Вариация на чужой сюжет

                Альбине Соколовой

Давно это было. В Испании. Или в Италии. А может – во Франции. Не зря же Оноре де Бальзак наваял нечто похожее. Ладно, не важно все это.
В каком-то не очень захолустном городке жили-были два художника. Ну, какие художники: ареной их творчества являлась разрисовка фасада какого-нибудь дома или даже ворот во двор того дома, иногда поступал заказ на картину с непременными на первом плане изысканной дамой и куртуазным кавалером, но в основном они перебивались созданием вывесок для всевозможных заведений: лавок там, цирюлен, бань и тому подобное; в городе этого добра хватало, с голода не умрешь.

Впрочем, один из них, коротенький и толстенький, прозывавшийся… (украдем для него имя из романа великого испанца!) прозывавшийся Санчо, слыл весьма зажиточным, так как без устали суетился в поисках заказов, а другой, длинный и тощий (вот ведь совпадение!..) звался Алонсо. Алонсо хоть и не прозябал в нищете, но был не от мира сего: заработав какую-никакую денежку запирался в своей убогой мастерской и начинал творить шедевр. Шедевры не получались, деньги таяли и, дойдя до ручки, бедняга рвал холсты, ломал подрамники, напивался до изумления, а проспавшись тащился малевать пивные кружки и дам с кавалерами.

Санчо также был далеко не чужд пиршественным возлияниям, но, благодаря упитанности и способности к поглощению гомерических количеств еды, отделывался легко и даже пытался наставить коллегу на путь истинный, но тот лишь сопел молча и гнул свое.
И вот некто (имени его не знаем, да и на кой нам предмет знать его) решил открыть в том городке большую мясную лавку, а какая же лавка может быть без солидной вывески?! Санчо, у которого нюх на такие случаи был получше, чем у любой собаки… Впрочем, зря это мы: Алонсо как раз, с воспаленными глазами, творил свой очередной «шедевр» и конкуренции с ним составить не мог.

Итак, Санчо был призван к своим обязанностям, договорился с хозяином о сроках, размерах, гонораре, получил задаток и вдохновенно принялся за работу.
Да, то был шедевр! То есть, не был, а предполагался быть таковым. Длинный четырехугольник, образованный кокетливо перевивающимися гирляндами восхитительных сосисок; внутри – умопомрачительные балыки, колбасы, окорока; по углам – головы: вверху бычья и свиная, внизу баранья и козлиная.

Вот из-за той козлиной морды сыр-бор то и разгорелся: она создавалась последней. Вот нос и губы. Вот эспаньолка бороды. Вот изящно изогнутые рожки. Вот глаза… Глаза…
Тьфу!!!
Они вдруг начали моргать и уставились на Санчо. Бесовская физиономия захихикала и поздоровалась с ним. Санчо не ответил – у него отнялись ноги.

Здесь мы с прискорбием должны отметить, что накануне наш художник несколько перегулял на каком-то пиршестве и в глазах его, ничуть не отражаясь на художественном гении, мелькали разного рода короткие и длинные искры. «Белой горячки мне не хватало!..» – пронеслась паническая мысль.

–Хочешь создать три шедевра? – просипел козел. – Таких, какие ни Рафаэлям, ни Тицианам даже не снились?
Санчо щелкал зубами.
–«БЛАГОВЕЩЕНИЕ»!
Санчо стиснул зубы.
–«МАДОННА С МЛАДЕНЦЕМ»!!
Санчо оскалился.
–«ШЕСТВИЕ НА ГОЛГОФУ»!!!
Санчо пришел в себя.

–И все по дешевке. Ну, что там у тебя за душонка, да еще и пьяная, в обмен на три величайших шедевра?!
Санчо прохрипел что-то злобное, щедро зачерпнул кистью густой краски и заляпал козлиную образину.

–Ты что делаешь, дубина?! – отплевывалась от краски и стряхивала ее с глаз и рогов физиономия беса. – Ты думаешь, что…
Но очередная порция краски лишила его дара речи, к тому же Санчо, быстро-быстро ляпая красками, еще и размазывал их во все стороны. Слои красок немного подергались подрожали и замерли наконец. Художник без сил плюхнулся на стул.

«Как же закончить картину? – лихорадочно соображал он. – Козла?.. Бр-р-р!!! Нет уж. Нарисовать гуся? Индюка? Курицу? Так ведь с бараном, быком и свиньей не клеится… А все вино, вино окаянное… Гм… Попробую-ка  я… Да! Точно!»
Санчо соскоблил толстый пласт зазря загубленной краски, отправился на поиски коллеги и застал его в мастерской, в очередных раздерганных чувствах.

–Алонсо, друг, помоги!.. Что-то в глазах темно и руки дрожат… А вывеску надо закончить… Ты не думай – я уплачу. Там всего-то… нарисовать козлиную голову. Треть гонорара! Тебе! Ведь без гроша сидишь!
–Пошли, – сквозь зубы буркнул Алонсо.
–Вот видишь, – заторопился Санчо, когда пришли на место, – вот здесь… козью… эту самую… Сумеешь?
–Да уж как-нибудь, – огрызнулся Алонсо. – Треть?
–Треть! Треть! Не думай, не обману.
–Я и не думаю.
–А я… Знаешь, я погуляю… Воздухом подышу… Лихорадка, что ли?.. Где я ее подцепил?..
Алонсо не ответил и взялся за кисть.

Санчо выскочил за дверь и отошел довольно далеко, но так, чтобы можно было незаметно наблюдать за мастерской.
Медленно тянулось время.
«Что-то долго… – Санчо зябко поводил плечами. – А он ведь быстро работает…» «Неужели… Бр-р-р! Лучше об этом не думать…»

Но вот Алонсо вышел из мастерской, оглянулся. Санчо засеменил к нему.
–Нарисовал?..
Алонсо с какой-то странной гримасой посмотрел на него.
–Там рисовать нечего. Давай деньги.
–Сейчас. Сейчас. Я пока из своих. Хозяин потом заплатит.
Алонсо молча, не считая, взял деньги и ушел.

Санчо опасливо оглянулся и шмыгнул в дверь своей мастерской. На полусогнутых и дрожащих подошел к широкому мольберту. Вполне симпатичное козлиное лицо. Гораздо красивее быка, барана и свиньи.
«Вдруг опять хихикать начнет…»
Но козел не хихикал и вел себя корректно.
«Пронесло… Слава тебе… А впрочем…»

Сожаление о потерянных деньгах вдруг остро резануло по сердцу. «Дурак!!! Зачем его позвал?! Надо было поспать часика четыре и всех дел!» На все корки изругал организатора вчерашнего пиршества, бережно обернул роскошную вывеску и уныло побрел к заказчику.
Там он немного утешился: лавочник, при виде шедевра прикладного искусства, пришел в неописуемый восторг, на мгновение отринул профессиональное скопидомство и даже заплатил сверх оговоренного гонорара. Но все равно: большую часть бездарно утраченной трети надбавка не возместила.

Ну и: наибольший восторг лавочника, а потом и его многочисленных клиентов вызывала именно козлиная морда, к великому негодованию несчастного Санчо, который люто возненавидел бородатое и рогатое, но, в общем-то, безобидное животное, и даже полезное для здоровья козье молоко перестал пить.

                *    *   *

Прошло три года после описанной глупой истории и за эти три года Санчо, кроме козла, возненавидел лютой ненавистью еще и Алонсо.
Тот, видимо вняв его же прошлым увещеваниям взяться за ум, за него таки взялся, а так как был тощий и длинноногий то, во первых: бегал в поисках заказов гораздо проворнее, чем пузатый и коротконогий Санчо; во вторых: прекратил свои поползновения создать нечто шедевральное, после каковых попыток впадал в истерику и продолжительный запой, предоставляя коллеге единоличный грабеж клиентов; в третьих: буквально задушил Санчо демпингом – работал Алонсо быстрее, а брал за работу меньше.

По истечении трех лет Алонсо вдруг нанял крытую повозку, погрузил в нее некоторый свой нехитрый скарб, в том числе и три плоских, обернутых холстом предмета, ни с кем не попрощался и укатил в столицу.
Всеобщее мнение было таково: Алонсо за прошедшие годы подкопил кое-какие деньги и решил в ту столицу перебраться. Санчо, наконец-то, перевел дыхание и начал восстанавливать свое пошатнувшееся благосостояние.

И вдруг пронесся ураганный слух, едва не сметший наш городок с лица земли: Алонсо привез в столицу три картины, картины за огромные деньги приобрел сам король и, через некоторое время, принес их в дар церкви. Все бы ничего, не дойди до обывателей городка названия картин:
 «БЛАГОВЕЩЕНИЕ», «МАДОННА С МЛАДЕНЦЕМ», «ШЕСТВИЕ НА ГОЛГОФУ».

Ну, обывателя эти названия ни в малейшей степени не взволновали – должны же картины как-то называться, но они дошли до слуха Санчо, а уж кто-кто, а он-то отлично знал, что они собой представляют, он-то эти названия знал еще до того, как продавший душу Алонсо закончил ту проклятую вывеску. И Санчо сел писать донос.

На первый донос ответа он не получил. Не получил ответа и на второй. И на третий тоже. Тогда он взялся за дело серьезно: доносы размножались со скоростью червей в туше дохлой лошади.
Кое-чего добился: картины пришлось перенести обратно в королевский дворец, где они были недоступны ножу фанатика, а из столицы приехал с охраной сам епископ, имел конфиденциальную беседу с кляузником, после каковой кляузник стал ниже травы, тише воды.

Но свое дело доносы сделали: Алонсо вынужден был вернуться на родину. Забился в свою убогую лачугу, в церковь не ходил, плакал, кричал, богохульствовал, чем лил бальзам на сердце Санчо: все теперь видели, что он был прав.

И умер Алонсо.
В свое время умер и Санчо.

                *    *    *
Бог не существует в каком-то одном, определенном времени, Он одинаково существует и в бесконечных безднах будущего и прошлого, и в бестелесной прозрачной плёночке настоящего. А человекам дает право представлять Себя в образах доступных их пониманию, ибо ощутить бесконечности им не дано.

Хотя Алонсо и Санчо отошли в вечность в разное время, у Престола Господня они оказались вместе. Господь предстал перед ними сидящим в мраморном кресле могучим воителем с темно-каштановыми бородой и волосами, с большими огненными карими глазами. По правую и левую Его руку – два ряда архангелов, серафимов и херувимов.

–Итак, – обратился Господь к душе Санчо, – как ты считаешь, что ты заслужил своей жизнью?
–Рай, – последовал незамедлительный и твердый ответ.
–Да. Категорично сказано.
–А что? Я не пропустил в церкви ни одной службы!
–Не пропустил. Но ты дремал на них.
–Зато не пропустил. И всегда подавал нищим.
–Подавал. Но всегда самой мелкой и стертой монетой.
–Ну и что? Зато подавал. А не пропивал, – Санчо покосился в сторону Алонсо.
–С тобой не поспорить. Даже Мне.
Санчо не уловил тонкой насмешки в голосе Господа и высокомерно промолчал, как бы подтверждая: «Да! Не поспорить!»

–А зачем ты преследовал вот этого несчастного? – Господь кивнул в сторону души Алонсо. – Что плохого он тебе сделал?
–Он продал душу дьяволу и мой священный долг воевать с такими до конца!
–Ишь ты!.. – Господь сделал вид, что опешил; свита Его, сдерживая улыбки, потупилась. – Идейный! Но он же сделал это ради святого искусства, ради трех картин, картин во славу Бога и Церкви! Ради них он пошел на неслыханную жертву: обрек себя аду!
–Туда ему и дорога. А те картины надо сжечь. И всех этих… Рафаэлей и Тицианов! Тоже! Все они… души попродавали!
Господь не нашелся, что ответить, и беспомощно развел руками. Свита ангелов уже откровенно улыбалась.
–Что ж, в рай – так в рай. Отведите его.

Двое херувимов взяли Санчо под руки и повели к дверям рая. Но как-то не соразмеряли своих шагов с шагами Санчо и тому временами казалось, что его не ведут, а волокут. Но, как бы там ни было, двери отомкнули, сунули в руки Санчо арфу, перевели за порог. Щелкнул замок. Санчо обернулся: никаких следов двери, кругом райский сад.
 Сорвал яблочко, съел, испытал блаженство. Пошел по райскому саду и вышел к молочной реке. Попил молока и откусил кусок киселя от крутого берега. Испытал блаженство. Сел на травку, дернул на арфе струны. Полились чудные звуки музыки. Блаженство. Прилег на травку, подремал… Блаженство…
Впереди была Вечность…

–А ты? Что ты скажешь? – обратился Господь к душе Алонсо и голос Его был суров.
–Ничего… – прошептал Алонсо.
–Почему ты в последние свои дни предавался безудержным богохульствам? Клял все и вся?
–Я хотел написать шедевры… В Твою славу! И в славу искусства! Но Ты мне не послал дара сделать это, а… окаянный… предложил…
Господь рассмеялся и смех Его был язвительным, ангелы не улыбались.
–Вот как!.. Окаянный тебе помог!..
Господь обернулся к одному из серафимов и кивнул головой. В руках ангела оказалась эластичная маска, он на мгновение натянул ее на голову.
–Не этому ли дьяволу ты продал свою душу?!!
Алонсо взглянул и закричал от ужаса. Ангел сдернул маску и швырнул себе под ноги. Маска зашипела и испарилась облачком дыма.

–Люди, люди…Сами творите, что попало, а виноват вам во всем – сатана…
Алонсо склонил голову, из глаз его скатились две слезы и упали на мраморное подножие Престола.
Господь на какое-то мгновение замер, глядя на слезы грешника, потом медленно продекламировал:

–«Он хочет в страхе удалиться…
Его крыло не шевелится!
И, чудо! из  померкших глаз
Слеза тяжелая катится…
Поныне возле кельи той
Насквозь прожженный виден камень
Слезою жаркою, как пламень,
Нечеловеческой слезой!..»

И закипел мрамор, и прожгли его насквозь две слезы художника.

–Мне… в ад?.. – не поднимая головы прошептал Алонсо.
–В ад?! Греться у котлов с кипящей смолой?! А кто за вас будет возводить соборы Святого Петра и Василия Блаженного?! Я?! Кто напишет «У омута» и «Над вечным покоем»?! Серафимы?! Кто должен создавать великую «Чакону», «Девятую» и «Шестую» симфонии?! Кто?! В ад ему, погреться… Марш!!!

Господь взмахнул рукой и душа Алонсо потеряла память о прошлом, превратилась в сгусток света, яркой кометой понеслась на грешную землю и воплотилась душой в тело новорожденного младенца.

–Какой сейчас год, месяц, число?.. –  тихо спросил Господь. Владыка проявил мнимую забывчивость, ангелы ему деликатно подыграли:
–Тысяча восемьсот четырнадцатый, месяц октябрь, пятнадцатое число…
–Жаль… Бесконечно жаль… – прошептал Господь. – Но по другому не получается… «Ладье этой вечно скитаться…» Да будет так…