С Рождеством

Церковь в деревне Преображенское стояла на холме, белые купола-маковки были видны за несколько верст. С солнечной, южной стороны шла дорога в деревню, с северной, подветренной, на пологом склоне было деревенское кладбище. Покосившиеся каменные кресты отсчитывали вековой срок. Послевоенные обелиски устремились ржавыми звездами в небо. Новые могилы блестели гранитом и фотографиями.

Как говорила баба Устинья: - Бог нашу церкву миловал.

Ни в советское время, ни в тёмное перестроечное, церковь не пострадала. Каждые три года её исправно белили, красили, чинили деревянные настил, раза три за своё существование она стояла, как невеста, в лесах, после каждого ремонта кресты на маковках горели ярким, наполированным золотом. Внутри церковь была по домашнему уютная, без помпезности, без строгих лиц святых, без темных углов, иконы, развешанные по белым стенам заботливым батюшкой, хоть и были неулыбчивыми, но несли дух миротворческих, волшебный, как фотографии очень близких и родных, к сожалению давно ушедших из жизни людей, но по-прежнему любимых и поэтому всегда готовых откликнуться на душевный разговор.

Баба Устинья пока была жива, говорила, что для православного человека церковь, как родительский дом, как бы далеко человек не уехал, не потерялся в жизни, не заблудился в своих грехах и проступках, в церкви ему всегда рады, всегда приголубят и пожалеют его душу мятежную. Васька слушал бабку Устинью, наряжал ёлку с ней и представлял, как он военный, побитый в баталиях или на границе, вернется в родную деревню и пойдет в "церкву", и от этой мысли ему становилось на душе тепло, хотелось прижаться к бабе Устиньи.

Ёлку в доме ставили в канун Нового Года. Бабка Устинья рассказывала, что ёлка у них рождественская, звезда, сделанная из фольги, была семиконечная, как та самая везда, которая, согласно Евангелию, привела к только что родившемуся младенцу Христу волхвов. Василий старательно развешивал стеклянные шары и сосульки, доставал из коробки помятых ангелов с потрепанными крыльями, вырезал из салфеток новые белые снежинки и наклеивал их на окна. Папа с мамой радовались, что дом был наряжен к Новому Году, бабка Устинья и Василий знали, что к Рождеству, переглядывались как два заговорщика, но с родителями не спорили.

- Васька, а правда, что ты с Устиньей ночью в церковь пойдешь на службу? - допытывались деревенские ребята.

- Пойду, - без тени смущения отвечал Василий.

- А что вы там будете Богу молиться или чего другое делать? - не унимались мальчишки.

- Да не, пойдем праздновать. - хитро улыбался в ответ Василий.

- Какой такой праздник в церкви? - удивлялись пацаны.

- Так волшебный. - загадочно отвечал он, - а я знаю, когда желание загадать, что бы оно непременно сбылось. Хотите и вам расскажу? - Василий напускал важности, знал, что деревенские знают про Новый Год, а про Рождество только он, потому что у него Устинья есть.

Пацаны замолкали, обступали его тесным кольцом, всем хотелось исполнения желаний и хоть немного волшебства. Василий вел ребят к себе во двор, они забирались по крутой лестнице на сеновал, укладывались по удобней в душистое сено и ждали, ровно в шесть вечера в узком оконце под самой крышей небо из бледно синего начинало наливаться чернильной синевой и на нём, как на бархате, появлялась одинокая яркая звезда, Василий называл её "звезда рождества" и всем разрешал загадать желания. Пацаны затихали, каждый старательно, не мигая смотрел на яркую звезду и мечтал. Никто не сомневался в чуде.

Потом, спустя много лет, встретившись случайно в деревне и крепко выпив, друзья делились воспоминаниями и каждый уверял, что то желание, что они загадали в детстве на сеновале в канун Рождества сбылось. И вера в чудо навсегда осталась в душе.