Дождался

Малыш уже больше часа стоял у решетки ограды, впившись тонкими пальчиками в железные прутья. Его никто не окликал. Взрослые, работающие здесь, давно привыкли, что малыши, обитающие в этом привычном однообразии, могут часами простаивать там, с надеждой всматриваясь в проходящих мимо.
Решетка словно разделила мир на две половины. По одну ее сторону постоянно сновали куда-то люди, бежали дети, повизгивали тормозами машины. Картинки здесь часто обновлялись, происходили какие-то события, но самое главное – здесь было удобно ждать, с надеждой всматриваясь в проходящих мимо, вечно спешивших куда-то людей. По другую сторону решетки не торопился никто. Просто здесь и торопиться –то было некуда. Прямо за решеткой находилась небольшая поляна, уставленная привычными для глаз и похожими друг на друга дворовыми качелями, горками и прочими, необходимыми для игр предметами. И уже за поляной белело неказистое прямоугольное здание, над входной дверью которого одиноко синела вывеска с болезненно-грозным названием «Дом ребенка». За тяжелой, местами проржавевшей решеткой и проходило детство тех, кто пришел в мир, где их не ждали.
- Эй, ребенок, ты чего приуныл? – услышал малыш женский голос и поднял глаза. Перед ним, с той стороны решетки, присев на корточки, улыбалась  молодая женщина. Она старательно зашнуровывала ботинки светловолосому кудрявому мальчугану. Ее пальчики ловко перебегали с одного шнурка на другой, а лицо приветливо улыбалось. Малыш удивленно приподнял брови, так как первый раз увидел, что все лицо может улыбаться. Улыбались глаза, рот, брови, улыбались ямочки на щеках и даже небольшая морщинка, притаившаяся на лбу, весело улыбалась оттуда.
- На, бери, - услышал он. Из-за спины женщины сначала высунулась рука с конфетой, а потом появился и сам владелец и руки, и конфеты. Он опирался на плечо женщины и  раскрытой ладошкой наверх с поблескивающей на солнце фольгой угощения, протягивал  руку в сторону решетки, за которой малыш, растерявшийся от неожиданности, с удивлением смотрел на все происходящее.
- Алеша, - раздалось со стороны площадки, и вскоре за спиной малыша выросла фигура женщины в голубом халате.
- Простите, - проговорила она недовольным голосом, взяла малыша за руку и повела его за собой.- Простите,  но у нас режим. Детям на полдник дают сладости, поэтому не следует перебивать аппетит. Да и совсем неизвестно, что вы ему предлагаете,- не оборачиваясь закончила она и для большой убедительности своего недовольства слегка дернула плечом.
- Ну, во-первых, не я, а старший сын, - поднимаясь с корточек заговорила женщина, продолжая улыбаться, - а во-вторых, я не уверена, что одна конфета может серьезно навредить аппетиту.
Но воспитательница даже не оглянулась. За свою долгую работу она знала, что не следует давать надежду обделенному ребенку, ибо кратковременная надежда способна только усилить боль в неокрепшем сердечке, но никак не исцелить его. Малыш, поспешно перебирая ножками, покорно удалялся за ней, постоянно поворачиваясь в сторону оставшихся  за решеткой. Они все еще находились там, держась за руки, и со стороны казалось, что уходить отсюда они совсем не собираются.

2
Леша не помнил своей мамы. Иногда во сне он чувствовал легкое прикосновение и улыбался от счастья, но проснувшись никак не мог вспомнить, откуда пришли эти воспоминания. Зато он хорошо помнил отца. Он вспоминал его колючую щетину, когда отец целовал его, сильные руки и грустные глаза. Он помнил и неприятный запах, исходивший от отца, когда тот, покачиваясь и что-то бормоча, засыпал около Лешкиной кроватки, а утром плакал навзрыд, сжимая в руках небольшую фотографию молодой женщины с черной траурной полоской на уголке.
Он помнил, как отец одевал его  и нес его на другой конец города к няне, старой и доброй Антоновне. Алеша с удовольствием восседал на руках отца. Иногда он с силой обнимал его за шею и удобно пристраивался на плече, уткнувшись лицом в твердый погон шинели. Три звездочки на погоне часто царапали его, но он не обращал внимания на это неудобство. Не заплакал он и тогда, когда отец неожиданно резко повернулся, и звездочка пребольно до крови оцарапала щеку, оставив на ней тонкий, словно белая ниточка шрам.
Няньки менялись часто, и Алеша просто не успевал привыкнуть к ним. Затем отца куда-то перевели, и он, долго смотрел на спящего Алешу, а утром отнес его в Дом ребенка, клятвенно заверив принимающего их главного врача, что все это временно и что он скоро заберет ребенка отсюда.
- Поймите, - уговаривал его врач,- здесь находятся дети, которые с рождения не знали своих родителей, а вы приносите совершенно нормального ребенка, росшего пусть в неполной, но все-таки семье. Не совершайте того, о чем потом вам придется жалеть.
- И вы поймите меня, - все больше раздражался отец, наклоняясь вперед и пряча глаза,- я не могу взять с собой малыша, так как сопровождаю технику на новое место службы. Куда я его потащу? Вы об этом не задумывались? А здесь, я уверен, ему будет хорошо. Неужели вы не понимаете, что я сейчас спасаю своего ребенка от трудностей.
Он то сжимал, то разжимал ладони, наклоняясь все ниже вперед.
- Я не верю, - не унимался врач, что командование не пойдет вам навстречу. Если хотите, я поговорю с ними. Да в конце концов у ребенка должна же быть бабушка. Не сирота же вы. Бабушки любят внуков.
Он прекрасно понимал, что делает напрасные попытки, стараясь уговорить сидевшего перед ним молодого плечистого офицера. Никто еще на его веку из пришедших вот так, как этот человек, не вернулся назад за своим ребенком.
- Я приеду за ним,- не отвечая на вопросы врача и словно прочитав мысли того, проговорил офицер - обязательно приеду. Через год, - добавил он, сжимая руки в кулаки. Затем резко поднялся и, не оглядываясь, вышел из кабинета.
Леша сидел на стуле около окна, и как только отец вышел из комнаты, тут же приподнялся, прижался лбом к стеклу  и стал провожать взглядом удаляющуюся фигуру.
Он не заплакал. Леша давно привык к тому, что отец часто оставлял его то у одной, то у другой няньки, вот и сейчас он в очередной раз сделал то же самое, казалось ему, а вечером отец вернется. Обязательно вернется, и Алешка удобно пристроившись на его плече, уткнется щекой в твердую сталь звездочки.

3
Отец не пришел ни через год, ни через два. Леша не знал, что у врача в кабинете давно уже в личном деле мальчика лежал отказ от ребенка, по все правилам заверенный у нотариуса. Алеша невыносимо страдал от его отсутствия. Иногда в его груди поднимался тяжелый комок, больно сжимающийся и вызывавший желание разреветься, громко, с обильными слезами, но он не по-детски опускал голову вниз и молча мучился, не понимая причины происходящего.
Каждый день на прогулке он подходил к решетке ограды и подолгу стоял около нее, всматриваясь в даль. Ему казалось, что вот-вот выйдет из-за поворота отец, подхватит его на руки, и Леша крепко обнимет его за шею и упадет лицом на плечо, даже не думая о том, что ему вдруг придется поранить щеку об острые углы звездочки. Эта боль казалось ему пустяковой, и он был согласен на нее, лишь затихла та, которую уже второй год он носил в своем сердечке и которая не давала ему покоя.
Сегодня, как и всегда, он снова прижался лицом к решетке.
-Привет! – раздалось над самым ухом мальчика, и он, вздрогнув от неожиданности, повернул голову к говорящему.
- Смотри, какая у меня машинка! – приветливо улыбался ему мальчик, стоящий по ту сторону решетки - я принес ее тебе, бери, - протягивал игрушку Алеше тот, и Алеша сразу узнал его. Это ему улыбающаяся женщина зашнуровывала ботиночки.
Алеша испуганно спрятал руки за спину, но машинка была такая красивая, так заманчиво покачивалась на дружелюбно раскрытой ладони, что Леша не выдержал. Он воровато оглянувшись назад, выхватил игрушку из руки мальчика и, спрятав ее за спину, поспешно зашагал в сторону песочницы. А вечером, перед сном, осторожно положил ее рядом с собой на подушку, словно друга, и заснул, зная, что рядом с ним лежит дорогой и такой необходимый в его жизни подарок.
Мальчики чуть ли не каждый день появлялись у ограды и одаривали Лешу конфетами, различными безделушками. Леша внимательно рассматривал братьев, приходящих к нему, без улыбки выслушивал их и молча уходил на площадку. Все его походы к решетке были свосем не из желания увидеть братьев или получить от них конфету. Он все еще ждал отца, верил, что тот непременно вернется за ним.
Так в ожидании и надежде прошло еще одно лето. Дни давно не радовали теплом, пронизывающий ветер проникал под полы курточки, швырял листья в лицо, но Леша все равно каждый день приходил к решетке. Иногда ему начинало казаться, что прихода братьев он ждет чаще, чем возвращение отца. И хотя лицо его продолжало оставаться по-прежнему хмурым, но сердечко уже начинало оттаивать, и противный комок в груди все реже тревожил его.
Вечером его неожиданно позвали к главному врачу, и он, доверчиво вложив свою ладошку в руку воспитательницы, направился вместе с ней к кабинету. За дверью кто-то разговаривал, и воспитательница осторожно постучала в нее.
-Да, заходите, - раздался знакомый голос врача, и Лешка испуганно шагнул за воспитательницей.
Посреди кабинета стояли трое: врач, женщина с улыбающимся лицом и невысокий черноглазый мужчина. Около окна, на стульях, покачивая ногами, сидели братья. Лешка исподлобья взглянул на присутствующих, не понимая зачем его пригласили. Здесь не было того, кого он хотел увидеть, кого так долго ждал. Остальные его просто не интересовали.
Врач резко повернулся, зашел за стол и опустился в кресло.
- Леша, - начал он нарочито громким голосом, за которым старательно скрывал волнение, словно убеждая себя в неизбежности происходящего. – Это за тобой. Теперь эти люди будут твоими родителями, а мальчики, - он кивнул в сторону сидящих у окна, - твоими братьями.
 И Лешка заревел. Первый раз за свою такую короткую и такую жестокую жизнь слезы полились из его глаз. Он бессильно опустил руки вдоль туловища, вытянул шею и заплакал неожиданно громко, навзрыд. Здесь не было того, кого он ждал все эти годы. Все, находящиеся здесь, были совершенно чужими, ненужными ему. И он плакал от своей беспомощности и несправедливости этого мира.
В комнате наступила напряженная тишина. Врач растерянно привстал со своего места, не зная, что предпринять. Но его опередил невысокий черноглазый мужчина. Он шагнул к Лешке, опустился перед ним на колени, прижал к своей груди вздрагивающее тельце малыша и заговорил тихо, поглаживая Лешу по голове.
- Не плачь, малыш, не плачь. Я не дам тебя в обиду. Никогда никому не дам. Ты мое солнышко, мой сынок. Самый маленький, самый родной сынок. Я твой папа, и всегда буду рядом, всегда, мой хороший.
Лешка не видел, как братья вскочили со своих мест, но почувствовав их объятия, неожиданно для себя поднял худенькие ручки и, обхватив мужчину за шею, прижался к нему. Мужчина осторожно поднялся, прижимая Лешку к себе, и подошел к улыбающейся женщине. А она, нежно погладив его по голове, поцеловала в зареванное лицо, и Лешка тот час узнал эти прикосновения. Это они снились ему по ночам, это они заставляли его испытывать  далекое забытое счастье.
-Конечно, - думал Лешка все теснее прижимаясь к мужчине. – конечно, это мой папа, а кто же еще, если не он. Я просто не узнал его.
Счастливый, он положил голову на родное плечо. Оно было теплым и мягким и там не было ничего, что царапало бы его щеку и его крохотное исстрадавшееся сердечко.