свободы… По крайней мере, в этом сне я был совершенно счастлив и просыпался с досадой. Впрочем, припоминаю,  бывали иногда и такие сны, из которых, наоборот, я выходил с радостью и облегчением: слава Богу, что мне, например, никогда больше не сдавать химию на аттестат зрелости, что я не опаздываю на семинар, что завтра мне не предстоит обсуждение на кафедре, а плановую статью я ещё не сдал... Стало быть, и во сне вполне можно оставаться в бараке необходимости, но в нём допускается и выход в Царство Свободы. Не обязателен, а вот – допускается…

Примерно это я и сформулировал при беседе со Светиком. Сформулировал, и сам порадовался, что всё-таки могу ещё и поформулировать на досуге. Но радовался недолго: снова всплыл в памяти Тот разговор… Как же мучительно не хочется его воспроизводить! И как это, к сожалению, необходимо и неизбежно!..

… Возьмём, для примера, ваше отношение к так называемой вере, - это опять говорил он. – У вас вроде бы создались такие твёрдые внутренние постулаты. Вы даже и о религиях отлично знаете, что говорить и даже – что думать. И свою так называемую веру, вернее, её способ, можете даже и недурно отстаивать. Как вы там рассуждаете? Ветхий Завет, мол, сплошные войны, и мусульманство началось с военных побед Магомета, а не с мученической смерти человека, осознавшего себя сыном его (опять те же строчные буквы в голосе!) и принятого потом на небо. А Магомет – только последний пророк, тоже вознесённый на небо, но оставшийся рабом его. Разве, дескать, не ясна имманетная, изначальная разница? Для мусульманина есть свои, и есть неверные, а для ваших, стало быть,  – «несть эллина, несть еврея». И вдобавок фактики. Мусульмане-то до сих пор в честь того, что когда-то их герою сына зарезать аллах приказал, но не дал, в Курбан-байрам безвинных барашков режут, а большая часть праздников посвящена былым военным победам, и у иудеев главные праздники – Ханука и Пурим – тоже в честь удачного умерщвления врагов, конечно, нехороших, конечно, врагов, но – умерщвления. Крестоносцев и инквизиции ваши, стало быть, стыдятся, а там – праздники… И ещё кокетничаете: мол, назовите меня динозавром, но я только трусливо соглашался с мусульманами, чтобы не спорить, что пути наверх разные, но он всё равно один для всех. И путь, по вашему мнению, тоже один, а остальные тропинки неизвестно куда ведут. Может, и в правильную сторону. Нет, конечно, вы не спорите, люди, конкретные люди, что мусульмане, что иудеи, что самые прожжённые буддисты способны внутри, в душе, выйти на этот путь, вопреки установлениям собственной религии. Но именно вопреки! И Вы тоже – вопреки, вот в чём дело! Просто упёрлись в своей вере, а на самом-то деле – это такой же мыльный пузырь, как и все остальные… э-э-э… конфессии. Ну а вот один из современных сочинителей, например, очень небесталанно твердит в каждом своём литературном произведении, что мир призрачен. Не он один, конечно, просто как пример. Нашёл он давеча и новую истинную служительницу Зла – богиню Кали. И что изменилось? В данном случае совершенно согласен с тем самым весьма энергичным и уж куда как историческим человеком: если верить во что-то, какая разница, какого это цвета – зелёного или жёлтого. Знать надо!.. Беда в том, что сам-то этот энергичнейший человек именно что поверил, поверил истово: знаю, мол, как жить дальше. И так поверил, что многие, очень многие эту веру за знание приняли. Вернее, тоже поверили, что, значит, всесильно, потому что верно. Три однокоренных слова в одном предложении, а замечали эту несуразицу единицы. Вот что значит грамотная казуистика! Даже завидно, право слово…

Ну-с, и зачем же Вы, конкретно Вы (теперь он подчеркнул голосом прописные буквы), нам понадобились? Сейчас объясню. Только сначала позвольте ещё немножко про Вас лично. А то, может, и не поймёте…

Он говорил, и много говорил. И уши у меня горели.

- Не будем о мелочах! – Витийствовал он. – Что родителей с младых ногтей не любили и не уважали – это бывает, хоть и все писатели там, артисты или политики, как один, по телевизору, например, а часто и письменно, клянутся в любви к матери и в уважении к отцу. А если не клянутся, воля Ваша, что-то и у них неладно было в отношениях. Да если и клянутся, всегда ли можно считать это окончательной правдой? Публичные люди, что с них возьмёшь?!. А вот что в Вас родители, эти малоприятные для Вас люди угадали – и именно с младых ногтей, а? – Поверхностность, причём такую, принципиальную, что ли…

(А ведь действительно – угадали, распознали, чего уж теперь отрицать?! Английский язык, например, изучал-изучал, но так и остался в некой неуверенности по его поводу. То есть поболтать могу, а читать не хочется, многовато слов непонятных попадается, а дальше увеличивать словарный запас на каком-то этапе стало просто лень. Французский кинулся изучать – тут вообще остановился на «хорошо» в дипломе. Философия – ведь с детства интересовался, всяких Платонов и Аристотелей читывал, но ведь скорее просто пробегал глазами. И сейчас – читаю, например, Мамардашвили, так ведь не всё понятно, а я непонятное и пропускаю, уже по привычке. И вообще, может, именно эта принципиальная поверхностность и приводила меня всю жизнь ко всяким несложным, но вполне увлекательным занятиям? Вот, помню, после армии в многотиражке устроился. Да я бы там всю жизнь работал, если бы платили побольше и если бы амбиции не душили. Планка заведомо низкая, но легко преодолимая, почти и напрягаться не надо. А это ведь тоже грех, да какой: жизнь прожить, стараясь избежать напряжений. В литературе остался дилетантом, я просто со священным ужасом читаю сейчас, к примеру, посты Димы Быкова: сколько же он имён помнит, сколько читал того, о чём я просто никогда не слышал!.. Любовник был небрежный и не добычливый, плавать умею посредственно, высшее достижение в спорте – первый приз по пинг-понгу ещё в пионерлагере. И история мне интересна только как толчок к фантазиям (теория Гумилёва, скажем, версии происхождения человека, даже, скажем, четыре Ивана Грозных, по Фоменко с Носовским), а естественные науки, в общем, презираю за ограниченность (не понимая, конечно, и сотой доли) То есть принципиальная поверхностность. Может, это и есть действительно сермяжная правда про меня? Вот грустно-то...)

- Но главное-то, главное – совсем в другом, – между тем продолжал он. – Ведь Вы всё, что угодно, в конце концов, умели оправдать, не так ли? И поверхностность эту Вашу, и, например, пьянство: мол, родители нечуткие виноваты, жена первая нелюбимая, ну и вообще внешняя обстановочка – застой, понимаешь ли, вокруг… То есть что получается? Вы всегда свои, с Вашей точки зрения, грехи, и уж тем более грешки, себе отпускали – ставили себя, любимого, на такую моральную высоту, с какой и Ваши церковные чиновники не всегда могут вещать!..

2 октября

Вчера устал – не столько от самого писания, сколько внутренне, от паршивых воспоминаний. Какую-то опустошённость почувствовал. И сегодня с утра чуть Варькой не соблазнился. Вроде как с горя. Но Он не попустил!..

Впрочем, продолжу.

- Это, - продолжал тогда мой собеседник, - только для Вашего зашоренного сознания грехи, а уж отпущение этих грехов самому себе – для Вас вообще грех невообразимый! А на самом деле всё не так! Просто рабом надо перестать себя чувствовать. Конечно, только Вы, и никто иной, можете себя судить. А никакого судии и нет, это просто поповская выдумка!..

Тут он наконец подошёл к вопросу, зачем им я сам, а не только моя квартирка – для технических целей. Получалось так. Я был им нужен, потому что, так сказать, экспонат думающий, формулировать могу. А они в принципе питаются людскими мыслями и эмоциями.

- И никаких там страшных марсиан ни как у Уэллса, ни даже как у Стругацких! – убеждал он. – Никаких кишок для взятия желудочного сока глотать не придётся. Просто разок в месяц – нечто вроде томограммы. Вы и замечать перестанете… Понимаете, тому, с кем Вы якобы на связи каждый день (ну, это Вы так считаете), Вы ведь, и Земля в целом, нужны, в общем-то только для игры. Даже если согласиться, что что-нибудь такое и есть, разве это любовью называется? А у нас – Вы нам для нашей жизни нужны, мы, если хотите, продукцией Вашего мозга питаемся, поэтому Вы лично будете благоденствовать каждый день: и сыты, и пьяны, и нос в табаке, как говорится, а? – Тут он, помню, рассмеялся. – А я бы ещё добавил: и бонвиванствуйте себе на здоровье, Вы ведь к этому небезразличны?!.

Перед ними, видите ли, двоякая задача: во-первых, почистить планету от эмоций, им не особо нужных (поэтому и обращают кого в собак, кого в кошек), а во-вторых, создать нечто вроде заповедника.

- Это для тех, в ком мы обнаруживаем такое же благородное равновесие, как в нас, - пояснил он. – Для избранных, если хотите… Можете, кстати, и сочинять, если захотите. Уже многие сочинители, познакомившись с нами, пытаются нам подыграть, но пока не очень успешно. Например, что мир просто галлюцинация наркомана, что человек – только пища для вампиров, ну, и так далее. Это неплохо для предварительной подготовки материала, но недостаточно глубоко. Это, перефразируя Вашего классика, лишь стадия думающей мыши. Нам нужно больше! Нам глубины  нужны! – тут глаза его сверкнули и он стал как бы выше ростом. – Вы даже не понимаете ещё, как Вы, именно Вы, нам нужны, с Вашей невоплощённостью, с Вашими исканиями! Вы! У нас Вы и воплотитесь!..

Он всё острее сверкал глазами и становился всё выше ростом. Мне неожиданно вспомнились те отвратительные рожи, которые гримасничали вокруг меня, когда я когда-то в больнице пролетал по бесчисленным извилистым коридорам по дороге к лестнице, идущей наверх, к ослепительному белому свету. Тогда я ничего не мог с ними поделать, хотя, конечно, в том возрасте был практически безгрешен по сравнению с сегодняшним днём, и сейчас я был на какое-то время обезоружен его аргументами: ведь всё, что он говорил, было правдой, но той её разновидностью, которая хуже любого оголтелого вранья. Потому что хуже самого оголтелого вранья только мерзкая, низкая полуправда, идущая от низкого, тёмного, падшего взгляда на жизнь… 

- …ИЗЫДИ, САТАНА! – всё-таки у меня хватило сил это произнести, но тут же я натурально хлопнулся в обморок.  («Помогло всё-таки?! – успело мелькнуть у меня в голове, и тут же: «Помогло ли?!») Очнулся уже у Вас, Сергей Леонидович. И я знаю, кто Вы, знаю, что и Вы, и Ваше лечебное учреждение находятся в этом самом Доме. Знал я это и с первого дня.

ПИСЬМО (ЭПИЛОГ)

Ну вот, всё и кончено. Это письмо придёт к Вам, Сергей Леонидович с обычной почтой. Его отправит, по моей просьбе, проводник поезда дальнего следования – заказное, а как же, только я пока и не знаю, из какого именно города. С кем договорюсь.

Вы уже, конечно, обнаружили, что Светлана тоже исчезла. Куда – конечно, не скажу. Главное – с её помощью сумел таки я Вам мозги запудрить. Вы думаете, мы с ней действительно только в балду играли? Вы думаете, я Ваши таблеточки глотал? Держал за щекой, а потом под прикрытием носового платка тихонько спускал в унитаз. Но даже и за те минуты, пока держал за щекой, затемнение сознания начинало накатывать. Хорошо, я сумел научиться справляться с этим. «Евгения Онегина»-то наизусть помните? Наверное, Вы искренно недоумевали, что же это на меня Ваши препараты не действуют. На всех подопытных действуют, а на меня нет. Но то-то и оно – как написано у того же Роберта Крайтона: если хоть на одного система не подействует, грош цена такой системе! А я не один. Россия очень большая страна. Великая…

Вот и удалось мне Вас облапошить! Нашёл, сидучи в Вашей санчасти, Ленку. Или – она меня. Как – не скажу. Подумайте на досуге о своих охранниках, бабле или, скажем, о бабьей манёрке. Думаете, Ленке было бы слабо ради меня поступиться? А мне, что слабо было? (Варьку тоже со счетов не скидывайте, но, вообще говоря, я Вам подсказывать не собираюсь. Так, версии предлагаю – для размышления)

А Вы ведь не только Человека недооцениваете, и не только Россию. Вы весь мир, всё наше человечество недооцениваете, слава Богу.  И в смысле величины, и в смысле величия. Поэтому-то Вам не победить никогда.

В одном Вы, может быть, и правы. Может быть, именно в России сейчас наступает тот Ноль, который предшествует прорыву Веры? Вернее, он наступает везде, но Россия имеет возможность почувствовать это острее. Не как в исламе, который примитивизирует всё-таки Бога и становится некоей истерикой перед фактом слишком медленного проникновения Бога в человека, но и не так, как в мелочно-западной вере по расчёту… Жажда Бога – Вы о таковой слышали?  А вот Кейнси, американец, между прочим, о ней не только слышал, но и предрекал. И именно о России, даже точнее, о Западно-Сибирской низменности как о фундаменте прорыва, предрекал. Хочется верить, что так и будет. А если и не совсем так, то уж, конечно, не так, как Вашим хозяевам этого бы хотелось.

О деталях. Квартирёнку мою теперь можно будет добыть только с большим трудом – она отныне принадлежит не кому-нибудь, а Московской Патриархии. Мне многое не нравится в её деятельности, и особенно в деятельности её главных иерархов, но её цели нечего и сравнивать с целями Дома. Так или иначе, на благо пойдёт. Как я это провернул? -  Ну, так я Вам и рассказал! Человек всё может, если действительно этого захочет. А Олегу Артурович – привет. Большой…

Ну-с, Гурьян опять со мной, то есть с нами: сумел вовремя объявиться. Привет также и Алексею. Очень может быть, вот именно ему в обличье шавки жить удобней. Правда, я ни в коем случае не считаю, что это моё дело и моё право. Но мне же прямо было сказано, что он выбрал такую дорогу вполне добровольно. Конечно, по-хорошему надо было бы и ему не дать впасть в это искушение, даже и насильственно, но тут я действиям князя тьмы ничего противопоставить не смог. Вот с Гурьяном смогу, постараюсь, по крайней мере. Да и Ленка поможет…

Где я теперь, где мы все теперь находимся, не скажу. Да и сказал бы, не найдёте. Это через бесчисленные перелески, через дрянные дороги от Москвы. Это там, где блестит нежданное озеро, где головокружительно пахнет сейчас, осенью, сухим листом, а весной так же головокружительно запахнет черёмухой, берёзой, клёном, сосной… Вы, уверяю Вас, если начнёте искать, споткнётесь о первый же дрянной рабочий посёлок по пути. Потому что место это заколдовано. Для Вас – заколдовано.
А сам я теперь буду жить правильно. Так, как будто честный врач предупредил о раке и о максимум полутора годах жизни впереди. Я и Вас, и моего полемиста (ему привет особый) ненавижу, и жизнь моя полна. Но полна она отнюдь не только ненавистью, с чем, возможно, Ваша команда ещё бы согласилась. Полна она любовью, и с этим Вам ничего не поделать.

В общем, сказка ложь, да в ней намёк. «Все витязи смелы, все девы чисты» (это автоцитата, уж позволил себе, из моего давнего стихотворения) И никакого говённого модернизма (уж сами расшифруйте, про что это я, тезауруса, чай, хватит, да и эпиграфы намекают)
Вот такие пироги, детонька моя,  как высказался по похожему поводу персонаж одного старого хорошего фильма.