Герои спят вечным сном 27

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/02/26/2012

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ЛУЧШИЕ ЛЮДИ

«Сказываю вам: в ту ночь будут двое на одной постели: один возьмётся, а другой оставится; две будут молоть вместе: одна возьмётся, а другая оставится; двое будут на поле: один возьмётся, а другой оставится».
Евангелие От Луки, глава 17, стихи 34–36.

В ширину и вдоль, на всём протяжении русской земли один, должно быть, Витька Сомов со своей корью не заметил, как немцы входят в населённый пункт. Остальные век того не забудут, и среди равных везде находился некто – равнее; Среди сильных – сильнее; среди лучших – лучше.

Наследница особняков и «миллионов» Ксана Павловна Климаревцева (урождённая Холодилина); Алексей Демьяныч Бубнов (депутат двух, по счёту, государственных дум); Латуницыны (сахарозаводчики, перекрасившиеся под деятелей культуры); Член попечительского совета Демчиков Степан с дочерью и внучкой - все вышли навстречу немецким войскам с хлебом-солью и символическими ключами от города.

Именно за это после войны ему (городу) не дали звания героя.
Досужие «историки» выяснили: что перевёртыши – поголовно из «бывших», через одного – Советами обижены, надеялись на реставрацию старого режима. Безбедное, беспечальное житьё при оккупантах тоже засчитано. И вообще - удалось отыскать полный перечень смертных грехов этого «кагала», вплоть до детей с внуками.

Немцы «ключам» не сильно обрадовались, зато «гостеприимным гражданам» позволили открывать магазины и полезные заведения, разъезжать в колясках, давать балы, устраивать концерты в клубе, собираться для светских бесед по комендантскому часу, посещать церковь в качестве почётных прихожан.

А когда вешали Лучших людей, сплавляли в концлагеря поодиночке и купно, историки молчали, немцы не огорчались, только челюсть отвисала: до чего чудовищны русские.

«Лучшевики», при общности целей и судеб, не вдруг долюбливали один другого, хоть держались вместе. Составилось несколько разнонаправленных и одновременно пересекающихся «салонов», прямо как из «Войны и мира». Ведущим слыл «патриотический» кружок. Туда примазался хозяин постоялого двора, что весьма удивило сообщество.

Анфим оказался рьяным поборником «нового порядка», помимо участия деньгами в газетёнке с характерным названием: «Вольный Листок», стучал оккупационным властям на «тихих» сограждан.

Так, на окраине, в крохотном домишке жила учительница всяко-разных языков Мая Матвевна Судзиловская. Некогда окончила она Смольный институт и замужем значилась за ныне лежащим в параличе морским офицером. Сыновей их, разумеется, призвали в Красную армию, но это ничему не помешало.
Любовником Судзиловской в определённых кругах считался «Дикий Барин», тайно у неё бывавший.

Пуще чесотки досаждали немцам хутора. Устранению же досады, требуется, чтобы прошла критическая точка, настало время радикальных мер.
Зимой попытка придушить болотный анклав окончилась неудачей, и принято в этих случаях зиму винить. Сорвалась затея кинологов, пропал десант, Солодун тоже не помог.

Заметив активность в том направлении, подсуетился Анфим, «накатал» в гестапо «телегу», что Детинцев Егор Фёдорович имеет не символические, а настоящие ключи от Палешанской усадьбы, знает ходы и выходы, способен провести воинов Фюрера, где надо и когда надо.

Детинцев брыкался посредством возраста и нездоровья, но, под напором материальных стимулов, дал согласие на сотрудничество с тем, что снятых с высоты птичьего полёта карт и планов в упор не понимает, на местности же – всегда готов.

Ох, и беспринципным же выглядел «Дикий барин!» Не удивительно: чего ждать от дворян, доходившихся до личной аудиенции у Ленина: «белых» продал, «красных» - подавно продаст. По логике выходит, что Фрицы – тоже не исключение, однако, продавать-то кому?

Хорош экспромт, который тщательно готовится. Защите болотных земель - триста с гаком годов, вот и сработала.
«Пойдёт супостат, - вместо сказок исстари бормотали на печах деды внукам, - надо смотреть: каков он, и сколько. Если так, то эдак делать следует, не эдак, значит - так».

Болотные знали поголовно, когда стараться, где молчать, вроде Зота, вершили избавление то там, то здесь, да не до степеней, как ныне довелось. Двадцатый век внёс коррективы, технические достижения усугубили безупречность.

Носителей вековых затей излишне инструктировать. Средствами общедоступных сплетен вводил Анфим в курс «Дикого барина»: какие немцы, куда ходили; что получилось у них; что – нет. План же операции (в общепризнанном смысле) никем не разрабатывался.

Фиксировал ли партизанский штаб на бумаге суть передающейся из поколения в поколение тайны помещиков и крепостных? Навряд: до того ли было, и зачем?

Детинцев, как показали «историкам» брошенные при отступлении гестаповские документы, в малейших деталях обсказал своё имение, вывалил расклад на чистоту. Главное же – с предельной скрупулёзностью расписал особенности гидросооружений: какая гать убирается, какая – статична, какую можно перекрыть.

Нечто не срасталось. Взяли за шкибет «Дикого барина», чтоб передовым пустить, а до срока на Кисляковой улице поставили стражу, дабы сопровождала троих даже в нужник.

Скоро слово сказывается, не скоро дело делается. Известно, чему произойти положено, да минут никто не знает. Каждое утро по расписанию вызывали Детинцева в «Жёлтый « дом, спрашивали-переспрашивали. Первый-то раз Деменок был при допросе, и нигде больше они не виделись.

Для мелочей в качестве связной служила посещавшая лавку «любовница», но охранники (эсэсовский унтер и два полицая) русскоговорящие: шептаться нельзя, слушают и понимают.

Выручила тайнопись староверов, в которой алфавитный порядок согласных букв перевёрнут к середине от начала и конца. Анфим, например, стал – Апзир (Апзирта); он же: Церепот (Церептош); Сашменыг (Сашменкьиг) и далее по канонам тарабарского словообразования.

Не всё эдак-то произносилось, лишь в редкую стёжку. Выскочит из-под ножа и вилки непонятность крохотная – «тамакесь» * и улетит, будто пыль одна. Кустодия, * может, и претыкалась об слова, да поди, докажи: хрен ли разберёшь, что там у них, у культурных!

- Мая, Серёженька, - лепетал Детинцев сквозь зубовный стук, - дело богоугодное делаю, нужное всем нам дело, только могут в равной степени прибить меня те или эти. Нет, я не враг… никому не враг, - просто кушать хочется и страшно пред Господом предстать: вдруг грехи какие потерялись! Молиться-то силы нет. Вы уж за меня тут как-нибудь, а?

- Вот ведь, не знаем, - в тон ему шелестела губами престарелая смолянка, - что читать: о здравии? А если весть не дойдёт? Упокоение-то – грех!

- Псалтирь с одного листа! По кафисме! * – Уточнял порядок «рогоносец», пытаясь оторвать от одеяла сведённые судорогой пальцы, - это безотносительно к живому или мёртвому, только я сам сумею ли?

У бравых парней и их начальства ничего, кроме омерзения, такие речи не вызывали. Можно предположить: в случае успеха или неудачи никто не озаботится судьбой отработавшего предателя, и забудут об убогой чете.

Голубя Анфимкиного соколы сбили тотчас же, эсэсовцы забрали, в надежде на записку. А слухач из Серого Улова с телефонограммой приказа к выступлению двух пустил.

- - Откладывается ваше задание, - объявил Спицын Сомову и Буканину, - на сутки, по крайней мере. Есть возможность здесь решить вопрос с силками.

Захаровский пост – пока вне боевых действий, однако, «лишних» - подальше. Витьку переправили на хутор Южный, Парфён – домой, остальные – куда им надо.

Прибывший на рассвете под Гащилино Детинцев узнал: не от города основной удар, - с Лутовни, где ждут «меньше всего». Прошли накануне разведчики, перепроверяя в который уж раз. Окончательным подтверждением стала «гулянка», большой сбор: не боятся - прекрасно!

Заняв Ясенев, двумя клиньями следует расчленить территорию и, в случае успеха, соединиться с выдвинувшимся на Студеникову отрядом.
Детинцев не огорчился: в одном из сорокнадцати вариантов защиты хуторов и это учтено.

 «Опоздал!» - Обмер испугом Андрюшка Деменок, подскакав к Кружилинке. Здесь немцы, значит – там кончилось.
Ужасней всего, что удобный для задержания отрезок пройден: вдоль берега ползёт миномётная батарея, автомобиль охранения, даже два - с боку на бок переваливаются. Открой огонь – придушат, как зайчишку.

Теперь ожидай, пока на середине будут, но если сверху спустились, прикрывающая переправу группа должна обзор держать. Где арьергард? Нету! Ей Богу, нет: сам оттуда ехал!

На гать сворачивать думают. Ого! Интересно, разведку вперёд пустили? Что им на это Фадей Кружилин сказал? А во главе процессии - эвона! фигура в белом, веткой от мошек помахивает!!! Не иначе - Сусанин, собственной персоной, только в юбке и платке!

- Благослови, Господи, - Велел Стёпка, проводивши подводы с ребятишками. – Дело, бабонька, простое: с отдалённой смотровой предупредить о появлении противника.
- И куда мне? И чем? – глазом не мигнув, переспросила Манефа.

- На Студеник ступай, боеприпасы повезут, с ними, стало быть. Ты из тех краёв, помнить должна, где следует нырнуть, откуда вынырнуть?
- Как ни помнить, мил человек, родилась там. Всяка былочка своя!

- Трудноват тебе дозор, - извинил нужду Степан, - да кроме стариков ставить некого: другой возраст вызовет подозрение, верную гибель, а надо уцелеть.
На крайний случай вынесены те посты. Может, немцев вовсе не будет. Коли покажутся – позвонишь, и… думать нечего о дальнейшем, гуляй себе за грибами.

Укрыв дерновиной ящик с телефоном, Манефа, будто лыжница, съехала с бугра. Славны шелюжата! * Добрый человек выдумал: скользнули, следа не оставив на траве, позволили почувствовать себя девочкой и пост сохранить в неприкосновенности.

Час-то - благодатный! Солнышко, просовываясь меж теней, согрело росы, расцветило мир до того, что глянуть – счастье, и потрогать хочется.

«Безопасное место уроженцу», - Степан сказал. Оно и так: завернуть за холмочек, пробежать по настилу… Энти пока ещё минуют рощу, когда-то взберутся и спустятся… Она уж – на своём берегу, а там сыщи, поди кА!

Только что такое! Девался настил, и будто картина вовсе не та? Заплутала? Быть не может. Стара, конечно, да не до того, чтоб очертания спутать. Всё же – иное кругом? Или!!!

Вона! Так и есть! Ушёл под воду путь, опустили мостовину с той стороны, брусы расклячив, слов её послушались.

Не глубоко тут и скрытно, потому что тванник возмущён. Вооружиться палочкой, перейти – получится, ан, со временем – предел: усмотрят светлую одёжу, да повторят!

Как же быть! Встречь двинуться, будто бы уткнулась? Мало правдоподобности: оказавшаяся тут старуха – не случайна, обходы знает. С Сенькина вышла? Тоже – нельзя: наверняка догадываются, что наскрозь живое оповещено о появлении чужаков у грани.

Села Калистратовна под куст и сидит, словно в раздумье. Ага, спускаются. Увидели. Самая пора – встать и влево.
- Эй! – Слышит сзади. – Вернись!- нагоняют двое в немецкой форме. – Вернись, говорю!

И совсем не страшно. Правое Стёпкино слово: для такого дела нет – лучше старика.
- Ты чья, откуда?
- С Ясенева жительством, со Студеника родом. – Правду говорит Манефа: чище так-то, радостней.

- Зачем здесь? Куда идёшь?
- В Столбах была. Крестницу поминали (годовщины ей). Третий день, как с хутора. Теперь, вот, хочу домой, да видите, дороги нету.

- Что значит, нет?
- Тои значит: закрыли; вас боятся. Незнание моё, грехи тяжкие! А тоже пересидеть бы.
- Откроем, - проводишь дальше?

Спрошено с уверенностью в положительном ответе. Глядит Манефа, - в грузовике-то рулоны – Мост надувной, или вроде того. «А ну, как по топлому каркасу его построют, и – скатертью дорога! Навряд, чтоб эдакую силу обычный дозор остановил!»

- Правду скажу, молодцы, - издали повела речь старуха, - вы хитры, да тамошние – вас хитрее: развернётесь, раздуетесь, взойдёте… Ан, - с противного краю пулемётчик… и ваша надёжа лопнула. Сами – беспомощны кутята для утопления, вот кто.

- Знаешь про пулемётчика?
- Предполагаю – куда мне знать, нечто расскажут? Ну, ты был бы командир, как бы сделал, а? Главное же: с воды, с надувашки миной пулемёт не разбить. Он повыше вас будет, и опоры нет, опять же.

- Где настил?
- В камыш утянули, на тот берег. Здесь мелкота по трясинам. Видать его было бы, если б вниз полёг.
- Как утянули?
- Статочное дело – на катках лошадьми. Это у нас просто могут.

- Ты где пройти собираешься?
- Хотела к кумовьям вернуться, да вы не пустите, понятно. Значит – вперёд побредём. Тут скрозь ходют: переправы есть, вовсе неподвижные.

- Ну, бабка! Гляди! Обманешь, с живой шкуру спустим.
- С чего обман? Я! Людей губить – без привычек. Рожать – доводилось, наоборот – никогда, и учиться поздновато.

Смотрит Андрей: ступила фигурка на гать, споткнулась. Подымается, упершись найденной в земле палкой, хромает, но – ничего, обтерпелось. Добрела до половины. Там – изгиб или выбоина. Показывает: идите, мол, я вехой стану, чтоб не утопли.

Разумен порядок следования: передом – машина; заключением - другая. Меж них – лошади (першероны * с толстыми задами) стволы волокут, ящики. Спокойней так-то.
Почему не стреляют дозорные с той стороны? Чего ждут? Наверное, чтоб лучше выстроились? Андрюшке первым начинать – резона нет, дабы не откатили.

Но вдруг нечто изменилось! Ключевая точка пройдена! Вес «кнопочку» нажал. Рычаг сработал, повернув «полотно» дороги, будто хлебный ломоть, клиньями отпущенный: три клина загодя Кружилины вынули, четвёртый, ключевой – посох в руке проводницы.

Показалось Манефе, облако приблизилось, распахнул объятия Свет, будто два крыла выросли, мощь обрели. Подброшено тело, и нет бы, чтоб упасть, но взмыла душа, поднялась над всей, над всей землёю, над охваченными страхом городами, пожару обречёнными сёлами! Заметила каждое горе, всякую слезу и главное - понятно стало, где конец бедам. Увиделся с той высоты ласковый дол, мирный престол, ясное небушко.

Морёные стволы, осклизлое брюхо гати явилось на свет, погребло под собой немирных путников, незваных гостей. Кто-нибудь вылез бы, да потянуло оружие вниз, скормило тваням. А с трёх направлений хлестнули очереди, притушили копошню.

Белое пятнышко: платье или платок отметились на водной глади, указывая грань жизни, уровень подвига: супостат цели не достиг; хозяйка присутствует.
Деменок же бил и бил вправо по берегу назад, туда, где без надежды норовила отойти уверовавшая в безопасность, выстроившаяся, как на ладони, группа прикрытия.

- Да, Серёженька, осиротели. – Мая Матвевна отёрла влажный след со щеки мужа. – Не пустят его, навовсе ушёл. Только не огорчайся, милый, не тоскуй. В здешнем мире смерть, а у Господа – все живы. Все! Понимаешь ли! Знаешь? Умница. Лежи тихонечко. Вот, почитаю. Что? Животик болит? Помогу тебе. Ножки согни, так, врозь колени, молодец. Водицы глоток, правильно, хорошо. Видишь, как хорошо! Благослови тебя, Господи. Надо жить, надо.

Без числа утрат получил кавторанг * Судзиловский за рубежом полувека: здоровье, друзья, любимое дело, корабли, держава… Да что там! Сознание уходит временами! От службы остался один широкий галун с завитком и один широкий без завитка.

Жорж был всегда, с ранней юности; потом появилась Мая; у Жоржа появилась Лиза. Дети, уходящие в будущее, регулярно возвращаются. Ждёт Лиза своего мужа, ушедшего сюда, чтобы уйти туда.

Жорж не вернётся ни к ней, ни к ним. Так Мая сказала. Сердце – вещун. А жить следует, потому что не сам взял жизнь эту, дали на хранение с единственной целью - проверить, как Сергей Петров ею распорядится.
Жизнь - пропуск на следующий этап, к присвоению очередного звания. Ну что же, надо жить.

Мая ушла вынести за ним. Счастье с ней и с Жоржем, и с детьми… Много счастья было и есть. Сквозь боль и труд, сквозь страх и предательство красной нитью сквозит главная радость – непререкаемая уверенность: «свыше сил Бог испытаний не даёт».

Всё правильно; всё сталось; Поднялась страна! Иначе поднялась, непонятная, но стоит по факту на прежнем месте во Вселенной. И сыновья остались Русскими дворянами, служилыми людьми великого народа.
Упрекают «сегодняшних» в жестокости, в безбожии? А было ли «вчера» милосердие, был ли Господь? Если бы да, - не упала бы империя так больно и громко.

Большевики подняли Россию и дистанцировались от церкви, гонят в материализм, переспрашивая вновь и вновь: «А ну, посмотрим, «верующие», сколь вам нужен ваш Христос!» Жаль их, очень жаль: далеко не все враждебны Божьим намерениям.

На самом деле, православие так устроено, что от Господа отлучить нельзя. Есть в математике понятие необходимого и достаточного условий. Необходимое - религиозных атрибутов лишают человека обстоятельства: крест отнят, храм разрушен, читать не может, слух потерял и прочь. Достаточное - Символ Веры всегда тут: произнося, участвуешь в литургии, которая для времён и пространств – одна, обретаешь полноту единения с бывшим до тебя и будущим. Если плывёт рассудок, путаются слова, - «Господи, помилуй», и ладно бы.

Сердечной тайнописи никто, кроме Иисуса, не прочтёт, лукавства не уловит. Ничем нельзя отгородиться от Жертвы Его, кроме собственного отречения посредством повседневного греха. Слово это в обиходе Эллинских лучников означает: «промазал», «Грех», стало быть – «мимо цели».

У маленького Серёжи дыхание останавливалось от сочувствия к участи растерзанных зверями первохристиан, и лишь теперь понятно, кто они. Не фанатики, не одержимые, не подвергнувшиеся воздействию гипноза или наркоза! Просто каждому Божьей Милостью на уровне физиологии очевидно, что жизнь со смертью не кончается, общепризнанные страдания – блеф, муть голубая, рассеевающаяся при первых лучах Света.

Идёт такой, избитый, на верную «гибель», прыгает на него лев, рвёт тело, а душа-то невредима, свободна от земных оков: и боли нет, и страха, и гнева! Лишь сожаление о том, что выпустившие «зверя» «силачи» никогда не осознают той свободы.

А ну, как осознают, и зло уйдёт из мира! «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят!» Таково последнее слово, у всех одинаковое.

- Встать! – грохнуло над головой. Изумлением капдва раздвинул смежившиеся, было, веки: солнечная полоса лежит далеко справа, в послеобеденном месте, а над ним, с выкаченными от гнева белками стоит Мухортов, один из стражей. - Встать, говорю, паскуда!

Сергей Петрович забыл уже, как это звучит, и не ждал от себя таких способностей: громовой хохот и свойственный боцману Комлеву мат, от которого ветер замерзал, и машина чихала, огласил «кают-компанию».

- Если б я мог встать, ты, «добрый человек», тыщу лет назад лежал бы неподвижно.
Мухортов отшатнулся, было, к двери, но горе, ужас, ненависть, явственно читаемые в глазах его, кинули мышечную массу назад к постели.

- Где она! Куда сбежала! – Взревел полицай раздавленным фальцетом.
-Тебе лучше знать, ты ногами ходишь. – Судзиловский сбавил тон, но так, чтоб «дистанция» меж ними сохранялась.
- Куда послал, говорю! Отвечай, а то хуже будет! – завизжал Мухортов и ударил Судзиловского ремнём по лицу.

Вылив в яму содержимое судна, Мая Матвевна услышала жалобный писк у кромки сада. Там даже забора нет, кончается Земля. Упадёшь - катись до дна или дальше.
Котёнок висел на ветке над обрывом, не в силах толкнуться для возвращения к твёрдой опоре. Пожилая женщина потянулась, достала зверька, бросила в траву, но сама, не удержав равновесия, полетела вниз.

Сколь долго длилось падение, Мая Матвевна сказать не смогла бы, равно, как и задержать его. Ветви хлестали, прутья вонзались в тело, то так, то эдак подминающее непослушные конечности.
Серьёзных ударов не случилось, лишь в последнюю минуту довелось приложиться о камень и потерять небо из виду.

Сменившись, Мюллер спустился в овраг. Он по тёплому времени отдыхал в свободном от войны уголке, среди первозданного буйства растений. В нише на маленьком выступе была устроена постель. Сослуживцы знали «тайный приют», пользовались иногда.

На сей раз опередил Лампрехт: улёгся возле стены, оставив совсем мало места. Вторжение обрадовало Мюллера. После ночной «терапии» приятным показалось осознать, что ты – не одинок.
Санитар и фельдшер выспались, позавтракали припасённой для такого случая тушёнкой и отправились, ягод поискать.

«Ныне я узнал, что спас Господь помазанника Своего, услышал его с неба святого Своего: сильна спасающая десница Его. Одни – на колесницах, другие – на конях, а мы имя Господа Бога нашего призовём». *            

«Серёжа – один там, волнуется, должно быть! Надо каким-то образом встать и выбираться!» - Судзиловская увидела немцев прежде, чем они её, но отодвинуться с тропки, на которую вылезла, не удалось: боль, приглушённая шоком первых минут, вступила в свои права, не позволив даже крикнуть.

- Смотрите, Макс! – Воскликнул Мюллер.
- Смотрю, - отвечал Лампрехт, - и понимаю: Старушка из голубого домика. Помните, мы искали, курицу купить? Осторожней, Клаус, могут быть серьёзные переломы. Не волнуйтесь, госпожа, сделаем, всё сделаем.

На Кисляковой улице приятели опешили прямо с поворота, хоть шли пешком! Навстречу им, строго посередине, угнувшись, летел бешеный «бык» Мухортов и за ноги волок Судзиловского так, что голова стучала по камням, но кавторанг умудрялся оставаться в живых и при памяти.

Следом плёлся рыжеусый полицай. Вид у него был совершенно потерянный.
Сзади остановилась машина, выскочил Финк, два телохранителя и Унтершарфюрер - третий страж. Слева, с крыльца, за происходящим наблюдали квартировавшиеся здесь эсэсманы.

Мюллер этого не заметил. Он меланхолично, будто в очереди на стрельбах с руки, расстегнул кобуру, вынул пистолет и всадил Мухортову под челюсть три пули подряд.
«Вы с ума сошли!» - сказал бы Лампрехт, однако Мюллер выглядел человеком, твёрдо знающим, как поступить, и уверенным в успехе.

- Уберите. – Велел он эсэсовскому унтеру так, будто был Оберстгруппенфюрером. * – И чтоб я больше не видел эту падаль.
Повернувшись на каблуках, Мюллер столкнулся глазами с Финком, отдал честь.

- Что это значит? – спросил Финк.
- Я нейтрализовал недочеловека.
- Зарываетесь, «эскулап!»
- Выполняю долг. Вермахту и союзникам следует освобождаться от всякого дерьма.
- Рядовой полиции охранял бандитских пособников, женщина убежала, оповестить…а вы!!! Тоже помогаете?

- Террористу, - кивнул Мюллер на Судзиловского, - никто не поможет, а террористка, перепутав нужник и овраг, валяется с компрессией поясничных позвонков, это – как минимум. Что до недочеловека, - синим помечен! * Следующей жертвой его психозов могли бы стать, например, вы, господин гауптштурмфюрер. У меня на сей счёт нет сомнений. Именем Рейха и Фюрера, как солдат медицинской службы, впредь обещаю: при схожем диагнозе не стрелять мимо.

1.       Тамакесь - каратель (тарабарский).
2.       Кустодия - стража (церковно-славянский).
3.       Кафисма - двадцатая часть псалтири.
4.       Шелюжники - лапти из прутьев тала.
5.       Першерон - порода лошадей,особой силы и выносливости.
6.       Кавторанг (капдва) - звание ВМФ (соответствует званию подполковника).
7.       Псалом 19 в русском переводе Юнгерова.
8.       Унтершарфюрер - сержант СС.
9.       Оберстгруппенфюрер - генерал-полковник СС.
10.   Синим помечались карты пациентов, страдающих от маниакально-депрессивного психоза


Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/03/05/1749