Маки в пшеничном поле

Скорее всего, я, как и все, каждую ночь вижу сны. Но я их не помню. Промелькнёт на мгновение какой-то туманный образ из сновидения и начисто сотрётся из памяти. Но два – три сна, приснившиеся давным-давно в детстве или юности, помнятся и поныне. Я не могу ни понять, ни объяснить это явление, странное и загадочное. Просто я расскажу об этом.
Этот сон приснился мне, когда я училась на четвёртом курсе института, в самом начале учебного года. Связан он с моей подругой детства Нинкой Соловьёвой, с которой мы учились в третьем и четвёртом классах. Она была невысокая, коренастая. На красивом лице с тонким аккуратным носом и тёмными глазами особенно выделялись брови. Длинные, чёрные, они почти сходились над переносьем. О них она с гордостью говорила:
- Соболиные брови. Как у папы.
К себе она относилась с лёгкой небрежностью. Нередко на её школьном платье была не застёгнута пуговка или не расправлен воротничок. Причесывалась тоже наскоро. Пробор на голове косо или зигзагами разделял тёмные волосы на две короткие косицы.
Уроков она не учила. Ей было достаточно хоть краем уха прослушать объяснение учителя. Зато много читала. Казалось, она знала всё на свете и даже такое, о чём нам по возрасту знать не полагалось.
Летом во дворе играла с мальчишками в футбол, а зимой лихо носилась на коньках по замёрзшему пруду, гоняя хоккейную шайбу.
- Что ты в футбол, как мальчишка, играешь? – упрекала её я. – Не девчачья это игра.

Я– как папа. Он был футболистом. За город играл.
Когда Нинка наизусть читала Пушкина, я удивлялась:
- Как ты так много запоминаешь?
- Я – как папа, - привычно отвечала она. – Папа без запинки может прочитать «Евгения Онегина» или «Руслана и Людмилу».
Её невозможно было чем-то смутить и, может быть, поэтому никому и в голову не приходило пошутить или посмеяться над ней.
Жили Соловьёвы в тесной квартирке. Отец, лётчик, вернулся с войны живым и здоровым и снова летал. Мать в то время ждала ребёнка. Она часто отдыхала, и мы с Нинкой старались не шуметь, смиренно занимаясь своими делами.
Как-то в это время возвратился домой Нинкин отец. Большой, плечистый, он сразу занял тесную кухню весёлым скрипом шагов и громким голосом.
- Здравствуйте, вот и я.
Я с живым интересом, во все глаза глядела на настоящего, не с картинки, лётчика, на его красивую форму, короткие густые, волнистые с проседью волосы, прямые выразительные брови над прищуренными карими глазами.
- У нас гостья? – обнажил он в улыбке крепкие ровные зубы. – Это хорошо. – Потом натолкнулся на предупреждающий Нинкин взгляд и спросил у неё виновато. – Мама отдыхает?
- Да, - кивнула Нинка.
И отец сказал негромко:
- Тогда, орлицы, сидим тихо.
- Почему – орлицы? - шепотом спросила я у подруги.
- Пап, почему – орлицы?
- А разве не мечтали вы в детстве стать лётчицами, как Гризодубова или Раскова? – улыбнулся он.
Я удивилась, как он узнал про это, и, опустив голову, смущённо призналась:
- Да.
- Не надо стесняться, - сказал мне Нинкин отец. – Полёт – это не сравнимое ни с чем чувство свободы, воли. Это вдохновение, удивление, ощущение счастья. В общем – летать – это здорово! – торжественно произнёс он и улыбнулся.
- Папа, а как на войне? Тоже так?  - притворилась наивной Нинка.
Он погасил улыбку и сказал устало:
- На войне? Нет. Там другое. Там чувство долга. Ответственность за ведомого и огромная вера, что друг прикроет.
Потом у Нинки появился братик, которого она смешно называла: Бориска – Барбариска.
Однажды она показала мне папку с вырезками из газет. Мне запомнились два газетных снимка. Это были фотографии отца. На одной – рядом с самолётом У-2 отец, молодой , в шлеме, улыбался белозубо и весело. А ниже – слегка стёршиеся строчки: «Отличник боевой подготовки, курсант Александр Соловьёв после учебно-тренировочных полётов».
На другом снимке Александр Соловьёв также снят у самолёта. На усталом лице едва заметна улыбка. Густые брови сомкнулись. Курчавые волосы спутаны. В одной руке – только что снятый шлем, другая рука коснулась лба, наверное, он вытирал нот. Под снимком написано: « Александр Соловьёв после удачного боевого вылета. Сбит ещё один вражеский самолёт…»
В пятом классе я уже жила и училась в другом городе. Но мы с Нинкой посылали друг другу письма с описанием своих житейских историй.
Встретились мы с ней через три года, уже подростками, когда я приехала в наш город повидать родственников и, конечно, её. К этому времени у Соловьёвых уже был свой небольшой домик с уютным двориком. И уже подрос Бориска, который очень любил сестру и не хотел оставаться дома без неё. Так случилось и на этот раз.
Недалеко от нашего города строился новый красивый городок с высокими домами, кинотеатрами, Дворцом культуры и современными магазинами с огромными стеклянными витринами. Туда из нашего города шли пожилые люди, чтоб купить что-то в магазинах, молодёжь – на танцы, а подростки – в кино. Называли этот город почему-то – Седьмое, потом он стал закрытым военным городком с названием «Почтовый ящик №…».
А пока  - мы с Нинкой спешили в кинотеатр на Седьмое, где шёл новый фильм с участием Игоря Ильинского. За нами увязался Бориска. Не слушая объяснений сестры, что он мал и его с нами не пустят, он хныкал и не отставал от нас. Мы пошли быстрее. Бориска побежал следом, споткнулся, упал и заплакал. Я вернулась и подняла мальчишку. На содранной коленке выступали капельки крови.
- Боренька, это не страшно. Скоро всё пройдёт и не будет больно. Не плачь, - утешала я.
Но Нинка отстранила меня. Нахмурив свои соболиные брови, она осмотрела ушибленную коленку брата и сказала серьёзно и строго:
- Борис, рана на ноге очень опасная. Надо вернуться домой к маме. Она смажет рану зелёнкой и перевяжет. Иначе, нога будет болеть и ты никогда не станешь лётчиком, как папа. Ты же хочешь стать лётчиком?
- Х –о – о –чу, - всхлипнул Бориска и перестал плакать.
Нина достала из кармана помятый носовой платок, косо перегнула его и перевязала им содранную коленку брата. Тот, прихрамывая, пошёл домой, а мы, навёрстывая упущенное время, побежали смотреть Игоря Ильинского.
Больше с Ниной мы никогда не встречались. Постепенно оборвалась и переписка.
И вот этот сон…
Он был цветным. Я стою на краю пшеничного поля. Золотисто – жёлтые тяжёлые колосья клонятся к земле. А между ними – маки, яркие, красные. Их много, и я не могу оторвать глаз от этой красоты.
Неожиданно низко над полем пролетел небольшой самолёт, и я увидела и услышала всё то, что происходило в задымленной кабине. За штурвалом – Александр Соловьёв. Его губы сжаты, брови сомкнуты. У губ резкие складки. Стрелки приборов бешено пляшут. Самолёт уже почти не подчиняется пилоту. Но Александр Соловьёв нечеловеческими усилиями удерживает его в воздухе. Слышу его разговор с сыном:
- Борис, прыгай! Мы теряем высоту.
Лица Бориса не вижу, только слышу его голос:
- А ты?
- Хлеб сгорит. Я посажу самолёт на пустоши, - отвечает отец. – Прыгай! Это приказ.
Потом глухой взрыв вдали. Самолёта я не вижу. Только яркая вспышка. Языки пламени становятся всё больше и сплошным красно – оранжевым заревом нависают над хлебным полем, сливаясь с огненными маками…
Я проснулась и уже не заснула до утра. Сновидение жило во мне, как реальность. Выходило, что Александр Соловьёв сумел посадить самолёт где-то на пустоши, но, спасая хлебное поле, погиб. И с ним был Борис.
Приснившийся мне страшный сон со временем стал забываться. Я забыла бы о нём. Ведь это всего лишь сон. Но…
Через два года, перед последней зимней сессией, я по каким-то делам приехала к родителям в городок, где жила до поступления в институт.
Я бродила по расчищенным от снега улицам, удивляясь и радуясь новым домам, природным паркам, где заснеженные сосны и ели поблёскивали, освещённые скупым зимним солнцем.
Я не рассчитывала увидеть на улицах кого-то знакомого, потому что давно не приезжала сюда. Но… Навстречу шла наша с Нинкой учительница Евдокия Павловна. Ничуть не изменилась. Та же толстая русая коса, закрученная на затылке, те же спокойные серые глаза. Только немного пополнела. Я так обрадовалась, что почти бегом кинулась к ней.
- Евдокия Павловна!
Она остановилась и улыбнулась мне.
- Здравствуйте. Это я, - назвала я себя.
- Здравствуй, здравствуй, - снова улыбнулась она. – Выросла. Повзрослела. Но, если присмотреться, узнать можно. Медицинский заканчиваешь? Молодец.
- Как вы про меня узнали?
- В прошлом году маму твою встретила. От неё и узнала. Я сюда приезжаю, когда каникулы. Дочка здесь у меня живёт. А про учеников своих почти про всех всё знаю. Родители встречаются, рассказывают. Да и ребята не забывают. Заходят, когда приезжают. Подругу твою, Нину Соловьёву как-то по осени встретила.
- Нину? Где же она живёт?
- Да рядом. На Седьмом. Окончила политехнический. Инженер.
В памяти всплыл давнишний сон, и я спросила:
- Евдокия Павловна, а где её родители?
- Мама живёт с ней.
- А …отец? – дрогнул мой голос.
- Отец, к сожалению, погиб, - вздохнула Евдокия Павловна.
Перед глазами, как в сновидении, закачались на ветру тугие пшеничные колосья. А между ними – красные маки…
Я, наверное, долго молчала, и Евдокия Павловна снова вздохнула и сказала
- Да, неприятную весть сообщила тебе.
- Евдокия Павловна, как это случилось? Когда? – спросила я, а сама с тревогой ждала, что она скажет то, о чём я знала из страшного и непонятного тогда сна.
- Он разбился над Казахстаном два года назад, в сентябре.
Значит, он спасал приснившееся мне поле.
- Евдокия Павловна, с ним был Борис?
- Да.
- Оба погибли?
- Нет. Сына в последний момент отец вытолкнул из кабины. Хорошо, что парашют успел раскрыться. Это и спасло Бориса. Его нашли через несколько дней в пшеничном поле.